Антарктическая одиссея. Северная партия экспедиции Р. Скотта

      Закончив копать пещеру, мы смастерили из ящиков для сухарей прекрасную дверь. По обеим сторонам входа поставили два ящика по вертикали, сверху на них взгромоздили третий по горизонтали, оставшиеся пустоты между ними и стенками пещеры заполнили снежными блоками. Вертикальные ящики отрегулировали так, чтобы между ними беспрепятственно проходили большие котлы, все щели и дыры тщательно забили снегом. Вот когда мы оценили по достоинству наши жирники! Новая дверь полностью преградила доступ естественному свету, светильники горели все время. Необходимые нам снежные блоки мы вырубали морскими ножами из той части сугроба, где снег еще не смерзся окончательно, а те, что не понадобились для двери, втащили в пещеру и уложили вдоль стен для улучшения изоляции.
      В довершение дела до прихода рабочей партии к ужину над дверным проемом закрепили ледоруб, к его древку привязали мешок со шкимушкой [84], и он, свесившись вниз, полностью закрыл дверной проем. Это была первая теплая ночь, проведенная в пещере.
      Уложив по всем четырем стенам пещеры первый ряд снежных блоков, мы занялись теплоизоляцией пола и прежде всего целиком покрыли его слоем камушков и мелкого гравия. На них настелили толстый слой сухих водорослей толщиной в несколько дюймов, которые, по-моему, сослужили партии зимой верную службу, как ничто другое. Благодаря этому прекрасному изоляционному материалу нам больше не угрожали холодные ночи: после того как водоросли покрыли брезентом от палатки, спальные мешки всегда были сухими, а мы сами не мерзли.
      Затем мы снова обратились к стенам и за два-три дня нарастили первый ряд снежных блоков до нужной высоты. Сначала предполагалось довести изоляцию на всех четырех стенах до самого потолка, но, дойдя до половины, мы убедились, что у нас достаточно тепло, и на этом остановились. Незавершенная снежная стена оказалась очень полезной, ее использовали в качестве полки для ламп, книг, одежды и т.д. После этого я ледорубом выбил в углу пещеры неглубокую, всего лишь на 6 дюймов [15,24 см], квадратную нишку размером три фута на три [92х92 см] для коков и выложил ее большими плоскими камнями. В течение многих месяцев она с успехом заменяла очаг.
      С двадцатого марта я систематически наблюдал за расходованием керосина и пришел к выводу, что при таких темпах его запасы очень скоро иссякнут. До сих пор мы были по горло заняты благоустройством пещеры, теперь же, когда в основных чертах закончили его, можно было подумать и о жировых печах. И вот 27 марта мы предприняли первую попытку готовить на сале. Для печек - их было четыре - приспособили банки из-под керосина. Каждую на высоте трех дюймов [7,62 см] ото дна консервным ножом перерезали поперек. Верхняя часть в перевернутом виде служила резервуаром для горючего, нижняя - поменьше собственно печкой. Эти первые печки, в которых горел пропитанный жиром фитиль, имели несколько недостатков. Главный заключался в том, что для того, чтобы сварить суп на двух печках, на двух других требовалось вытапливать жир, то есть одновременно горели все четыре. Система фитиля тоже была крайне несовершенной. Для этой цели использовались куски просмоленного каната, а он горел плохо. Такой фитиль давал или слишком мало огня - ненамного больше, чем лампы для чтения, - или наоборот, если в резервуаре кончалось горючее, вспыхивал ярким пламенем, быстро прогорал и гас. Забывая, что пещера состоит изо льда, мы подчас боялись, как бы она не занялась у нас над головами.
      Что было делать? Только продолжать экспериментировать с имеющимися материалами. Результаты опытов не замедлили сказаться: после первого же испытания печей все вокруг стало черным-черно от сажи и мы сами очень скоро окрасились в тот же цвет, в полной гармонии со всей обстановкой. Сажа намертво приставала к нашей одежде, насквозь пропитавшейся ворванью, отодрать ее было невозможно. Потолок, стены, спальные мешки, кухонная утварь, ящики с продуктами - все и вся становились все чернее и чернее, но преображение партии и всего нашего имущества достигло апогея, когда Браунинг подложил в огонь немного водорослей. Это сильно ускорило дело, поступление жира со сковородок невероятно увеличилось, но он слишком внезапно загасил огонь, и мы пулей вылетели на воздух.
      В то время как коки экспериментировали с печками, остальные работали снаружи. Трое усердно трудились над сооружением тамбура, который пробивали в снегу на уровне пола пещеры. Я вырубил проход в несколько ярдов длиною, Кемпбелл и Дикасон покрыли его бамбуковой решеткой, на нее положили куски замерзших тюленьих шкур, а сверху - снежные блоки. Получился тамбур с небольшим отверстием на выходе его на поверхность, которое закрыли тюленьей шкурой, легко подымавшейся вверх. Таким образом мы были почти герметически закупорены в пещере, в ней стало тепло и уютно, и только вентиляция оставляла желать лучшего: днем не было житья от дыма жировых печей.
      К концу марта мы прочно обосновались в своем новом жилище. Теперь нам была не страшна никакая непогода. Да и таких удобств у нас не было давно! Правда, кое-что еще находилось в экспериментальной стадии, в частности, от печек было пока мало толку, но весь месяц их понемногу совершенствовали. Одним словом, можно было надеяться, что мы успешно перезимуем, но при одном важнейшем условии: если добудем еще тюленей и пингвинов.
      На протяжении всей зимы мы торжественно отмечали последний день каждого месяца, и первым таким праздником явилось 31 марта. Я выдал по 25 изюминок на человека. Мы уже забыли, когда ели нечто подобное, и, конечно, никто из нас никогда, ни до, ни после, не получал такого наслаждения от простого мускатного изюма. Отбросов не было - съели и косточки, и черешки, а кто не съел, тот выкурил.
      Отсутствие табака в числе прочих лишений угрожало в самом недалеком будущем преобладающей части партии. Имевшийся табак можно было растянуть на три месяца из расчета одной трубки в день на каждого из пятерых, поскольку я не курю. Самые предусмотрительные из курильщиков искали способы дополнить каким-нибудь образом эту норму и пробовали разные суррогаты. У нас был с собой счетчик пройденного пути для саней, сделанный из тикового дерева специально для партии судовым плотником Дэвисом. Кемпбелл отломал от него ручку и разделил на пять частей по числу курильщиков. Дерево раскалывали на лучинки, добавляли немножко табаку и закладывали в трубки. Впоследствии такая же участь постигла еловые стружки, в которые были запакованы банки "Оксо". Об использовании чая я уже упоминал, но что он по сравнению с сеннеграсом, сухой травой, которую мы клали для тепла в меховые ботинки. Дикасон поговаривал, что надо бы попробовать превратить в курево пару грубошерстных носков, но осуществил он свой замысел или нет - не знаю. Несмотря на заменители, число некурящих в партии быстро возрастало, - какой курильщик удовольствуется одной трубкой в день? Ко дню летнего солнцестояния курил регулярно только Левик, но и он, незадолго до того как мы покинули хижину, пополнил ряды некурящих.
      Несмотря на скудное питание, а может быть, как я уже говорил, именно благодаря ему, в общем все были вполне здоровы, и недомогания вызывало только вынужденное употребление морской воды взамен соли и сырого или, в лучшем случае, полусырого мяса. Соль практически кончилась вскоре после санного похода - одну банку я отложил на крайний случай, - и чтобы супы были съедобными, в них стали добавлять морской воды. Поначалу наши желудки восприняли ее плохо, но постепенно к ней привыкли все, кроме Браунинга, который так и не смог есть такие супы. Он болел из-за них с самого начала зимы, и со временем это стало одной из самых серьезных наших трудностей. Остальным похлебки на морской воде так полюбились, что обычная столовая соль казалась уже пресной, ей по возможности предпочитали морскую воду или морской лед.
      Значительно более серьезные последствия имел переход на исключительно мясную диету. С ней организму было труднее примириться. К наименее неприятным ее результатам следует отнести упорные ревматические боли в бедренных и плечевых суставах.
      Вынужденная задержка на острове сначала подействовала угнетающе на психику людей, и к концу февраля партию охватило уныние. Вскоре, однако, мы от него избавились, во всяком случае в дневное время, ночью же оно давало о себе знать содержанием сновидений. Сначала они так или иначе касались спасения партии. Что ни ночь, двоим, а то и троим участникам снилась "Терра-Нова", причем кто-то из находящихся на борту хотел связаться с нами. Однажды Абботт проснулся и заявил, что слышит пушечный выстрел, в другой раз Браунингу привиделось, что он проснулся, сел и увидел напротив в спальных мешках Кемпбелла, Левика и меня, а за нами - кают-компанию "Терра-Новы", где за столом сидят Пеннелл, Дрэйк и Деннистоун и, раскачиваясь из стороны в сторону, приговаривают: "Мы не можем до них добраться! Мы не можем до них добраться!" Эти сновидения перемежались кошмарными снами о невзгодах, постигших Южную партию или "Терра-Нову" на пути в Новую Зеландию. В наших снах часто являлся Амундсен со своими людьми.
      По мере того как время шло и давал о себе знать скудный паек, сны становились более разнообразными. На первых порах еда регулярно соседствовала с темой спасения и катастрофы, но потом пища решительно возобладала над всеми другими сюжетами. Каждую ночь мы сидели за банкетным столом и только собирались начать есть, как блюдо отодвигали в сторону. Или же вдруг вспоминалось, что в лавке за углом можно купить сколько угодно всяких продуктов, табака, спичек. Ругая себя за забывчивость, опрометью кидаешься туда и - о разочарование! - сегодня короткий день, лавка закрыта. С гастрономическими снами связано одно комическое обстоятельство: Левик всегда успевал до пробуждения съесть полный ужин, я же и, насколько можно судить по их рассказам, остальные товарищи неизменно просыпались до того, как прикасались к еде. Но когда со временем муки голода стали сильнее, нам начало казаться, что Левик имеет явное и несправедливое преимущество перед всеми остальными, хотя мы всегда с удовольствием слушали его рассказы о торжественном обеде или званом вечере, в котором он только что участвовал. Гастрономические сны продолжали нас навещать той зимой и позднее, а тема спасения партии почти полностью исчезла, уступив место странной мешанине из событий прошлого, настоящего и будущего, с преобладанием, впрочем, настоящего. Ниже я приведу отрывки из моих дневниковых записей о двух таких снах.
      Еще ничего не говорилось о том, как выглядела пещера внутри, но об этом лучше любых слов расскажет прилагаемый план [Fig_4.gif].
      Пол был разделен на две равные части - одна для офицеров, другая для матросов, - в углу ютился камбуз. Каждый использовал кусок теплоизоляционной стены непосредственно у своего спального мешка как полку для запасной одежды, книг и т.д.; то, что не помешалось, клали под голову. Поскольку я был главным интендантом, вдоль моего мешка и в ногах стояли немногочисленные ящики с продуктами, так что я мог их доставать, не поднимаясь со своего ложа. Такое расположение вещей несколько ограничивало свободу движений, но в целом оно оказалось весьма целесообразным: я мог выдавать продукты, не наступая на товарищей и их спальники.
      Непрерывные сильные ветры вынуждали нас ограничивать выходы наружу только самыми необходимыми. Из-за того, что пещера имела в высоту всего-навсего 5 футов 6 дюймов [1,68 м], никто не мог выпрямиться во весь рост, и тем не менее никого не тянуло просто так, ради моциона, выйти погулять туда, где отчаянный ветер вмиг пронизывал насквозь нашу тонкую одежду. Иное дело, конечно, выходы, абсолютно необходимые для жизнеобеспечения партии, и мы надеялись, что они сохранят нам хорошую форму. Ежедневный обход припая в поисках тюленей, посещение складов и возвращение домой с грузом мяса и сала, работа в тамбуре у входа, в стенах которого мы выбили маленькие ниши для вещей, доставка в пещеру камней, снежных блоков, морских водорослей для теплоизоляции - вот и вся наша физическая нагрузка на протяжении зимы.
      Однако, при всех ее плюсах, работа на свежем воздухе имела тот недостаток, что увеличивала муки голода: напряженный рабочий день означал усиление физического дискомфорта. Его в какой-то мере нейтрализовало важное открытие - супы стали варить не на чистом льду, как прежде, а на льду, пропитанном кровью тюленя. Горячая кровь только что убитого тюленя стекает наземь, и через несколько часов образовавшаяся лужица намертво замерзает. Мы по очереди ходили с мешком, лопатой и киркой к этому месту, выламывали глыбу льда и приносили к пещере. По мере надобности от нее отламывали кусок и клали в суп, получалась густая похлебка, в которой ложка стояла. Суп стал намного вкуснее, питательнее и, конечно, создавал ощущение большей сытости. Уничтожив полтора котла такой похлебки, мы чувствовали, что хоть мало, но поели, и могли проработать весь день.
      ГЛАВА XVIII
      АПРЕЛЬ
      Погода улучшается. - Действие непрерывных ураганов на настроение партии. - Инцидент с жирником. - Кому крошки со дна мартовской коробки из-под сухарей? - Жировая печь. - Развлечения. - Книги, пение. - Субботний и воскресный концерты. - Еще три тюленя Уэдделла в нашей кладовой. - Муки кока. - Первое радикальное усовершенствование жировой печи. - Определение времени в темноте. - Дымоход. - Метель. - Море без льда
      Апрель начался двумя сравнительно хорошими днями - ветер не превышал средней силы, - и вообще этот месяц по погоде был лучшим за всю зиму. Выпало даже два таких дня, когда пятнадцать или шестнадцать часов подряд было почти совсем тихо, и именно этому, несомненно, мы обязаны своими охотничьими успехами. Теперь на складе было достаточно тюленьих туш, чтобы мы могли не опасаться голодной смерти. Прекращение ветра, пусть временное, пришлось очень кстати, так как непрестанные бури вконец нас измотали. Исчерпав весь свой запас бранных слов, мы теперь работали вне дома молча, нервы у всех были так напряжены, что разговаривать не хотелось. Работа за пределами пещеры состояла преимущественно в перетаскивании тяжелых грузов, и что ни час, то одного, то другого ветер с силой швырял на огромные гранитные глыбы, из-за которых около Убежища Эванс было трудно ходить даже в спокойную погоду. Левик однажды справедливо заметил, что, хотя дорога в ад вымощена, как известно, добрыми намерениями, сам ад, по нашим представлениям, должен сильно смахивать на остров Инекспрессибл.
      Обычно ветер дул порывами, и если устоять против вихря и не опрокинуться навзничь еще удавалось, то удержаться на ногах при наступлении неожиданного затишья было несравненно труднее. А упав, невозможно было подняться из-за груза мяса или сала на спине. Оставалось лежать на земле, грозя кулаком разыгравшейся стихии и чувствуя, как глаза наполняются слезами ярости, а сам ты просто кипишь от бессильного гнева. Если такая ситуация может иметь положительную сторону, то она заключалась в том, что стоило уйти с ветра в покой пещеры, как ее умиротворяющая атмосфера заставляла на час-другой полностью забыть о борьбе с яростными атаками ветра и их последствиями. Ничто не испытывало наше терпение так, как ветер, еще немного - и чаша переполнилась бы, мы бы превратились в каких-то бездумных автоматов или, еще хуже, потеряли разум. Даже самая обычная метель иногда сильно досаждает, но человек, переживший бурю в умеренных широтах, может составить себе только самое отдаленное представление о том, что значил для нас непрерывный ветер, дувший с плато. Вообразите, например, что самый сильный из пережитых вами буранов усилен в два раза, что температура почти все время ниже нуля, а потому стоит выйти на ветер, как вы обязательно обмораживаетесь, что так дует из недели в неделю. Представьте себе, далее, партию людей, ослабленных постоянным недоеданием, в легкой, изорванной летней одежде, в грязных носках и рукавицах. Соедините эти два представления воедино - и вот перед вами обстановка, которая доводит участников партии до исступления.
      Для меня месяц начался неудачно - 1 апреля произошел инцидент с жирником, имевший довольно неприятные последствия. Коки отказались то ли от одной, то ли от двух жировых печей за негодностью, и мы превратили их в лампы для чтения, благо они были больше прежних и горели ярче. Я поставил лампу слишком близко к краю снежной полки, по мере нагревания снег под ней размягчался, край стаивал, и в конце концов лампа накренилась и упала. Около полупинты [284 мл] жира пролилось на мой рюкзак с запасной одеждой и линолеум под спальным мешком. Я быстро скатал мешок и принялся изо всех сил скрести линолеум ножом, но так и не сумел отодрать весь жир. До конца зимы мой мешок и пол под ним были самыми грязными.
      Таких происшествий, на счастье, больше не было, если не считать еще более неприятного случая с Браунингом: его лампа вдруг совершила прыжок и приземлилась прямо у него в рюкзаке. Срочные меры, конечно, несколько сократили размеры бедствия, но все же последствия в виде грязных вещей и мешка остались.
      Наш сухарный рацион исчислялся из нормы одна банка на месяц, таким образом к 1 апреля мы закончили мартовскую банку и разыграли крошки с ее дна. Во всех тех случаях, когда появлялось немного лишней еды, но в таких количествах, что делить ее не имело смысла, мы прибегали к способу, родившемуся скорее всего в кают-компании младших офицеров.
      Состоял он в том, что ведущий выбирал слово с бульшим количеством букв, чем было присутствующих. Остальные по очереди называли порядковый номер выбранной ими буквы в этом слове - вторая, третья, пятая и т.д., кто-нибудь делал это вместо ведущего. Затем оглашалось выбранное слово и тот, чья буква ближе всего находилась к началу алфавита, получал деликатес. Допустим, что было выбрано слово "вежливый", а названы буквы первая, вторая, третья, пятая, седьмая и восьмая. Выигрывал тот, кто назвал первую букву, так как "в" ближе к "а", чем "е", "ж" и т.д. В нашем случае счастливчик становился обладателем смеси из равных долей сухарных крошек, гранита, парафина, снега, льда и замерзшего пеммикана.
      Второго апреля суп впервые сварили на жировых печах, имевших каждая по несколько фитилей. Эксперимент прошел удачно, суп был готов за час. Это означало большую экономию керосина, потому что отныне можно было варить эту часть ужина без него. Но вот каната для фитилей у нас было очень мало, требовалось найти какой-нибудь заменитель. День, когда мы впервые приготовили суп на самодельной жировой печи, также вошел в наш календарь как знаменательная дата и был отмечен веселым вечером. Вообще во все эти месяцы время после вечерней еды было самым приятным временем суток - хотя бы на эти несколько часов нам удавалось отвлечься от мыслей о родных и близких.
      Когда дневальные, завершив свои дела, подсаживались к остальным, Левик прочитывал вслух одну главу из "Давида Копперфильда". Каждый вечер обязательно читали на сон грядущий одну главу, пока не закончили все три имевшиеся у нас книги. "Давида Копперфильда" хватило примерно на шестьдесят вечеров, и к концу второго месяца никому не хотелось с ним расставаться. Его, однако, с большим успехом заменила "Жизнь Стивенсона", растянувшаяся то ли на две, то ли на три недели, за ней последовал "Шутник Симон". Он занял значительно меньше времени, ибо герой так всем полюбился, что одной главой за вечер не довольствовались, требовали двух или даже трех. Слабохарактерный Левик поддавался уговорам, и последняя книга была прочитана за несколько дней. Кроме того, у нас было с собой два экземпляра "Ревю оф Ревюс", их изучили от корки до корки, включая объявления и все прочее.
      Мы захватили с собой в летний поход один-два журнала, но, к сожалению, я завертывал в них геологические образцы и зимой часто горько сожалел об этом. Взятые матросами "Декамерон" и несколько романов Макса Пембертона довершали нашу библиотеку. Еще имелась машинописная копия моего дневника за первый год экспедиции. Обычно я читал его вслух по воскресеньям, и мы сравнивали прошлогодний день на мысе Адэр с теперешним. В воскресенье же Кемпбелл читал главу из карманного издания "Нового Завета", а затем мы пели псалмы.
      Голос из всей партии был только у Абботта, но бог обидел его памятью. Дикасон и Браунинг, когда-то певшие в хоре, знали куски из Благодарственной молитвы и отрывки псалмов, я тоже кое-что припоминал. Общими усилиями мы восстановили с десяток псалмов, звучавших почти в первозданном виде. Если слова никак не приходили на ум, мы заменяли их строкой собственного сочинения. Чаще всего исполнялось две-три строфы из четырех или пяти, но после возвращения домой я установил, к своему удивлению, что по крайней мере в одном случае мы даже добавили лишний стих. Начисто лишенный голоса, я тем не менее был главной опорой воскресных концертов: мальчиком меня каждое воскресенье дважды водили в веслианскую часовню и заставляли слушать проповедь (слишком длинную для ребенка). Смотреть мне разрешалось только в псалтирь, и я развлекался тем, что заучивал понравившиеся псалмы наизусть. Некоторые я запомнил на всю жизнь. Теперь мое прилежание в те отдаленные дни было щедро вознаграждено, так как более всего наши вечера делала приятными способность производить "веселый шум". Мы плохо помнили мелодии, но у псалмов они простые и очень красивые, и, думаю, воскресные концерты доставляли нам даже больше удовольствия, чем субботние.
      В субботу мы ведь тоже пели. После обеда, выпив "за здоровье жен и любимых" жалкого подобия какао, мы запевали популярные старые песни, известные морякам и путешественникам во всем мире. С тех пор до гробовой доски такие песни, как "Домой", "Равнины", "Тора", "Десантная батарея" и многие другие будут напоминать нам пение хором в субботу вечером, и всякий раз, слыша их, мы станем устремляться мыслями через пространство и время к тому уголку Антарктики, где под снегом погребены остатки нашей пещеры. Сейчас, когда время оказало свое целительное действие на воспоминания, эти вечера кажутся мне настолько приятными, что, оглядываясь на них из своего кресла в кембриджской квартире, я ощущаю легкий налет грусти и сожаления, что они миновали и больше не повторятся.
      Пятого апреля мы заметили трех тюленей Уэдделла, убили их и разделали. Последующие два дня были заполнены тем, что мы переносили и прятали в тайник у подошвы припая мясо, шкуры, сало, из которых значительную часть я отложил в качестве неприкосновенного запаса на весенний санный поход.
      В этот день жировая печь дымила так ужасно, что пришлось ее вынести в тамбур, а обед доварить на примусе. До сих пор в пещере не было дымохода, так как, боясь ослабить потолок, мы не решались пробить в нем отверстие. В результате дым выходил только в верхнюю часть дверного проема, имевшего в высоту всего лишь два фута [61 см]. Естественно, вся пещера выше этой отметки заполнялась едкими красновато-коричневыми парами горящей ворвани, и тогда в пещере можно было находиться, только спрятавшись в спальный мешок. Дежурный терпел сколько мог, когда же ему становилось невмоготу, уступал место напарнику, а сам выскакивал в тамбур отдышаться. Всю зиму легкие наши, наверное, были черными от дыма, то есть внутри мы были не чище, чем снаружи. Результатом длительного пребывания в этом чаду явились воспаленные глаза и постоянные головные боли, но хуже всего то, что из глаз и носов текло вовсю, и когда наступало долгожданное время еды, мы не ощущали ее вкуса. По-видимому, жаркий огонь в жировой печи заставлял жир сильно испаряться, и в наших муках были повинны содержавшиеся в этих испарениях частички сажи.
      При плохой тяге дым, больше или меньше, но обязательно досаждал нам, и нередко бывало, что у кока опускались руки, он в отчаянии валился на спальник, из глаз его градом катились слезы, а сам он тщетно старался подыскать выражение, которое восстановило бы его душевное равновесие.
      Двенадцатого я сходил к складу "Врата Ада" за бамбуковыми палками и керосином. Принес также крышку от ящика с маслом взамен изрубленной в щепки крышки от шоколадного ящика, на которой мы разделывали ворвань. Новая доска из прочной древесины верно служила до конца зимы. Прошелся я с удовольствием, несмотря на сильный холод. Возвратившись домой, взял у Дикасона ножницы и подравнял себе усы и бороду, стараясь выстричь как можно больше растительности вокруг рта.
      Четырнадцатого мы сделали еще один шаг вперед в эволюции наших печей: стали подкармливать их в дополнение к горячей ворвани кусками твердого сала. Прежде всего с помощью веревочного фитиля, пропитанного жиром, разводили хороший огонь, а затем жарили на нем куски сала так, что вытапливавшаяся из нее горячая ворвань стекала в горелку. Когда она хорошо прогревалась и давала пламя высотою в один-два фута [30,5-61 см], на нее ставили котел с супом. На край печи клали куски сала, и под действием тепла жир из них капал прямо в огонь.
      Этот метод был намного совершеннее предыдущего, но печь требовала непрестанного внимания, оставленная без присмотра хотя бы на несколько минут, она гасла. Одним словом, чтобы довести ее до идеального при имеющихся материалах состояния, надо было еще немало поработать.
      После того как мы покрыли тамбур крышей и смастерили входную дверь, даже в полдень в пещеру проникал лишь слабый тусклый свет. Требовалось найти способ узнавать утром время в темноте, не тратя на это спички. Кемпбелл решил использовать для этой цели хронометры, которые имелись у троих участников партии. Проснувшись утром, он заводил часы и по количеству оборотов мог указать время с точностью до получаса. Если он делал восемь оборотов, значит, с момента последнего завода прошло 24 часа и пора вставать. Если же часы заводились полностью с семи оборотов, он знал, что до подъема еще три часа, и оставался на это время в мешке, вновь засыпая или бодрствуя. По истечении, как ему казалось, трех часов он будил Левика просьбой завести часы. Иногда это получалось на полчаса раньше требуемого времени, тогда спустя некий интервал будили Дикасона, и тот чиркал спичкой и зажигал лампы для чтения, заправленные с вечера и стоявшие наготове.
      Теперь все часы накручивали до отказа, чтобы на следующий день по ним ориентироваться. Лампы же, раз зажженные, горели, пусть не все, до вечера, пока мы не исчерпывали все занятия за день. За зиму мы только два раза использовали больше одной спички за день.
      Последний день-другой печи новой конструкции чадили так сильно, что их перенесли в ниши, вырубленные в тамбуре. Но дневальные не могли там готовить из-за холода, да и дым все равно проникал через дверь в пещеру, так что чадно было по-прежнему, но мы лишились тепла от печи. Тогда решили сделать дымоход, даже если в результате потолок обвалится. Двадцать седьмого апреля я проделал ледорубом дыру в потолке и внес печь внутрь. На ночь дымоход, имевший в диаметре всего лишь два-три дюйма [5,08-7,62 см], затыкали плотным кляпом из пингвиньих шкурок. Дымоход принес большое облегчение, но зато отныне мы опасались за потолок: спустя несколько дней появилась зияющая трещина.
      До сих пор нас не донимали вьюги, потому что холодный западный ветер наш главный враг - не сопровождался снегопадами. Но вечно так продолжаться не могло, и, проснувшись утром 29-го, мы обнаружили, что тамбур полностью забит снегом. Дневальному пришлось первым делом расчистить себе путь наружу. Хуже занятия не придумаешь, в этом, думаю, со мной согласится вся партия. Ведь чтобы расчистить проход и по нему выбросить снег, впередиидущий буквально зарывался в надувы, причем на пропитавшуюся жиром одежду налипал снег. Как потом не отряхиваешься, прежде чем улечься обратно в мешок, от него ни за что не избавиться.
      Но вот несчастный дневальный пробился сквозь снег к выходу и выскочил наружу. Тут вихрь подхватывает его и вмиг залепляет с ног до головы снегом. Нужно большое присутствие духа, чтобы убедить себя в том, что тебе непосредственно не угрожает смерть от удушья. Работать в метель под открытым небом крайне неприятно. Стоит хоть на минуту потерять самообладание - и вот ты уже заблудился в одном-двух ярдах [0,92-1,83 м] от дома.
      Но зато как хорошо было, закончив снаружи все дела, возвратиться под кров ледяного убежища, которое во время метели казалось особенно уютным и надежным. Самая сильная буря давала там о себе знать только свистящим шорохом снега на крыше пещеры да глухим завыванием особенно неистовых порывов ветра. Эти шумы, вызывавшие в нашем представлении картину буйства стихии у самого порога дома, усиливали чувство покоя и безопасности.
      Сильная пурга, продолжавшаяся до конца месяца, вынуждала держать тамбур и дымоход закрытыми, и печки причиняли массу хлопот. Но как только, к концу бури, метель прекратилась, отверстия раскупорили, и жизнь в пещере стала более сносной. Тут обнаружилось, что ветер не оставил в бухте даже следов морского льда, но это никого не встревожило: продолжительные ветры, как мы знали по опыту, всегда уносили лед. Мы знали, что эти бури пройдут, когда минет период равноденственных штормов, что еще настанет спокойная зима и море покроется льдом. Как только ветер затихал на несколько минут, на поверхности воды появлялась накипь ледяных кристаллов. Правда, следующий же порыв уносил их на север, но было ясно, что при первой же возможности море замерзнет, а что такая возможность появится, мы не сомневались.
      ГЛАВА XIX
      ИСЧЕЗНОВЕНИЕ СОЛНЦА, ИЛИ НАЧАЛО НАСТОЯЩЕЙ ЗИМЫ
      Последнее солнце. - Жестокие обморожения. - Усовершенствование жировых печей. - Высохшие кости тюленей - хорошее топливо. - Спасательная партия из императорских пингвинов. - Пингвины пополняют собой наши запасы. - Горькая доля дневального. - Рубка мяса с помощью геологического молотка и долота. "Духовка". - Окончательный распорядок дня. - День дневального. - Работа под открытым небом по-прежнему неприятна. - По контрасту мы еще больше ценим комфорт
      Дни стали намного короче, и хотя теоретически солнцу следовало бы оставаться с нами до середины мая, фактически мы видели его последний раз 27 апреля. Объясняется это тем, что из-за плохой погоды мы почти не покидали пещеру, а возвышенности к северу от острова Инекспрессибл загораживали от нас северную часть горизонта.
      Как и следовало ожидать, май начался с сокрушительного западного ветра.