Перекресток утопий (Судьбы фантастики на фоне судеб страны)

Люди умеют летать, фонари загораются от одного приближения рук бакенщика, ни с того, ни с сего исчезают и возвращаются стены, взлетают в небо самородки, нарушаются законы термодинамики при помощи такого неподходящего для чудес приспособления, как женские бигуди... Справедливости ради надо сказать, что мистическим туманом пронизаны не все рассказы Шашурина. Нет никакой трансцедентальности, например, в рассказе "Две верблюжки". Просто довоенный папа-полярник нашел загадочные трупики во льду, может быть, даже пришельцев, не растерявшись, сорвал с них золотые пластинки, переплавил на паяльной лампе и прибрел в Торгсине четыре куска хозяйственного мыла и два одеяла из верблюжьей шерсти. Так что если, находясь в Арктике, вам представится подобный случай - не теряйтесь, а то останетесь без верблюжьих одеял. Автор, во всяком случае, поступок папы не осудил. Некоторые авторы не так бесхитростны. Я склонен думать, что еще одну повесть "Отчего бывает радуга" /1978 г./ Клименко хотел направить на защиту православной веры, против сектантов, хотя не стал бы биться об заклад, что разгадал замысел автора. Может быть, наоборот, он преследовал антирелигиозные цели. Судите сами. Герой повести нежданно-негаданно получает особый дар: он перестает видеть нормальные цвета вокруг. Зато люди начинают в его глазах светиться особыми оттенками, по которым можно судить об их душевно-нравственных задатках. Большинство людей изливает спокойное зеленое доброжелательство, особо хорошие светятся золотисто-зеленым пламенем. Но есть в городе несколько человек, отливающие фиолетовым, что герою сразу показалось подозрительным. Почему, он сам себе объяснить не может, но убежден, что должен их раскусить. И что же? Прав был Константин, прав! Фиолетовые оказались членами религиозной секты, которая приносит в жертву маленьких девочек на тайных сборищах. Действие, на всякий случай повторю, происходит не на Новой Гвинее, а в обычном российском городе при советской власти. Константин поспевает как раз вовремя, чтобы выхватить из рук злодеев сестренку своей возлюбленной, которую /сестренку/ считали давно утонувшей, а на деле фанатики прятали ее в ожидании жуткого празднества. Что же это за особый дар, снизошедший на Костю? И за что ему такое предпочтение? Ведь, надо полагать, в городе должны встречаться разные разности - там могли быть хулиганы, бюрократы, душевнобольные, мошенники. Но Константин видел только сектантов. Это наталкивает на мысль, что и он чем-то был с ними связан. Может, это досужие соображения, но такие уж странные мысли рождает эта странная повесть.
      Примеры можно множить и множить, но не достаточно ли? Однако я пока обращался к одноклеточным произведениям. Приведу еще несколько примеров произведений, в которых признаки НЛ предстают перед читателем в комплексе. Это, так сказать, вершины, НЛ в квадрате. Такой довольно исчерпывающей энциклопедией НЛ может служить повесть Дмитрия Сергеева "Завещание каменного века" /1972 г./. Там есть все. И оживление замерзшего трупа; и цивилизация на иной планете, которая сама, конечно же, загнала себя в тупик слишком большим благополучием; и разумная машина, жаждущая власти и взбунтовавшаяся против своих создателей и еще многое другое, заимствованное из десятков аналогичных книг. Сюжетная путаница, калейдоскоп невероятных событий мешает разглядеть персонажей повести, даже главный герой - рассказчик - совершенно безлик; можно подумать, что герои надели те самые гипномаски, которые были в ходу у обитателей планеты Земетра, дабы всем быть одинаково и неразличимо красивыми. И это, пожалуй, единственно запоминающаяся деталь в повести, хотя автор не заметил, что она работает против него, Следующий роман одним из старейших научных фантастов рекомендован как удачное произведение о гармоничном обществе будущего. Ответственная рекомендация... Но вот мы раскрываем книгу. Действие происходит лет через двести, но никаких сведений о тамошней социальной "гармонии" мы не обнаружим, и каким путем она достигнута, тоже не узнаем. Зато в этом гипотетическом обществе по каждому поводу возникают легенды, так что невольно появляется мысль: не вернулось ли человечество к мифологическому уровню осмысления действительности? В наличии также летающие блюдца, говорящие дельфины, красивые инопланетянки и прочее. Но главное содержание романа В.Щербакова "Семь стихий" /1980 г./, его, так сказать, нестандартность вовсе не в этом. Примерно полкниги автор живописует амурные похождения сорокалетнего журналиста по имени Глеб, начиная с элементарного подглядывания за купающейся девушкой. При этом автор не забывает подчеркнуть, что купальщица была нагой; стал бы в самом деле его герой тратить время, если бы хорошенькая нереидочка оказалась бы в купальнике! Впечатляют и прочие встречи Глеба с женщинами, особенно одна, в которой герой явился на свидание к даме сердца, а на ее месте оказалась другая, что было обнаружено лишь, как бы это сказать помягче, после окончания церемонии. Мимоходом заметим, что другой была инопланетянка, но тоже, разумеется, прекрасная. Одновременно в романе пропагандируется проект улавливания солнечной энергии, которой его организаторы намереваются подогревать океаническую воду. Но и это чудовищное с экологической точки зрения предприятие не позволяет ответить, по крайней мере, на один из многочисленных вопросов, возникающих при чтении "Семи стихий": зачем автору понадобилось так далеко забираться за хребты веков, ведь измываться над океанами, к несчастью, удается и в наше время, равно как и подглядывать за купающимися девушками, если, конечно, в этом мероприятии есть суровая необходимость. Второй роман Щербакова "Чаша бурь" /1985 г./ выглядит приглаженнее. В нем нет ни двадцать вторых веков, ни глобальных проектов. Действие перенесено в сегодняшний день. Правда, главный герой Володя, фантаст и археолог, точная копия Глеба из "Семи стихий". Отчества его мы так и не узнаем, хотя Володечке тоже уже за сорок. Сохранилась и главная черта Володи-Глеба. Вы догадываетесь, о чем я говорю? Как и у Глеба, инопланетянки чередуются с землянками /можно так сказать?/. Но в романе сделана скидка на подростковую аудиторию, интим изображается тонко, завуалировано, акварельно. "В коротких промежутках между репликами мы целовались". И все. Есть в романе и фантастика: расширенный и обогащенный сведениями из атланто- и этрускологии вариант сюжета №2. Земля превращена в арену противоборства двух враждующих внеземных цивилизаций - атлантов и этрусков. Мерзкие атланты /они не славяне/ крадут с Земли предметы, свидетельствующие о существовании Атлантиды, лишая людей возможности проникнуть в глубины собственной истории. Этруски довольствуются копиями. Собственно в этом и состоят их разногласия. Повествование время от времени перебивается фантастическими пассажами, вроде такого: "Однажды на рассвете постучат в окно. Сначала тихо, потом сильнее. Три раза и еще семь раз. Вам захочется открыть окно, но вы не подходите и не открывайте. Знайте: это прилетела металлическая муха разрядить вашу память, освободить от воспоминаний... " /Что за дура: если прилетела с такой целью, к чему стучать?/ О, Боже, зачем все это? Зачем? Зачем атланты, зачем этруски, зачем карлики мкоро-мкоро? Если только с популяризаторской целью, то совершенно необходимо следует отделить действительно научные сведения от произвольных выдумок автора. Иначе в голове любознательного читателя возникнет каша. И не лучше ли ему сразу обратиться к первоисточникам? Тогда он узнает, например, что специалисты называют абсурдом идею о близости русского языка к этрусскому, пропагандируемую Щербаковым в романе. Уже упомянутый Никитин пошел еще дальше. Он сообщает, что древние греки и даже не греки, а ахейцы ХIII века до Р.Х., штурмовавшие Трою, на самом-то деле были древнерусского происхождения... Но даже если бы историко-лингвистические упражнения авторов были плодотворными, сводить фантастику к изложению археологических гипотез - значит ограничивать и обеднять ее художественные возможности. Толстые романы с поцелуями, во всяком случае, для этого не требуются... А к Никитину придется еще вернуться...
      В главе о шестидесятниках я уже говорил о печальной судьбе романов, авторы которых вели непримиримую борьбу с империализмом. Но там отрицательных примеров не приводил, не хотелось обеднять данную главу, лишать возможности представить нуль-литературу на мировой арене. Впрочем, держа самого себя за фалды, я ограничусь только одним примером. Любимый сюжетный ход авторов подобных произведений - введение в действие американского /именно американского/ шпиона, изображенного как человека крайне низких моральных и бытовых качеств, короче, законченным болваном, ловля которого доставляет истинное удовольствие писателю, контрразведчикам, а также пионерам и пенсионерам. Единственное, чему удивляешься, почему они не хватают его за шкирку сразу, а терпеливо ждут до конца книжки. Приятным исключением из этого сонма алкоголиков, стаканами хлещущих виски перед ответственными операциями, стала шпионка из романа Казанцева "Льды возвращаются" /1964 г./, которая, хотя тоже не прочь глотнуть стаканчик-другой, на самом деле оказывается тайной коммунисткой княжеского рода, давшей себя завербовать, чтобы ложными шифровками побольше насолить ненавистным империалистам. Но само совершенство - это роман Марка Ланского "Битые козыри" /1977 г./. Чтобы обеспечить себе свободу маневра, автор перенес действие на иную планету, куда с Земли драпанул миллион перепуганных победой социализма сторонников рыночной экономики. Постепенно они расплодились, расслоились, и все опять повторилось сначала уже на новой планете, которая тоже стала называться Землей. Она вертится вокруг звезды под названием Солнце, а вокруг нее, в свою очередь, вращается естественный спутник. Как он именуется, догадайтесь сами. Супермиллиардер и отставной генерал, уединившись в космических хоромах, вынашивают зловещие планы. Они решают спровоцировать на планете ядерную катастрофу, чтобы избавиться от "лишних" ртов, а заодно подавить бациллу либерализма. Для придания остроты конфликту в очередной раз сперва намечается удар по своим. Так как не вполне прояснено, есть ли на описываемой Земле государства, способные противостоять этим безумным планам /по тогдашним представлениям, они должны были бы быть социалистическими/, то тяжесть борьбы с воротилами большого бизнеса берет на себя ученый-одиночка Лайт - абсолютный гений. Конечно, ему бы не справиться с могущественными противниками, но автор позаботился снабдить Лайта почти божественными возможностями. Он и неотличимых от человека роботов создает, и бессмертное органическое вещество синтезирует, с помощью невидимых и неощутимых датчиков он способен непрерывно снимать голограммы с мозга любого человека и таким образом проникать не только в тайны секретных переговоров, но и в тщательно скрываемые мысли. Под занавес он самого себя превращает в неуязвимое существо, которому не страшны ни излучения, ни высокие температуры, ни космический холод, а стержни из твердых сплавов он играючи завязывает узлами. Не удивительно, что этому супермену из комиксов удается без особых сложностей справиться с преступными планами поджигателей. В данном случае трудно поверить даже в то, что всю эту ахинею автор писал с контрпропагандистскими целями.
      Но не оставляет меня мысль, что, выбирая примеры для этой главы, я могу нанести авторам незаслуженную обиду. Скажем, вот я выбрал роман Михановского. Что ж, у нас хуже романов нет? Наверняка, есть. Не допустил ли я по отношению к незнакомому мне литератору предвзятости? От угрызений совести меня спас выпуск "Роман-газеты". Было до новых времен такое дешевое издание. Главной достопримечательностью "Роман-газеты" был ее /или его/ тираж. В этом сборнике он составлял З 465 000 экземпляров. Таких единовременных тиражей мне больше встречать не приходилось. С негодованием оставив в стороне мысль о коррупции, логично предположить, что для столь массового издания будет отбираться ну уж, во всяком случае, не самое худшее. На фантастику "Роман-газета" обращала внимание редко, но три выпуска в ней все же успели выйти. Об одном из них я умолчу, принимая во внимание преклонный возраст автора, а раскрыв второй, я с удовлетворением - не скрою - увидел, что он открывается "маленькой повестью" того же Михановского "Элы". Значит, в госкомиздатовских кругах, которые составляли и выпускали эти сборники Михановский был расценен выше, чем, например, Стругацкие или Булычев. И "Элы", согласно той же логике, должны быть одной из лучших его вещей. Нет, сила НЛ непобедима. Благодаря некомпетентности издателей или кумовству авторов с ними она подминает под себя хорошую фантастику, потому что "Элы" являют собой образец рафинированного нуль-образца. Однако чтобы вступить в общение с иным разумом не обязательно лететь так далеко, как это пришлось делать людям и элам. Евгений Гуляковский обнаружил его на Земле, о чем сообщается во второй повести того же сборника "Шорох прибоя" /1988 г./. В отличие от Михановского у Гуляковского мысль в повести есть. Она бесспорна и тоже может быть сформулирована в трех словах: океаны загрязнять нехорошо. Не открытие, но ладно: мысль-то правильная. Как же это воплощено в образной форме? Выясняется, что в глубинах океана живут разумные бактерии. Жили они мирно миллионы лет и зашевелились только нынче, когда люди "достали" их своей бесцеремонностью. То ли для установления контакта, то ли для выражения протеста бактерии эти стали создавать псевдолюдей, перевоссоздали, например, утонувшую девушку. Подобный фантастический ход в "Солярисе" Лема исполнен глубокого смысла. Созданная из "ничего" Хари - это олицетворенная больная совесть Криса, ощущающего чувство вины за ее самоубийство. Во Власту же не вложено ровным счетом ничего - непонятно, почему бактерии удостоили именно ее своим вниманием, зачем выкинули обратно на берег, зачем снова позвали в воду, зачем им, бактериям, там, в пучине человеческая душа, какую идейную или художественную функцию вообще несет эта девушка в контексте повести? Никакую. В том-то и особенность разбираемого жанра, что его авторы усердно придумывают иногда невероятные, а чаще заимствованные фокусы ни для чего, это, можно сказать, искусство для искусства.
      *В английском языке сочетание science fiction - SF - также широко употребительно. Но разница заключается в том, что слово fiction - это вовсе не фантастика, а именно художественная литература, тут есть смысловой оттенок, которого нет в русской кальке.
      С Т Р А Ш Е Н С О Н ,
      Д А М И Л О С Т И В Б О Г
      Может, все не так уж худо,
      Может быть, в грядущем пущем
      Этот век наш помнить будут
      Беспечальным и цветущим.
      О.Тарутин
      "Конец нашего века почитали мы концом главнейших бедствий человечества и думали, что в нем последует соединение теории с практикой, умозрения с действительностью; что люди, уверясь нравственным образом в изяществе законов чистого разума, начнут исполнять их со всей точностью, и под сению мира, в крове тишины и спокойствия, насладятся истинными благами жизни... Мы надеялись скоро видеть человечество на горней степени величия, в венце славы, в лучезарном сиянии... Но вместо сего восхитительного явления, видим... фурий с грозными пламенниками". Стиль цитаты должен подсказать читателю, что высказывался не современный публицист. Однако ему нельзя отказать ему в злободневности мысли. А было это сказано Н.М.Карамзиным в начале ХIХ века, могло быть повторено в его конце, и сегодня сетования писателя, к сожалению, не утратили силы. Разве что надежд на быстрые улучшения в начале нового века уже, пожалуй, никто не возлагает. Медленно что-то, слишком медленно движется в этом направлении загнанная кляча истории... Почитав наши газеты, посмотрев телепередачи, посторонние наблюдатели могут прийти к выводу, что жизнь россиян протекает в страшном сне, в непрекращающемся кошмаре. С посторонними наблюдателями солидарны и некоторые непосторонние. Многие нынешние трудности объясняются тем, что у нас не хватает ни сил, ни решимости окончательно порвать с прошлым, а мертвый хватает живого, если его не похоронить как следует. С осиновым колом и серебряной пулей, если необходимо. Но похоронить - это не значит забыть или простить. Ибо сказано: есть мертвые, которых надо убивать. Я не хочу ничего прощать ни себе, ни тем "старшим товарищам", которые долгие годы были нашими воспитателями, я не хочу ничего забывать, особенно той лжи, в атмосфере которой мы росли десятилетиями. Но, и не забыв ничего, ничего не прощая, смотреть надо все-таки вперед. По многим причинам - в частности, все из-за той же всепроникавшей лжи - у молодежи отбита охота к чтению. Хотя, казалось бы, книг сейчас издается бесконечно много, но я позволю себе высказать крамольную мысль - их сейчас издается меньше, чем раньше, если судить по тиражам, а покупается еще меньше, и к тому же по преимуществу это вовсе не те книги, которые могут помочь читающим стать полноценными, гармонично развитыми людьми.
      Вероятно, глава, посвященная фантастике последнего десятилетия, будет самой неполной: уследить за потоком новейших изданий трудно. Новая фантастика так же резко отличается от того, к чему мы привыкли в 60-70-х годах, как и вся наша жизнь. Интересно взглянуть, как фантастика, сыгравшая большую роль в наступлении нынешних перемен, сумела /и сумела ли?/ включиться в эти перемены, смоделировать их, то есть снова взять общественную жизнь под контроль. Между концом эпохи Стругацких и началом эры Петухова, в это неопределенно-переходное время появилась группа молодых и безусловно талантливых фантастов - В.Рыбаков, А.Столяров, А.Логинов, Э.Геворкян, Е. и А. Лукины... Мне кажется, им не повезло. Они растерялись, хотя субъективно, может быть, никакой растерянности и не ощущают. Но переходное время трудно не только для искусства. Разумеется, не только об одной фантастике речь, в театре, скажем, сколько угодно новаторских постановок, но назовите хоть одну пьесу, которая прозвучала бы так, как в свое время гремели пьесы Володина, Гельмана, Дворецкого, Шатрова... Никто не знает, что делать и как делать. Хотя некоторые притворяются, что знают. Молодые литераторы, о которых я упоминал и не упоминал, конечно, хорошо знают, что старый, ненормальный мир надо разрушать. Может быть, они к этой процедуре относятся хладнокровнее, чем мы, потому что мы в нем росли, в нем прошла наша молодость. М.Успенский, которого через несколько страниц я хочу "призвать к ответу" за бессодержательную "сагу", в начале 90-х годов, в то время, когда под КПСС уже рассыпался фундамент, однако по инерции люди произносили эти четыре буквы еще с робостью, написал две сатиры "Дорогой товарищ король" и "Чугунный всадник", беспощадно разделавшись с коммунистическими шишками. Но долго топтаться на поверженном теле не хотелось /это ведь не то же самое, что написать "Сказку о Тройке", когда Тройка держала всю страну в руках/, а почувствовать, что уже, казалось бы, бездыханный труп немедленно начнет произрастать во все стороны метастазами - фантасты не сумели. Полуголые волшебные красавицы заволокли их глаза туманом и завели фантастов в глухой и непонятный для них Лес, по которому они блуждают, как Кандид у Стругацких. Шестидесятники знали, что делали и что делать, о многих сегодняшних авторах этого не скажешь. Мало того, они, может быть, неосознанно, помогают стремящимся вернуться в благословенное прошлое, так как считают своим священным долгом убеждать читателей в том, что и в будущем им не светят никакие надежды. Некоторые даже гордятся своей ролью безжалостных разоблачителей иллюзий. А между прочим, поиски пути - это священный долг фантастики и оправдание ее существования. Может быть, единственное. И я буду настаивать - ради этого и писал книгу: необходимо вернуться к опыту шестидесятников, иначе фантастике грозит участь снова превратиться в литературу второго сорта, предназначенную для умственно отсталых взрослых...
      Известно, что издательский процесс у нас длился невероятно долго, иногда годами. Поэтому почти до девяностых годов выходили книги, которые явно были подготовлены еще в старые времена, и, соответственно, тащили весь груз застойных стереотипов. Например, "Аватара" В.Суханова /1987 г./ или "Синяя жидкость" А.Валентинова /1990 г./. Можно надеятся, что с книгами этого направления, делившими мир на белую и черную половины, покончено навсегда. Но в этот же период начали выходить и новые произведения, написанные уже после 1985 года и включившие в себя "перестроечные" реалии, однако сооруженные еще по старым чертежам. Беда этих книг в том, что понять по ним наше время трудновато. Ни в коем случае еще не антиквариат, но и не последняя модификация. Мы уже поминали Кафку. Кафкианский мир ненормален именно потому, что он кафкианский. Так видел окружающий мир великий пессимист, мир, охваченный безумием, в котором, как ему казалось, несокрушимый произвол давит, расплющивает "маленького" человека, издевается над ним, отнимает у него единственное оставшееся право - право жить. "Новые русские фантасты" пошли дальше самого Кафки. Загнав безумие в черепа людей, они оставили окружающее общество нетронутым. Все вокруг, как всегда - магазины, кухни, троллейбусы. Но в троллейбусах ездят безумцы. И оказалось, что такой мир еще страшнее, потому что про него нельзя сказать, что это литературная условность. Нет, это не условность, это в нашем окружении происходят с людьми страшные вещи - они по-настоящему сходят с ума, по заказу и без заказа расстреливают друг друга, ненавидят так, как ненавидят врагов на войне, пятнадцатидневное заключение воспринимается как конец света, совместная жизнь как ад, работа как каторга. Ни одной улыбки, ни одного лучика радости. В таких черных тонах написана, например, книга Александра Бородыни "Конструкции" /1990 г./. В редакционном послесловии заявлено, что автор обращается не к чувствам, а к разуму читателей. Да нет! Книга написана как раз для того, чтобы отключить разум, который несмотря ни на что свидетельствует, что пока еще, слава Богу, есть и жизнь, и любовь, а у некоторых даже и счастье, да и грусть не всегда бывает мертвенной, бывает и светлой, и умиротворенной. А книга Бородыни хочет, по-моему, смешать наши чувства с грязью, изобразить и без того нелегкую жизнь еще тоскливее, еще непереносимее. Такая же вселенская тоска проступает и в сборнике Сергея Смирнова "Без симптомов" /1990 г./, Александра Бачило "Ждите событий" /1991 г./, Александра Тесленко "Искривленные пространства" /1988 г./... Пожалуй, всего нагляднее все эти мотивы сконцентрировались в рассказе Валерия Роньшина "Мы все давно мертвы" /1994 г./. Излагать содержание рассказа после знакомства с его названием нет нужды. Ну, что касается всех, то по этому поводу у меня есть кое-какие сомнения, но если автору угодно при жизни присоединить себя к почтенному большинству, то я с ним спорить не стану. Ему, безусловно, виднее. Но зачем в горизонтальном положении писать рассказы? У покойников иные заботы. Вот тут и раскрывается тайна новоявленных смертяшкиных. Их "пужалки" и "ужастики" - это не боль за оскорбленных и униженных, не скорбь по невинно убиенным, не трещина, расколовшая им сердце, не желание помочь людям, облегчить им жизнь или хотя бы предупредить, как избежать чего-то страшного, кошачьими шагами подкрадывающегося в ночи. Честное слово, я начинаю с умилением думать о так разруганной мною "нуль-литературе". Она была почти безвредна и отнимала у читателей только время. Эта претендует и на душу. Разумеется, пугать можно по-разному. И часто не только можно, но и нужно. Ведь опасности подстерегают нас взаправдашние. Только подходить к ним нужно с талантливыми руками... После этих слов становится ясно , что речь пойдет о романе Чингиза Айтматова "Тавро Кассандры" /1994 г./. Апокалипсисом нам грозят со всех сторон. И не только авторы мрачных антиутопий. Отыскались и практики, энергично принявшиеся убыстрять переправку землян в иной мир. Странно - генеральные репетиции Судного Дня прогоняются в странах вполне благополучных, где жить бы да радоваться, например, в Японии, США, Швейцарии. Растет число фанатических сект, члены которых подчинили свою волю самозваным гуру и готовы идти за ними, даже в огонь, на сожжение. Кто они, эти новоявленные пророки - полусумасшедшие изверги, властолюбивые честолюбцы, слуги дьявола? Кем бы ни были по природе эти сгустки мирового зла, они свидетельствуют: что-то неладно стало в Датском королевстве, если иметь в виду под королевством всю планету. Может быть, оправдывается гипотеза, высказанная в повести Стругацких "За миллиард лет до конца света": какая-то сила предупреждает людей, что они въехали под "кирпич" и что им не следует касаться запретных тайн мироздания. Но каких - неизвестно.
      На одно из предупреждений и обращает внимание герой романа Айтматова. Необычный герой для нашей литературы: советский ученый-космонавт стал именоваться монахом Филофеем и заточил себя в необычной келье - он отказался вернуться на Землю и остался на орбите. Впрочем, суть его открытия с космонавтикой не связана, а вот с Космосом - может быть. В романе текст филофеевского послания человечеству занимает несколько печатных листов, но упрощенно его можно изложить так: у некоторых женщин, зачавших ребенка, на лбу появляется маленькое пятнышко, которое сигнализирует о том, что будущее дитя - еще даже не зародыш, а всего лишь несколько слившихся клеток - не хотело бы появляться на свет, потому что его появление может внести в жизнь дополнительную частичку зла, а мир и без того ужасен. Автор старается избежать мистических обоснований придуманного им феномена, упирая скорее на генетическую память человечества, действующую в целях самосохранения. Истые материалисты должны возмутиться: нас учили, что человек есть совокупность общественных отношений, а тут нам предлагают предположить, что злые начала заложены в нем заранее - гитлеры, сталины, пол поты, киллеры, террористы, фундаменталисты появляются не только оттого, что у них в детстве не было хороших гувернанток. Кощунственная мысль протаскивается в романе - а может, и вправду кое-кому лучше было бы не появляться на свет Божий, если, конечно, знать заранее, что из них получится. И как пример тех, без которых наша планета спокойно могла бы обойтись, в романе фоном проходят два призрака, ведущих в глухую полночь у Кремлевской стены нервный диалог: кто из них виноват перед людьми больше. Но и в этот спор мы встревать не будем, да и автор не к нему сводит роман. Как во всякой хорошей фантастике, он создает острую, трагически-гротескную модель нашего существования, в данном случае модель еще одного тупика, в которые все чаще стала упираться земная цивилизация, хотя люди упорно делают вид, что этих тупиков не замечают. Защитники природы, например, очень напоминают наших демократов: они прекрасно понимают, что в одиночку им не устоять, но сговориться о единых действиях все же не в состоянии. Самая сильная сторона романа - в самой гипотезе. Даже острейшие из тех забот, которые беспокоят сейчас людей, не потребуют таких моральных усилий, такого страшного бурелома исковерканных человеческих судеб, такого кардинального пересмотра религиозных догм и основ философских доктрин, какие вызвала бы айтматовская гипотеза, осуществись она на деле. Нет сомнения, что писатель хочет этого глобального пересмотра, о чем можно судить и по прежним его книгам. На то и существует фантастика - доводить дело до логических концов. Писатель прижимает читателя к стенке: а как бы ты поступил в таком случае? Отказался бы от собственного, может быть, долгожданного ребенка? Не слишком ли непосильна для отдельной личности цена за маленькое укрепление позиций неощутимого, растворенного в воздухе мирового Добра? Какое счастье, что это всего лишь выдумка и нет ничего проще, чем объявить разглагольствования Филофея бредом, выбросить его из головы и перейти к действительно волнующим делам - выборам президентов, производству новых боеголовок и шампуней, проведению конкурсов красоты и поимки террористов, отравивших сотни ни в чем не повинных людей в токийском метро. Собственно, так поступают люди и в романе, и в действительности. Вот только звездочки на лбу у несчастных матерей продолжают мерцать - в фигуральном смысле, разумеется. Будущие гитлеры и сталины беспрепятственно рождаются на свет. Предупреждение остается в силе, хотя по роману Филофей проиграл, как на данный момент проиграны и все остальные - и философские, и практические сражения за будущее, в котором придется жить нашим детям и внукам. Нас теперь так убеждают, что жить ради будущего не ст(ит, что мы о нем, многие из нас, по крайней мере, позабыли совсем. Куда-то мы идем, а вот куда - не знаем. Прощальное письмо-исповедь Филофея о его предыдущей жизни в ипостаси видного советского ученого меня этически не устраивает. Вместо сброшенного с пьедестала демона под названием "международный империализм" у фантастов появился новый, отечественный, обобщим его под шифром КГБ, понимая под этой аббревиатурой нечто большее, чем учреждение на Лубянке. Как говорил поэт: госбезопасность в России больше, чем госбезопасность. И хотя я вовсе не думаю, что тема КГБ исчерпана, многочисленность книг начинает производить впечатление клиширования, от чего не удержался даже Айтматов. История о том, как талантливого, но простодушного профессора, мечтающего, разумеется, принести максимальную пользу людям, прибирают к рукам военные и политики и какой дорогой ценой дается ему прозрение - это, пожалуй, один из самых отработанных сюжетов так называемой НФ, и вряд ли большому писателю к лицу тиражировать его один к одному. Правда, в прежней советской фантастике изуверскими опытами над людьми занимались лишь спецслужбы проклятых буржуинов, а у Айтматова на лабораторию ученого наложило лапу КГБ. Да и само занятие бывшего Филофея - производство иксодов, ничьих детей, этаких чистых досок, на которых сызмальства можно будет написать желательные правящим кругам свойства и мысли - тоже не сенсация. О том, какие бы черты постарались вложить в живых роботов далеко смотрящие вперед хозяева жизни, можно было прочитать еще в романе О.Хаксли "О бравый новый мир". Правда, правители бравого мира не помышляли называть себя коммунистами... З.Юрьев, расставшись наконец со своим Шервудом, тоже написал полуутопию на современную тему. И хотя действие его повести "Дальние родственники" /1990 г./ происходит в таком невеселом заведении, как дом для престарелых, и его герои по большей части больные, умирающие старики, нет в этой книжке хватающего за грудки ужаса, нет безысходной тоски. Юрьева в прошлые десятилетия можно было причислить к литераторам коммерческого направления, но школа шестидесятников оставила на нем благотворный след. Да, его герои живут в ожидании смерти, зачастую они одиноки, но все же это нормальные люди, и если в их жизни выпадает солнечный день, они еще способны ему порадоваться.