Пещера Лейхтвейса - Пещера Лейхтвейса. Том первый

      Перед ними плясал Отто, срывая с себя одежду, размахивая руками и громко выкрикивая, не то смеясь, не то плача:
      — Что за прелестная трапеза! Пойдемте есть. Ганнеле накрыла стол. Вон, видите, зеленый луг. Смотрите, там крокодил. Он раскрывает пасть, убейте его! Мельница горит! Караул! Помогите! Пожар! Мы сгорим! Дайте воды… воды… воды… Там журчит ручеек, достанем же воды! Воды!
      В безумном исступлении несчастный бился головой о стенку, пока, наконец, не упал, обливаясь кровью.
      — Он умирает! — воскликнула Лора, всплеснув руками и опустилась рядом с ним на колени, чтобы остановить кровь, сочившуюся из множества ран.
      Но Зигрист предупредил ее.
      — Нет, к сожалению, он не умирает, — печально произнес он, — он будет жить и страдать.
      Разбойники отнесли Отто на его ложе. Там он теперь лежал, точно мертвый, без всякого движения.
      Настроение становилось все более подавленным.
      Зигрист взглянул на часы. Было одиннадцать часов ночи. Еще час и начнется новый день — двадцать второй день страданий.
      Лора была так потрясена зрелищем обезумевшего Отто, что внезапно занемогла. Зигрист установил, что у нее лихорадка, и посоветовал Лейхтвейсу не отходить от нее, так как считал возможным, что у нее тоже начнется бред.
      Лейхтвейс взял свою жену на руки и уложил ее на мшистое ложе рядом с ребенком, спокойно спавшим после того, как его напоили кровью. Сам он сел около дорогих ему существ и впал в тяжелое раздумье. Мало-помалу он лишался способности ясно мыслить; несмотря на все усилия, он не мог собраться с мыслями: какие-то тени начинали мелькать у него перед глазами, то приближаясь, то уходя в туманную даль.
      Елизавета и Зигрист ушли в столовую. Там они сидели, тесно прижавшись друг к другу и ожидая конца.
      В пещере воцарилась тишина. Если бы сердца разбойников не бились так слабо, то можно было бы даже расслышать их биение. Изредка раздавались подавленные стоны одного из умирающих. Старик Рорбек, по-видимому, уже лежал в агонии. Смерть бродила со своей косой в подземном жилище.
      Над головами умирающих раздавалось пение солдат, которые разгоняли сон веселыми песнями, сидя за кострами и запивая вином сытный ужин.
      Но вдруг в глубине, в самом отдаленном углу пещеры, раздался чей-то голос. Сначала он звучал слабо, но потом стал раздаваться сильнее и сильнее, как бы извлекая мощь из самой песни.
      То был Бруно. Он встал, напрягая последние силы, и дрожащим голосом пел дивную церковную песнь, составленную великим реформатором Мартином Лютером.
      Разбойники встрепенулись. Умирающие, изнемогающие — все они приподнялись, все они прислушивались и всем им стало как-то легче. Уже со второго стиха Бруно пел не один, к его голосу присоединились другие голоса. Так они пропели два стиха этой могучей песни, полной силы, веры и упования.
      — Лора, — прозвучал голос Лейхтвейса, — и вы все, друзья мои! Опустимся на колени и помолимся Господу Богу, чтобы Он сотворил чудо и даровал нам жизнь.
      Несчастные опустились на колени. Сквозь горькие рыдания прорвались снова звуки той же молитвенной песни.
      Вдруг… Что это?.. Послышался какой-то шорох, какой-то скрип, как будто зверь протискивается сквозь стену; потом раздался свистящий звук, поднялось облако дыма — и все молящиеся упали на землю, лишившись сознания. Они погрузились в глубокий сон. На несколько часов они потеряли возможность осознания своего ужасного положения…
      Зигрист проснулся первым. Он ощупал свою голову. Она была горяча и тяжела. Ему казалось, что он очнулся от тяжелого беспамятства.
      Взглянув на часы, он увидел, что было три часа утра.
      Начался двадцать второй день.
      Очнулся Лейхтвейс, за ним Лора. Слабым голосом Лейхтвейс спросил у Зигриста, спал ли он.
      — Я спал, как и вы все, — ответил молодой врач, — это тем более странно, что в таком состоянии, как наше, редко является крепкий сон, разве только вечный сон.
      С озабоченным видом наклонился он к Елизавете, но с радостью увидел, что она спокойно дышит. Казалось, она почувствовала его взгляд и проснулась. Медленно открыла она глаза, улыбаясь, взглянула на него и прошептала:
      — Какой мне дивный сон приснился. Мне приснилось, что мы все вышли на свободу и находимся на большом корабле среди моря, направляясь к каким-то зеленым берегам.
      — Бедная моя Елизавета, — ответил Зигрист, — тебя ожидает большое разочарование. Мы все еще находимся под землей, в осаде и в самом отчаянном положении.
      Он помог ей встать. В эту минуту подошел Бруно. Молитва подбодрила всех; они чувствовали, что у них хватит сил бороться с голодом еще несколько дней. Сон подкрепил их, и они смотрели на будущее не так уж мрачно, как раньше.
      — Почему ты не бережешь свечей, — сказал Лейхтвейс, обращаясь к Лоре, — ведь их у нас и так очень мало, а ты оставила свечу в столовой, и она прогорела всю ночь?
      — Я и не думала делать этого, — возразила Лора, — я хорошо помню, что погасила все свечи незадолго до того, как случился этот ужасный припадок с Отто и мы все уснули.
      — Должно быть, ты что-то перепутала! — воскликнул Лейхтвейс. — Ведь отсюда ясно виден свет из столовой.
      И действительно, в столовой было светло.
      — Давай хоть теперь погасим свет, — сказал Лейхтвейс, — нам теперь каждый огарок дорог.
      Он пошел вперед, а Лора за ним. Но едва только они переступили порог столовой, как остановились как вкопанные. Им показалось, что они лишились рассудка и все, что видят перед собою — плод расстроенного воображения. Неужели это был не сон, а действительность?
      Большой стол был накрыт белой скатертью. На середине стола стояла лампа, свет которой и привлек их сюда. Весь стол был уставлен роскошными блюдами, сочной, холодной дичью, жареной рыбой, свежеиспеченным хлебом, даже фруктами, появлявшимися в это время на столе только у очень богатых людей; кроме того, на столе стояло несколько бутылок вина. Недоставало только воды.
      — Лора, — проговорил Лейхтвейс, — милая моя Лора! Ты видишь, нам помог Господь. Он сотворил чудо, о котором мы его просили. У нас есть пища — мы снова можем жить.
      Он крепко обнял Лору, которая в сильном волнении прижалась к нему.
      — Знаешь ли ты, кто это сделал? — спросила она.
      — Ничего на знаю. Знаю только, что Бог не без милости.
      — Да, он посылает на землю своих добрых ангелов, — мечтательно произнесла Лора, — один из них спас нас сегодня от голодной смерти. Это был тот таинственный незнакомец, который время от времени появлялся в нашей пещере. Только он один мог это сделать, и никто иной. Теперь я понимаю все — наш сон, наше тяжелое пробуждение. Кто бы ни был тот, кто является сюда, да благословит его Господь.
      — Друзья мои! Сюда, ко мне! — громовым голосом крикнул Лейхтвейс. — Нашим мукам пришел конец. Здесь все, что нам нужно. Снова мы будем сыты, здоровы и живы.
      Зигрист, Елизавета и Бруно тотчас же бросились в столовую. Радость их не знала границ. Все они были полны горячей благодарности Господу, спасшему их от гибели. В ту же минуту они бросились утолять свой голод.
      Лейхтвейс просил их соблюдать осторожность и не есть сразу слишком много, чтобы не испортить ослабевший от долгих лишений желудок. Лора и Елизавета сначала отнесли легкую пищу Рорбеку и Отто, чтобы хоть немного подкрепить их силы, а также напоить и накормить Гильду.
      А затем все сели за стол и весело поужинали.
      Человеческий организм поразительно долго переносит всевозможные лишения, включая голод, но еще поразительнее то, что он замечательно быстро восстанавливается в силах, как только есть возможность устранить лишения. Еще сидя за столом, разбойники ощутили прилив свежих сил, и кровь их начала обращаться быстрее.
      Лейхтвейс поднял бокал с вином.
      — Я поднимаю бокал, — воскликнул он, — за того, кто наградил нас этой роскошью, за того таинственного незнакомца, который спас нас от гибели и избавил нас от ужасной смерти!
      Все восторженно откликнулись на этот тост.
      Никто не мог дать ответа на вопрос, кто именно явился их спасителем и каким образом он проник к ним в пещеру.
      Бруно успел убедиться в том, что солдаты все еще не сходили с холма. Казалось даже, что за ночь к ним подошло подкрепление. Но разбойники в данную минуту об этом не думали. Опасность на время миновала — они знали, что с голода они уже не умрут. Правда, они жалели о том, что таинственный незнакомец не позаботился также и о воде. Вином можно было утолить жажду, но ненадолго, а человеческий организм требует воды.
      — В сущности, — сказал Лейхтвейс, — нам нельзя сетовать на то, что у нас нет воды. Не мог же наш таинственный благодетель нагрузиться бочонками с водой, — это задержало бы его и лишило бы свободы действий. Я и так положительно не понимаю, как ему удалось усыпить бдительность солдат. Во всяком случае, это благодеяние совершил, назло графу Батьяни, человек весьма умный и изворотливый. Жаль, граф Батьяни не может нас теперь видеть. Он, несомненно, убежден в том, что мы давно уже умерли с голоду или боремся со смертью, а мы сидим за столом и наслаждаемся мясом, фруктами и разными закусками, да попиваем вино, равное которому трудно сыскать. Но, друзья мои, выслушайте мой совет. Мне думается, все мы теперь наелись и можем окончить трапезу. Благодаря таинственному незнакомцу, у нас хватит пищи недели на две, и, таким образом, мы выдержим осаду еще полмесяца. Я полагаю, Батьяни не протянет ее так долго. Лора и Елизавета, поручаю эти запасы вашему надзору. Распределяйте их осмотрительно, памятуя, что от них зависит наша жизнь.
      Лора и Елизавета убрали со стола и спрятали все, что осталось, в природный каменный шкаф, находившийся в одной из стен пещеры. Подойдя к этому шкафу, Лора вскрикнула от изумления. Она увидела маленькую шкатулку. Схватив ее, она поставила ее на стол, за которым еще сидели мужчины. Лейхтвейс только что говорил своим товарищам о том, что было бы весьма недурно покурить после столь сытного ужина и что для него большое лишение отказаться от этого удовольствия.
      — А вот я вам принесла новый подарок таинственного незнакомца, — проговорила в эту минуту Лора и передала Лейхтвейсу шкатулку, — посмотри, что это такое.
      Лейхтвейс медленно открыл маленькую шкатулку. Первое, что попало ему в руку, была продолговатая белая коробка с надписью: «Сернокислый хинин».
      Зигрист пришел в восторг.
      — Теперь наши больные быстро встанут на ноги! — воскликнул он. — Таинственный незнакомец как будто угадал мои мысли. При помощи этого хинина я успокою лихорадку у моего тестя и у Отто. Впрочем, каждому из нас не мешает тоже принять по маленькому порошку.
      Затем Лейхтвейс вынул из шкатулки кисет с табаком.
      — Я уверен, — радостно произнес он, — что таинственный незнакомец подслушал нашу беседу. Ведь тут в кисете самый настоящий табак. Давайте сюда трубки, товарищи. Покурим и будем веселиться назло графу Батьяни и его войску.
      Разбойники быстро набили трубки, и вскоре над каменным столом поднялись голубоватые облака дыма, придавшие вид жилья подземной пещере.
      Кроме того, в шкатулке находились перевязочные материалы и еще три бутылки, наполненные какой-то светлой жидкостью.
      — Что это за жидкость? — недоумевал Лейхтвейс, открывая бутылку.
      Он понюхал, но не ощутил никакого запаха. Никто не мог понять, что содержится в этих бутылках. Лора продолжала внимательно рассматривать внутренность шкатулки. Она не ошиблась в своем предположении. В шкатулке лежало письмо с надписью на конверте:

       «Генриху Антону Лейхтвейсу и его друзьям!»

      Лейхтвейс, сильно волнуясь, распечатал конверт, предчувствуя, что он содержит письмо от таинственного незнакомца, спасшего его и всех его друзей от голодной смерти. Лора села рядом с ним, а Елизавета и разбойники окружили его тесным кольцом.
      Громким голосом прочел он вслух следующее:

       «Находясь в беде, вы обратились с молитвой к Богу. Он услышал вас. Через мое посредство Он послал вам то, что вам всего нужнее — пищу и питье. Распределите ваши запасы с осмотрительностью и пользуйтесь ими разумно, так как я не знаю, когда сумею снова помочь вам, а конца осады пока не предвидится. Граф Батьяни попросил у герцога разрешение продлить осаду еще на две недели сверх первоначального срока. Но не унывайте. Надейтесь и впредь на Бога. Крайней нужды вам больше терпеть не придется. Я нашел путь к вам и буду им пользоваться, хотя он очень опасен и труден. В шкатулке вы найдете три бутылки, содержимое которых для вас весьма ценно. Лесной ручей, протекающий мимо вашей пещеры, отравлен для того, чтобы уморить вас, лишив воды. Но вы можете спокойно пить воду из ручья — стоит только вылить каплю жидкости из бутылки в стакан воды. Тогда действие яда будет уничтожено, и вода становится безвредной. Обращаюсь к вам с просьбой: если когда-нибудь ночью неожиданно появится в вашей пещере солдат, то не стреляйте в него, а окликните его словом: «Здорово!» Если он на это даст вам удовлетворительный ответ, то считайте его вашим другом, а не врагом. Не унывайте. В течение ближайших дней могут произойти события, которые заставят герцога отозвать своих солдат и снять осаду. От души желает вам всякого благополучия
Друг».

      Прочитав это письмо, Лейхтвейс распорядился дать больным хинин, а сам отправился к водопроводной трубе и набрал полную кружку воды. Следуя указанию таинственного незнакомца, он налил несколько капель жидкости из бутылки в кружку и поднес ее ко рту. Он пил быстро и жадно, так как больше других страдал от недостатка воды, и вместе с тем считал своим долгом на себе испробовать средство таинственного незнакомца. И действительно, вода не только не повредила ему, но оказала на него сразу благотворное влияние. Яд был уничтожен противоядием.
      Лора, Елизавета, Зигрист и Бруно тоже с наслаждением выпили свежей воды и снова благодарили таинственного незнакомца, спасшего их от верной гибели. Больным тоже дали воды, что очень помогло улучшению их состояния. На другой день старик Рорбек и Отто встали и, благодаря заботливому уходу Лоры и Елизаветы, начали быстро поправляться.
      Правда, запасы начали снова быстро истощаться и надо было снова уменьшать ежедневные порции, но о прежнем унынии и отчаянии не было и помину. Все они знали, что их охраняет какое-то таинственное существо, более могущественное, чем обыкновенный человек. Это сознание вселило в осажденных надежду и силу, благодаря которым им легче было мириться со всеми лишениями.
 
      Предоставленный графу Батьяни месячный срок подходил к концу. Батьяни был в очень дурном расположении духа. Он стал капризен и еще более высокомерен, чем раньше; с подчиненными ему офицерами он обращался резко, так что его все сильно недолюбливали. Его, кроме того, ненавидели и проклинали за то, что он взвалил на плечи своих подчиненных такую трудную и непосильную службу.
      И действительно, служба у солдат была не легче, чем в военное время. Они должны были быть постоянно настороже и несли службу во всякую погоду: в дождь, снег и бурю. Многие уже захворали, были отвезены в Висбаден в госпиталь и заменены другими.
      Сам Батьяни жил в очень вместительной и удобной палатке, спал на мягкой постели, ел хорошо и ни в чем себе не отказывал, так что другие офицеры, лишенные этих удобств, сильно завидовали ему.
      На тридцатый день осады граф Батьяни сидел у себя в палатке в удобном кресле и давал наставления своим офицерам.
      — Господа, — строго говорил он, — до сих пор у нас только одни неудачи. Но я доложу его высочеству, что я в этом не виноват. Служба соблюдается недостаточно бдительно, и разбойники имеют возможность доставать провиант из соседних деревень, иначе Лейхтвейс давно бы уже находился в наших руках. Заявляю вам, что я буду строжайшим образом наказывать тех, кого замечу в малейшем нерадении. А того, кто заведомо про пускает кого-нибудь в логово разбойников, я велю расстрелять. А теперь ступайте, господа, объявите об этом вашим солдатам. На вас самих я возлагаю ответственность за неукоснительное исполнение моих приказаний.
      Офицеры, сильно раздосадованные, молчали. Лишь старший по чину нашел в себе смелость ответить:
      — Граф! Мы и наши люди до сих пор вполне добросовестно исполняли нашу обязанность, мы не жалели труда и не считались с непогодой. Если, несмотря на все это, Лейхтвейс и шайка его до сих пор еще не пойманы, то в этом виноваты не войска, а какие-нибудь другие причины. Либо разбойники вовсе не скрываются в Нероберге, либо у них имеются достаточные запасы провианта и они могут выдержать осаду еще месяц-другой.
      — Благодарю за объяснение, — злобно проговорил граф Батьяни, — но я остаюсь при своем мнении и снова повторяю вам: будьте настороже и внушите вашим солдатам держать ухо востро днем и ночью.
      Офицеры разошлись и немедленно оповестили своих подчиненных о том, что приказал Батьяни.
      Сторожевая служба была усилена.
      Вдруг произошло событие, как будто подтвердившее мнение графа Батьяни, что солдаты были до этого времени недостаточно бдительны.
      В походе против разбойников принимал участие сын убитого Лейхтвейсом майора Ремуса. Этот молодой офицер однажды утром в самый разгар осады явился с докладом к главнокомандующему. Батьяни немедленно принял его, и тот рассказал следующее:
      Минувшей ночью он со своими подчиненными, находясь вблизи холма, на котором стоял отряд в восемьдесят человек, обыскивал чащу, так как еще за несколько дней до этого заметил следы, оставленные, несомненно, не солдатами. Войдя в самую густую чащу, он вдруг увидел перед собою рядового с большой корзиной в руке. Он тотчас же обнажил шпагу и приказал этому солдату стоять смирно. Солдат, действительно, вытянулся во фронт, но когда Ремус со своими шестью спутниками подошел ближе, чтобы схватить его, он вынул из кармана какой-то предмет, похожий на подзорную трубу, поднес его ко рту и дунул в него. Из трубы показался какой-то беловатый дым, после чего Ремус и его солдаты лишились чувств и упали на землю. Очнулись они только часа через три. Все они жаловались на страшную головную боль и ломоту в теле, так что не подлежало никакому сомнению, что они сделались жертвами какого-то одурманивающего средства. Таинственного солдата и след простыл.
      Граф Батьяни злобно ударил кулаком по столу, так что чуть не разбил его.
      — Ну вот! — крикнул он. — Хорошие дела тут делаются, нечего сказать. Я стою здесь с армией в тысячу солдат, а под носом у нас шныряют переодетые незнакомцы. Это, несомненно, сообщник разбойников. Быть может, он уже давно доставляет им провиант. Если так, то мы можем вести осаду хоть целый год и ничего не добьемся. Но клянусь, что я поймаю этого негодяя! Раз я не могу положиться на своих людей, то я сам возьмусь за дело. Поручик Ремус!
      — Слушаю.
      — Приготовьтесь к обходу на эту ночь. Выберите десять надежных солдат, и мы сегодня в полночь обойдем лес. Говорили ли вы уже с кем-нибудь о том, что вы только что рассказали мне?
      — Никак нет. Я счел своим долгом прежде всего известить вас.
      — Отлично сделали. Я вижу, что на вас-то я могу положиться. Когда мы поймаем разбойника, я представлю вас к повышению. И впредь никому не говорите об этом, а будьте наготове к полуночи. Мы с вами встретимся у того большого дерева, где мы в начале осады нашли повешенного.
      — Слушаю. Я буду на месте.
      Граф Батьяни отпустил поручика.

Глава 36
ТАИНСТВЕННЫЙ СОЛДАТ

      — Сегодня на моей улице праздник, ваше высочество, — сказал шут Фаризант, входя в кабинет герцога.
      Герцог Карл в изумлении покачал головой.
      — Ты что, с ума сошел, что ли? — спросил он. — Какой у тебя сегодня праздник?
      — Изволите ли видеть, ваше высочество, — ответил Фаризант, — сегодня благородный граф Сандор Батьяни проиграл пари и должен проехать по городу Висбадену верхом на осле, а я могу идти рядом с ним и выкрикивать все что мне угодно.
      — Верно, верно, — вспомнил герцог. — Ведь ты рассказывал мне об этом своеобразном пари. Неужели ты на самом деле потребуешь исполнения условия?
      — Вы сами всегда ратуете за справедливость, ваше высочество, а в данном случае право на моей стороне. Я настаиваю на этом праве и буду провожать его с правой стороны, это, мне кажется, будет очень и очень смешное право.
      — В твоих словах звучит какая-то ненависть к графу.
      — Видите ли, ваше высочество, я думаю, что вы не будете любить ту змею, которая вас ужалила. Впрочем, ваше высочество, этой осадой логова разбойников граф Батьяни страшно оскандалился. Ведь клялся же он, что не пройдет и трех дней, как Лейхтвейс будет болтаться на виселице. Кажется, он даже приготовил уже и веревку. Если у вашего высочества нет более умелых полководцев, то в случае войны я опасаюсь, что первые семь сражений будут проиграны.
      Улыбка исчезла с лица герцога. Шут задел его своей болтовней за больное место. Герцог давно уже был недоволен тем, что граф Батьяни совершенно бесцельно утомляет войска. В народе даже по этому поводу поднялся глухой ропот, и враги сумели устроить так, что до сведения герцога доходили все колкости и насмешки, распускаемые по случаю неудачи графа. В свое время герцог поверил графу, когда тот говорил, что поймает Лейхтвейса в несколько дней, и теперь люди смеялись не только над графом, но и над самим доверчивым герцогом.
      — Фаризант, поди сюда! — крикнул герцог.
      Горбатый шут послушно подошел.
      — Ты огорчил меня, Фаризант, — продолжал герцог, — неужели ты допускаешь возможность, что граф намеренно не хочет исполнить своего долга и что он, если бы захотел серьезно, давно бы уж мог поймать разбойника?
      — Есть охотники, которые умеют подстрелить парящего в выси орла, — ответил Фаризант, пожимая плечами, — а есть и такие, что на расстоянии пяти шагов не в состоянии убить голубя. Вот к числу последних охотников и принадлежит граф.
      — Значит, по-твоему, он не годится для этого? Говори откровенно, Фаризант. В общем ты дурак, но порой у тебя бывают умные мысли.
      — Я не знаю, — ответил шут, — способен ли граф Батьяни или не способен, но я наверное знаю, что сторожевая служба поставлена у него плохо. Сам же он проводит время больше в своей палатке за картами и вообще не скучает.
      — Неужели это правда? — возмутился герцог. — Хотелось бы мне лично убедиться в этом. Достаточно было бы для меня узнать, что ты прав, и граф навсегда лишится моего благоволения.
      — Ваше высочество желает лично убедиться? — воскликнул Фаризант, и глаза его как-то странно сверкнули, как будто он чему-то очень обрадовался. — Это можно устроить. Вашему высочеству стоит только отправиться на Нероберг.
      — Нет. Стоит мне только приблизиться, и весть о моем появлении тотчас же разнесется. Граф будет предупрежден и спрячет все то, что может мне не понравиться.
      — Но почему бы вам не переодеться?
      — Во что я переоденусь? Ведь тогда меня и близко не подпустят к Неробергу.
      — Знаете, ваше высочество, у меня мелькнула идея. Не нарядиться ли вам в форму рядового солдата? Можете надеть еще и фальшивую бороду. Как вам это нравится?
      — Великолепно! — радостно воскликнул герцог. — Надо будет на самом деле привести в исполнение эту идею.
      — А для того, чтобы обман удался вполне, — торопливо проговорил Фаризант, — я посоветовал бы вам взять с собой корзину с провиантом, как будто вы несете провизию для ваших товарищей солдат. Тогда не возникнет ни малейшего подозрения в том, что вы на самом деле принадлежите к отряду, ведущему осаду.
      Герцог пришел в восторг от идеи шута.
      — Знаешь, Фаризант, — воскликнул он, — ты всем шутам шут! Жаль, что ты не можешь отправиться туда вместе со мной.
      — Это немыслимо, — поспешно проговорил Фаризант. — С таким горбом, как у меня, я никак не могу сойти за солдата. Таких солдат не бывает.
      — Приготовь же мне заблаговременно форму и корзину с припасами.
      — Все будет готово, ваше высочество. В котором часу вы думаете отправиться?
      Подумав немного, герцог ответил:
      — Раньше одиннадцати мне неудобно выйти из замка, так как я не хочу, чтобы кто-нибудь заметил меня, да и тебе, Фаризант, я запрещаю говорить с кем бы то ни было о моем плане, так как иначе все сразу узнают о нем, да, кроме того, поднимутся всякие пересуды. Даже жена моя не должна знать о моей затее.
      — Я буду нем как рыба или как ваши советники во время совещания.
      — Оставь в покое моих советников. Впрочем, сегодня я готов простить тебе твою вольность, так как ты навел меня на прекрасную мысль. Надо будет мне лично убедиться, чем занимается граф Батьяни, находясь во главе моего войска. Я никак не могу допустить, чтобы поимка разбойников была сопряжена с такими трудностями.
      — Ничего нет легче. Надо только, чтобы налицо имелись разбойники.
      — Неужели ты этим хочешь сказать, что Лейхтвейс, быть может, давно уже улетучился?
      — Это вполне возможно. Видите ли, ваше высочество, разбойники и воробьи не ждут, пока придет охотник и схватит их, они вовремя исчезают. Вероятно, так поступил и Лейхтвейс со своей шайкой.
      — Это было бы очень хорошо, — заметил герцог, — мне вовсе не так интересно видеть этого разбойника на виселице. Ты знаешь, Лейхтвейс раньше был у меня гоф-фурьером. Он всегда добросовестно исполнял свои обязанности. Он работал быстро и хорошо, но его погубила страсть к охоте, он сделался браконьером, а затем и разбойником. Если бы Лейхтвейс со своими товарищами куда-нибудь убрался подальше и я таким образом избавился бы от него, то я даже пожелал бы ему счастливого пути. В Америке он может еще сделать карьеру. Все-таки интересно было бы знать, правда ли то, что говорят о нем в народе. Слишком уж все это невероятно.
      — Самые невероятные вещи бывают возможными, — сказал Фаризант.
      — Неужели же на самом деле Лора фон Берген сделалась женой разбойника? Фрейлина герцогини, красивейшая девушка при дворе, невинная, как майский цветок, — неужели она упала так низко, что живет вместе с каким-то разбойником в пещере?
      Шут нахмурился.
      — Разрешите мне, ваше высочество, — сказал он, — рассказать вам сказку. Можно?
      — Рассказывай.
      Герцог сел в кресло, а шут примостился у его ног, провел рукой по лбу, как бы вызывая давно забытые мысли, и заговорил:
      — Много миллионов лет тому назад, когда еще не было ни Земли, ни других планет, а только небо и ад, ангелы и черти постоянно враждовали между собой и вели нескончаемую борьбу. Они знали, что в скором времени будет создана Земля и заранее уже боролись за господство на ней.
      Ангелы считали себя вправе властвовать на земле, ссылаясь на то, что земля будет создана Богом и что поэтому им и надлежит вести все земные дела.
      Дети ада не были согласны с этим. Они говорили, что ангелам и на небе дела достаточно и что они поэтому должны предоставить землю исключительно чертям и что они лучше справятся с людьми.
      Вражда обострилась настолько, что предстояло большое сражение.
      Но когда Бог узнал об этом, он не захотел, чтобы ангелы вступали в бой с чертями, опасаясь, что для ангелов это может окончиться плохо. Чтобы предотвратить возможность битвы, Бог убрал прочь большую лестницу, которая соединяла небо с адом. Таким образом была прервана связь между высями и бездной, между светом и мраком, между ангелами и чертями. Ангелы были вынуждены сидеть на небе, а черти — в аду. Они уже не могли встречаться на большой лестнице, где раньше так часто горячо спорили.
      Но на небе в числе других был один ангел, который горько плакал, когда лестница была снята, так как для него это было большим лишением. Дело в том, что раньше каждую ночь он спускался вниз по лестнице до середины ее, не ниже, иначе зло овладело бы им и он попал бы под власть Сатаны. Он садился на середине на ступеньку, закрывал голову белым своим одеянием и ждал. А снизу, в то же время, поднимался по лестнице наверх один из дьяволов. Он был очень красив собой: черные кудри окаймляли его лицо, и глаза его горели пламенным огнем. Правда, он, несмотря на свою божественную красоту, по натуре оставался все-таки дьяволом. Он тоже поднимался только до середины лестницы. Дальше подниматься было строжайше запрещено, а законы ада должны быть соблюдаемы в точности, иначе ни один черт не мог бы сделать карьеры. А у чертей как у людей. Всякий рад был выдвинуться, и никому не было охоты оставаться нижним чином, каждый хотел быть действительным адским советником с лентой ордена Сатаны через плечо. Так вот, красавец дьявол, не желая рисковать своей карьерой, поднимался только до середины лестницы. Там он садился рядом с ангелом, который почему-то при этом не отодвигался в сторону. Быть может, лестница была слишком узка, быть может, дьявол был слишком красив — не знаю.
      Миллионы звезд горели на небе, внизу мрачным багровым светом горели адские огни, и в это время ангел сидел рядом с дьяволом на лестнице. Дьявол обнимал ангела, прижимал его к своей груди и шептал: «Я люблю тебя, хотя ты и ангел!» А в ответ на это ангел шептал ему: «А я люблю тебя, хотя ты и дьявол!»
      Каждую ночь, между небом и землей, происходили эти свидания. Ангелу ужасно нравился дьявол, а дьявол говорил, что если бы все ангелы были такими, как этот, то и на небе нескучно жить.
      А тут вдруг лестница исчезла. Не было никакой возможности продолжать встречи. Дьявол лежал где-то в бездне, бился головой от отчаяния об адскую скалу и простирал руки к небу, где виднелся чистый образ ангела. А там, у самой окраины небесного рая, стоял ангел, безнадежно оглядываясь и горько рыдая.
      Как-то раз ночью завывала буря, молнии сверкали беспрестанно, гремел гром и казалось, что небо рушится и ад раскрывает свою пасть, — так была создана Земля. Огненный шар, вращавшийся в бесконечном пространстве с невероятной быстротой, охладел.
      Наконец был создан первый человек.
      Тогда сверху послышался звонкий призыв:
      — Иди ко мне сюда, мой дьявол. Вырасти себе крылья и поднимись ко мне ввысь. Я исстрадался по тебе.
      Но дьявол в отчаянии ответил:
      — Не могу я вырастить крылья, не могу подняться к тебе.
      — Если так, — послышалось в ответ, — то я приду к тебе. Раскрой свои объятия и прими меня.