Эгида - Магия успеха

В самом деле, никто не знает, что его ждет. Едва Серега выкатился на Обводный, как увидел светлую «семерку» со спущенным задним левым, а рядом голосующую рыжую девицу, затянутую в джинсовый комбинезон. «Наездница, блин, даже колеса заменить не может. — Он включил поворотник и, повернув руль, начал сбрасывать скорость. — А машину муж рогатый вроде Юры-киллера на день рождения купил…» Благополучных дамочек Прохоров терпеть не мог, тот, кто не попробовал полыни, никогда не оценит вкуса меда.

— Балонник есть? — Включив ближний свет, он с важным видом вылез из машины и вразвалку направился к пострадавшей. — Ключ такой, болты крутить. — Ухмыльнувшись, Прохоров изобразил руками коловорот.

— Спасибо, что остановились. — Автолюбительница невесело улыбнулась, и на ее щеках обозначились ямочки. — Балонник-то есть, а вот запаске хана, тоже проколота. Достали меня сегодня резиноизделия, может, подкинете до какой-нибудь шиномонтажки?

Это в четыре-то часа ночи! Бросив на произвол судьбы нулевой «семак»! Да и где ее искать, круглосуточную мастерскую? Серега знал одну на Свердловской набережной, так не переть же через весь город ради незнакомой гражданки с проколотым скатом! Хотя с такой не грех и познакомиться. Ишь ты, как комбинезончик-то сидит, фигура, ничего не скажешь, классная. И волосы тоже, густые, волной…

— Шиномонтажники уже десятый сон видят. — Подойдя совсем близко. Тормоз уловил запахи леса, костра и подгоревших шашлыков и внезапно ощутил два желания сразу — наесться до отвала и завалиться спать, с этой рыжеволосой амазонкой. В горле у него пересохло, и, почувствовав упругий дискомфорт в штанах, Серега сунул руку в, карман. — Вам куда ехать-то?

— На Леню Голикова. — Голос у амазонки был низкий, с бархатными обертонами, грудь же, напротив, высокой, со смешными пуговками на месте сосков, и Прохоров сглотнул слюну:

— Да мы соседи почти. Доедете на моей запаске.

— А вы как же? — В глазах собеседницы зажглись огоньки любопытства, и она взглянула на Тормоза внимательно. Так смотрит дрессировщица тигров на подающего надежды воспитанника.

— Ерунда, доберусь, у меня камера есть. — Тормоз ничего не заметил в зеленых глазах собеседницы, он доставал запаску из багажника. — Если что, перебортуюсь.

Пока, отдав болты и поддомкратив тачку, Прохоров менял колесо, рыжеволосая сидела рядом на корточках и помогала работе языком. Она поведала, что возвращается с Медного озера, куда частенько выбирается пообщаться с природой, а заодно поесть шашлыков. На обратном пути прокололась, опоздала к разводке мостов, а потом, едва выкатившись на Обводный, поймала что-то по новой.

— Хорошо, что не СПИД, — не очень-то изящно пошутил Тормоз и, убрав домкрат, принялся затягивать болты. — А что же вы на озеро-то в одиночку? Попутчиков, что ли, не нашлось?

— Я же отдыхать ездила. — Зеленоглазая недоуменно пожала плечами и, прикрыв рот ладонью, зевнула. — Чем ближе узнаешь людей, тем сильнее хочется одиночества. Или тянет к собакам, кого как. Кстати, видела сегодня лису. Вылитая дворняга и совсем не прочь сожрать остатки шашлыка.

— Шашлык — это да. — Прохоров в который уже раз сглотнул слюну и закинул проколотое колесо в багажник. — Запаска у меня никакая, так что особо не гоните.

— Спасибо вам огромное. — Рыжеволосая крепко, по-мужски, пожала ему руку и вытащила записную книжку. — Куда колесо привезти?

— Я лучше сам заберу. — Серега вдруг представил ободранные Рысиком стены, пьяный батин храп на всю квартиру, и на него сразу навалилась усталость бессонной ночи. — Все равно весь день в седле.

— Как скажете, спаситель. — Она вырвала из записной книжки лист и принялась быстро водить ручкой. — Дом семнадцать, квартира пятьдесят два. Я завтра должна быть после шести, но на всякий случай позвоните, вот телефон.

Улыбнувшись на прощание, она изящно уселась за руль и так приняла с места, что сомнений у Сереги не осталось — мотор на «семаке» восьмидесятисильный, «шестерочный».

«Все, домой, жрать и спать». Прохоров забрался в свою «лохматку» и, решив купить на ужин — или на завтрак? — пиццу, вдруг понял, что не знает даже имени рыжеволосой феи с Обводного. Хорош он завтра будет — будьте добры, позовите к телефону девушку с зелеными глазами, роскошной жопой и буферами такими выдающимися, что эта девушка может потереться о них подбородком. Тьфу…

О том, что его просто могли продинамить, он даже не подумал.

ГЛАВА 5

«Еврокласс» Прохоров нашел без труда благодаря огромному многокрасочному указателю. Парковка оказалась удобной, но платной, и, свирепо покосившись на охранника, он направился к массивным дверям с надписью «Консультационный центр».

Сразу было видно, что российско-шведскую клинику строили шведы. Кровля из металлочерепицы, покрытой минеральным гранулятом, пластиковые окна и облицовочные гранитные плиты, герметизированные на стыках чем-то похожим на замерзшее дерьмо. Европейский класс, новейшая технология… Внутри все также поражало великолепием. Натяжной потолок, мозаичный пол, зимний сад с хрустально журчащим фонтаном. Неслышно изливал прохладу сплит-кондиционер, плавали в аквариуме невиданные рыбы, и даже медхалат дежурной красавицы имел особый, лазурно-голубой оттенок.

— Добрый день. — Улыбаясь так, будто собиралась отдаться, она взяла из Серегиных рук историю болезни и, прочитав, кивнула. — Да, это по нашему профилю. Прошу вас, — красавица придвинула Тормозу рекламный проспект и улыбнулась по новой, — как говорится, лучше один раз увидеть. Цены указаны на последней странице обложки.

Пока он листал буклет, голос дежурной заливался серебряным колокольчиком:

— Наша клиника существует уже пять лет и имеет свою собственную апробированную методику. Обычно вначале проводится первичная консультация — заочная, затем наши диагносты выезжают к больному, и только потом производится госпитализация и подготовка пациента к операции. У нас работают только лучшие специалисты, и благодаря новейшим технологиям мы достигли выдающихся результатов.

Судя по расценкам на обложке буклета, результаты действительно впечатляли. «Ни фига себе дерут!» При виде пятизначных цифр Серега помрачнел, и неожиданно черная, огненно-жгучая горечь переполнила его сердце. Он ощутил себя беспомощным неудачником, жалким недоумком, не способным ни позаботиться о своих близких, ни самому себе обеспечить достойное существование. От мучительного стыда Тормоз закусил губу, и сразу же из преисподней его души выплеснулся фонтан клокочущей ненависти. К существующему порядку вещей, к устроителям этого порядка — мерзким харям с телевизионного экрана, убившим в Чечне Витьку и тем самым доконавшим мать… «Хрен вам, суки! — Ненависть перешла в бешеную, не знающую границ злобу, и, почувствовав себя словно в удалой уличной сшибке, Прохоров нехорошо ухмыльнулся. — Не ссы, лягуха, прорвемся».

У амбразуры, украшенной надписью «Касса», он лишился почти всей имевшейся наличности и, получив взамен чек, на котором значилось: «Спасибо за покупку», двинулся за первичной консультацией. Проводил ее, судя по табличке на двери, доктор наук Бобров — холеный, статный, с благообразной внешностью сельского батюшки.

— Сюда, пожалуйста, — Зашуршав халатом, он приподнялся и указал рукой на кресло, затем внимательно рассмотрел чек, мельком глянул на Серегу и уткнулся в историю болезни. — Так, так, заочно говорить, конечно, трудно, но, думается, в данном случае прогноз благоприятный.

Не заметив никакой реакции на лице собеседника, он нахмурился и запустил демонстрационную программу.

— Прогноз действительно благоприятный, — фетальная хирургия способна творить чудеса. Вот, пожалуйста, посмотрите, как это делается. Посредством ядерно-магнитного резонанса определяется поврежденный участок мозга, и в него вводятся замороженные клетки эмбриона-донора. Ведь чем принципиально отличается голова, скажем, от колена? — Доктор Бобров наконец-таки встретился с Серегой глазами, и обнаружилось, что они у него неспокойные, бегающие, как у лавочника, пытающегося подороже задвинуть свой товар.

— Чем? — Тормоз покосился на экран, где улыбалась исцеленная Марлен Дитрих, и ему вдруг бешено, до зубовного скрежета, захотелось въехать эскулапу в морду, так, чтобы вдрызг, но, сжав до боли кулаки, он сдержался. — Я весь внимание.

— Все очень просто. — Доктор взялся за «мышь» и привычно покатил ее по коврику. — Вот, смотрите. Поврежденная ткань на колене регенерирует, а нервные клетки мозга нет, не восстанавливаются. Благодаря же фетальной хирургии это упущение природы может быть исправлено и такие патологии, как параличи, болезнь Паркинсона и аналогичные, скоро останутся в прошлом. Главное — не тянуть с госпитализацией и принятием адекватных мер.

Он выразительно глянул на Серегу, но тот его не слышал. Тормоз смотрел на экран, где сыто жмурился султан Брунея, получивший наконец возможность ублажать своих любимых жен, и видел перед собой лицо матери — постаревшее, неестественно спокойное. Она совсем не плакала, когда хоронили Витьку, видно, слез уже не осталось.

— Все ясно. — Мотнув головой, Прохоров поднялся и, забрав историю болезни, поспешил выбраться из кабинета, — на душе у него было погано.

Выйдя на улицу, он рывком распустил узел галстука, несколько раз глубоко вдохнул, но легче не стало, и, понимая, что ненависть к человечеству до добра не доводит, Прохоров с полчаса тихо прокантовался в тачке. В драном кресле было тепло и влажно, как в навозной куче, о заднее стекло противно билась муха, а по «Шансону» лилось как раз в тему:

Бьюсь, как рыба,

А денег не надыбал…

«Ну не надыбал. — Тяжело вздохнув, Тормоз с неожиданной злостью выключил приемник. — Деньги, блин, бабки, хрусты, баксы… Где ж их, блин, срубить, да так, чтоб больше об этом не думать? Может, по башке дать кому?» Он хищно оскалился, представив, с каким наслаждением сделал бы это, и тут же скривился от отвращения к себе. «Ну и козел же ты, Серега Прохоров. Кому собрался по башке давать? Таким же ложкомойникам, как и сам? У кого зелень нашинкована, те видели тебя на херу — их хрен догонишь, а если и догонишь, то хрен возьмешь. Сами тебе рога отшибут. Может, лучше квартиру раздербанить, а комнату продать? — Засопев, он вытер о штаны вспотевшие ладони и, сплюнув в открытое стекло, удрученно покачал головой. — Это хрущевку-то сраную, в нашем гадюшнике? Да пока найдутся желающие, мать три раза помереть успеет. Суки, бляди, падлы!» Запустив двигатель, он резко тронулся с места и, чудом не задев бампером пятисотый «мере», на выезде был остановлен рыжеусым стражем:

— Что, ездить не умеем или жарко сегодня, развезло? А если что, кто бы отвечал? Как будем решать, полюбовно или ГАИ вызывать?

Глаза у охранника были хитрые, как у готовящегося нашкодить кота, и Прохоров нехорошо улыбнулся:

— Шлагбаум подымай, мурзик.

— Почему это мурзик? — Помрачнев, страж грозно распушил усы, а Тормоз, свирепея, пулей вылетел из тачки и, ухватив его за яблочко, с чувством прошептал:

— Потому что замурзыкаю тебя сейчас, падла! Отшвырнув вымогателя в сторону, он дернул цепь шлагбаума и, забравшись в тачку, так врезал по газам, что «тройка» обиженно взревела глушителем: «0-х-х-х-р-р-р-ренел?»

«Сука, урод тряпошный. — Вихрем вывернувшись на Большой, Тормоз выжал из двигателя все соки, однако скоро остыл и уже у рынка скорость сбросил. — На фиг, тачка ничем не виновата». Со Съездовской он ушел налево — Господи упаси ехать через мост Лейтенанта Шмидта! — у Меншиковского дворца подобрал пассажира и, сразу подобрев, порулил по забитому транспортом городу к дому, — клиенту надо было к кинотеатру «Рубеж». Пока ехали, разговорились, и на прощание вместе с деньгами попутчик сунул Тормозу визитку:

— Все, молодой человек, под Богом ходим. Если что, звоните. — Подмигнул, пригладил кучерявые волосы и отчалил — благоухающий парфюмом, слегка пьяненький и весьма довольный жизнью. На визитке значилось: «Товарищество „УЖЕНЕБОЛИТ“ при Центральном городском морге. Доктор Безенчук И. И., старший менеджер по перевозкам».

«X… тебе большой и толстый, обойдемся. — Серега сразу же вспомнил о матери и, скомкав приглашение на кладбище, внезапно разжал кулак. — Едрена вошь, а ведь верно, дельная мысля приходит опосля. Эврика!» Резко дав по газам, он развернулся и, сколько хватало двигателя, припустил к дому. На Партизана Германа голосовало сразу трое, все приличные, но Тормоз даже глазом не повел; остановившись лишь у родного подъезда, он бегом бросился по лестнице. Едва попав ключом в скважину, рывком распахнул дверь и, с ходу отдавив Рысику лапу, ринулся в свои апартаменты — где, где, где? Визитка отыскалась на подоконнике, среди рваных пятисотрублевок, бесполезных монет и красочных оберток от презервативов. Это был кусочек плотной бумаги с золотыми буквами на глянцевой поверхности: «Фирма „ЭВЕРЕСТ“. Кузьма Ильич Морозов. Директор-учредитель». Та самая визитка от хмыря из «мерса», что отвалил за приятное зрелище сотню баксов. Денежки те уже тютю, а вот телефон, может, и пригодится.

— Отвали, рыжий, — Прохоров согнал взлетевшего к нему на плечо Рысика и, придвинувшись к аппарату, принялся набирать номер, — не мешай продаваться.

Процесс пошел, — длинные гудки прервались, что-то щелкнуло, и на другом конце линии зазвучал вязкий, словно патока, голос секретарши:

— Добрый день, фирма: «Эверест». Я вас слушаю.

— Мне бы Кузьму Ильича. — Тормоз оскалился в трубку и, пояснив, что беспокоит по личному делу, через минуту услышал знакомый баритон:

— Говорите.

Голос был запоминающийся — напористый, властный, беспощадный, как рык голодного льва, и Серега улыбаться перестал:

— Здрасьте, Кузьма Ильич. Мы встречались позавчерашней ночью. Если помните, вы мне подкинули сто баксов и оставили телефон.

— А, молодой человек из бежевых «Жигулей»? — Память у Морозова сработала мгновенно, и железа в голосе сразу поубавилось. — Как же, как же, черножопые чуть костями не обосрались. Надумали, значит?

— Обстоятельства. — Сквозь стену Тормоз услышал, как страшно застонал Прохоров-старший, и, вздрогнув, быстро прикрыл дверь. — Очень нужны деньги.

— Да, молодой человек, деньги вещь полезная. — Морозов неожиданно рассмеялся, но как-то зло, отрывисто, и, сразу же сделавшись серьезным, приказал: — Сегодня в девять тридцать вечера у клуба «Занзибар». На Петроградской. Если что, подождите.

В трубке раздались короткие гудки, а между тем крики за стеной слились в один утробный вой, полный ярости, боли и ненависти:

— Первый, я третий, первый, сука, я третий, где «вертушки»? Где, блядь, «вертушки»? Первый, у меня две роты «двухсотых», первый, сука, где «вертушки»? Первый…

«Эх, майор, майор, — не раздумывая, Тормоз вытащил „Московскую“ и, нацедив с полстакана, убрал бутылку подальше, — опять у тебя крыша поехала». Не теряя времени, он выскочил в коридор и, по новой припечатав Рысикову лапу, распахнул дверь в отцовскую конуру.

— Батя, как ты там? Спрашивать тут было нечего.

— Первый, сука, пристрелю… «Вертушки»… — Прохоров-старший скорчился в углу и, обхватив голову руками, исходил жутким, пробирающим до костей криком. Что он видел сейчас своими выцветшими, вылезшими из орбит глазами? Заживо отрезанные головы двадцатилетних бойцов? Своего замполита, у которого душманы, привязав веревку к прямой кишке, выдернули внутренности? А может, видел он безглазое лицо первого, так и не обеспечившего тогда поддержку с воздуха? Кто знает…

— Давай, батя, пей. — Тормоз с силой прижал отца к полу и, влив водку в беззубый, вонючий рот, потащил родительское тело на кровать. — Сейчас полегчает.

— Понтапон вкалывай, понтапон.

Наконец судорога отпустила тело Прохорова-старшего, и, вытянувшись, он затих — с мокрым от слез лицом, на мокрых от мочи простынях.

«Жизнь наша бекова, — Серега прикрыл отца одеялом и, чувствуя в руках противную дрожь, поплелся на кухню, — нас ебут в хвост и в гриву, а нам — некого».

Не спеша сварил себе сосиски — американские, из индюшатины, но, едва надкусив, понял — впрок не пойдут, и, дав остыть, осчастливил ими Рысика:

— Давай, рыжий, привет тебе от дяди Сэма.

На часах было около четырех, на душе муторно, в голове пусто, и, забравшись к себе. Тормоз принялся размахивать ножом. Причем не массивным, снабженным упорами клинком, за который по головке не погладят, а чем попроще — перочинным. Хотя и тот в руках мастера режет с легкостью артерии и связки, рассекает мышцы и ампутирует пальцы. Вволю исчертив воздух восьмерками и петлями, Прохоров подвесил на веревке лист бумаги и, с чувством искромсав его, взялся за заточку.

Ох, не дураки были итальянцы, когда ввели в моду стилет — узкий кинжал с острым, словно иголка, клинком. В любую щель в доспехах пролезет, бьет наверняка, а следов практически никаких. Например, шило можно глубоко загнать человеку в ухо, и только трепанация определит причину смерти. Недаром женщины-ниндзя носили в волосах заколки-стилеты, а нынешние японские душегубы считают высшим пилотажем убийство спицей. Серега в Стране восходящего солнца не бывал, но и он относился с уважением к заточенному надфилю и не унялся, пока не превратил лист картона в натуральное решето. Потом Тормоз потянулся за мечом, хотя физкультура уже надоела и стало ясно, что он всеми силами старается убить время — до момента, когда следовало позвонить зеленоглазой амазонке. И волнует его отнюдь не судьба запаски.

«А что, я бы ей отдался». Серега вытащил из шкафа парадные, с эмблемой на самом видном месте, трусы, девственно белые носки и направился в ванную, — плевать, что вода холодная, главное — течет.

Ровно в шесть он уже накручивал телефонный диск, но ответом были лишь длинные гудки, — трубку никто не брал. Повезло только с третьего захода, около семи, причем он сразу же узнал голос вчерашней незнакомки — низкий, волнующий и насмешливый.

— Слушаю вас.

— Добрый вечер, я по поводу колеса. — Звучало это явно по-дурацки, и Прохорова передернуло — нашел с чего начать, мудак! Обычно, общаясь с телками, он неизменно блистал красноречием, а тут язык просто одеревенел — и двух слов не связать. — Мы с вами встречались вчера. — Тормоз сглотнул слюни и замолк, а на другом конце линии усмехнулись:

— А, спаситель девушек с набережной канала! Как же, как же. Ну что, за запаской заедете?

— Буду через полчаса. — Страшно обрадовавшись, Тормоз повесил трубку и, чувствуя волнение в душе и теле, принялся собираться.

Надел двубортный бежевый костюм, фирменные, купленные еще во Франции штиблеты и, повязав галстук цвета Рысикова хвоста, сделался похожим на рэкетира средней руки: мощный, шириною в дверь. По пути на Леню «Голенького» он сделал остановку у булочной, купил огромный, в желтых розах, торт и, оставшись совершенно без денег, скоро уже парковался у ничем не примечательного дома-"корабля" — рядом со знакомым белоснежно-нулевым «семаком».

Рванул дверь подъезда, вихрем взлетел по лестнице и, нежно приласкав звонок, стал в нетерпении переминаться с ноги на ногу.

— Привет, привет, — вчерашняя зеленоглазая красотка улыбнулась с порога и, чуть склонив голову, поманила Тормоза внутрь, — заходите.

Она, видимо, только что вышла из ванной — босая, с мокрой головой, в халате, однако и без макияжа смотрелась совсем неплохо.

— Вот, к чаю. — Захлопнув дверь, Прохоров протянул бисквитно-кремовую композицию и глупо улыбнулся. — Все девушки обожают сладкое.

— Вообще-то я дважды хаживала замуж, но тем не менее не откажусь. — Зеленоглазая взяла торт и, оставляя мокрые следы, пошлепала на кухню. — Вы как насчет окрошки?

— Насчет окрошки мы завсегда. — Тормоз не мог отвести глаз от ее икр, загорелых, округло-мускулистых, и щиколоток, породистых, тонких, он в который уже раз сглотнул слюну и, сбросив туфли, двинулся следом — в костюме, галстуке и снежно-белых носках.

На кухне чувствовались вкус, достаток и запах кофе. Здесь явно уважали чистоту и фирму «Панасоник»: зеленый холодильник, печка, телевизор и прочая мелочь были родом из Японии. Еще Тормоза поразило обилие керамики и кактусов, от микроскопических, со спичку, до огромных, размером с арбуз, но, в конце концов, каждый сходит с ума по-своему.

Пока варились яйца, поговорили ни о чем — политика, скандалы, кризисы, когда же речь зашла об урожае, откуда-то из-за плиты прямо на стол ловко шмыгнула крыса. Сверкая умными глазенками, она застыла сусликом, уставившись на Тормоза, — только длинный розовый хвост чуть подрагивал.

— Даша, Дашенька. — Хозяйка тут же предложила ей кусочек сахару и, ухмыльнувшись, глянула на Прохорова. — В атомной войне, говорят, сдохнут все, кроме них. Самые живучие твари.

— Ну это как сказать, есть и живее всех живых. — Прохоров нехорошо оскалился. — Вожди, например, наши точно выживут, отсидятся в своих кремлевских бункерах…

Крыса тем временем, сожрав сахар, убралась восвояси, и разговор плавно перешел к проблемам СПИДа, маркам презервативов и вопросам сексуальной ориентации депутатского корпуса.

Наконец все было готово: яйца сварены, ветчина порезана, огурцы накрошены, — и, залив салат квасом, домашним, из финского концентрата, гость с хозяйкой принялись за еду.

— Вкусно. — Дохлебав, Прохоров поднялся и, движимый привычкой, опустил тарелку в мойку. — Высший класс, спасибо.

— Приятно слышать. — Волосы у крысозаводчицы уже высохли и лежали густыми каштановыми волнами. — Ну что, немного передохнем или прямо сейчас за торт возьмемся?

— Я бы с радостью, только, — глянув на часы, Серега помрачнел, — дело у меня, может, на час, может, на два, не знаю. Не поехать нельзя.

— Эка беда, решайте вопрос и назад, я все равно ложусь очень поздно, сова. — Зеленоглазая поднялась и взяла с холодильника ключи. — А торт лучше есть в компании…

Сунув ноги в шлепанцы, она подождала Прохорова и, как была, в легком халатике на голое тело, направилась к лифту. В тесной кабине на Тормоза нахлынул запах ее волос, горьковато-пьянящий, путающий мысли, ему вдруг нестерпимо захотелось взять эту женщину — прямо здесь, немедленно. Изнемогая от желания, он обильно вспотел, а лифт между тем остановился, и искусительница улыбнулась:

— Что, жарко?

Не дожидаясь ответа, она вышла на улицу и летящей походкой направилась к машине — стройная, гибкая, не замечающая косых посторонних взглядов. «Давай, гад, ложись. — Не в силах сладить с подкатившей эрекцией, Прохоров отстал и тащился следом, чувствуя, как парадные трусы превращаются в орудие пытки. — На хрен, лучше уж семейные».

Сняв тем временем «семерку» с охраны, хозяйка открыла багажник и кивнула подтянувшемуся Тормозу:

— Забирайте. — Ее глаза светились сознанием неотвратимости своих чар.

— Да это не мое. — При виде девственной резины, натянутой на блестящий диск, Прохоров забыл о проблемах с потенцией и удивленно приподнял бровь. — Мое было ржавое.

— И еще «винтом». — Зеленоглазая пожала плечами и, легко вытащив колесо из багажника, кинула его на асфальт. — В шиномонтажке его не взяли, никакое, говорят. Мне бы не хотелось, чтобы вы уехали на тот свет.

Пока она возилась, полы халата разошлись, и Тормоз заметил высоко на бедре татуировку — тарантула в натуральную величину.

«Дожил, блин, облагодетельствовали. — От жгучего стыда и ненависти к себе у него вдруг загорелись уши. — Телки уже держат за убогого, презенты дарят. Может, на содержание к кому податься? Найти богатую старуху… Говорят, перед смертью трахаются как никогда, думают, в последний раз…»

— Спасибо вам за заботу, перебьемся как-нибудь. — Серега сделался мрачен и, наверное, нырнул бы в тачку и отчалил с концами, если бы зеленоглазая не ухватила его за рукав:

— Слушай, давай на «ты». Меня Женей зовут, на греческом это значит «благородная», только это не так. Про торт не забудь.

Она включила на «семерке» охрану, улыбнулась и пошла к дому — легко, словно гриновская Бегущая по волнам.

«Ну и дела». Тормоз подождал, пока стройная фигурка в халате скроется за дверью подъезда, и, забросив дареное колесо в багажник — не оставлять же, в конце концов! — направился на Петроградскую.

Где находился этот чертов «Занзибар», он понятия не имел.

ГЛАВА 6

Язык до Киева доведет, а уж до какого-то там «Занзибара» и подавно. Проехав зоопарк. Тормоз принялся пытать прохожих и, взяв со второй попытки верный курс, ровно в половине десятого был на месте. Ну почти на месте, метрах в ста. Платить за парковку, прямо перед «Занзибаром», просторную, с фонариками на ограде, Сереге было натурально нечем, так что пришлось жаться к помойке. «Ладно, бедные не гордые. — Сплюнув, он навесил противоугонные вериги, спрятал под сиденье магнитолу и окунулся в духоту летнего вечера. — Ни хрена себе, однако. Красная площадь, зеленые елки…»

Заведение и вправду смотрелось достойно. Фасад переливался огнями, из дверей неслась музыка, а над входом зазывно изгибалась огромная неоновая дива — черная до синевы, крутобедро-высокогрудая и, судя по постановке ног, изнемогающая от страсти. Занзибар, одним словом, Занзибар…

Господин Морозов изволил быть около десяти. Еще издалека раздался вой сирен, резануло по глазам дальним светом, и, нарушив гармонию визгом тормозов, у самого входа замер «шестисотый», на этот раз перламутрово-белый. Хлопнули дверцы джипа поддержки, у выскочивших бугаев окаменели лица; и из «мерседеса» показался Морозов — строгий, но справедливый, как и подобает хозяину окружающего великолепия.

«Ну, бля, явление Христа народу». Плавно переместившись поближе. Тормоз поймал его взгляд и подобострастно шаркнул ножкой — мол, не соблаговолите ли признать, ваше сиятельство?

— А, ты. — Морозов на мгновение показал прокуренные зубы и, не останавливаясь, сделал знак рукой. — Степан Владимирович, человек по твоей части, присмотрись.

Не обращая больше на Серегу ни малейшего внимания, он исчез за зеркальными дверями.

Мордовороты-охранники убрались вместе с ним, джип с «мерседесом» отчалили на парковку, и у ступеней входа остались только двое — Тормоз и невысокий мужичок с лысиной во весь череп.

— Пойдем, парень. — Тронув Серегу за рукав, он посмотрел ему в глаза, свинцово, исподлобья, и легонько потянул за собой. — Шевелись, времени мало.

Сам он двигался неуловимо быстро — плавно, без малейшего усилия, будто стелился по земле. Как хищник, идущий по следу.

— Давай сюда. — В темпе миновав фасад, повернули за угол, и, притормозив у служебного входа, лысый забренчал ключами. — Заходи.

Кивнул вскочившему охраннику, сбежал вниз по лестнице и, промчавшись длинным, слабо освещенным коридором, взялся за дверную ручку:

— Ну что, зверье, как настрой?

В нос шибануло потом, вонью носков, застоявшейся мочой, и Тормоз сразу понял, что попал в раздевалку, причем набитую под самую завязку.

— Настрой боевой. — В небольшом, с «шубой» на стенах каземате кучковалось с десяток бойцов. Одни, гоняя конечностями воздух, разминались, другие потихоньку работали на серии, третьи, отсиживая пятую точку, укрепляли медитацией бойцовский дух.

— Шире шаг. — Лысый пересек раздевалку и, толкнув железную дверь, поманил Тормоза за собой. — Заходи, закрой на задвижку.

Это была тренерская. Шкаф, диван, сейф, на столе телефон, по которому, придерживая трубку плечом, беседовал амбалистый мужик. Стены комнаты вместо обоев были оклеены портретами разнообразных членов — Политбюро, Госдумы, всевозможных партий. Членов объединяло одно: глаза их на плакатах были напрочь изрезаны, придавая портретам сходство с зомби. Пахло здесь чуть лучше, чем в раздевалке.

— Добрый вечер, Степан Владимирович. — Сразу замолчав, амбал повесил трубку и, поднявшись, едва не чиркнул черепом по потолку. — Лютый своих уже привел, можно начинать.

— Лады. — Лысый протянул ему руку и свирепо покосился на Тормоза. — Слушай, парень, говорю только раз. — Он неожиданно прищурился и метнул бритву в глаз экс-премьеру. — Запомни, ты никто и звать тебя никак. Дышать будешь, как я скажу, а иначе никак не будешь. — Он на мгновение замолчал и, осчастливив лезвием отца перестройки, сплюнул прямо на пол. — Принцип здесь один: входит, кто хочет, выходит, кто может. Для начала стравим тебя с таким же лохом, а там видно будет.

С отвращением скользнув глазами по Серегиному галстуку, он оценил парижские штиблеты и перевел взгляд на амбала:

— Димон, окаблучь его. Сорок пятый.

— Грибка у тебя нет? — Тот мрачно глянул на Прохорова и, швырнув ему под ноги высокие, со шнуровкой, говнодавы, кинул сверху нестиранные треники. — Разминайся, дрочи жопу кактусом. Усек?

— Врубился, не дурак. — Насчет спартанской обстановки и грубости в быту Тормоз все понимал правильно — комфорт расслабляет. А боец должен быть голодным, холодным и вонючим, — для победы важна не столько сила, сколько злость на весь белый свет.

Подхватив с пола гады со штанами, он открыл засов и, шагнув в раздевалку, огляделся в поисках свободного стула. Свободным оказался лишь один, и то условно, — на нем лежал черный пояс мастера второго дана. Стиль кекусин-каратэ. Видать, его хозяин был круче дона Корлеоие — тот требовал всегда отдельный стул для своей шляпы.

— Кушак твой? — На крутизну Тормозу было насрать, и, заняв плацкарту, он швырнул пояс сразу обозначившемуся крепышу. — Надень, а то штаны потеряешь.

— Ки-и-и-и, — тот много разговаривать не стал и, зажав свою гордость а руке, с ходу щелкнул ею как бичом, — й-а-а-а!

Пояс черной мамбой метнулся Прохорову в глаз, но он увернулся, с трудом, так что ухо обожгло дикой болью, и уже собрался было показать себя, но не успел.

— Самурай, на выход. — Дверь тренерской открылась, и Дима-бык шагнул к распоясавшемуся каратэке. — Пошли.

«Ладно, пидор, коснется». Прохоров глянул обидчику вслед и, пристроив свою одежду, принялся снаряжаться, — бедные, бедные снежно-белые носки! Говнодавы пришлись точно впору — у Лысого был глаз — алмаз, а вот треники оказались малы, и, разорвав их по шву, дабы не уподобляться плохому танцору, Тормоз принялся разминаться. Внимания на него никто не обращал, — делить пока было нечего. Он уже успел разогреться, поработать на координацию и потянуть все жилы, когда дверь открылась и в сопровождении быка явился Самурай — лоснящийся от пота, с ободранной скулой, но торжествующий, словно римский триумфатор. «Что ты дыбишься, как параша, сволочь». Расслабляясь, Тормоз начал подбираться к врагу, чтобы вдарить наверняка, но дверь тренерской опять открылась, и в раздевалку высунулся Лысый: