Эгида - Магия успеха

В кладовке, как и полагалось, хозяйничали мыши, слив в сортире страдал недержанием, а из-за двери с надписью «Директор» доносились звуки, полные экспрессии и живого человеческого общения. Скрипуче тужась, ходуном ходил письменный стол, слышались вздохи, стоны и довольный смех:

Словом, было ясно, что технический перерыв продавщица использовала с целью, а именно: чтобы ее саму брали технично и без перерыва. «Совет вам да любовь». Стараясь не мешать процессу. Скунс тихо, как мог, вломился в кладовую, открыл задвижку погрузочного люка и, обеспечив тем самым пути отхода, вернулся в коридор. «Петродворец прямо, сезон фонтанов!» Действительно, из торгового зала доносилось веселое журчание струй, плеск волны о бетон, веяло речной прохладой. «Ну вот, кажется, микроклимат улучшился. — Отыскав электрощит, Скунс обесточил магазин и, сорвав ручку с рубильника, отшвырнул ее подальше. — Однако становится сыро, можно промочить ноги».

Свободно ориентируясь в сгустившемся мраке, он начал продвигаться к кладовой, а в это время директорская дверь открылась и огонек зажигалки высветил растрепанную даму.

— Слава, Слава! Это еще что за номера? — Она смачно выругалась и, не дождавшись ответной реакции охранника, вдруг кардинально сменила тон. — Жанночка, лапка, узнай-ка, в чем там дело. И возвращайся побыстрее, птенчик мой!

Ах, какая прелесть! В «Славянской обители» обитал не директор, а директриса! Узрев возникшего из мрака Скунса, она истошно завопила, а он, прежде чем отобрать зажигалку, ухмыльнулся:

— Чего орешь, темнота друг молодежи!

Затем неслышно метнулся в кладовку, ужом проскользнул в погрузочный люк и, оказавшись снаружи, устроил стометровый спурт. Ищи ветра в поле, темнота, она ведь и в самом деле друг…

«Здравствуйте, Дорогой друг».

«Приветствую вас, Аналитик. Чует мое сердце, что на этот раз вы хотите порадовать меня кое-какой конкретикой. Знайте, я весь внимание».

"Шестое чувство. Дорогой друг, вас не подводит. Наконец удалось влезть в банк данных федералов. Они, прохвосты, изменили алгоритм защиты, так что пришлось повозиться, но хотелось бы верить, что не напрасно. Итак, ближе к делу. Интересующий вас Андрей Петрович Петухов родился в 1949 году в Новгороде. Мать его, швея-мотористка по профессии, никогда замужем не была и особыми добродетелями не отличалась — в пьяном виде укладывалась под каждого желающего. По этой причине Андрей Петрович отца своего никогда не видел и еще с детства половые отношения считал чем-то грязным и заслуживающим осуждения. В 1961 году мать Петухова умерла от криминального аборта, и двенадцатилетнего мальчика взяла на воспитание бабушка. Будучи староверкой, она держала внука в строгости и богобоязни, что не могло не отразиться на характере Андрея Петровича. Он вырос неуверенным в себе, полным противоречий юношей и вместе с тем злобным и сексуально агрессивным. По причине крипторхизма в армию его не взяли, и Петухов подался в духовную семинарию, однако на первом же экзамене провалился. В 1968 году он устроился на работу на Третий московский коптильный комбинат и, несмотря на религиозное воспитание, сразу же вступил в комсомол. Быстро сориентировавшись, он активно включился в общественную деятельность и через пару лет стал комсоргом цеха, что давало ему возможность больше работать языком, чем руками. Перед Андреем Петровичем замаячили радужные перспективы, но вскоре он влип в историю, благодаря которой оказался в поле зрения КГБ и только чудом не угодил за решетку. Как-то он набрался и, дабы воплотить в жизнь свое горячее желание «бить жидов, потому как они Христа распяли», зверски изнасиловал двенадцатилетнюю еврейку. Он так и объяснил мотивы содеянного в милиции. Это во времена-то «дружбы народов»! Милиция сразу же дала знать в КГБ, и делом Петухова занялся молодой чекист Кузьма Ильич Морозов, речь о котором пойдет чуть дальше. В результате комсорг избежал тюрьмы и, получив рабочий псевдоним Стрельцов, влился в доблестные ряды осведомителей. Причем, помимо деловых отношений, Петухова с Морозовым связала общность взглядов на некоторые вопросы: оба были ярыми антисемитами.

В 1990 году чекист крупно прокололся в связи с крушением концерна «АНТ», и его в звании полковника бросили на низовку в Ленинград. Осознав, что карьере настал конец, Морозов ушел из органов и с помощью группировки братьев Клюевых основал охранную структуру «Эверест». Вскоре он физически устранил подельщиков и, став полновластным хозяином, заработал большие деньги на незаконном захоронении радиоактивных отходов, а также на торговле стратегическим сырьем, красной ртутью в частности. Все это время он не терял контакта с Петуховым, который, занимая должность инструктора обкома КПСС, с 1986 года проживал в Ленинграде, а после перестройки открыл массажный салон с девочками.

В 1994 году на встрече бывшего инструктора с отставным чекистом было решено незамедлительно приступить к решительной борьбе за величие нации, в результате чего и появился РПС — Русский патриотический союз, крайне правая организация профашистской направленности. Причем главным идейным вдохновителем, да и финансовым спонсором, несомненно, является Морозов, который себя не афиширует и старается держаться в тени. Личность же Петухова совершенно незначительна и ничего, кроме отвращения, не вызывает: неоднократно лечившийся алкоголик, психические патологии на почве мании величия, в то же время полный импотент с пассивно-гомосексуальной ориентацией. Он напоминает пустой мешок, который Морозов, словно сеном, набивает возвышенными сентенциями и пламенно-зажигательными речами. Если проводить грубую аналогию с немецким национал-социализмом, то там наблюдалось нечто подобное: Гитлер, ничего из себя не представляя, был выразителем интересов несомненно более духовно продвинутых Гесса, Экарта и Гаусгоффера. Что же касается Морозова, то он несомненно является человеком талантливым и целеустремленным. Ведет здоровый образ жизни, не пьет, любит женщин и жестокие зрелища, для чего принимает участия в организации конкурсов красоты и боев без правил. Живет в построенном по специальному проекту коттедже с максимально возможным уровнем защиты. Полная звукоизоляция, особые стекла, не позволяющие применять лазерную аппаратуру подслушивания, коммуникации, исключающие воздействие ультразвуковых, торсионмых и высокочастотных излучений. Дом-крепость. Плюс бронированный «мерседес 600» и личная охрана, сформированная из бывших работников Девятого управления КГБ. Тем не менее не так давно на Морозова были совершены два покушения, уровнем выше среднего, однако неудачные. Если вас, Дорогой друг, интересует мое мнение, то полагаю, что здесь напрямую замешана небезызвестная вам «Эгида», — видимо, Кузьма Ильич позаимствовал у дорогого отечества нечто весьма ценное, уж не стратегический ли запас красной ртути? Для полноты и ясности картины пересылаю вам программу вышеозначенного Русского патриотического союза. У меня пока все…"

«Благодарю вас, Аналитик. Конец связи».

…Историческая наука уже убедительно доказала, что немецкий народ является потомком древних русских племен. Так, давным-давно река Неман называлась Русой, земли, по которым она протекала, Порусьем, а племена, заселявшие эти земли, пруссами. Проживавшие на западе руссы постепенно превратились в теперешних немцев, а сама эта территория раньше называлась Русленд. И поскольку гениальный пророк Адольф Шиклъгрубер доказал превосходство немецкой расы над другими, значит, русские тем более несут на себе отмеченность мироздания. Мы русские — с нами Бог. Каждому свое. Россия для русских, белорусов и украинцев.

Из программного документа РПС

ГЛАВА 4

— Напрасно вы принесли все это. — Врач устало глянул на пакет в руках Прохорова и вздохнул. — Она глотать не может.

В больничном воздухе витал запах хлорки, стиранных в щелоке простыней и какой-то безнадежности: попал сюда, и уже не человек.

— Поговорить-то хоть с ней можно? — Серега вдруг вспомнил, как мать пришла к нему в школу на выпускной вечер — стройная, нарядная, красивее всех девчонок, и голос его предательски дрогнул. — Недолго, минут пять всего…

— Вы, молодой человек, не понимаете, — подняв рыжие брови, врач покачал белым колпаком и чем-то стал похож на китайского фарфорового болванчика, — у нее же кровоизлияние в мозг. Не может ходить, говорить, делает под себя. Не узнает никого… Рановато, конечно, да ведь экология у нас, знаете ли, социальные факторы, стресс… Надо подождать немного.

Насчет стресса Прохоров не сомневался. Когда в Чечне убили его брата Витьку, а государство, выкраивая на компенсациях, объявило его без вести пропавшим, он вместе с матерью и батей трижды ездил в Ростов. В морг, где лежат останки погибших в Чечне солдат. Неопознанные. Чтобы опознать Витьку, пришлось везти то, что осталось от его головы, в Петербург, где врач-стоматолог и дал окончательное заключение — да, это челюсть десятиклассника Прохорова. А вот в собесе «огромную» сумму в сто двадцать шесть тысяч, положенную на погребение, не дали: погиб боец в девяносто четвертом, а похоронили-то в девяносто шестом. Непорядок! Как раз после этого Серегин батя и запил, а мать как-то сразу состарилась, всю зиму пролежала с сердцем и вот теперь — паралич…

— Не узнает никого? — Серега, сгорбившись, сник, и на его скуластом, покрытом шрамами лице появилось выражение такой растерянности, что врач участливо тронул его за рукав:

— Ну-ну-ну, не надо так отчаиваться, сделаем все, что можем. Что в наших силах.

Неожиданно помрачнев, он замолчал и поманил Прохорова за собой в ординаторскую:

— Не так давно появился новый метод борьбы с параличом, так называемая фетальная терапия. Занимается им в Петербурге клиника «Еврокласс», советско-шведская. Но лечение чертовски дорогое. — Он присел к столу, кратко изложил историю болезни и, протянув Сереге бумажный лист, как-то неловко улыбнулся. — Вот, на всякий случай возьмите.

Объяснил, как доехать до «Еврокласса», вытащил из кармана «Стюардессу», закурил, и Серега вдруг понял, что врачу мучительно стыдно за свою беспомощность. За отсутствие лекарств, за драные простыни, за упитанных веселых тараканов, от которых спасу нет. За державу обидно. Ведь врач как-никак, целитель страждущих, клятву Гиппократа давал…

— Спасибо вам, доктор. — Он убрал историю болезни матери подальше и, вспомнив про пакет с фруктами, поставил его на стол. — Отдайте кому-нибудь, кто еще глотать может.

И только уже внизу, на улице, понял, что сморозил глупость. Стоял погожий летний день. В душном воздухе летали стрекозы, девушки щеголяли в шортах и сетчатых, абсолютно ничего не скрывающих майках, но Прохорову было наплевать. Он вдруг отчетливо осознал, что, кроме матери, никто никогда не ждал его поздними вечерами, ну, может быть, Рысик, когда хотел жрать и не бегал где-нибудь во дворах по кошкам. Кстати, о кошачьих харчах. У продовольственного лабаза Серега припарковался, купил полкило печени и пачку геркулеса «Ясно солнышко». Всяких там «Вискасов» и «Китикетов» Рысику перепадало мало, потому как он страдал песком в уретре и однажды уже испробовал катетер. Себе же Прохоров взял чего попроще, пельменей, — дешево и сердито, к тому же «Равиоли», если и подзадержится в дороге, не раскиснут.

Однако время было ни то ни се, и ехать народ упорно не желал. Тормоз окончательно уже решил рулить к дому, когда заметил фигуристую телку, зазывно махавшую рукой.

— Куда изволите?

Бывают все же чудеса на свете — изволили к его же собственному дому! Однако закончился вояж весьма прозаически.

— Держи, шеф. — Пассажирка извлекла пятирублевую монетку и, чтобы не касаться водительских пальцев, небрежно бросила ее на приборную доску. — Бензином у тебя в тачке воняет, жуть.

Сама она благоухала «Шалимаром», изрядно разбавленным нежным девичьим потом, — жарко все-таки, лето.

— Да ладно, подруга, оставь себе. — Подобного хамства Тормоз не выносил и, ухмыльнувшись, сунул красавице пятирублевку в щель между прекрасными выпуклостями. — Купи себе тампакс и засади поглубже…

— Козел! — Взвизгнув, блондинка выкатилась из машины, вытащила застрявшую в трусах монету и с видом оскорбленной добродетели направилась к Серегиному подъезду. — Пидор, чтоб тебе самому засадили поглубже!

«Если соседка, то живет здесь недолго. — Посмотрев ей вслед. Тормоз оценил стройные щиколотки и перевел взгляд на округлости ягодиц под полупрозрачной тканью. — Что-то этой жопы я не видел». Привычно заковав машину в противоугонные кандалы, он вошел в подъезд и сразу же услышал глас Рысика — полный экспрессии, негодования и готовности сожрать целого быка. Расположившись у родного порога, хищник яростно драл когтями дерматин, время от времени разбегался., взлетал в воздух и ломился в дверь всеми четырьмя конечностями, а уж орал-то, словно голодный тигр:

— Мя-я-я-я-са!

Учуяв Тормоза, он потишел и, лихо вспрыгнув на хозяйское плечо, принялся урчать прямо в ухо — уважаю, мол. Рыжие бока его ввалились, нос расписали когти конкурентов, а хвост был мелирован чем-то на редкость вонючим, — и где только нелегкая носила! «Да, за любовь надо платить. — Запустив домочадца, Прохоров вошел следом, закрыл за собой дверь. — За простыни, за лекарства, за операцию… За все…»

В квартире было душно. Мухи нарезали круги над кошачьим лотком, в солнечных лучах роились пылинки, а из конуры Прохорова-старшего раздавался даже не храп, а утробные, нечеловеческие хрипы. Сморщив нос — опять все углы облеваны! — Тормоз набрал в кастрюлю воды и, поставив на огонь, с уханьем залез под ледяной душ, — жара. Да, жарко, — мощно приложившись к поилке, Рысик с ходу вылакал половину содержимого и, принюхавшись, начал подбираться к пакету с печенью, а в это время полилась песня и на кухню заявился Прохоров-старший.

— Отцвели уж давно хризантемы в саду… — Он уже успел похмелиться, «полирнуться» пивком и добавить свежачка на старые дрожжи, а потому находился в прекрасном расположении духа. — Ути кисонька, дай-ка я тебя поцелую, хвостатенький ты мой…

Одет экс-майор был в семейные, до колен, трусы и не по сезону утепленную фуфайку, мочой и перегаром разило от него за версту, так что Рысик, запрыгнув на холодильник, окрысился:

— Пш-ш-ш-ш-ел!

— Батя, есть будешь? — Выйдя из ванной, Тормоз бросил в закипевшую воду печень, разогрел сковородку с маслом и, дождавшись, пока заскворчит, стал выкладывать пельмени. — «Равиоли», Италия.

— А на фига, знаешь, сколько калорий в водке? — Прохоров-старший смачно почесал под фуфайкой и обиженно глянул в сторону Рысика. — Брезгует, гад, с гонором. Ты мне, Серега, лучше другое скажи. — Он неожиданно придвинулся и, прищурив мутные, в красных прожилках, глаза, пристально уставился сыну в лицо. — Почему все-таки вино на пиво красиво, а пиво на вино говно? Не знаешь? А что вы вообще знаете, молодые? Мы вот вчера с Колькой-бомжем взяли «попугайчиков», после водочки, паленой конечно, но прошла, а под вечер Валька-хмырь заявился. Он мне должен был, так должок, сука, корьем[1] отдал — в канистре приволок. Говорит, ему с бочки слили. И вот как вспрыснули мы пива, так нам с Коляном так по-плохело — отходняк покруче, чем с «портишка», еле-еле водочкой поправились, а ты говоришь — пельмени… На кой ляд мне твои гребаные пельмени! — Внезапно разъярившись, он швырнул ногой табуретку и, поддернув трусы, так же неожиданно угомонился. — Ты, сынок, сам здесь командуй, а я пойду, пойду подремлю пока. — Он икнул, подержался за косяк и, пошатываясь, поплелся к себе, только заскрипел дешевый отечественный протез.

«Эх, батя, батя, — Серега глянул на сгорбленную отцовскую спину и сразу забыл про пельмени, — эк тебя согнуло…» А ведь какой был — мешок цемента зубами поднимал, подъем переворотом делал десять раз по полной боевой… Память вдруг вернула Тормоза лет на двадцать назад, в Гагры, на выстланную галькой полосу городского пляжа. Они тогда впервые приехали всем семейством на море, и частенько, усадив Серегу с братом на плечи, батя вихрем мчался по воде вдоль линии прибоя — молодой, сильный, загорелый. А мать, счастливо улыбаясь, смотрела на них и делала вид, что плотоядные мужские взгляды ее не касаются… Серега явственно услышал Витькин смех — детский, радостный, похожий на серебряный колокольчик — и тут же увидел брата взрослым — в ростовском морге. Полуразложившимся трупом без обеих ног и с наполовину снесенным черепом…

Тормоз помотал головой, стараясь больше не думать о грустном, и принялся переворачивать пельменины на другой бок: «„Тефаль“, похоже, накрылся, пригорело в лучшем виде». Печенка между тем тоже дошла до кондиции, и Рысик не на шутку разволновался: удастся ли вкусить натурпродукта или его сразу испоганят геркулесом? Хоть и «Ясно солнышко», да без него вкуснее. Но переживал он напрасно.

— На, разминайся. — Подув на ломтик печенки, Тормоз осчастливил им хищника, и тот с урчанием потащил добычу под ванну — упаси Бог, отнимут! Оставшуюся массу субпродукта Серега разрезал на куски и, заправив бульон геркулесом, все перемешал. Получилось что-то вроде казацкого кулеша, хотя Тарас Бульба наверняка есть бы не стал.

— Кушать подано. — Плюхнув в Рысикову плошку конечного результата. Тормоз облагородил блюдо рыбьим жиром и, поставив остывать, потянулся к сковороде. — А у нас теперь самообслуживание.

Пельмени оказались пережарены и недосолены, но скоро это уже не имело никакого значения. Запив их чаем, Серега загрузил посуду в мойку и, подмигнув томившемуся Рысику, поставил плошку на пол:

— Налетай, остыло.

Упрашивать было не надо, оголодавший кот, заурчав, принялся разделываться с кулешом, а повар отправился в свои апартаменты, не ахти какие, двенадцатиметровые. Обстановка была спартанской: шкаф, кресло-диван и стойка с аппаратурой, основную же часть комнаты занимал импровизированный спортзал — с «водяным» мешком, с «коварной» — зазеваешься, даст по рукам — макиварой и перекладиной. У окна висела полочка с наградами, не так уж и много, но глазу приятно, в углу стоял «бо» — двухметровый шест, в руках мастера легко протыкающий грудную клетку, а со стены грозно щурился Брюс Ли — «маленький дракон» с большими возможностями.

— Здорово, коллега. — Прищурившись в ответ, Тормоз плотно, чтобы не вломился Рысик, прикрыл за собою дверь и, встав на кресло, заглянул на верхотуру шкафа. Его взору предстали залежи оружия: ударно-дробящего действия — нунтяку, тон-фа, всевозможные дубинки и палицы, а также кое-что режуще-колющее — самурайский меч катана, вернее, его современная копия, выполненная один к одному. Прохоров выбрал на сегодня дзе, обыкновенную метровую палку, и, устроившись в центре комнаты, принялся с увлечением размахивать ею, только загудел рассекаемый воздух. Главное здесь в контроле над средней линией врага и максимальной эффективности движений — никаких «пустых» замахов плюс работа по точкам. Секущие удары по ногам, рубящие по рукам, тычковые в корпус… Примерно такой же палкой отец-основатель школы Синдо-Мусорю Мусо Гоннэскэ и выиграл однажды поединок у величайшего фехтовальщика семнадцатого века Миямото Мусаси. А это было непросто. Мусаси за свою жизнь убил более шестидесяти человек в официальных поединках, не считая войн и малозначимых инцидентов, причем умер своей смертью в почтенном возрасте. Рассказывают, что однажды во время странствий он забрел в глухой провинции на постоялый двор. Заказал обед и в ожидании его уселся в угол, положив рядом с собой меч. Вскоре в двери ввалилась шумная компания молодцов, совершенно не похожих на обычных путников. Все они были сплошь увешаны оружием и сильно смахивали на разбойников с большой дороги. Приметив посетителя, одиноко сидящего в углу, а главное, его великолепный, стоивший целое состояние меч, бродяги сгрудились и принялись шептаться. В ответ Миямото взял палочки для еды и, поймав четырьмя неуловимыми движениями четырех жужжавших в воздухе мух, аккуратно уложил их на столе. При этом он посмотрел в сторону бродяг и легкая усмешка пробежала по его лицу. Те принялись униженно кланяться и быстро исчезли… И вот такого мастера Мусо Гоннэскэ и победил обыкновенной палкой. Правда, после озарения, и дзе у него была вырезана из священного бука, а вот Тормоз к медитации относился скептически и дубинку сделал себе из упертой со стройки лопаты…

Наконец «крутить восьмерки» надоело, и, забросив палку на шкаф, Серега глянул на часы — самое время пик, ехать работать смерти подобно. «На фиг». Он вытер вспотевшее лицо и, поставив будильник на одиннадцать, завалился спать. Рысик, специалист по открыванию дверей, дверок и шкафчиков, нагло вломился в комнату и, устроившись у Тормоза в ногах, счастливо заурчал. Снилась ему помойка…

— Отдохнуть не желаете? — Голосовавшая лялька игриво улыбнулась, но Серега веселья не поддержал:

— На кладбище, родная, отдыхать будем. — Хлопнул дверью, притопил педаль газа и покатил по Московскому к «Пулковской» — может, там повезет, хотя вряд ли. Видно, день такой непрушный. Вернее, ночь.

И в самом деле, время уже за полночь, а положительное прохоровское сальдо всего полтора доллара. И десяти литров бензина не купить. А причина одна — конкуренция, клиента на всех желающих не хватает.

«Тьфу ты, зараза. — Перед самым Серегиным носом какой-то паразит на „опеле“ подобрал сладкую парочку — прилично одетого мужика со спутницей, и, выругавшись. Тормоз принялся забирать правее, чтобы уйти на Ленинский. — Все, на фиг, домой, нет сегодня удачи». Но неисповедимы пути Господни. Едва Серега повернул направо, как маячивший у бордюра гражданин сделал шаг вперед и, проголосовав, попросился на Петроградскую, не дороже, правда, чем за полтинник. Чем-то он неуловимо был похож на крысу, причем на поддатую крысу, и Тормозу не понравился сразу, да ведь на безрыбье и сам раком встанешь… Одним словом, поехали. Предчувствие Серегу не обмануло. Всю дорогу попутчик молчал, а когда остановились на Большой Пушкарской, вместо обещанного полтинника вытащил красную книжицу:

— Милиция! Почему практикуете нелицензированную деятельность?

— Ну-ка, ну-ка, покажи. — Подобных вариантов Прохоров уже наелся досыта. Ловко выхватив ксиву из холодных пальцев, он тут же взял ее хозяина «на стальной зажим». — Я, блин, сам из контрразведки. Майор Кровососов, не слыхал? Рыпнешься, сломаю шею. — И, раскрыв документ, удивился. — Товарищ сержант водитель Скобкин! Где же твоя шоферская солидарность? Продинамить меня хотел, падла? А я в боях за родину контужен трижды, знаешь, что могу с тобой сделать? — Серега грозно покосился на свою подмышку, откуда выглядывал ментовский череп, и перешел на шепот: — Может, прострелить тебе ноги и в Неву, с Литейного, а?

«Стальной зажим» — это серьезно. Дышать сразу становится нечем, в глазах

темнеет, в общем, белый свет становится не мил.

— Не надо с моста, — захрипел сержант Скобкин, — пожалуйста, не надо. — Особым присутствием духа он явно не отличался, и в машине запахло сортиром. — Мы… Мы друга хоронили, погиб на боевом посту, вот деньги и кончились. А завтра на службу рано, жена ждет, трое детей, один приемный, из Чернобыля. Без щитовидной железы…

— А ты, клоун, без мозгов. — Такого вранья Тормоз не слышал давно. Открыв пассажирскую дверь, он, придав ускорение, выпустил попутчика на волю. — Пошел.

Следом полетела ментовская ксива, а когда Серега уже тронулся с места, раздались страшные проклятия, посылаемые сержантом Скобкиным на его голову:

— Да я тебя, да ты у меня…

Да насрать! Машина оформлена на батю, а много ли возьмешь с безногого героя-афганца? И все же в целом ситуация была печальной: полвторого ночи, работа в минус, мосты того и гляди разведут. Эх, жизнь-жистянка…

Мимо пролетали роскошные, с блатными номерами, иномарки, почем зря слепили проблесковыми огнями ментовозы, раздолбанные, а туда же. Тормоз усмехнулся — это у нас, у русских, в крови, все напоказ, крутизной наружу. Еще с тех времен, когда, запрягая «птицу-тройку», на дугу рядом с колокольцами малинового звона вешали лисьи хвосты — чтоб люди завидовали и уважали. А ежли кто держался скромно да молчком али разговаривал человечно, так такого надобно к ногтю. Раз на рожон не прет, значит, рылом не вышел, кишка тонка!

Благополучно перебравшись на родной берег, Серега ушел с набережной, вывернул задворками на проспект Стачек и, наверное, скоро был бы дома, если бы не гражданин с бутылкой «Балтики» в руке.

— Друг, поедем в центр. — Удобно развалившись в кресле, любитель пива с ходу зашуршал сторублевками. — Куда-нибудь подальше отсюда.

Он был в зеленом адидасовском костюме и дорогих кроссовках, однако на спортсмена не похож — обрюзгший, с заметной жировой прослойкой.

— Ну поехали. — Начало казалось многообещающим, но Прохоров прекрасно знал — халявный сыр бывает только в мышеловке, и внутренне насторожился. Уж больно сладкий пассажир смахивал на подсадную утку, то бишь гуся. Завезет такой запросто в какой-нибудь укромный уголок, прямо в руки крепким ребятам с монтировками. Уж те не постесняются, спросят — что ж ты, падла, «бомбишь» на нашей земле, а в оркестр не засылаешь? Вешаем на тебя столько-то…

Однако на этот раз Бог миловал, и Прохоров проявлял бдительность напрасно. Вел себя пассажир естественно, дважды выходил по нужде и, пока ехали до Невы, много чего рассказал про свою жизнь. Звали его Юрой, и служил он когда-то на Черном море капитан-лейтенантом. Не простым капитан-лейтенантом, а командиром группы морских диверсантов из секретного подразделения «Барракуда». Магнитные мины, подводный автомат АПС и двенадцатисантиметровые стреловидные пули, способные легко пробить на глубине обшивку небольшой субмарины. Когда начали кроить Черноморский флот, Юра оказался на украинской стороне, однако второй раз присягать отказался и был разжалован в матросы. Лучше бы уж расстреляли! И он ударился в бега, в конце концов добежав до Сербии, где и навоевался всласть, в основном стоя с гранатометом на большой дороге. Проезд — двести долларов с фуры, не дороже, чем у других. Заработав денег, Юра перебрался с дунайских берегов на невские и, поосмотревшись, пригласил бывших сослуживцев из «Барракуды». Не в гости, конечно, пригласил заняться привычным делом — решать наболевшие вопросы. Команда подобралась просто супер — это вам не отмороженные недоумки, безграмотные, нестойкие психически, не готовые ни на что по-настоящему серьезное. Собрались мастера убойного дела, причем нищие, голодные, которым терять нечего, и дело завертелось. Вертелось оно себе, вертелось, а потом Юра встретил девушку своей мечты, остепенился, из дела вышел. Женился, завел ребенка и начал благочинно воровать бюджетные финансы, благо ходы имелись. И все было бы хорошо, если бы не оказалась молодая жена стервой, сучкой и просто распоследней шкурой.

— Может, прибить мне ее? — Закурив, Юра вздохнул и тоскливо посмотрел на Серегу. — Сегодня домой пришел поддатый, ну так, слегка. С налоговой решали вопрос, сам знаешь, с ними разве что-нибудь всухую решишь? Так ведь такой скандал закатила, падла, — сама уйти грозилась и Светку забрать. Припомнила, крыса, что ко дню рождения подарил ей не «семьсот сороковую», а «десятку». А как ее, дуру, можно посадить на «бээмвуху»? Пусть уж лучше бьет тольяттинское уебище, один хрен, права куплены. Про половую жизнь свою несчастную орала… Ну, не стерпел, дал ей в нюх и ушел, очухается — поумнеет.

«Треха» между тем степенно катилась по ночному городу. Близился час собаки, но кабацкое разгуляево было в самом разгаре. Зазывно светились разноцветные вывески, из-за дверей слышалась разудалая музыка, а развеселые барышни кто по второму, а кто и по третьему разу за ночь сдавали напрокат доступные прелести.

— Друг, не гони. — Когда миновали Адмиралтейство, пассажир встрепенулся и указал на скопище машин напротив медного Петра. — Давай тормознем, выпьем чего-нибудь.

— Как скажешь. — Серега начал притормаживать и, включив поворотник, втиснулся между «шестисотым» и сияющей громадой «лендкрузера».

Рядом на столетнем граните набережной белели столики уличной кафешки, а чуть поодаль невские волны качали плавучую дискотеку с языческим названием «Сварог». Впрочем, волны качали не только танцпол имени древнего бога, у самых ступеней спуска был пришвартован понтон, с которого гуляющие справляли малую, а если подопрет, и прочую нужду в мутные речные воды. Гремела музыка, решался половой вопрос, а с пьедестала взирал на непотребство позеленевший Петр, сам весь в дерьме. Голубином.

Кафешка не впечатляла: десяток столиков и барная стойка, за которой неопрятная девица засыпала в обществе мента-охранника. Публика была разношерстной. Вкушали пиво разгоряченные джигиты, под гортанные монологи по сотовому швыряя в волны опустошенные емкости. Парочка минетчиц запивала гормоны апельсиновым соком, а между столиков бродил художник, предлагая портрет с натуры за пятнадцать минут. Но все предпочитали натуру без портрета и сразу.

— Не хочешь охотничьих колбасок? — Покосившись на Тормоза, пассажир удивленно покачал головой и принялся будить девицу за стойкой. — Пива, сока и фисташек.

Выбрали столик почище, убрали грязные стаканы и, опустившись на хлипкие, холодящие зад и душу стулья, предались молчанию, — говорить было решительно не о чем. От воды густо тянуло сыростью, проходившие мимо суда разводили волну, а по соседству одному из черных поплохело, и, перегнувшись через парапет, он принялся давиться блевотиной. Быть может, на том самом месте, где некогда царь Петр «стоял и вдаль глядел»…

— Спасибо за сок. — Серега заметил, как художник, используя чей-то портрет в качестве ширмы, свистнул со стола недопитый стакан, и ему стало грустно. — Тебя куда, к дому?

— Друг, не гони лошадей. — Возвращаться Юре явно не хотелось, и, подмигнув, он указал на столик, где восстанавливали силы работницы орального фронта. — Хочешь, блядей снимем, я плачу.

— Поздно уже. — Брать женщину за деньги для молодого здорового мужика Прохоров считал унизительным, а кроме того, он где-то читал, что не всякий презерватив держит бледную спирохету. Покачав головой, он поднялся. — Может, все же домой?

— Бабки возьми. — Пассажир вытащил едва начатую пачку сторублевок и, отмусолив несколько бумажек, протянул Сереге. — Удачи, может, еще встретимся…

Бьют — беги, а дают — бери. Не ломаясь. Тормоз сунул деньги в карман и, уже запустив двигатель, усмехнулся — странная штука жизнь, наперед ничего не угадаешь.