Брат Посвященный (№2) - Собирающий облака

— Господин, — прервал его размышления охранник.

Господин сидел, прислонившись к дереву, оглядывая поле, окруженное лесистыми холмами. Здесь паслись лошади, и Комавара завидовал животным, потому что он сам и его люди не ели со вчерашнего утра. При этой мысли желудок жалобно заурчал.

— Господин, проводники нашли флотилию. Мы доберемся туда после полудня.

Комавара кивнул — единственная реакция, на которую у него хватило сил.

— Разведывательный отряд?

— Доложил, что варвары контролируют подступы к флоту господина Сёнто, господин, но за все утро мы не встретили никаких признаков их пребывания там. — Гвардеец замолчал, потом с гордостью добавил: — Разведчиков Ва нелегко обнаружить.

Комавара кивнул:

— Передайте генералу Яку, что нам пора ехать. Господину Сёнто сообщили наше местоположение?

Комавара с трудом встал.

— Есть еще новости, господин Комавара. Похоже, что от основных сил отделилась большая партия варваров.

— Насколько большая?

— Около двадцати пяти тысяч. Комавара опустил глаза.

— Пусть шесть мужчин доставят эти новости прямо к господину. Дайте им самых выносливых лошадей, да еще запасных. Прикажите загнать лошадей до смерти, если понадобится. Господин Сёнто должен немедленно узнать об этом.

Комавара подозвал своего коня.

Варвары не допустят, чтобы господин Сёнто продолжал забиратьих продовольствие после того, что сделала моя группа. Этот меньшийотряд должен был разбить моих людей или оттеснить на юг с такойскоростью, чтобы мы не смогли занять земли впереди. Хан окончательно проснулся.

43

Четвертая луна опустилась на землю, сбрасывая с деревьев медный наряд и окутывая их в серебристо-белый убор. Нисима, Кицура и Окара сидели на подушках, разбросанных по ковру на палубе, Лунный свет был таким ярким, что можно различить розовый цвет вишни и белый — сливы. Деревья остались позади, их темные силуэты склонялись над берегом канала.

По просьбе госпожи Окары Нисима играла на арфе нежную мелодию, известную как «Разлука влюбленных», хотя в южных провинциях ее называли «Путешествие по весенней реке».

После они стали играть, сочиняя стихотворение: каждая по очереди должна была придумать одну строфу. Нисима удостоилась чести сочинять первую и последнюю строфы в знак признания ее поэтического таланта.

Четвертая луна…

Десять тысяч разбитых сердец

Лежат вдоль берегов весеннего канала,

Разбросаны средь сливы лепестков.

Следующая — госпожа Окара, она взяла бокал, означавший ее очередь.

Как гроздья винограда, белые цветы

Плывут на юг против течения реки.

А сможем ли домой вернуться мы,

Когда врата разрушили враги?

Бокал перешел к Кицуре.

Последние листья осенние

И молодые цветы весенние

Кружат, словно сердца, меж облаками,

Гонимые холодными ветрами.

Бокал вернулся к Нисиме. Она сделала глоток и задумалась.

Журавль летит в тишине

Среди облаков над рекою.

Десять тысяч сердец парят в вышине,

Направляясь к озеру голубому

У подножия безымянной горы.

Когда стихотворение было закончено, три женщины замолчали, наблюдая за луной и проплывающими мимо пейзажами. Спустя какое-то время Кицура взяла флейту и заиграла мелодию, которая отражала их настроение, словно хорошо подобранная цитата. Когда она закончила, с берега канала отозвалась бамбуковая флейта. Невидимый музыкант ответил никогда не слыханной песней, идеально сочетавшейся с музыкой Кицуры.

— Это духи говорят с нами, — прошептала госпожа Окара. Другие женщины кивнули.

На некоторое время разговор прекратился. Потом госпожа Нисима поднялась, вымученно улыбаясь.

— Мне больно покидать вашу приятную компанию, — сказала она, — но я должна выспаться, иначе не смогу помочь своему дяде. Это был превосходный вечер, Ока-сум, кузина.

Нисима поклонилась и вышла.

Кицура начала другую песню, но не смогла сосредоточиться и остановилась:

— Боюсь, эта война заведет мою кузину на такие пути, которые нам не понять. Она артистическая натура, слишком восприимчивая, и в такие времена…

Госпожа Окара кивнула:

— Она никогда не научится отстраняться от мира — от этого ее сердце каждый раз разбивается на кусочки.

На берегу показались огни лагерей беженцев, растянувшиеся почти на ри. Потом эта картина сменилась подлунными ивами и эвкалиптами в полном цвету на фоне звезд. Женщины молча глядели на луну.

— Я слышала об отряде, напавшем на варварский продовольственный обоз, — неожиданно сказала Кицура, хотя место для обсуждения подобных вещей было неподходящее.

Правила этикета при лунном свете все больше отходили на второй план.

— Да, я тоже интересуюсь этим, — ответила Окара.

— Господин Комавара стал очень жестоким, вы не заметили? Больше, чем члены Совета господина Сёнто, хотя они-то видели войну и раньше. Еще…

Через секунду госпожа Окара тихо села.

— Очень много всего произошло с нашим молодым господином Сэй. Я с сожалением вижу перемены в его поведении, но думаю, что на этом они не закончатся. Он потерял положение, которое Комавара удерживали многие годы. Сэй захватили варвары, которые, без сомнения, сожгут красивые города Ройо-ма. И хотя господину Комаваре удалось восстановить уважение среди людей собственной провинции, месяцы насмешек не так легко забыть… как и другие вещи.

— Другие вещи, Окара-сум? — спросила Кицура. Пожав плечами, девушка плотнее завернулась в накидку.

— Пожалуйста, не будем говорить об этом, но, думаю, Кицу-сум, Самуяму-сума отвергли. Боюсь, его чувства могут привести к ужасным последствиям.

— Отвергли? — прошептала Кицура с нескрываемым интересом. — Кто? Как ты думаешь?

Окара пожала плечами, отводя взгляд от подруги:

— Думаю, это могла быть госпожа Кицура… Кицура рассмеялась:

— Конечно, нет. Дворец правителя Сэй посещали много красивых женщин. Там было предостаточно возможностей. Ты считаешь, потому у Комавары такой странный вид?

Окара снова пожала плечами:

— Возможно.

— Ух! — Кицура коснулась пальцем подбородка в глубокой задумчивости. — Все мужчины, которых я знаю, влюблены в Ниси-сум… — Молодая женщина встала. — Ты не думаешь, что это Ниси-сум? Она мне ничего не говорила.

— Не знаю, Кицу-сум. Я просто заметила, что такое возможно. Я ничего не утверждаю.

Кицура всплеснула руками, словно актриса, исполняющая роль.

— Мне нужно выяснить у Ниси-сум, — сказала она, уже придумывая, как ей это сделать. — Бедный господин Комавара. Моя милая кузина разобьет десятки тысяч сердец, пока сделает свой выбор.

— Должна сказать, — резко заметила госпожа Окара, — вы обе пожалеете из-за вашего соперничества.

Кицура молча посмотрела не нее. Она никогда не слышала, чтобы госпожа Окара сказала что-нибудь настолько неприятное. «Какое соперничество? — думала Кицу-сум. — С моей дорогой сестрой?»

Нисима лежала в своей каюте. Лунный свет пробивался в открытое окно. Девушка сменила изысканный наряд, который пришлось надеть из-за прохладного вечера. Служанка расстелила постель. Хотя Нисима могла остаться и принять участие в беседе, она предпочла уйти. Причиной того стало внезапно охватившее девушку беспокойство. Прошло несколько дней с тех пор, как Нисима в последний раз говорила с Суйюном. Больше она не видела его, за исключением одного раза издалека. Монах избегает ее, в этом нет сомнений. И именно это беспокоило девушку..

Нисима чувствовала, что вступила в бой с духом молодого человека. С одной стороны, жизнь согласно ботаистскому воспитанию и правилам, с другой стороны — чары госпожи Нисимы. Чем дольше он находится вдали от нее, тем очевиднее, что привычки и воспитание берут верх. Даже сейчас, Нисима была уверена, монахи пытались возвратить ученика в свое лоно.

Нисиму удивило, как мала вина, которую она испытывала, играя роль искусительницы — уводя Посвященного прочь с пути духа. Это наводило ее на мысли о собственной добродетели. Конечно, то, что Нисима затеяла, весьма неприлично. Однако ее сердцу было все равно.

Боль, которую причинила Нисиме эта мысль, оказалась почти физической, идущей так глубоко изнутри, что она не могла найти ее центр. Какое-то время девушка пролежала в одном положении, по том попробовала сделать одно из упражнений, которым ее научил брат Сатакэ, чтобы освободить дух от смятения. Наконец она забылась беспокойным сном.

Нисиму разбудил скрип лестницы и звук открываемой двери. Потом все затихло. Нисима знала, что лишь один человек умеет двигаться так бесшумно. Суйюн. Она села, расправив вокруг себя одеяло. Но больше никаких звуков не последовало, и дверь вопреки ее ожиданиям не открылась.

Девушка несколько минут сидела, дрожа от охвативших ее страхов и желаний. Потом необходимость узнать, что происходит в сердце юного монаха, победила. Она почти спрыгнула с кровати, накинув плащ поверх ночной сорочки, забыв пояс.

Нисима открыла дверь и выглянула в коридор. Лестница, ведущая на палубу, тускло освещалась одной темной бронзовой лампой. Никого нет. Хотя она была не так искусна, как Суйюн, но все же тренировалась у брата Сатакэ, поэтому двигалась почти бесшумно.

У каюты Суйюна девушка остановилась, прислушалась, но ничего не услышав, толкнула дверь и вошла. Суйюн сидел на постели, устроенной на полу из соломенных матов. Луна бросала тени на его щеку и бровь.

— Госпожа Нисима?

Он сказал это шепотом, но даже в нем сквозила формальность и отчужденность. Сердце Нисимы замерло. Она опустилась на колени в шаге от постели, не в силах говорить.

— Госпожа Нисима, что-нибудь случилось? — спросил Суйюн.

«Отчужденность, слова холодные, словно река весной. Я не смогу победить его слабостью, — подумала она. — Я должна быть сильной. Должна найти в себе качества, которые раньше нравились ему».

Несмотря на решимость, голос ее ослаб и немного дрожал:

— Я давно не видела вас, Суйюн-сум…

Слов не хватало. Нисима задрожала, сдерживая слезы. Случилось то, чего она боялась: в ее отсутствие привычка, воспитание и правила победили. Что теперь делать?

Суйюн смотрел на девушку. Казалось, на его обычно сдержанном лице отражались ее смущение и печаль. Но, может, это лишь игра света.

— Я не понимаю пути сердца, госпожа Нисима, — тихо произнес он.

Голос его очень спокоен. Качая головой, Нисима вдруг услышала свой шепот:

— Никто не понимает. — Секундное молчание. Потом с трудом добавила: — Только я знаю, что мое сердце разбито.

Неопытность Суйюна не позволила ему сдерживаться долго. Нисима почувствовала, как его руки обвили ее тело, прижалась к нему, пряча лицо на обнаженной груди юноши. Какое-то время они не шевелились, словно боясь, что слова и эмоции могут нарушить происходящие с ними перемены.

— Я помню детство, — прошептала Нисима. — Возможно, самые ранние воспоминания. Я плакала, не могу вспомнить почему, и моя мама держала меня, как ты сейчас.

— Мое первое воспоминание — пение детской песни с моими братьями. Свою семью я не помню.

— Ты был таким маленьким, когда пришел к братьям? Суйюн покачал головой.

— Когда ты очень молод, учителя показывают тебе упражнения, выполняя которые, ты видишь, как меняется лицо твоей матери — от круглого к вытянутому, от овального снова к круглому. Вскоре ты уже не можешь вспомнить ее настоящее лицо. Это первый урок того, что мы живем в иллюзии.

— Ужасно, так поступать с ребенком, — прошептала Нисима.

— Может быть. — Суйюн приложил рот к ее уху. — Есть кое-что, что ты должна знать. — Медленно отодвинувшись, он поднял руку. — Положи свою ладонь на мою.

Нисима сделала, как он сказал.

— Толкай.

Нисима начала медленно надавливать на его ладонь, контролируя свое дыхание. Внезапно она почувствовала легкое покалывание «внутренней силы», проходящей через ее руку. Суйюн все это время сосредоточенно глядел на девушку. Вдруг Нисима увидела, что ее рука отодвигается назад, медленно, но упорно. Только когда этот напор прекратился, девушка обнаружила, что между рукой Суйюна и ее собственной — пустота, заполненная лунным светом. Она задрожала и отдернула ладонь.

— Брат Сатакэ не говорил мне об этом, — прошептала она, широко раскрыв глаза. — Я… я бы не подумала, что такое возможно.

Суйюн покачал головой.

— Такие вещи проделывали и до меня, — ответил он.

В его голосе звучал такой благоговейный страх, что Нисима отпрянула от монаха.

— Ты теперь Учитель? — прошептала она.

Суйюн покачал головой, он почти дрожал. Потом пожал плечами, взглянув на свои руки:

— Не знаю. Уверен, то, что я чувствую, не просветленность, о которой говорили братья.

Нисима тихо откинула одеяло и легла в постель рядом с Суйюном. Они прижались друг к другу, держась за руки, — слишком многое надо сказать, но никто не мог подобрать слов, чтобы начать.

Их окружали звуки движущейся лодки и камней, бьющих о борт. Луна наполняла комнату неясным светом. Все это создавало странное впечатление — комната словно двигалась, заполненная звуками и холодным чистым светом, достаточно ярким, чтобы видеть очертания предметов. Было ощущение, словно они перенеслись в какую-то другую реальность, неподвластную законам и силам природы.

Нисима почувствовала легкое прикосновение пальцев Суйюна к ее уху. Потом к изгибу шеи. Она затаила дыхание. Руки скользили по плечам, снимая платье. Женщина почувствовала, как легкий шелк упал с ее груди и нежное тепло кожи Суйюна на своей.

«Какую красоту мы обрели», — подумала Нисима.

Сёкан проснулся в маленькой серой комнате. Слабый лучик света пробивался сквозь оконные щели. Рано, подумал он, должно быть, очень рано. Сёкан спал, укрывшись мехами, чтобы не замерзнуть, но каменные стены забирали все тепло. Он снова перевернулся, почувствовав боль в спине и шее.

Сёкан отметил, что не смог бы жить высоко в горах. Он не переносит холод.

Не в силах выйти на воздух и не желая думать о необходимости вставать, Сёкан лежал, укутавшись шкурами и размышляя о людях, которые нашли его, точнее — спасли.

Они во многом не похожи на людей Ва. Привычки и одежда обитателей гор отличались, но распределение обязанностей напомнило Секану его сородичей.

Здесь не было никакой аристократии, хотя старшие пользовались определенным уважением. Но даже жизнь этой «верхушки» не шла ни в какое сравнение с жизнью избалованных господ Ва — например, с его жизнью.

Если бы Сёкана попросили назвать самое главное отличие обитателей гор от жителей равнин, он, очевидно, назвал бы неотъемлемое свойство горцев находить радость во всем. Это больше, чем наивность, это способность радоваться и непосредственность поведения, которые редко встретишь в Империи Ва — в мире, подчиненном строго регламентированным правилам этикета, приличия и церемоний. Даже его сводная сестра Нисима, насмехавшаяся над догмами и условностями — с впечатляющей безнаказанностью! — далека от того духа, который он заметил в обитателях гор. Сёкан поймал себя на мысли, что в чем-то завидует им.

Дверь с треском распахнулась. Сёкан не сразу разглядел, чье лицо показалось из темного коридора. Кинта-ла влетела внутрь, захлопнув дверь ногой. В руках она держала накрытый полотенцем деревянный поднос. В прохладном воздухе разнесся запах еды. Девушка поставила поднос на круглый стул и направилась кокну, болтая без умолку. Он не мог знать наверняка, но, похоже, она ругала его. Отодвинув задвижки, Кинта-ла раскрыла ставни, и комната наполнилась теплым солнечным светом. Юноше показалось, что снаружи намного теплее, чем внутри.

Кинта-ла села на корточки, показала на еду и улыбнулась.

Сёкан произнес слово, которое, он надеялся, обозначало еду. В ответ получил радостную улыбку и поток слов на языке горцев, из которых не узнал ни одного.

Пока Сёкан ел, Кинта-ла с нескрываемым интересом наблюдала за его действиями, потом поднялась и указала на дверь, все так же не переставая говорить.

— Я бы хотел прогуляться под солнышком в твоей милой компании, — ответил Сёкан, — но тебе неприлично находиться здесь и еще неприличнее, если я буду одеваться в твоем присутствии…

Он взмахнул рукой, ослепительно улыбаясь, чтобы не обидеть ее. Когда это не сработало, юноша встал, завернувшись в шкуру, и проводил ее до двери. Это вызвало бурю смеха. Но многие вещи, которые он делал, заставляли ее смеяться.

Быстро одевшись, Сёкан вышел в холл. Кинта-ла стояла, прислонившись к стене.

— Кета, — сказала она, подпрыгивая и размахивая руками. Девушка шла позади него, наступая Секану на пятки и заставляя ускорить шаг. Однако, несмотря на скорость, с которой Кинта-ла передвигалась, было незаметно, что она торопиться. Девушка улыбнулась Секану, когда он взглянул на нее. Казалось, она идет так быстро, потому что это доставляет ей радость и удовольствие, а не потому, что ей нужно куда-то успеть.

Они вышли из помещения через дверь из очень крепкого дерева, пересекли каменный дворик и приблизились к узкой лестнице. В тени между зданием и высокой стеной воздух был ледяной, а каменные ступени кое-где даже покрылись инеем.

Когда поднялись наверх, перед ними раскинулось бесчисленное количество двориков и террас. Вдруг раздались крики, и через секунду со всех сторон выбежали дети. Круглолицые, с ослепительными белозубыми улыбками они были абсолютной противоположностью тем детям, которых Сёкан привык видеть в Империи. Малыши кружились вокруг незнакомца. Их маленький предводитель гарцевал возле Кинты-ла, хватая ее за руки и одежду, смеясь и тараторя, время от времени издавая крики радости.

Кинта-ла и Сёкан прошли по каменной террасе, направляясь к лестнице с широкими ступенями. Чем ближе они подходили к лестнице, тем тише становились дети, пока совсем не замолчали. Через некоторое время малыши отстали, так что к лестнице взрослые подошли в одиночестве. Кинта-ла тоже остановилась. Лицо ее стало непривычно серьезным.

Сёкан обернулся. Дети наблюдали за ним. Он не мог разгадать выражение их глаз, но улыбки исчезли. Кинта-ла кивнула, то есть сделала странный горский жест — уронила голову вперед, потом резко отдернула ее назад. Указав на ступеньки, она попыталась ободряюще улыбнуться, но это было все что угодно, только не ободрение.

«У меня нет меча, — подумал Сёкан. Он оставил его в комнате, доверяя людям, спасшим его, ибо они не носили оружия в своей деревни. — Беспочвенные опасения, — сказал он себе, — трусливые мысли. Здешние не представляют угрозы». Юноша поклонился и повернулся к лестнице под пристальными взглядами странных спутников.

Хотя Сёкан не знал, что ожидает его наверху, то, что он увидел, превзошло все ожидания. Круглая терраса, огороженная каменными стенами по пояс. В центре карликовое дерево, протягивающее свои ветви от белой горы к широкой долине.

Картина была такой потрясающей, что Сёкан сначала не заметил маленькую фигурку, сидящую на каменной скамье и созерцающую долину. Женщина в длинных одеждах темного цвета, подпоясанных пурпурным кушаком. Она повернулась к посетителю. Сёкан стоял, глядя на нее и не зная, что делать. Женщина жестом пригласила его присоединиться к ней.

— Вы, — произнесла она тонким, но поразительно громким голосом, — господин Сёнто?

Сёкан едва скрыл удивление, потому что она была первым жителем гор, кто говорил на его языке, причем почти без акцента.

— Да, — поклонился он.

Женщина жестом пригласила его сесть. Сёкан сел на другой конец скамьи. Под плащом вырисовывались очертания колен женщины, больше похожих на колени молодой девушки, чем старухи.

— Я думала, вы старше, — сказала она.

— Я господин Сёнто Сёкан. Возможно, вы путаете меня с моим отцом, господином Сёнто Мотору?

— Вы сын? — спросила женщина. — Я думала, вы моложе. Господин улыбнулся.

— Простите, мне не сообщили ваше имя или титул. Я не знаю, как к вам обращаться.

— Алинка-са, — ответила она. — Я, — пауза, — не знаю вашего слова… старее всех.

— Старейшина, — подсказал Сёкан. Женщина кивнула, опять особый кивок горцев.

— Старейшина. Возможно, я старейшина. Голос моих людей.

— Вы очень хорошо говорите на моем языке. Она без объяснений пожала плечами.

— Могу я спросить, что привело вас в горы до таяния снегов?

— Мы пытались пройти в Шибу, провинцию на западной стороне гор.

Алинка-са не смогла скрыть досады, вызванной ответом. Несколько секунд она молчала, потом Сёкан продолжил:

— Некоторые события в Империи заставили нас пересечь горы так рано. Там начинается или уже началась война. По ту сторону гор.

Он кивнул на запад.

Последовало молчание, пока женщина обдумывала ответ. В Алинке-са не было такой легкости и жизнерадостности, как в ее сородичах. Казалось, она вообще лишена юмора и радости.

— Почему Император позволил армии Алатана, кочевникам пустыни, продвинуться на юг, к каналу?

— Это долгая история, Алинка-са. Она резко взглянула на него:

— Возможно, есть вещи, которые не понимают даже люди Ва. Имя Сёнто древнее и прославленное, но мои люди спасли вас и ваших людей — ваш долг велик, Сёкан-ли. Как вы оплатите его — еще не решено. Какую роль вы играете в событиях мира, повлияет на это решение.

— Вы не позволите нам продолжить путь через горы? Секану не удалось скрыть своего потрясения.

— Что будет с вами, Сёкан-ли, еще не решено. Мир вне нашей долины огромен. Одни играют более важные роли, чем другие. Может быть, вам лучше пройти через горы вдали от битвы. А возможно, лучше остаться с нами, избавив тем самым Дом Сёнто на какое-то время от проблем. Это не так легко решить.

— Значит, вы — ясновидящая?

Это объясняло, почему Кинта-ла и дети боялись ее.

— Я не понимаю, — резко ответила Алинка-са.

— Ситуацию в Империи, Алинка-са, трудно объяснить, и все, что я могу рассказать, всего лишь мои предположения. — Он глубоко вздохнул. — Это началось прошлым летом, когда моего отца назначили императорским правителем провинции Сэй…

Ничего не оставалось, как начать рассказ, что Сёкан и сделал. Сначала медленно, потом слова сами стали слетать с губ. Он рассказал ей о заговоре Императора и о том, что это значило, по его мнению, о найденных Танаки монетах, о своем собственном пребывании в Сэй. Солнце проделало большой путь на небе, когда Сёкан закончил. В течение всего рассказа Алинка-са не задала ни одного вопроса. Время от времени она поднимала голову или кивала по-горски, но ни разу не прервала историю.

Даже когда он наконец остановился, старая женщина не заговорила. Она оглядела зеленую долину.

— Дерево с листьями-веерами, как оно называется? — неожиданно спросила она.

— Гинкго?

Алинка-са кивнула.

— Я имею в виду, как оно называется на моем языке. Это дерево не растет в горах. Среди моих людей о нем ходят легенды. Они верят, что дамы Ва просто срывают лист с дерева, когда им нужен веер. Хотя я часто говорила моим людям правду об этом, после нескольких споров они решили, что я недостаточно сведуща в таких делах. — Она слегка улыбнулась. — Моя мать, как и вы, потерялась в горах и была спасена людьми из этой деревни. Когда мой отец умер, мама вернулась в Итсу, и некоторое время мы жили в Ва, пока не вернулись сюда.

Алинка-са взглянула на Сёкана, ловя его взгляд.

— Поэтому я знаю ваш язык и кое-что о вашей жизни, странной для нас. Некоторые детали твоего рассказа известны мне, хотя и нового много. Огромная трагедия грозит Ва, это печалит меня.

Алинка-са снова отвела глаза.

— Расскажите мне о монахе, который спас вашего отца, — сказала она, не глядя на Сёкана.

Господин немного поколебался, потом заговорил:

— Люди, которые привели нас сюда, часто называли его имя — Суйюн. Почему?

С трудом сдерживая раздражение, Алинка-са ответила:

— Су-юнг, слово из нашего языка: означает «несущий», тот, кто несет. Для уха чужака оно не отличается от слова «носильщик». Расскажи мне о нем.

— На самом деле я никогда не встречал брата Суйюна. Говорят, он очень преуспел в мастерстве ботаистских монахов. Мой отец и сестра писали о нем очень лестные отзывы. Это все, что я знаю.

Она кивнула:

— Мои люди проведут вас через горы. Вы отправитесь на рассвете. Алинка-са встала с необычной для ее возраста легкостью. Поднявшись, она оказалась лицом к лицу с Сёканом.

— Но почему вы так решили? Конечно, я благодарен, но что повлияло на ваше решение?

Очень нежно она прикоснулась к его щеке.

— Кинта-ла проводит вас к жителям низин. Пусть Ботахара поможет вам.

Женщина повернулась, пересекла террасу и скрылась на ступеньках.

44

Небо, словно сердце влюбленного, было затянуто туманной дымкой. Ветры в клочья разрывали облака, сталкивая их и переворачивая, будто песок, выбрасываемый на берег течением.

Нынче дождь начался с утра и грозил пойти снова. Восточный ветер, казалось, дул со всех сторон, то и дело сбивая с толку гребцов.

Суйюн в ожидании стоял на коленях перед господином. Они находились на палубе баржи господина Сёнто, которая двигалась на юг на самой быстрой скорости. Обмакнув в чернила перо, господин Сёнто добавил еще три строчки в письмо, потом махнул секретарю, который прислал слуг, чтобы те убрали письменный стол и все принадлежности. Повернувшись к своему духовному наставнику, господин улыбнулся.

— Ты слышал новости господина Комавары, Суйюн-сум?

— Да, господин. Ботахара покровительствует им. Сёнто кивнул:

— Да. Возможно, ты не знаешь, что Рохку Сайха тоже вернулся, хотя его потери больше, чем у господина Комавары и генерала Яку. — Сёнто на минуту прервался. Он не мог скрыть испытываемое им напряжение. — Хан действует правильно. Оттеснив нас на юг, он предоставит нам пищу на лето. Если он достаточно умен, то заставит захваченных крестьян работать усерднее, и тогда его армии не грозит голод. — Господин облокотился на подлокотник.

Он замолчал, погрузившись в великую игру го.

Суйюн тихо ждал. Монах чувствовал, как растет его беспокойство, пока он сидит перед своим господином — отцом женщины, с которой он провел ночь. Не то чтобы Нисима была в том возрасте, когда не может принимать самостоятельные решения в таких делах. Но Суйюн не мог поверить, что господин Сёнто обрадуется подобному союзу.

«Я разрываюсь на части», — думал монах. Одна часть его принадлежала Сёнто — господин надеялся, что Суйюн отказался от своей верности Ордену. Хотя мир становился все реальнее, дух его приходил во все большее смятение. Суйюн все еще ботаистский монах, и он провел ночь в объятиях дочери своего сеньора, — это могло повергнуть в шок любого, кто жил в Империи Ва. Хотя Сёнто не вмешивался в дела Нисимы, но возможно ли, чтобы он не узнал о происшедшем? Суйюн сомневался и потому чувствовал неудобство.

Сёнто перевел взгляд на духовного наставника:

— У тебя какое-то сообщение для меня, Суйюн-сум? Монах кивнул, загоняя свои чувства глубоко внутрь:

— Похоже, мы изолировали чуму, господин, но, думаю, случаи еще будут. Беженцы сопротивляются, но это заставляет их быстрее двигаться на юг, что хорошо. Баржу с больными мы отправили впереди флотилии, повесили на ней флаг чумы. Все гвардейцы Империи не смогут расчистить канал быстрее, чем вид этого ужасного флага. Если Ботахара поможет нам, смертей будет меньше. Я молюсь, чтобы положение не ухудшилось. Брат Сотура — человек огромного мастерства. Он взял ситуацию в свои руки.

Сёнто кивнул:

— Пусть мне лично сообщают все об этом деле. Если зараза попадет в армию, будет уже не важно, сколько людей у хана — один или сто тысяч, — наша оборона превратится в тени умерших. В нашем преклонном возрасте мы все надеемся на мир. Но пройдет много времени, прежде чем мы вновь обретем его, Суйюн-сум. Даже если хан нанесет поражение армии Ва, сохранить Империю — совершенно другое дело. Дети, которые сегодня рождаются, могут принять участие в этой войне до того, как она закончится. Хотя я молюсь, чтобы этого не случилось.

45

На западе от императорского дворца показался Каменный Корабль, отражающийся в глади Озера Осеннего Журавля, отделанный мрамором и нефритом: древние мастера использовали для корабля необычный материал. На самом деле это был и не корабль вовсе, а маленький островок из камня, искусно высеченный на скале фантастический парусник.

В течение веков Каменный Корабль был любимым убежищем императоров и императриц. В немилость попал он лишь в годы правления новой династии. Но как бы то ни было, островок остался идеальным местом для умиротворения и спасения от неприятных разговоров. Возможно, поэтому Император и пришел сюда.

Сын Неба вошел под навес из весенней зелени, сел на подушки, принесенные секретарем. Он стоял склонившись, готовый выполнить любое требование Аканцу, изредка по кивку Императора выбегая на корму. Таким образом Сын Неба мог провести несколько часов в блаженном уединении от целой свиты советников, слуг и секретарей, ждавших на берегу, терпеливо стоя на коленях, — лишь самые именитые господа вели тихие разговоры. За ивами построили кухню, там же ждали скороходы, готовые по первому зову отправиться во дворец, чтобы доставить все, что потребует Император.

Над озером кружили ласточки и зимородки, выделывая замысловатые пируэты. Утки скользили по водной глади. Яку Тадамото наблюдал, как три ласточки гнали по воде белые пушистые перья, по очереди подхватывая и роняя их. Это могла быть борьба за овладение материалом для строительства гнезда, но выглядело как игра, поражающая акробатическими трюками участников.

Тадамото плыл по спокойным водам Озера Осеннего Журавля в одной из украшенных лодок, предназначенных для чиновников островного дворца. Молодой полковник часто нарушал уединение Императора, принося ему рапорты и донесения, не все из которых содержали хорошие новости.