Зарубежная фантастика (изд-во Мир) - Звезды зовут (Сборник рассказов)

      Вот только корабль этот молчал. Я пересел на другое кресло и начал сверкать на него морзянкой из палубного лазера. Он находился за нами, на расстоянии около девятисот километров, — значит, невероятно близко, — и я уже, по правде говоря, видел себя в Космическом трибунале (конечно, не за "доведение до катастрофы", а просто за нарушение восьмого параграфа Кодекса космолоции, именуемого ОС — опасное сближение). Думаю, что и слепой увидал бы мои световые сигналы. Корабль этот вообще так упорно торчал у меня в радаре и все не оставлял в покое «Жемчужину», а, наоборот, даже понемногу к ней приближался, лишь потому, что мы с ним имели сходящиеся курсы. Это были почти параллельные трассы; он передвигался уже по краю квадранта, потому что шел быстрее. На глаз я оценил его скорость как гиперболическую; действительно, два замера с десятисекундным интервалом показали, что он делает девяносто километров в секунду. А мы делали от силы сорок пять!
      Корабль не отвечал и приближался; он выглядел уже внушительно, даже слишком внушительно. Светящаяся зеленая линза, видимая сбоку, острое веретенце… Я глянул на радарный дальномер: уж очень что-то вырос этот корабль. Оказалось — четыреста километров. Я захлопал глазами: с такого расстояния любой корабль выглядит как запятая. "Эх, чтоб ей, этой "Жемчужине ночи"! — подумал я. — Все здесь не как положено". Я перевел изображение на маленький вспомогательный радар с направленной антенной. Корабль выглядел все так же. Я обалдел. "Может, это, — вдруг подумал я, — тоже такой "поезд Ле Манса", как наш? Штук этак сорок ракетных остовов, один за другим, отсюда и размеры… Но почему он так похож на веретено?"
      Радароскопы работали, автоматический дальномер отстукивал да отстукивал: триста километров… двести шестьдесят… двести…
      Я начал еще раз пересчитывать курсы на приборе Гаррельсбергера, потому что это уже попахивало опасным сближением. Известно, что с тех пор, как на море начали применять радар, все почувствовали себя в безопасности, — а суда продолжают тонуть. И опять получилось, что он пройдет у меня под носом, на расстоянии этак тридцати — сорока километров. Я проверил оба передатчика — автомат, работающий на радиочастотах, и лазерный. Оба они были исправны, но чужой корабль молчал.
      До тех пор меня все еще терзали угрызения совести: ведь некоторое время мы летели вслепую — пока инженер рассказывал мне о своем шурине и желал спокойной ночи, а я поглощал говядину, — потому что некому было работать и я все делал сам, но теперь у меня будто пелена с глаз спала. Охваченный праведным гневом, я уже видел истинного виновника опасности в этом глухом, молчаливом корабле, который пер себе на гиперболической скорости через сектор и не изволил даже отвечать на прямые настойчивые обращения!
      Я включил фонию и начал его вызывать. Я требовал то того, то другого: чтобы он зажег позиционные огни и пустил сигнальные ракеты, чтобы сообщил свое название, место назначения, фамилию арматора — все, конечно, в условных сокращениях; а он летел себе, спокойно, тихо, ни на йоту не меняя ни скорости, ни курса, и был уже всего в восьмидесяти километрах от меня.
      Пока он держался по бакборту, но все заметнее обгонял меня — ведь он шел вдвое быстрее; и я знал, что, поскольку при подсчетах на калькуляторе не принималась во внимание угловая поправка, мы при расхождении окажемся на пару километров ближе, чем вычислено. Менее чем в тридцати километрах наверняка, а чего доброго и в двадцати. Мне следовало тормозить, потому что нельзя допускать такого сближения, но я не мог. За мной ведь тянулось сто с чем-то тысяч тонн ракетных трупов; сначала мне пришлось бы отцепить всю эту рухлядь, сам я с этим не справился бы, а экипаж занимался свинкой, — о торможении, значит, нечего было и думать. Тут могла бы пригодиться скорее философия, чем космолоция: стоицизм, фатализм, а если калькулятор уж совсем заврался, то, пожалуй, даже начатки эсхатологии.
      На расстоянии двадцати двух километров тот корабль уже явно начал обгонять «Жемчужину». Я знал, что теперь дистанция будет возрастать, так что все было вроде в порядке; до тех пор я смотрел только на дальномер, потому что его показания были самыми важными, — и лишь теперь снова глянул на радароскоп.
      Это был не корабль, а летающий остров, вообще неизвестно что. На расстоянии двадцати километров он был величиной больше чем с мою ладонь; идеально правильное веретено превратилось в диск — нет, в кольцо!
      Ясное дело, вы уже давно подумали, что это был корабль «пришельцев» — ну, поскольку он был длиной в десять миль… Легко сказать, — но кто же верит в корабли «пришельцев»? Первым моим побуждением было догнать его. Нет, правда! Я ухватился за рычаг главной тяги, но не шевельнул его. У меня за кормой было кладбище на буксире, ничего бы из этого не вышло. Я вскочил с кресла и через узкую шахту пробрался в маленькую астрономическую каюту, вмонтированную в броню, как раз над рулевой рубкой. Там, прямо под рукой, было все, что мне нужно, — бинокль и ракеты. Я пустил три, одну за другой, примерно по курсу этого корабля и, как только вспыхнула первая, начал его искать. Он был большой/как остров, но я его не сразу разглядел — ракета попала в поле зрения, и блеск ее ослепил меня, — пришлось выждать, пока я смогу видеть. Вторая ракета вспыхнула далеко в стороне, и это мне ничего не дало; третья зажглась высоко над кораблем. В ее неподвижном, очень белом свете я его наконец увидел.
      Смотрел я на него не больше пяти-шести секунд, — ракета вдруг, как это иной раз случается, вспыхнула ярче и погасла. Но в эти мгновения я разглядел сквозь ночной, восьмидесятикратный бинокуляр очень слабо, призрачно, но все же отчетливо освещенное с высоты темное металлическое тело: я видел его будто с расстояния нескольких сот метров.
      Корабль еле помещался в поле зрения; в самом его центре мерцало несколько звезд, словно там он был прозрачным — как пустой туннель из темной стали, летящий в пространстве. Но в последней яркой вспышке ракеты я успел заметить: это нечто вроде сплюснутого цилиндра, свернутого, как автомобильная шина; я мог смотреть сквозь его пустой центр, хоть он и не находился на оси зрения; этот колосс был повернут углом к линии моего зрения — словно стакан, который слегка наклонили, чтобы медленно выливать из него жидкость.
      Ясное дело, я вовсе не раздумывал над тем, что увидел, а продолжал пускать ракеты; две не зажглись третья почти сразу погасла, при свете четвертой и пятой я его увидел — в последний раз. Ведь теперь он пересек трассу «Жемчужины» и удалялся все быстрее; он находился уже в ста, в двухстах, в трехстах километрах от меня, и визуальное наблюдение стало невозможным.
      Я немедленно вернулся в рулевую рубку, чтобы как следует установить элементы его орбиты; я собирался, сделав это, поднять на всех диапазонах такую тревогу, какой еще не знала космолоция; я уже представлял себе, как по начертанному мною маршруту ринутся стаи ракет, чтобы догнать этого гостя из бездны.
      Собственно, я был уверен, что он входил в состав гиперболического роя. Глаз в известных обстоятельствах уподобляется фотоаппарату, и образ, хоть на долю секунды представший в ярком свете, потом можно некоторое время не только вспоминать, но и весьма детально анализировать, будто вы все еще видите его. А я увидел в той предсмертной вспышке ракеты поверхность гиганта: она была не гладкая, а изрытая, почти как лунная почва, свет растекался по неровностям, буграм, кратерообразным впадинам; корабль, должно быть, летел вот так уже миллионы лет, входил, темный и мертвый, в пылевые туманности; выходил из них спустя столетия, а метеоритная пыль в десятках тысяч столкновений грызла его, пожирала пустотной эрозией.
      Не могу объяснить, откуда взялась у меня эта уверенность, но я знал, что на этом корабле нет ни одной живой души, что катастрофа с ним произошла миллионы лет назад и, может, не существует уже и цивилизация, выславшая его!
      Думая обо всем этом, я в то же время на всякий случай, для предельной точности, в четвертый, пятый, шестой раз рассчитывал элементы его орбиты, и результат за результатом, нажимая на клавишу, посылал в записывающее устройство, потому что мне дорога была каждая секунда: корабль уже выглядел на экране как зеленая фосфорическая запятая, сверкал как неподвижный светлячок в крайнем секторе правого экрана — за две, за три тысячи, за шесть тысяч километров от меня.
      Когда я окончил расчеты, он уже исчез. Но мне-то что! Он был мертв, не мог маневрировать, а значит, не мог никуда удрать, не мог спрятаться; правда, он летел, на гиперболической скорости, но его легко мог догнать любой корабль с мощным реактором, а элементы его движения я рассчитал с такой точностью…
      Я открыл кассету записывающего устройства, чтобы вынуть ленту и пойти с ней на радиостанцию — и застыл, внезапно обалдевший, уничтоженный…
      Металлический барабан был пуст; лента давно уже, может несколько дней назад, кончилась, новой никто не вложил, и я посылал результаты вычислений в пустоту; они все до одного пропали; не было ни корабля, ни его следа — ничего…
      Я ринулся к экранам, потом, право же, хотел отцепить этот мой проклятый балласт, выбросить лемансовские сокровища и пуститься — куда? Сам толком не знал. Наверное, в направлении… ну, примерно, на созвездие Водолея, — но что ж это за цель! А может, все-таки? Если я сообщу по радио сектор — в приближении, — а также скорость…
      Это следовало сделать. Это было моей обязанностью, самой важной из всех, если вообще у меня имелись еще какие-нибудь обязанности.
      Я поднялся лифтом в центральную часть корабля, на радиостанцию, и уже установил было очередность действий: надо вызвать Луну Главную и потребовать право первенства для последующих моих сообщений, поскольку речь идет об информации величайшей важности, — эти сообщения, по-видимому, будет принимать не автомат, а дежурный координатор Луны, затем я дам отчет об обнаружении чужого корабля, который пересек мой курс на гиперболической скорости и, вероятно, входил в состав метеоритного роя. Немедленно потребуют расчет элементов его движения. Мне придется ответить, что расчеты я произвел, но у меня их нет, потому что барабан записывающего устройства вследствие недосмотра был пуст. Тогда потребуют, чтобы я сообщил имя пилота, который первым заметил этот корабль. Но я и этого не смогу сообщить, потому что вахту нес инженер-дорожник, а не космонавт; затем — если все это еще не покажется слишком подозрительным — меня спросят, почему я не поручил радисту систематически передавать данные по ходу расчетов; а я должен буду объяснить, что радист не работал, потому что был пьян. Если со мной после этого вообще захотят еще разговаривать через триста шестьдесят восемь миллионов километров, которые нас разделяют, то поинтересуются, почему кто-либо из пилотов не заменил радиста; тогда я отвечу, что весь экипаж болен свинкой. Если мой собеседник до этого еще будет иметь какие-то сомнения, тут уж он уверится, что человек, который среди ночи морочит ему голову насчет корабля «пришельцев», либо не в своем уме, либо пьян. Он спросит, зафиксировал ли я как-нибудь изображение этого корабля — фотографируя его в свете ракет либо записывая показания радара на ферроленте — или по крайней мере регистрировал ли я все запросы, с которыми обращался к нему по радио. Но у меня не было ничего, совсем ничего, я слишком спешил, я не думал, что снимки понадобятся, — поскольку вскоре земные корабли ринутся к необычайной цели — и не включил записывающих устройств.
      Тогда координатор сделает то, что я и сам сделал бы на его месте, — велит мне отключиться и запросит все корабли в моем секторе, не заметили ли они чего-то необычного. Так вот, ни один корабль не мог увидеть гостя из Галактики, я был в этом уверен. Я с ним встретился лишь потому, что летел в плоскости эклиптики, хоть это строжайшим образом воспрещается, так как здесь всегда кружится метеоритная пыль, осколки перемолотых временем метеоров или кометных хвостов. Я нарушил это запрещение, потому что иначе мне не хватило бы горючего для маневров, долженствующих обогатить Ле Манса сотней с лишним тысяч тонн ракетного лома. Значит, мне следовало бы сразу предупредить координатора Луны, что встреча произошла в запрещенной зоне, а это повлекло бы за собой неприятный разговор в дисциплинарной комиссии Космического трибунала.
      Наверное, обнаружение этого корабля значило куда больше, чем любой разговор в комиссии да хотя бы и наказание, — однако при условии, что корабль действительно догонят. Но вот это-то и казалось мне совсем безнадежным делом. А именно — я должен был потребовать, чтобы в плоскость эклиптики, в угрожаемую зону, к тому же еще посещенную гиперболическим роем, бросили на розыски целую флотилию кораблей. Координатор Луны не имел права этого сделать, даже если б захотел; если б он стену лбом прошибал, до утра вызывал бы Коснав, Международную комиссию по делам исследования космоса и черт знает кого там еще, начались бы заседания и совещания, и если б они проходили в молниеносном темпе, то через какие-нибудь три недели уже было бы вынесено решение. Но (это я рассчитал еще в лифте, у меня в ту ночь мысль работала действительно с необычайной быстротой) чужой корабль окажется к тому времени в ста девяноста миллионах километров от места нашей встречи, а значит, за Солнцем, мимо которого пройдет достаточно близко, чтобы оно изменило его траекторию, — и пространство, в котором придется его искать, будет размером более десяти миллиардов кубических километров. А то и двадцати.
      Так все это выглядело, когда я добрался до радиостанции. Я уселся там и попробовал еще оценить по достоинству — каковы шансы увидеть этот корабль при помощи большого радиотелескопа Луны, самой мощной радиоастрономической установки во всей системе. Но Земля с Луной находились как раз на противоположной стороне орбиты по отношению ко мне, а значит, и, к этому кораблю. Радиотелескоп Луны был очень мощный, но все же не настолько, чтобы на расстоянии четырехсот миллионов километров разглядеть тело размером в несколько километров.
      На этом вся история и кончилась. Я порвал листки с расчетами, встал и тихонько двинулся в свою каюту с чувством, что совершил преступление. К нам прибыл гость из космоса — визит, который случается раз в миллионы, да нет, в сотни миллионов лет. И из-за инженера с его шурином, из-за моей небрежности — он ускользнул у нас из-под носа, чтобы растаять, как призрак, в беспредельном пространстве.
      С этой ночи я жил в каком-то странном напряжении целых двенадцать недель, — за это время мертвый корабль должен был войти в зону больших планет и навсегда исчезнуть для нас. Я просиживал на радиостанции все мало-мальски свободное время, питая постепенно слабеющую надежду, что кто-нибудь его заметит — кто-нибудь более сообразительный или попросту более счастливый, чем я; но ничего такого не произошло.
      Разумеется, я никому об этом не говорил. Человечеству не часто подвертываются такие случаи. Я чувствую себя виновным не только перед человечеством, но и перед той, другой цивилизацией, и мне не суждена даже слава Герострата, потому что теперь, через столько лет, никто уж мне, к счастью, не поверит. Да я и сам-то иной раз сомневаюсь: может, ничего и не было, — кроме холодной, неудобоваримой говядины,

Синити Хоси
Полное Взаимопонимание

      Сверкающая серебряная ракета неслась вперед и вперед в безбрежных просторах космоса. Отряд отважных косморазведчиков, находившийся на ее борту, жил своей обычной жизнью. Командир отряда сказал одному из членов экипажа:
      — Взгляните, пожалуйста, на приборы. Сколько в общей сложности мы пролетели?
      — Слушаюсь!.. — Он посмотрел на приборы. — Примерно две тысячи световых лет прошло с тех пор, как мы покинули Землю. Далековато забрались! А ведь почему? Благодаря невиданному развитию науки и техники, давшему возможность неслыханно повысить мощность ракетных двигателей.
      Разведотряд уже изъездил вдоль и поперек нашу солнечную систему, посетил немало планет других солнечных систем и успел обогатить науку множеством ценных сведений.
      — Это уж точно, — кивнул командир, — но вот что огорчает: встречались ведь планеты, населенные разумными существами, но ни разу не пришлось столкнуться с цивилизацией, представители которой вызывали бы настоящую симпатию. И заметьте, я не шовинист…
      — Да при чем тут шовинизм! — живо отозвался его собеседник и от волнения чуть было не нажал на одну из кнопок пульта управления. Командир вовремя схватил его за руку, иначе ракета отклонилась бы от заданного курса. — При чем тут шовинизм?! Но согласитесь, если встречаешь аборигенов, которые хоть и вполне разумные существа, но все еще живут в пещерах, едят недоваренный, а то и вовсе сырой рис и моются только под дождем, общение с ними становится просто бессмысленным… Или другая крайность. Совершаешь посадку на незнакомой планете, не успеваешь сказать «здравствуйте», как ктонибудь из местных жителей, нередко детеныш школьного возраста — дети везде одинаково любопытны, — выкладывает тебе всю твою биографию со дня рождения, сопровождая ее комментариями по поводу твоих самых интимных привычек… Оказывается, цивилизация у них на таком уровне, который нам и не снился. Они запросто читают наши мысли, выколупывая их из ячеек памяти, как мед из сот. Какой уж тут контакт! Они, может, и неплохо к нам относятся, но все равно противно чувствовать себя недоразвитым существом… Да, не так-то просто найти космиян, с которыми можно было бы достигнуть полного взаимопонимания.
      Тут из радарного отсека доложили:
      — Впереди по курсу планета.
      — Какая она?
      — Исходя из полученных данных, можно предположить, что на ней есть все условия для возникновения и развития жизни.
      — Отлично! Внимание! Идем на посадку! Приготовились!.. Прекратите курить! Кто это там попыхивает трубочкой?!. Хорошо бы на планете оказались жители, да к тому же еще и приятные…
      Пока ракета снижалась, экипаж успел рассмотреть внизу прекрасный город. Космический корабль сел неподалеку от города.
      Члены экипажа все как один прильнули к иллюминаторам. Начался первый этап знакомства с вновь открытой планетой — визуальное изучение. Планета была зеленой и прекрасной. Из города к ракете бежала огромная толпа аборигенов. Они были точь-в-точь как люди! Их порывистые жесты говорили о сильном душевном потрясении. Их лица отражали целую гамму настроений: удивление сменялось тревогой, тревога — любопытством, любопытство снова — удивлением… Но чем ближе они подходили к ракете, тем отчетливее обозначалось выражение радушия, превратившегося наконец в неудержимую радость.
      Очевидно, радость и радушие были искренними, а не напускными. На борту ракеты был прибор, регистрировавший смену чувств и настроений. Он являлся единственным средством общения с населением неведомых планет и уже сослужил экипажу добрую службу. Взглянешь на шкалу, удостоверишься в дружелюбии — и тогда изучай новый язык и общайся по-настоящему. Сейчас стрелка прибора поползла по шкале, задерживаясь по очереди на «удивлении», «тревоге» и «любопытстве». Наконец она дрогнула и замерла на рубрике "радушное гостеприимство". Такого еще никогда не бывало. Обычно она замирала на «враждебности» и "презрении".
      — Редчайшее явление! Такая откровенная радость… Вот уж не ожидал!
      — Вот только интересно, почему они так радуются.
      — Ну, мало ли почему… Может, просто хорошо воспитанные люди. Видят — прибыли гости, вот и выказывают радость. Думаю, цр произойдет ничего страшного, если мы выйдем наружу, — сказал командир.
      Каковы бы ни были причины этой неожиданной радости, в ее искренности не приходилось сомневаться. Лица аборигенов и стрелки приборов единогласно утверждали одно и то же. Но все же экипаж ракеггы, сходя на неведомую землю, решил застраховать себя от всяких случайностей — люди захватили оружие, самое элементарное, правда, но все-таки оружие. Однако в этом не было никакой необходимости: у местных не только револьверов или кинжалов, даже самых обыкновенных перочинных ножей при себе не оказалось.
      Планетяне сердечно приветствовали землян и повели их в свой город. Он был великолепен. Здания, легкие, воздушные — воплощенная гармония — мерцали, словно радуга. Они были построены из разноцветного стекла, отделанного драгоценными камнями.
      Если бы среди членов экипажа ракеты находился поэт, он наверняка тут же сложил бы гимн радуге. Радужный город, радужное настроение, радужные улыбки. Люди упивались радугой. Казалось, бесчисленные радуги возводят многоцветные мосты над головами пришельцев и местных жителей и соединяют их в единое целое.
      — Прекрасная планета, прекрасный город, прекрасные жители, прекрасный прием, прекрасное угощение!.. Надо приложить все силы, чтобы наша дружба окрепла и стала путеводной звездой в дальнейшем развитии Земли и этой планеты. О, мы будем летать друг к другу в гости и помогать друг другу во всем. Надо выяснить, в чем они нуждаются.
      — Да, да, но прежде всего необходимо изучить их язык, чтобы сказать слово благодарности!
      Дело быстро пошло на лад. Земляне выучили самые элементарные слова и уже могли кое-как объясниться.
      — Спасибо! — Это было первое, что сказали земляне. Аборигены ответили им тем же.
      — Спасибо! — сказали аборигены.
      — Да нет же, это вам большое спасибо! Мы благодарим вас от всей души. Мы даже и мечтать не могли, что нашему скромному отряду, о котором вы и знать не знали и ведать не ведали, будет оказано такое искреннее, такое сердечное гостеприимство! — выступил командир от имени бсего экипажа.
      На это один из аборигенов, очевидно занимавший видное общественное положение, ответил:
      — Нет, это мы должны благодарить вас, дорогие друзья! Ведь вы нам, совершенно незнакомым существам, преподнесли такой ценный, такой невероятно щедрый дар! Ни о чем подобном мы и во сне мечтать не смели…
      Земляне недоуменно переглянулись. Командир сказал:
      — Простите, но мы прилетели без всякого подарка. Зато в следующий раз привезем все, что пожелаете.
      — Да нет, больше нам ничего и не надо. Подарок просто отличный. Вот мы и стараемся в знак благодарности принять вас от всей души. Если что сделали не так, простите, уж как умеем…
      Земляне терялись в догадках.
      — Объясните, пожалуйста, что вы имеете в виду, — сказали они, — а то мы никак не поймем.
      — Разве вы не заметили? На нашей планете полно деревьев, редчайших цветов, драгоценных камней, а вот металлов никаких нет. Металл для нас жуткий дефицит. Старую медную пуговицу мы расцениваем как бриллиант такого же размера. А уж за кусочек стали готовы отдать целое ведро изумрудов. Мы ежечасно молили небо, чтобы оно послало нам хоть крупицу металла. А сегодня только начали молиться — и тут являетесь вы…
      Сердца землян екнули. Не говоря ни слова, они бросились вон из города, но было уже поздно. От ракеты, преодолевшей расстояние в две тысячи световых лет, не осталось и следа. На том месте, где она еще совсем недавно стояла, сидел аборигенский детеныш лет пяти и с важным видом мастерил перочинный ножичек из обломка алюминиевой переборки, некогда отделявшей кухонный отсек…

Фудзио Сихара
Планета иллюзий

      Хино разглядывал лежащую перед ним фотографию, и чем больше он ее разглядывал, тем большее недоумение отражалось на его лице.
      — Ну, что я могу сказать?.. Обычная фотография, плоское изображение. Самая заурядная из всех, какие мне приходилось видеть… И этот кусочек картона имеет какое-то отношение к предстоящему изысканию?
      — Самое прямое! Ведь это единственное, чем мы располагаем для начала расследования, иными словами, единственная улика, — сказал начальник изыскательного отдела, и его глаза, и без того узкие, сузились еще больше.
      — Но это же ничтожно мало! Посудите сами — расплывчатые контуры ничем не примечательной планеты да кусочек космического корабля… Как ни разглядывай фотографию, ничего больше не увидишь. Наверно, только Шерлок Холмс с его удивительными аналитическими способностями мог бы приступить к работе в данной ситуации…
      Шеф ухмыльнулся.
      — Вот именно — Шерлок Холмс! Вы совершенно правы, Хино.
      Хино удивленно поднял брови.
      — Простите, не понимаю.
      — Настоящее исследование ставит перед собой не совсем обычную цель. Речь идет о раскрытии преступления…
      — Вот это да! — голос Хино зазвенел от возбуждения, он не мог спокойно усидеть на стуле. — Значит, эти твердолобые парни из Космической уголовной полиции наконец что-то поняли? Признали наши способности и обратились к нам за, помощью, так?
      — Не увлекайтесь, Хино, — шеф усмехнулся. — Не забывайте, что вы работаете в Концерне по освоению новых планет. Концерн открывает планету и разрабатывает проект ее освоения. Наша основная задача — продать проект. У нас слишком много дел и слишком мало времени, чтобы выделять наших сотрудников в помощь Космической уголовной полиции.
      Хино, получив от шефа легкий щелчок по носу, замолчал. И тут же заговорил Сиода, держа наготове раскрытую записную книжку. Говорил он, как всегда, неторопливо и обстоятельно.
      — Если я вас правильно понял, уважаемый шеф, преступлением этим должен заняться наш концерн. Так? Нечто вроде недоразумения или ссоры между нашими сотрудниками и обитателями планеты…
      — Правильно, — лицо шефа посуровело. — Но все это не так просто. У нас нет никаких улик. Вернее, ни одной улики. А дело еще осложняется тем, что в нем замешаны аборигены двух планет. Общение с ними сопряжено с известными трудностями, и вы это отлично знаете. Короче говоря, дело очень тонкое и щекотливое. Но я всецело полагаюсь на вас. Уверен, что вы разгадаете этот ребус.
      Хино и Сиода кивнули. Ничего другого им и не оставалось. Для них, молодых сотрудников могущественного концерна, приказ шефа, даже выраженный в такой лестной форме, был равносилен приказу главнокомандующего по армии. Солдатам положено повиноваться.
      — Вам, разумеется, известно, — продолжал шеф, — что в настоящее время наш концерн ведет работу по освоению шаровидного звездного скопления КСИ-21 в районе созвездия Персея. С нашей базы у Кассиопеи в соответствии с планом освоения скопления отправляются грузовые корабли. Грузы, представляющие особую ценность, перевозятся специальными рейсами. Для таких рейсов мы используем мощные корабли новейшей конструкции. А что касается регулярных перевозок, тут мы не можем позволить себе подобной роскоши. Но до сих пор старенькие беспилотные грузовички отлично справлялись — ни один из них не пострадал… А недавно… Недавно произошло следующее. Грузовик, который вез комплект точных измерительных приборов, прибыл на КСИ-21… пустым. Груз исчез бесследно. Было проведено тщательное расследование и на Кассиопее и на месте доставки, но ничего обнаружить не удалось. Кто похитил груз, почему, где, когда — абсолютно неясно… Так что, ребята, вы уж не подкачайте! Весь наш концерн смотрит на вас.
      — Какие могут быть разговоры, шеф?! Ясно, не подкачаем! — простодушный, непосредственный Хино горел желанием взяться за дело сейчас же. Руки у него так и чесались, он даже начал засучивать рукава. — Только объясните нам происхождение этой фотографии. Кажется, вы назвали ее единственной уликой?..
      — Да, — сказал Сиода. — Хотелось бы знать, почему этой фотографии придается такое важное значение. И еще — при каких обстоятельствах исчез груз.
      — Правильно, надо все обсудить, — отозвался шеф и, положив локти на стол, устроился поудобнее. В его узких глазах скрывалась едва уловимая насмешка, он был похож на учителя, беседующего с чрезмерно любознательными учениками. — Валяйте, ребята, задавайте вопросы. Только по очереди.
      Начал Хино.
      — Вопрос первый. Скажите, перед стартом, на Кассиопее, пострадавший грузовик прошел техническую проверку?
      — Разумеется. Правда, техпроверка этих старичков теперь проводится по упрощенной схеме, но никаких отступлений от правил не было. Корабль был в полном порядке, как показали данные техосмотра.
      — Вопрос второй. Взаимосвязь груза и субпространства. Можно ли допустить, что груз переместился в другое измерение, когда корабль вошел в субпространство? Если да, то надо провести розыски в соседствующих с нашим измерениях.
      — Теоретически такая возможность не исключается. Мы уже думали о выпадении груза в другое измерение, когда корабль проходил субпространство. Но в этом случае на корпусе корабля остались бы какие-нибудь следы, а корпус совершенно цел — не то что трещины или вмятины, даже царапинки нет. Подобные явления обычно объясняются неполадками с вариатором измерения. Но, если бы вариатор вышел из строя хотя бы на самое короткое время, приборы это зафиксировали бы и, как я уже говорил, на корпусе остались бы какие-нибудь следы. Так что практически трудно предположить, что груз «вытек» в другое измерение.
      — Вы правы, шеф. — Хино задумчиво поскреб затылок и задал еще один вопрос: — А как обстоит дело со временем? Установлено, какой отрезок времени понадобился грузовику, чтобы достичь космопорта на КСИ-21, после того как он вышел из субпространства и материализировался в нашем измерении?
      — Это тоже установлено, — шеф посмотрел на раскрасневшегося от возбуждения Хино. — На КСИ-21 совершенно новые условия, и нам приходится вести постоянное наблюдение за пространством-временем. В пространстве-времени, лежавшем между моментом материализации грузовика и ксианским космопортом, не было обнаружено ничего подозрительного. Ничего, что могло иметь какое-то отошение к исчезновению груза.
      — Гм… — Хино снова поскреб затылок, затем с таким видом, словно ему абсолютно все было ясно, изрек: — Значит, груз исчез до того, как корабль вошел в субпространство… Иными словами, вскоре после старта с Кассиопейской базы. Отлично, область поисков сужается! Фу, даже полегчало!
      Шеф кивнул, но посмотрел на Хино как-то странно. Очевидно, он хотел сказать: не очень спеши, парень, основную загадку еще предстоит разгадать…
      Дождавшись своей очереди, заговорил Сиода. Говорил он медленно, заботливо отделяя слова друг от друга.