Невидимый партнер

Наверное, они уже давно находятся в плену, так что заключение им, по меньшей мере, осточертело. Настолько, что они отчаялись ждать помощь со стороны и решили попытаться бежать. Имея план побега или находясь в процессе его подготовки, они не желают подвергать свой замысел опасности, откровенничая с чужаком сомнительного происхождения, Перед Лаймингом вставала нелегкая задача. Ему придется придумать способ рассеять их подозрения, завоевать доверие и добиться, чтобы его приняли в компанию. Над этим стоит как следует поломать голову.

Свой план по зарабатыванию доверия Лайминг начал осуществлять уже на следующий день. Когда в конце прогулки один из стражей профессионально замахнулся увесистой задней лапой и наградил его дежурным пинком, Лайминг проворно обернулся и от души заехал ему в физиономию кулаком. Тут же на помощь подскочили четверо охранников и задали провинившемуся хорошую трепку. Перед тем как потерять сознание, Лайминг успел подумать, что добился своего: охранники поработали на совесть, и никто из наблюдавших эту сцену ригелиан не мог принять ее за инсценировку.

Он получил то, чего, в сущности, и добивался. Когда бесчувственное тело поволокли со двора, на разбитом в кровь лице Лайминга застыло выражение удовлетворения.

Глава 7

Воспитательную работу охранники провели более чем качественно: Лайминг смог снова показаться во дворе только спустя три дня. Попытка заслужить доверие ригелиан обошлась ему дорого: до сих пор его тело ныло от побоев, а лицо выглядело страшной кровавой маской, Выйдя во двор, он побродил в толпе по-прежнему безучастных пленников. Затем Лайминг выбрал уютное местечко и устроился на солнышке.

Через некоторое время один из пленных невзначай прилег на землю всего в нескольких метрах от него и, не спуская глаз со стоящих поодаль охранников, тихо, почти шепотом, спросил;

— Ты откуда?

— С Земли, — так же тихо ответил Лайминг.

— А сюда как попал?

Лайминг вкратце поведал ему свою историю.

— Как там сейчас дела на фронте? — жадно поинтересовался собеседник.

— Мы по всем направлениям одерживаем победы, правда не так быстро, как хотелось бы. До окончательной победы еще далеко.

— Как ты думаешь, война еще долго протянется?

— Не знаю. Трудно сказать, — Лайминг с любопытством разглядывал собеседника. — А ваша компания как здесь очутилась?

— Мы штатские колонисты, а не военные. Мы прилетели на четыре новые планеты, принадлежащие нам по праву первооткрывателей. Передовые отряды из одних мужчин, около двенадцати тысяч человек… — Ригелианин помолчал, внимательно отмечая примечая, куда переместились тюремщики. — Сообщество атаковало эти планеты. Мы не ожидали нападения. Мы даже не знали, что идет война. Что могут сделать колонисты, к тому же без оружия, против регулярных войск? Все закончилось очень быстро. Это случилось два года назад.

— И они захапали ваши четыре планеты? — Лайминг понимающе кивнул.

— Конечно. Еще и поиздевались над нами вволю.

Циничный и безжалостный захват пригодных для жизни планет — вот причина этой войны, которая теперь распространилась на большой участок галактики. Когда на одной из планет колонисты оказали героическое сопротивление и все до одного погибли, чаша терпения переполнилась. Возмущенные этой бойней, союзники нанесли ответный удар и теперь успешно теснили противника.

— Ты сказал — двенадцать тысяч. Но здесь вас всего ничего. Где же остальные?

— Распределены по тюрьмам, вроде этой. Ты выбрал прекрасную планету для посадки. Она — главная тюрьма Сообщества. Эта планета расположена вдали от зоны боевых действий, и вряд ли ее могут скоро обнаружить, даже в случае их поражения. Местные жители непригодны для войны, зато из них получились прекрасные тюремщики. Сейчас по всей планете спешно строят огромные тюрьмы. Если война затянется, эта космическая каталажка будет набита под завязку.

— Ты хочешь сказать, что ваша компания загорает здесь уже два года? — удивился Лайминг.

— Да, а кажется, что все десять лет, — печально подтвердил ригелианин.

— И за два года вы ничего не предприняли, чтобы сбежать отсюда?

— Трудно смириться с пленом, — согласился ригелианин. — Были попытки неповиновения, отказ от работы, так — сущая ерунда, но и этого было достаточно, чтобы расстреляли сорок человек.

— Сочувствую, — искренне сказал Лайминг.

— Не переживай. Я прекрасно понимаю, каково тебе сейчас. Первые недели плена — самые тяжелые. Одна мысль, что тебя посадили на веки вечные, может свести с ума, если не смотреть на ситуацию философски. — Он огляделся и заметил здоровенного охранника, несущего караул у дальней стены. Незаметно кивнув в его сторону, ригелианин сказал:

— Пару дней назад этот чешуйчатый боров хвастал, что на планете уже двести тысяч заключенных, и добавил, что через год их будет два миллиона. Надеюсь, что он до этого не доживет.

— Я отсюда свалю, — убежденно Лайминг.

— Как? — поинтересовался ригелианин, впрочем без особого интереса.

— Пока не знаю, но обязательно свалю. Не гнить же здесь заживо.

Лайминг с надеждой ожидал какой-то реакции от собеседника. Тот мог бы, например, сказать, что и другие чувствуют так же, или бросить ничего не значащую фразу о возможности грядущих перемен. Но тот никак не отреагировал на реплику землянина, только, уже поднимаясь, пробормотал:

— Ну что ж, желаю удачи. Тебе понадобится много везения, — и как ни в чем ни бывало засеменил прочь.

Прозвучал свисток, заорали охранники:

— Меро, фаплапы! Амаш!

На этом первая попытка Лайминга найти сообщников закончилась.

Но он не оставлял надежды, будучи твердо убежден, что не могут разумные существа, сидя два года в плену, не вынашивать замыслы побега. Следующие четыре недели Лайминг продолжал беседовать не только с тем же ригелианином, но и с двумя десятками других. Ему удалось получить от них кое-какие отрывочные сведения общего порядка, но стоило ему поднять вопрос об освобождении, как все они становились странно уклончивы. Они были дружелюбны, даже сердечны, но неизменно держали рот на замке.

Однажды, в разговоре с одним из них, Лайминг спросил напрямую:

— Почему вы всегда говорите со мной украдкой и шепотом? Ведь охранникам, похоже, по барабану, когда вы общаетесь между собой.

— Потому, что с тобой еще не проводили перекрестного допроса. А он непременно состоится. Если они заметят, что мы слишком много с тобой разговариваем, то постараются вытянуть из тебя все, что мы сказали, и будут особенно интересоваться, не хочет ли кто из нас устроить побег.

Лайминг услышал милое сердцу слово и сразу же ухватился за него:

— Естественно! Побег — то единственное, ради чего стоит жить в тюрьме. Кстати, если кто-то хочет рискнуть, я, быть может, смогу помочь. Я опытный пилот, а это что-то да значит!

Однако собеседник охладил его пыл:

— Ничего не выйдет.

— Но почему? — искренне удивился Лайминг.

— Мы в этой каталажке уже давно и усвоили многое из того, чему тебе еще только предстоит научиться.

— Например?

— Слишком дорогую цену мы заплатили за то, чтобы узнать простую истину: попытка побега проваливается, когда о ней знают слишком многие. Среди большого количества людей может затесаться подсадная утка или найдется самовлюбленный болван, который все испортит, начав в неподходящий момент.

— Но я-то не подсадная утка и не болван! Неужели я похож на кретина, добровольно отрезающего себе путь к свободе?

— Все верно, — согласился ригелианин. — Только неволя диктует свои, особые условия. Вот одно твердое правило, которое мы здесь соблюдаем: план побега — исключительная собственность тех, кто его задумал, и только они могут осуществить попытку, используя свой метод. Больше никому об этом не сообщают. И никто ничего не знает, пока не начнется заваруха. Секретность — это тот защитный экран, который потенциальные беглецы должны поддерживать изо всех сил.

И они ни за что не позволят ни единой душе заглянуть в него, даже землянину, даже опытному пилоту.

— Выходит, здесь каждый сам по себе?

— Именно так. Как бы ни сложилось, в любом случае ты сам по себе. Все мы живем вместе и спим в общих бараках, по пятьдесят человек в каждом. А ты сидишь один в своей камере. Ты ничем не сможешь нам помочь.

— Как хотите, тогда мне тоже нет до вас дела, а уж о себе я сумею позаботиться! — в сердцах бросил Лайминг.

И на этот раз ушел первым.

Его заключение длилось уже тринадцать недель, и все это время его упорно продолжали учить местному языку. Лайминг уже привык к распорядку дня и монотонной зубрежке, когда учитель преподнес ему неожиданный сюрприз, можно сказать, сразил наповал. Заканчивая очередной урок, отличавшийся от других разве что особо разыгравшейся тупостью Лайминга, учитель нахмурился и слегка подался вперед.

— Наверное, вам нравится прикидываться идиотом. Но за кого вы меня принимаете, за настоящего дурака? Ошибаетесь! Не вам пытаться меня обмануть! Я давно понял, что вы усвоили намного больше, чем показываете. Поэтому через семь дней я доложу коменданту, что вы готовы к экзамену.

— Пожалуйста, повторите помедленней, — попросил Лайминг с растерянностью на лице.

— Через семь дней вас будет допрашивать комендант.

— Но майор Клавиз меня уже допрашивал.

— То был устный допрос. А теперь Клавиз мертв, и у нас не осталось никаких записей ваших показаний.

Дверь камеры захлопнулась за учителем. Дежурный надзиратель принес кашу и шматок какой-то жесткой дряни. Похоже, местный провиантский отдел прямо-таки одержим идеей доказать, что крысиные ляжки — вполне съедобная пища.

Затем наступило время прогулки.

Во дворе он нашел того ригелианина, который заговорил с ним самым первым. За эти несколько недель они довольно часто разговаривали, во всяком случае, Лайминг считал его наиболее близким знакомым из всей толпы ригелиан.

— Я узнал, что через неделю меня пропустят через мясорубку, — сообщил он, усаживаясь около стены.

— Не бойся, — успокоил его ригелианин. — Если бы хотели, то давно убили бы. Им ведь тебя прикончить — раз плюнуть. Но их кое-что удерживает.

— И что же это такое? — поинтересовался Лайминг.

— У союзников пленных тоже хватает.

— Так-то так, но ведь чего не знаешь, о том не жалеешь, — разочаровано заметил землянин.

— Занги не такие идиоты, как кажутся на первый взгляд и прекрасно понимают, какая перспектива их ожидает, если победителям предложат сгнившие трупы в обмен на живехоньких пленников.

— Пожалуй, тут ты прав, — согласился Лайминг. — Было бы неплохо заиметь девять футов веревки и для напоминания услужливо помахивать ею перед носом у коменданта.

— Хорошо бы заиметь большую бутылку витков и пышную самочку, чтобы она гладила меня по голове, — мечтательно вздохнул ригелианин.

— Ну ты даешь! Если после двух лет полуголодного существования тебя еще не оставили такие мысли, хотел бы я посмотреть на тебя в лучшей форме.

— Мечты это все, просто мечты, — отмахнулся ригелианин. — Люблю помечтать о несбыточном…

Опять свисток погнал всех со двора.

Часы напряженных дневных занятий благополучно миновали, а на ужин снова подсунули миску с эрзац-кашей. Потом опять наступила темнота, и только горстка звездочек, заглядывающих в зарешеченное оконце под самым потолком напоминала о большом мире. Лаймингу показалось, что в камере время остановилось, словно и его обнесли высокой стеной.

Тело в неподвижности лежало на скамье, а в голове бесконечной вереницей текли мысли.

Не может быть такого места, из которого нельзя выбраться. Немного силы и смекалки, времени и терпения — и обязательно найдется выход. Те бедолаги, которых застрелили при попытке к бегству, выбрали не то время и не то место, либо то время, да не то место, либо то место, но не то время.

Или пренебрегли силой, положившись на четкий расчет — обычная ошибочка перестраховщиков. Или пренебрегли расчетом, положившись на мускулы — ошибка беспечных.

Лежа с закрытыми глазами, Лайминг в который раз тщательно взвесил ситуацию.

Его содержат в камере с твердыми как гранит каменными стенами, толщиной никак не меньше четырех футов. Единственные отверстия — это узкий проем, закрытый пятью толстыми стальными прутьями, да бронированная дверь, у которой постоянно топчутся охранники.

Сам он лишен всех подручных средств. У него нет ни ножовки, ни отмычки, никаких инструментов, ничего, кроме затрапезной одежонки, надо сказать весьма обтрепавшейся за время путешествия по местным лесам. Можно, конечно, разобрать скамейку на части, возможно повезет, и он умудрится сделать это неслышно. Ну и что с того? Он станет обладателем нескольких деревяшек, дюжины шестидюймовых гвоздей и пары стальных болтов. Ничего из этого хлама не сгодится на то, чтобы открыть дверь или перепилить оконную решетку. А больше под рукой ничего нет.

За стенами камеры тянется ярко освещенная полоса шириной пятьдесят ярдов, которую необходимо преодолеть, чтобы обрести путь к свободе. Следующая сложность — гладкая стена в сорок футов высотой, снабженная наверху слишком крутым скатом, где даже не за что уцепиться, не то что удержаться на ногах, пока перебираешься через сигнальную проволоку. А коснись ее — тут же завоет сирена.

Лайминг выяснил, что окружающая тюрьму высоченная стена в плане представляет собой восьмиугольник со сторожевыми вышками, напичканными часовыми, прожекторами и пулеметами на каждом углу. Чтобы выбраться, нужно, не задев проволоку, перелезть через стену, залитую светом прожекторов, под самым носом у часовых, а у них ведь руки так и чешутся тебя ухлопать. Но и это еще не все. За стеной — ярко освещенная полоса земли, которую тоже придется преодолеть. Даже если какой-нибудь смельчак перемахнет через стену, его тут же изрешетят, как только он попытается метнуться в спасительную темноту.

Чувствуется, что к проектированию тюрьмы приложил руку профессионал, знающий, как держать птичек в клетке.

Убежать через эту стену практически невозможно. Разве что кто-то выберется из своей камеры или барака, имея при себе веревку да еще бесстрашного сообщника, который прорвется в щитовую и в нужную минуту вырубит электричество. Вот тогда дело может выгореть. А потом — вверх по стене, через отключенную сигнальную проволоку и вперед, в темноту!

При этом у сообщника не остается, практически, никаких шансов на побег.

Однако у него нет ни веревки, ни кошек и ничего, чем можно было бы их заменить. Нет и надежного сообщника, готового пожертвовать собой. Правда, имейся у него все это, Лайминг все равно счел бы такой проект чистейшим самоубийством.

Он отчаянно напрягал свою сообразительность и каждый раз, отыскав самую ничтожную зацепку, взвешивал тот минимум условий, который потребуется для ее осуществления. Он проигрывал каждую ситуацию не менее сотни раз, но ни одна из них не тянула на осуществимый план. К середине ночи он так натрудил мозги, что в голову стало лезть все подряд. Когда реальных шансов нет — остаются только безумные идеи.

Например такая: можно оторвать от куртки пластмассовую пуговицу и проглотить ее в надежде, что его переведут в больницу. Конечно, больница тоже расположена за оградой, но может быть, из нее легче удрать. Потом он еще раз подумал и решил, что засорение кишечника — вовсе не гарантия, что его куда-то переведут. Они могут всего-навсего влить в него сильнодействующее слабительное. А если и отправят в лазарет, то кто может поручиться, что им не придет в голову сделать ему операцию. В обоих случаях его и без того неприятное положение только усугубится.

На рассвете он нашел единственный приемлемый способ побега: группа из тридцати, сорока или пятидесяти ригелиан, вкалывая в поте лица, может сделать подкоп под стеной и под обеими освещенными полосами земли и таким способом вырваться на волю. Он же может взять только одним — хитростью. Ничего другого ему не остается.

Лайминг испустил громкий стон и пожаловался самому себе: «Что ж, дружище, придется пошевеливать мозгами за двоих…»

Случайно вырвавшаяся фраза застряла у него в голове и стала бродить, как дрожжи. Через некоторое время он сел, обалдело уставился на крошечный клочок неба и сказал, едва сдерживаясь, чтобы не закричать:

— Какой же я молодец! Вот оно — за двоих!

Идея полностью захватила Лайминга, и ко времени прогулки у него начал вырисовываться план. Для начала следует соорудить какое-нибудь хитрое приспособление. Распятие или хрустальный шар дают обладателю слишком важные психологические преимущества, чтобы ими пренебречь.

Вещь может иметь любую форму, размер и конструкцию — главное, чтобы она была явной и бесспорной новинкой для зангов. К тому же эффект будет намного сильнее, если удастся ее изготовить из тех материалов, которых не может быть в камере. В самом деле, лучше, чтобы она состояла не из кусков одежды или деревянной скамьи, а из чего-нибудь иного и несла на себе печать загадочности, привкус неизвестной технологии.

Сомнительно, чтобы ригелиане смогли ему помочь. Они по двенадцать часов в сутки ишачат в тюремных мастерских, производя форменные куртки и штаны, ремни и сапоги, кое-какие осветительные и электрические приборы — участь, которая, возможно, суждена и ему, после того как он пройдет допрос и обнаружит свои способности. Ригелианам, конечно, претило работать на вражескую армию, но выбор был прост: вкалывать или умереть. Судя по их рассказам, у них не было ни малейшей возможности тайком вынести из мастерских что-либо действительно ценное, вроде ножа, стамески, молотка или полотна ножовки. В конце смены пленников выстраивали, и никому не позволялось выходить из строя, пока не проверят каждый станок, не пересчитают и не запрут все инструменты.

Первые пятнадцать минут дневной прогулки Лайминг потратил на прочесывание двора в поисках предмета, который мог бы хоть как-то пригодиться.

Он бродил уставившись в землю, как несчастный ребенок, потерявший единственную монетку. Его уловом были всего-навсего две деревяшки четыре на четыре дюйма и в дюйм толщиной: он сунул их в карман, не имея ни малейшего понятия, что с ними делать.

Убедившись, что во дворе нет ничего ценного, Лайминг примостился у стены и перекинулся словом с парой ригелиан. Он был занят своими мыслями и не мог сосредоточиться на беседе. При появлении насторожившегося охранника собеседники ретировались. Немного погодя к нему подобрался еще один ригелианин.

— Что, землянин, еще надеешься выбраться отсюда? — спросил тот, усаживаясь рядом.

— Естественно, — уверенно ответил Лайминг.

Ригелианин фыркнул и почесал за ухом — жест, который его соплеменники использовали как выражение вежливого сомнения.

— Думаю, что наши шансы куда выше.

Лайминг оценивающе посмотрел на него.

— Почему это?

— Нас много и мы вместе, — уклончиво ответил ригелианин, как всегда опасаясь сболтнуть лишнее. — Что можно сделать В одиночку?

— Обдурить их и смыться при первой же возможности, — честно ответил Лайминг.

Внезапно взгляд землянина замер на пальце, почесывающем ухо. Лайминг зачарованно уставился на поблескивающее кольцо. Он и раньше не раз видел эти незатейливые украшения, которые носили многие ригелиане. Да и кое-кто из охранников, надо сказать, тоже.

Кольцо представляло собой изящную штучку, состоящую из четырех-пяти витков тонкой проволоки, концы которой были изогнуты и запаяны таким образом, что образовывали инициалы владельца — Где ты откопал такое сокровище? — спросил Лайминг.

— Что я откопал? — изумился ригелианин.

— Кольцо.

— А, ты про это… — Опустив руку, ригелианин с довольным видом полюбовался кольцом. — Мы сами их делаем в мастерских. Помогает от скуки.

— И что, охрана вам не запрещает? — удивился Лайминг.

— Они делают вид, что ничего не замечают. От этого ведь нет никакого вреда. Да и потом, мы сделали несколько штук для охранников. А кроме того, еще мы делаем для них автоматические зажигалки. Могли бы наделать и для себя, если бы они нам были нужны. — Он помолчал с задумчивым видом и добавил:

— Мы полагаем, что охранники торгуют кольцами и зажигалками за пределами тюрьмы. Во всяком случае, у нас есть такая надежда.

— К чему вам все это? — спросил пилот.

— Возможно, они наладят выгодный бизнес, а после того, как они все надежно устроят и возьму обязательства перед покупателями, мы урежем поставки и потребуем комиссионных в виде лишнего пайка или кое-каких неофициальных поблажек.

— Что ж, мысль неплохая, — одобрил Лайминг. — Вам не помешало бы обзавестись серьезным бизнесменом, способным проталкивать товар в большие города. Как насчет того, чтобы взять меня в долю?

Слабо улыбнувшись, ригелианин ответил:

— Самоделки никого не волнуют. Но стоит охранникам заметить, что одна маленькая отвертка, пиши пропало. Всех разденут догола, и провинившемуся не поздоровится.

— Из-за отвертки, может быть — все-таки инструмент, но не станут же они поднимать шум из-за пропавшего моточка проволоки, ведь так?

— Пожалуй, нет, — подумав, ответил собеседник. — Ее там полно, материалы они не проверяют. Только что можно сделать из мотка проволоки?

— Понятия не имею, — честно признался Лайминг. — И все же он мне нужен.

— Замок проволокой не откроешь, возись хоть сто лет, — предупредил ригелианин. — Слишком уж она тонкая и мягкая.

— Зато из нее можно сделать набор зулусских браслетов.

Зулусские браслеты — моя слабость.

— А что это такое? — заинтересовался ригелианин.

— Не имеет значения. Ты только достань мне такой проволоки, вот и все.

— К чему такая спешка? В ближайшем будущем ты сможешь стащить ее сам. После допроса они наверняка пошлют тебя работать в мастерские.

— В том-то и дело, что она нужна мне раньше. И как можно скорее. Чем больше и чем скорее, тем лучше.

Ригелианин помолчал, обдумывая просьбу, и наконец посоветовал:

— Если ты что-то задумал, держи свой план при себе. Не выдавай его никому даже намеком. Начнешь открывать рот — тебя тут же накроют.

— Спасибо за добрый совет, дружище, — от души поблагодарил Лайминг. — Так как насчет проволоки?

— Увидимся завтра, в это же время.

С этими словами ригелианин поднялся и затерялся в толпе.

Назавтра, в назначенный час, ригелианин был на месте и, нервно оглядываясь, быстро передал ему добычу.

— Запомни, тебе никто не давал проволоку, ясно? Ты сам нашел ее во дворе. Или обнаружил у себя в камере. Или сотворил из чистого воздуха — неважно! Главное — ни от кого не получал.

— Да не волнуйся ты так! Мне самому не с руки откровенничать. Так что тебе это ничем не грозит, и — тысяча благодарностей.

Хорошая была проволока: медная, луженая, свернутая в тугой моточек.

Ночью Лайминг размотал моток у себя в камере и выяснил, что длина проволоки чуть больше его роста, около семи футов. Он сложил ее пополам и стал сгибать и разгибать, пока она не переломилась. Одну половину он спрятал под крышкой деревянной скамьи.

На то, чтобы вытащить из скамьи гвоздь, он потратил около двух часов. Гвоздь вылезал с трудом и здорово поцарапал ему пальцы, но Лайминг не отступал, пока не добился своего. Достав одну из найденных во дворе деревяшек, он определил ее центр и вогнал в него конец гвоздя, используя каблук вместо молотка.

По коридору протопали торопливые шаги. Лайминг быстро засунул свою поделку под скамью, подальше от посторонних глаз и успел растянуться на койке как раз перед тем, как открылся глазок. Луч света отразился от заглянувшего холодного змеиного зрачка, раздалось ворчание. Свет исчез, глазок закрылся.

Убедившись, что надзиратель удалился, он возобновив работу. Теперь Лайминг стал крутить гвоздь в разные стороны, время от времени ударяя по нему каблуком. Занятие оказалось нудным, но у него, по крайней мере, появилось дело.

Он трудился в поте лица, пока наконец не просверлил деревяшку на две трети толщины. Тогда он взял приготовленную половину проволоки и разломал ее еще раз на две неравные части. Из короткого куска Лайминг соорудил аккуратную петлю с двумя концами длиной три-четыре дюйма каждый. Он постарался, чтобы петля как можно больше походила на правильную окружность. Потом длинным куском туго обмотал петлю, так что получилась плотная спиралевидная обмотка с концами такой же длины, как и у петли.

Привычно прислонив скамью к стене под окном, он влез на нее. Придирчиво рассмотрев свое творение в отблеске уличных прожекторов, Лайминг внес несколько мелких исправлений и остался доволен. Он поставил скамью на место и с помощью гвоздя сделал на ее конце две маленькие засечки, отметив точный диаметр петли. Наконец он подсчитал число витков в спирали. Их оказалось двадцать семь.

Крайне важно было запомнить все детали: согласно задуманному плану, ему предстояло еще раз воспроизвести по возможности точно такую же штуковину. Именно полное сходство поможет заморочить противнику голову. Ведь с позиции тюремщика, если заговорщик создает два одинаковых по внешнему виду загадочных предмета, трудно не прийти к мысли, что он преследует определенную цель и замышляет нечто страшное.

Завершив приготовления, Лайминг аккуратно вставил гвоздь на прежнее место. Он ему еще понадобится как ценный инструмент. Тюремщики никогда не смогут его найти и отнять, потому что для постороннего наблюдателя скамья выглядит нетронутой и не внушает подозрений.

Вернувшись к своей самоделке, Лайминг нанес последние штрихи. Он осторожно всунул четыре оставшихся свободными конца проволоки в просверленную дырку, так что из квадратной деревяшки получилась подставка.

Вот и готова уникальная вещица, загадочная штуковина, путь к спасению. Теперь он — первый изобретатель и единственный владелец надувателя Лайминга оригинальной конструкций.

Любой школьник знает, что некоторые химические реакции происходят только при наличии катализатора. В повседневной жизни происходит тоже самое: например, церемония бракосочетания обретает силу в присутствии официального лица.

Некоторые уравнения можно решить, только включив в них известную величину, которая обозначается буквой X.

Если у вас чего-то недостает, чтобы получить желаемый результат, нужно добавить необходимый компонент. Если вам нужна отсутствующая помощь со стороны, нужно ее изобрести.

«С давних времен, если человек не мог совладать с природой голыми руками, — думал Лайминг, — он находил что взять в руки, и вышеупомянутая природа покорялась Человеку плюс X. Так повелось испокон веков: Человек плюс орудие или оружие».

Однако совсем не обязательно, чтобы Х было материальным или конкретным, смертоносным или даже видимым.

Оно прекрасно работает и в неосязаемом и недоказуемом виде, вроде угрозы геенны огненной или обещания райского блаженства. Оно может быть мечтой, иллюзией, наглой, беззастенчивой ложью — словом, чем угодно.

Насколько хорош X, придуманный Лаймингом, можно проверить одним-единственным способом — сработает он или нет. Если да, значит, это то, что нужно. Вот и посмотрим…

Он решил, что нет никакого смысла использовать язык Земли для ускорения событий. Разве что для изображения заклинаний, когда в них возникнет необходимость, благо здесь никто не понимает земного языка, и для туземцев он звучит, как неразборчивое бормотание. К тому же его отвлекающий маневр с изображением лингвистического идиотизма потерял свою актуальность. Занги по его общению с ригелианами прекрасно поняли, что он может говорить на местном наречии почти так же бегло, как и сами туземцы.

Осторожно держа спиральное сооружение в левой руке, Лайминг подошел к двери, прижал ухо к закрытому глазку и прислушался. Только через двадцать минут он услышал глухой звук приближающихся шагов охранника, делающего обход.

— Ты меня слышишь? — спросил Лайминг, не напрягая голос, но достаточно громко, чтобы его услышали в коридоре. — Ты меня слышишь?

Быстро отступив, он лег на пол, растянулся на животе и установил спираль прямо перед собой.

— Ты меня слышишь? — продолжал он взывать к конструкции.

Глазок щелкнул и приоткрылся, в нем появился свет, а за ним и недовольный зрачок.

Полностью игнорируя наблюдателя, действуя как человек, слишком погруженный в свое дело, чтобы замечать окружающее, Лайминг продолжал вещать в спиральную петлю:

— Ты меня слышишь?

— Что ты делаешь? — грубо спросил часовой.

Узнав прозвучавший голос, Лайминг решил, что на этот раз судьба поворачивается к нему лицом. Этот тип по имени Марсин был способен разве что прицелиться и выстрелить или, в крайнем случае, поднять крик и позвать на помощь.

Ни для чего другого он умом не вышел. Пожалуй, при медицинском освидетельствовании ему бы пришлось основательно поработать мозгами, чтобы сойти хотя бы за полудурка.

— Что ты делаешь? — Марсин повысил голос.

— Вызываю, — ответил Лайминг, как будто только сию секунду очнулся и заметил постороннего.

— Вызываешь? Кого вызываешь и куда? — удивился Марсин.

— Не твое хрюндячье дело, — с явным нетерпением ответил Лайминг.

Демонстративно сосредоточив все внимание на спирали, он повернул ее на пару градусов и снова позвал:

— Ты меня слышишь?

— Не положено! — рявкнул Марсин.

Лайминг громко вздохнул с видом человека, вынужденного терпеть дурацкие выходки, и спросил:

— Что именно не положено?

— Вызывать.

— Перестань нести чушь! Нам, землянам, вызывать разрешается везде и всегда. Что бы с нами стало, если бы мы не могли этого делать, энк?

От такого откровения у Марсина совсем ум за разум зашел. Он ничего не смыслил в землянах вообще и в особых привилегиях, которые считались для них жизненно необходимыми, в частности. К тому же он, естественно, не имел ни малейшего понятия, что с ними станет без этих привилегий.

Марсин топтался за дверью, не решаясь войти в камеру, чтобы пресечь непонятные действия узника. Вооруженному охраннику запрещалось заходить в камеру в одиночку, и это правило строго соблюдалось с тех пор, как отчаявшийся ригелианин пристукнул часового, схватил его оружие и порешил шестерых, пытаясь вырваться на свободу.