Мессия. Том 2

       Потом заговорила Альмитра: «Теперь скажи нам о Смерти».
       И он ответил: «Вам хочется узнать тайну смерти...»
      В этом нет проблемы: Вам хочется узнать тайну смерти. Но где вы найдете ее, как не в сердце жизни?
      Она вырастает внутри вас; нет нужды искать смерть. Все, что необходимо, — это искать само сердце вашей жизни, там вы найдете и смерть, тень вашей жизни. Вам не ухватиться за тень, но если вы схватите человека, которому принадлежит эта тень, вы схватите и тень тоже, — прямого способа нет.
      Я слыхал о пьянице. Его жена устала от него, каждый день была ссора. В конце концов, она заявила: «Будет лучше, — ведь до тебя не доходит, — чтобы у тебя тоже был ключ, и всякий раз, когда ты захочешь вернуться домой, не нужно будет нарушать мой сон. Каждую ночь ты беспокоишь не только меня, ты беспокоишь всех соседей». Так что он получил ключ. Он добрался домой и упорно пытался открыть замок, но его руки дрожали, — он был совершенно пьян, — и ключ не входил в замок.
      Полицейский, стоявший на дороге, спросил: «Могу ли я помочь вам?»
      Тот сказал: «Будет здорово, если вы сможете просто унять дрожь этого дома. Я никогда не видел, чтобы этот дом дрожал так сильно, и я не мог попасть в замок».
      Полисмен рассмеялся и открыл дверь. Человек вошел, но по дороге домой он подрался с другим пьяницей, и тот ударил его, разбив лицо так, что кровь была во многих местах. Он подумал: «Хоть я и получил ключ и могу тихо отправиться спать, утром будут видны эти пятна и начнется скандал». Поэтому он отправился в ванную смазать свои раны и ссадины. Он смотрел в зеркало, замазывал свои раны и ссадины, и был очень счастлив и доволен. Заходя в комнату, он боялся, как бы не потревожить жену, поэтому старался не шуметь, но — пьяный — он зацепил стол, зацепил дверь.
      Наконец жена спросила: «Кто это?»
      Тут он сообразил — он просто подошел к кровати своей жены и принялся языком лизать ей ногу, что обычно делала ее собака.
      Так что жена сказала: «Ладно, ладно».
      Она решила, что это была собака. Он проскользнул в кровать, очень довольный помощью полицейского — что бывает очень редко. Если бы тот не придержал дом, не было бы возможности открыть дверь. Все прошло очень гладко, в конце выручила собака.
      Утром его жена вышла из ванной с воплями. Она причитала: «Кому помешало мое зеркало?»
      — Твое зеркало? Почему кому-то должно мешать твое зеркало? Дай посмотрю. — И тут он увидел, что смазывал не свое лицо, он мазал зеркало, — ведь там он видел лицо, там он видел ссадины.
      Люди живут ложью — точно так же бессознательно, как пьяный. Они не знают, кто они есть, они никогда не бывали внутри себя, они никогда не беспокоились о том, что же такое эта жизнь.
      Халиль Джебран говорит: Но где вы найдете ее, как не в сердце жизни?Весьма значительное утверждение. Смерть не приходит снаружи; она растет внутри вас, одновременно с вашей жизнью.
       Сова, чьи глаза, плененные ночью, слепы днем, не может снять покров с таинства света.
      Хотя свет и повсюду вокруг, сова не может открыть своих глаз. У неё очень чувствительные глаза, она может открыть их только в темноте: свет слишком ослепляет. Это постоянная проблема, если послушать сов, говорящих с другими птицами, — они никогда не согласны по одному пункту: что есть день, а что есть ночь? Совы говорят: «То, что вы знаете как ночь, есть день, а то, что вы зовете днем, есть ночь». И сова не ошибается, это ее опыт. Хотя свет и повсюду вокруг, это не поможет, пока вы не откроете свои глаза. Вы полны жизни — и полны смерти тоже; но если вы не развернетесь внутрь и не увидите, что вы носили все время, вы будете только обеспокоены: кто-то умер... это вам напомнит вашу собственную смерть, и страх придет. Но никто не умирал — это взгляд извне.
      Вы должны стать собой — внутри себя найти секрет жизни.
      Раскрыв тайну жизни, вы разгадаете также и загадку смерти, потому что это не две тайны; это одна тайна с двумя аспектами.
      Смерть не убивает вас, она служит вам. Она помогает вам избавиться от прежнего обветшалого тела, переселиться в новое, более молодое тело. Тут нечего печалиться и опасаться; вы просто меняете жилище... идете в лучшее жилище. Вся ваша забота должна состоять в том, чтобы жить интенсивно, полно и осознанно — так, чтобы вы могли стать чуткими к великой тайне жизни и смерти. На самом деле неточно говорить «жизни и смерти»; лучше будет сказать тайна «жизнисмерти» — даже без дефиса между ними; они — одно.
       Если вы подлинно хотите узнать дух смерти, распахните свое сердце перед плотью жизни.
      Если вы действительно хотите узнать, что такое смерть, дух смерти, распахните свое сердце перед плотью жизни.Забудьте о смерти, потому что само это слово может не позволить вам увидеть истину. Страх ослепляет; это предрассудок, приобретенный в невежестве, поэтому лучше забыть о смерти — вы просто открываетесь перед жизнью вашего тела. В самом таком понимании жизни вас ждет сюрприз: вы поймете и смерть тоже.
       Ибо жизнь и смерть едины, как едины река и море.
       В глубине ваших надежд и желаний лежит молчаливое знание запретного...
      В глубине ваших надежд и желаний...
      Вы можете видеть ясно, как вы наполнены ожиданиями, надеждами, желаниями. Ваши глаза покрыты многими слоями пыли, вам требуется, как следует прочистить ваши глаза. Вот что такое медитация.
      Пусть мысли исчезнут, надежды исчезнут, желания исчезнут. Тогда вы обретете ясность, тогда ваши глаза — это совершенные зеркала. Только тогда, в этом безмолвном состоянии вашего видения узнаете вы секрет того, что извне.
       И как семена, спящие под снегом, ваше сердце видит сны о весне.
       Верьте снам, ибо в них скрыты врата в вечность.
      Здесь нужно напомнить, что сны, о которых говорил Халиль Джебран, — это не те сны, о которых Зигмунд Фрейд рассказывал в стольких книгах. Изучая такие сны, Зигмунд Фрейд познал только больных людей. У больных людей больные сны; их сны — это не что иное, как подавленные желания. И величайшая ошибка Зигмунда Фрейда в том, что он полагал, что эти сны представляют собой все сны.
      Естественно, люди, у которых есть определенное заболевание, пойдут к соответствующему врачу, только лица такого сорта пойдут к врачу; и врач будет беспрерывно контактировать с одним типом людей, имеющим определенное заболевание, он эксперт по этому заболеванию. Он может прийти к выводу, что все человечество страдает одним и тем же заболеванием, поскольку он никогда не сталкивался ни с каким исключением. Это логическое заблуждение, и даже такие люди, как Зигмунд Фрейд, Карл Густав Юнг, Альфред Адлер и другие психологи, психоаналитики, аналитические психологи — теперь у них много школ, — трактуют небольшое человеческое меньшинство так, как будто оно — образец всего человечества.
      Халиль Джебран говорит о снах тех, у кого нет подавления. Бедный Зигмунд Фрейд никогда не сталкивался с такой личностью — естественно, зачем им ходить к Зигмунду Фрейду? Люди, у которых больные сны, кошмары, делающие вашу жизнь почти безумной, — вот те люди, которые пойдут к Зигмунду Фрейду.
      Но бывают такие люди, как Халиль Джебран, который ничего не подавлял: в глубине, как семена, спящие под снегом, ваше сердце видит сны о весне.
       Верьте снам, ибо в них скрыты врата в вечность.
      Все поэты были мечтателями, но они не больны; им не нужны никакие психоаналитики. Их грезы — это их сокровища, они не хотят избавляться от них. Их грезы — это зерна; когда наступит весна, будет множество цветов в их существе. Это вторая категория, которую Зигмунд Фрейд и другие психоаналитики не заметили. Вот отчего их психология остается очень фрагментарной — это не вся истина.
      И есть к тому же третий тип людей, подобных Гаутаме Будде, который не грезит: ни больных грез, ни здоровых грез. Его сон так крепок, так тих, что даже греза не тревожит его.
      Психология станет совершенной наукой, если поймет все эти три вида людей: люди, у которых больные грезы, люди у которых здоровые грезы, и люди, у которых нет никаких грез — ушедшие за пределы всех надежд, всех желаний, — они прибыли домой.
       Ваш страх перед смертью — лишь трепет пастуха, стоящего перед царем, который вскоре возложит на него руку в знак милости.
       Разве в трепете пастуха не таится радость...
      Он трепещет, потому что он бедный пастух — просто стоять перед царем для него достаточно, чтобы трепетать. Но, трепеща, он радуется, потому что он удостоен царского благословения, и царь возложит свою руку ему на голову.
       Разве в трепете пастуха не таится радость оттого, что он будет отмечен царем?
       Но разве не трепет беспокоит его всего более?
      Радость скрывается под трепетом, страхом. Страх смерти точно такой же. Те, кто чуток, узнают, что есть страх потерять всех своих друзей, потерять свою любовь, потерять своих детей, потерять мир, который вы любили так сильно, потерять деревья и горы, — и уйти в неведомое пространство одному... поэтому и бывает трепет.
      Но есть и великая радость, потому что неведомое — это вызов. Неведомое — это название для приключения — для новой жизни, для новых друзей, для новых возлюбленных, для нового мира, о котором вы не могли даже мечтать.
       Ибо, что значит умереть, как не встать нагим на ветру и растаять на солнце?Ваше тело будет таять, будет поглощено землей; все элементы вашего тела уйдут к своим источникам. Только ваше чистое сознание — незримое, но вечное — будет с вами: вы — это оно. Все другое растает.
      Не бойтесь этого таянья, потому что хоть это и конец жизни, но это также и начало лучшей жизни. Жизнь непрерывно развивается, и это единственный путь развития.
       И что значит, перестать дышать, как не освободить дыхание от его беспокойных приливов и отливов?..
      Вы не дышите... Даже медицине не удалось определить смерть. Все, что они знают, — это симптомы: человек прекращает дышать, сердце перестает биться, пульса больше нет. Это симптомы, потому что сознанию не требуется дыхание, не нужны ему также ни удары сердца, ни пульс.
      Был один человек, Брахмайоги, который мог умирать на десять минут. Всю свою жизнь он обучался только одной вещи. Раньше он был врачом, но его не удовлетворяло определение смерти — он хорошо разбирался в древней традиции, которая говорит о сознании, а в медицине нет идеи сознания; поэтому он оставил свою профессию и начал тренироваться дышать меньше, меньше, меньше и меньше; и пришел момент, когда дыхание остановилось. Он стал способен обмануть на десять минут любого врача. Он путешествовал по всему миру, по всем большим университетам, медицинским колледжам, и имел сертификаты от выдающихся мировых врачей, удостоверявшие его смерть; потом, через десять минут, постепенно он начинал дышать, возвращался пульс и удары сердца. Человек в одиночку доказал что, то, что вы зовете смертью, только смерть тела, но не существа. И если вы дисциплинируете себя, вы можете обмануть любого врача.
      Брахмайоги сослужил великую службу, но таких людей никогда не принимали всерьез; считалось, что они исключения. И даже после его демонстрации медицина продолжает определять смерть по симптомам. Каждый врач должен обучиться той же дисциплине, через которую прошел Брахмайоги, — это простая дисциплина, только требует времени.
      Есть признаки, показывающие, что недалек тот день, когда медицина изменит эту идею смерти. В Америке есть, по крайней мере, десяток мертвых тел самых супербогатых людей, находящихся в глубоко замороженном состоянии, потому что их врачи сказали: «Не более чем через десять лет мы будем в состоянии возобновить ваше дыхание, ваш пульс и удары вашего сердца». Очень дорого обходится хранение этих мертвых тел от разложения, поэтому они глубоко заморожены, будто крепко спят в ожидании момента, когда медицина поможет им снова вернуться к жизни. Не думаю, что это очень разумные люди, ведь десятилетний пробел будет большим разрывом; они не смогут понять ничего из происходящего.
      Уже есть разрыв поколений, что и говорить о тех десяти богачах, которые будут возвращены к жизни через десять лет, когда все переменится. Ни они не смогут общаться с другими, ни другие не смогут общаться с ними. Они будут, самое большее, музейными экспонатами.
      Но необходимости нет; их понапрасну задержали на десять лет. Если бы они умерли естественно, то ко времени открытия наукой методов лечения их болезни они снова были бы рождены как дети, и им было бы по десять лет, в лучшем теле, более молодом теле, с будущим. Эти старые люди, даже если они вернутся, будут такими дряхлыми, что ими можно только пугать детишек. На что другое они будут годиться?
      Но такова страсть к жизни. Они отложили достаточно денег, чтобы об их телах могли позаботиться. Они не могли доверить своим сыновьям, своим семьям заботу об их телах, и они растранжирили миллионы долларов. Ну что с ними делать? Они будут жить мертвыми, разгуливая повсюду, пугая всех!
      Те люди не очень разумны. Можно было бы провести эксперимент точно так же, как они делают эксперименты на живых; методология была бы одной и той же. Поскольку вы стары, лучше, чтобы, подобно змее, сбрасывающей свою прежнюю кожу каждый год, — в каждой жизни, когда ваше тело становится бесполезным и вы не можете танцевать, вы не можете петь, вы не можете играть, — сознание выскальзывало из тела в новое тело, в новое чрево, чтобы снова быть свежим, снова быть молодым.
       И что значит, перестать дышать, как не освободить дыхание от его беспокойных приливов и отливов, чтобы оно могло подняться, расшириться и безвозбранно искать Бога?
      Прекращение дыхания — это свобода. Дыхание — это связующее звено между вашим телом и душой. В тот миг, когда ваше дыхание прекращается, ваша душа может быть свободной от тела, необремененной, — расшириться, и искать Бога, универсальный дух. Каждая смерть — это возможность; либо вы расширяетесь и становитесь едины с универсумом, либо входите в еще одно тело — если вы еще не выучили урок.
      Жизнь — это школа. Вы должны вернуться, если вы не выучили урок. Если вы выучили его, вам не нужно возвращаться ни в какую клетку, ни в какое заключение; вы можете расширить ваше сознание до всего сущего. Это и есть истинный поиск религии: как освободить себя от всех своих оков и позволить себе быть во всем этом безграничном и вечном сущем.
       Лишь тогда вы будете петь по-настоящему, когда изопьете из реки, молчания.
      Вы можете петь, даже не узнав молчания, но ваша песня будет поверхностной, бессодержательной, бессмысленной.
      Если вы испили от реки молчания, я называю это медитацией.
      Тогда от вас исходит песня — не ваша. Тогда вы всего лишь средство, а песня поется всей Вселенной. Тогда песня имеет глубину, бездонность, и достигает высоты, которую вы можете набирать все выше и выше — вечно.
       Лишь когда вы достигли вершины горы...Помните это выражение:
       Лишь когда вы достигли вершины горы, вы начали восхождение.
      Люди думают, что когда вы в долине, вы должны взойти на горную вершину; но настоящее восхождение начинается с горной вершины. Когда вы становитесь едиными с Вселенной, тогда начинается ваша настоящая жизнь — ваш настоящий танец, ваша настоящая песня, ваш настоящий экстаз.
       И лишь тогда вы исполните свой подлинный танец, когда земля потребует к себе вашу плоть.
      Когда ваше тело возвратилось к земле, тогда только вы за пределами тисков гравитации, и ваш настоящий танец начинается.
      Все, что есть прекрасного и великого, — внутри вас, — но в заточении. Вы это великолепие в заточении. Выходите из тюрем, и ваше великолепие покажет вам, что вы были спящим Богом; теперь вы пробужденный Бог.
      Нет единственногоБога — это фашистская идея, концепция нацистов. У каждого существа есть способность стать Богом. Буддизм и джайнизм верят в бесконечное число Богов, нет способа подсчитать их; даже деревья спят только чуть более глубоко, но они тоже мечтают поменять свое тело. Птицы и звери — они тоже мечтают двигаться вперед. Все, что живо, обладает скрытым зерном божественности.
      По-моему, только это подлинно демократическая возможность; в противном случае идея Бога опасна, очень опасна. Это Его воля — сотворить мир; почему же Он не сотворил его раньше? Христиане считают, что Бог сотворил мир всего лишь за четыре тысячи лет до Иисуса Христа; это означает, что миру только шесть тысяч лет. Но это же глупо — чем Бог занимался все время перед этим, целую вечность? И что за мотивация была у Него, чтовнезапно Он сотворил весь мир? Как капризный деспот, в любой день Он может уничтожить его. Если Он может создавать совсем без причины, Он может и разрушить без всякой причины, без всякого оправдания.
      Вот почему я снова и снова говорю: Фридрих Ницше прав, говоря: «Бог умер, и человек свободен». Если Бог жив, то человек никогда не может быть свободным; тогда он просто кукла, созданная из грязи. Английское слово «human» (человеческое) происходит от «humus» — «humus» означает грязь. Арабское слово «agni» тоже означает «приходящий из грязи». Только санскритское слово человек — «manushya» — не происходит от грязи, оно происходит от сознания; сознание не может быть создано, не может оно быть и уничтожено.
      Идея единственного Бога очень опасна. Но каждая религия считает, что есть только единственный Бог, и это, разумеется, ихБог.
      После Второй мировой войны два генерала — один английский, а другой немецкий — сидели в ресторане и говорили. Немецкий сказал: «Странно, мы были так могущественны и все же потерпели поражение».
      Английский генерал засмеялся. Он сказал: «Вы были могущественны, но одна вещь была упущена — это молитва. Мы начинали сражение каждый день молитвой к Богу».
      Немецкий сказал: «Вы как дети — мы тоже начинали нашу битву каждый день молитвой».
      Английский генерал сказал: «Так-то оно так, но Бог не понимает по-немецки! Он благоволит британскому».
      Эта идея единственного Бога очень опасна. Евреи считают древнееврейский Его языком, индусы считают санскрит Его языком, мусульмане считают арабский Его языком. Единственный Бог, единственный язык, единственный пророк, единственное святое писание... Эта идея единственного означает, что только вы правы, а все остальные ошибаются.
      Я хочу, чтобы вам все это было предельно ясно: Бог не единствен; везде, где есть жизнь, есть и Бог. Бог проявляет Себя столькими путями, сколько вы можете представить себе, и каждый движется вверх к пониманию того, что «Я носил в своем чреве зерно бытия Бога».
      Вся жизнь божественна и все существа божественны. Никто не создавал их, и никто не может уничтожить их. Мы всегда были здесь, и мы всегда будем здесь; формы могут быть разными — формы несущественны. Существенно только наше сознание.
      — Хорошо, Вимал?
      — Да, Мастер.
 

19. ПУСТЬ МОИ СЛОВА БУДУТ ЗЕРНАМИ В ВАС

       7 февраля 1987.
 
       Возлюбленный Мастер,
 
       И вот настал вечер.
       И сказала Альмитра, прорицательница: «Да будет благословен этот день, это место и дух твой, что говорил нам».
       И ответил он: «Разве это я говорил? Не я ли был и внемлющим?»
       Потом он спустился по ступеням храма, и весь народ последовал за ним. Он дошел до своего корабля и встал на палубе.
       И, возвысив свой голос, он обратился к народу:
       «Народ Орфалеса, ветер велит мне покинуть тебя.
       И, хотя я не так спешу, как ветер, все же я должен идти.
       Мы, путники, вечно ищущие пустынных дорог, никогда не начинаем день там, где закончили предыдущий; и восход солнца никогда не застает нас там, где нас покинул закат.
       Мы в пути даже тогда, когда земля спит.
       Мы семена живучего растения, и, как только мы достигаем зрелости, и сердца наши переполняются, ветер подхватывает нас и рассеивает.
       Коротки были мои дни среди вас, но еще короче слова, которые я сказал.
       Но если мой голос затихнет у вас в ушах и моя любовь изгладится из вашей памяти, я приду вновь.
       И с сердцем, более полным, и устами, более воздающими духу, буду я говорить.
       Да, я вернусь с приливом,
       И, хотя смерть может скрыть меня, и большая тишина может объять меня, все же я вновь буду искать вашего понимания.
       И не вотще буду я искать.
       Если что-нибудь из сказанного мною есть истина, то эта истина откроется более зычным голосом и словами, более созвучными вашим мыслям.
       Я ухожу с ветром, народ Орфалеса, но я не кану в пустоту;
       Если в этот день не суждено сбыться вашим нуждам и моей любви, то пусть он останется обещанием, пока не настанет другой день.
       Меняются нужды человека, но не его любовь, и он неизменно жаждет, чтобы любовь утолила его нужды.
       Потому знайте, что я вернусь из большего безмолвия».
 
      Халиль Джебран говорит метафорами; пожалуй, это единственный путь говорить об истине. Через метафору, через притчи можно дать вам косвенный проблеск, но нет прямого пути высказать, что есть истина. Поэтому пока вы слушаете эти слова, помните, каждое слово — метафора.
       И вот настал вечер...Садилось солнце и наступало время отъезда Альмустафы. То был не просто вечер снаружи, то был также и вечер, что опустился в сердца тех, что собрались слушать его. Тьма стала опускаться на них.
      Присутствие Альмустафы среди них было словно солнце, свет, ставший для них настолько привычным, что они почти забыли о нем. В этом одно из несчастий жизни, что очевидное кажется самым трудным, а доступное становится почти отсутствующим для ваших глаз; только отъезд пробуждает вас от ваших грез и вашего сна.
       И вот настал вечер.
      И сказала Альмитра, прорицательница...
      Она оказалась той, кто первая признала Альмустафу двенадцать лет назад, когда он прибыл в город Орфалес, и первая задала важные вопросы — о жизни, любви, детях. Естественно, она последней высказывает ему свою благодарность. Эти слова — благодарение. Она сказала:
       «Да будет благословен этот день, это место и дух твой, что говорил нам».
      В большинстве земель есть древнее поверие, что везде, где останавливается блаженный человек, место становится святым и освященным. И где бы и когда бы благословенный человек ни заговорил, его слова уже больше не обычный язык — они имеют крылья, они священны. Если вы доступны, восприимчивы, те слова возьмут вас к далеким звездам, к неведомым пространствам внутри вас, которые вы несли постоянно многие жизни, но никогда не посещали.
      Георгий Гурджиев говорил, что большинство людей рождено императорами, с огромными дворцами, с необъятными сокровищами, но всю свою жизнь они прожили на крыльце, абсолютно не осознавая, что крыльцо — не место, чтобы жить, что они рождены жить во дворце. Но они никогда не добивались своих прав. Они никогда не спрашивали у сущего: «В чем моя судьба? Почему я здесь? Что такое вся эта жизнь?» Они не искатели, они просто соглашаются со всем тем, что случайно достается им, и полагают, что это и есть все, что должна предоставить жизнь.
      Человек становится искателем в тот миг, когда осознает: это мирское существование не может быть всем, что есть. Жизнь должна содержать гораздо больше, там должны быть сокровища, которые мы не осознавали. В противном случае поднимайтесь каждое утро, ешьте свою пищу, идите к себе на работу, возвращайтесь домой... — двигайтесь, как в кругу, от колыбели к могиле. Вы полагаете, эта рутина может дать вам песню и танец сердца? Если у вас есть хоть немного разума, вы откажетесь жить этой рутиной. Эта рутина — не жизнь, это просто растительное существование. Не прозябайте! Старайтесь жить, и жить как можно полнее. Добивайтесь своих прав.
      В Индии есть поговорка: «Даже мать не даст ребенку молока, пока ребенок не закричит». Ребенок должен потребовать. Даже для матери — если ребенок не требует — желание ребенка, голод ребенка ничего не означают. Это существование является матерью нам, и вы должны просить, вы должны требовать, вы должны настаивать на смысле, на значении — зачем вам дано рождение и зачем вас просят продолжать жить, какова цель?
      Как только идея цели, смысла и значения возникает у вас, вы становитесь саньясином, искателем истины. В день, когда вы обнаружили свое собственное сокровище, приходит такое удовлетворение, такое блаженство, что везде, где вы находитесь, вы создаете атмосферу, благоухание, которое не от этой земли, которое принадлежит запредельному.
      Благословен тот, кто становится дверью к запредельному, к неведомым загадкам и тайнам. И пока вы не стали искателем, вы будете продолжать дышать, прозябать и умрете, даже не осознавая того, чем была вся эта жизнь. Одна великая женщина этого столетия, поэт высшей категории, Гертруда Штайн, умирала. Ее друзья собрались, так как врачи сказали, что это было вопросом всего лишь нескольких часов. Они сидели вокруг ее ложа в глубоком молчании, со слезами на глазах. Женщина покидала их — необычная женщина. Она говорила золотыми словами, она написала вещи, которые почти невозможно передать словами. Внезапно Штайн открыла глаза, посмотрела вокруг и произнесла: «Каков же ответ?»
      Это было так странно. Сначала люди задают вопрос, но вопрос задан не был, а она просит ответ. Быть может, она прекрасно понимала, что не хватит времени, чтобы задать вопрос, — вся ее жизнь прошла, а она не задала вопрос. Хотя бы, перед тем как уйти, в этот вечер жизни она может послушать ответ. Каков же ответ? Все присутствовавшие были сконфужены, ведь они не знали, что за вопрос у нее был, как же давать ответ? Спорить с умирающей женщиной, которую все они любили и чтили, было бы неуважительно, но она все же ждала, чтобы что-то было сказано. Поэтому один из друзей сказал: «Штайн, вы забыли задать вопрос — как же мы можем ответить?»
      Она усмехнулась и сказала: «Ладно, тогда каков же вопрос?» — и это было ее последнее слово. Она умерла с этими словами на устах: «Ладно, тогда каков же вопрос?»
      Этот небольшой инцидент имеет глубокий смысл. Нам не известен ни вопрос, ни ответ, и все же мы продолжаем движение — не зная, откуда мы пришли, не зная, куда мы идем, не зная, что мы делаем здесь. Это очень странная ситуация, почти безумная.
      Альмитра права, когда говорит: «Да будет благословен этот день...»потому что мы услыхали подлинные вопросы и даже более подлинные ответы, — ответы, которые были не только словами, ответы, которые были живыми, ответы, которые были не просто мыслями, но приходили из самого глубокого истока существа Альмустафы.
       Да будет благословен этот день, это место и дух твой, что говорит нам...
      И то, что говорит Альмустафа, чрезвычайно важно запомнить. После ответа на столько вопросов, охвативших почти всю жизнь человека, не упустив ничего, Альмустафа все же сказал:
       Разве это я говорил?
       Не я ли был и внемлющим?
      Он говорит: «Я не сказал ни единого слова, говорил сам дух существования. Я тоже был слушателем среди вас, поэтому не говорите: «Ты говорил». Я дал путь сущему самому быть в прямом контакте с вами. Хотя мои уста использовались, мои руки использовались, мои глаза использовались, это были всего лишь инструменты. Я целиком отдал себя духу целого: "Делай любую песню из меня, любую музыку; я полностью и безо всяких условий в твоем распоряжении"».
      Вот почему он говорит: «Разве это я говорил? Не я ли был и внемлющим?»Люди, подобные Гаутаме Будде, Лао-цзы, Чжуан-цзы, Кабиру, Нанаку, Аль-Хилладж Мансуру, и тысячи других мистиков согласятся с Альмустафой в том, что все высказанное ими не от них — они тоже были слушателями, не говорящими. А всякий раз, когда кто-то говорящий также и слушатель, тогда только универсальный дух может петь песню. Это не вопрос говорения. Альмустафа не оратор.
      Я посещал христианский колледж, где готовят миссионеров. Это самый большой теологический христианский колледж на востоке — шесть лет на подготовку миссионера. Наставник провожал меня по кампусу. Я спросил его: «Вы не скажете мне, в каком теологическом колледже обучался Иисус?» Он посмотрел на меня немного сконфуженно, потому что Иисус не был даже образованным — он не мог читать или писать.
      Он сказал: «Никто никогда не задавал мне такого вопроса, хоть мы обучили тысячи миссионеров».
      Я сказал: «Обученный миссионер — это лицемер; он не знает, как сдаться и позволить сущему говорить через него. Я посмотрел ваши уроки от начала до конца и посмеялся про себя: это такой абсурд, то, чему вы обучаете своих так называемых будущих миссионеров. Они хорошо образованны: кто-то имеет степень магистра по философии, религии или психологии, кто-то доктор философии, психологии или религии. Эти люди хорошо образованны, и их обучали. Когда же я увидал обучение, я не мог понять, плакать мне или смеяться».
      Я спросил наставника: «На последнем уроке мы видели, как этим бедным миссионерам рассказывали, когда следует говорить громко, когда следует воздеть свои руки, когда просто шептать, каким жестом следует сопровождать данное выражение.
      Вы что, обучаете актеров? Неужели вы считаете христианство школой драмы?»
      Он сказал: «Я очень смущен; я не могу ответить на ваш вопрос».
      Я сказал: «Ваше смущение ответило на него. Вам ведь прекрасно известно, что эти миссионеры просто куклы. Они будут говорить слова, которые были сказаны Иисусом; слова будут теми же, и вы прилагаете все усилия, чтобы даже жесты были одними и теми же. Возможно, что жесты могут быть теми же, слова могут быть одними и теми; возможно также, что они могут быть даже лучше, потому что Иисус был бедным сыном плотника, необразованным, некультурным. Но они не будут подлинными. Они могут быть лучше, что касается драматургии, но они не могут быть подлинными. Мне хочется увидеть и последний урок тоже».
      Он спросил: «Что вы имеете в виду под последним уроком? Мы обошли весь колледж».
      «Я спрашиваю, где вы учите их быть распятыми — потому что пока вы не научите их быть распятыми, обучение не полное».