Арена мрака

— Завтра, — и улыбнулась. Она допила кофе, поцеловала его и ушла.

Но она рассказала ему все это потом. Через три месяца. Или четыре? Спустя долгое время, которое было порой радости, физического наслаждения и покоя. А однажды, придя к себе, он увидел, что она, как хорошая жена, сидит и штопает ему носки.

— Ага! — воскликнул он по-немецки. — Добрая хаус-фрау!

Гелла робко улыбнулась и посмотрела на него таким взглядом, словно хотела прочесть его мысли, пытаясь понять, какое впечатление произвела на него эта сцена. Тем она начала свою завоевательную кампанию, чтобы заставить его не бросать ее и остаться во вражеской стране с ней, врагом, и хотя Моска это сразу уяснил, он не счел это посягательством на свою свободу.

А потом она попыталась перейти в решительную атаку, применив смертельное оружие — беременность. Но он не испытывал ни чувства негодования, ни жалости — только досаду.

— Надо избавиться! — сказал он. — Мы сходим к хорошему доктору.

Гелла покачала головой.

— Нет, — сказала она. — Я хочу ребенка.

Моска передернул плечами.

— Я уезжаю домой. Это решено.

— Хорошо, — сказала она. Она не стала его умолять.

Она просто отдала себя ему полностью, без остатка, во всем, что ни делала, пока наконец в один прекрасный день он не почувствовал, что должен сказать ей — хотя он и знал, что лжет: «Я вернусь». Она внимательно посмотрела на него, поняла, что он солгал, и он увидел, что она это поняла. Это и было ошибкой — то, что он вообще об этом заговорил. Потому что он повторял и повторял свою ложь, иногда в пылу пьяной страсти, так что в конце концов они оба поверили в это, причем она — с врожденным упрямством, которое проявлялось во всем, в каждом ее поступке и решении.

В последний день, вернувшись в свою комнату, он увидел, что она уже упаковала его вещи.

Вещмешок, похожий на зеленое чучело диковинного животного, стоял у окна. Время было послеобеденное, и лимонное октябрьское солнце весело заглядывало в комнату. Грузовик, который должен был доставить его на сборный пункт, отправлялся после ужина.

Он с ужасом представил себе, сколько еще времени придется пробыть с ней в этой комнате, и предложил:

— Давай прогуляемся.

Она отрицательно помотала головой.

Потом метнулась к нему, притянула его к себе, и они быстро разделись. Он увидел, что будущий ребенок слегка вздул ее живот. Он ее не хотел, но мысленно заставил себя возбудиться, устыдившись ее внезапно пробудившейся страсти. Когда пришло время ужина, он оделся и помог одеться ей.

— Я хочу, чтобы ты сейчас ушла, — сказал он. — Я не хочу, чтобы ты ждала мой грузовик.

— Ладно, — послушно согласилась она, собрала свою одежду в охапку и сложила ее в маленький чемоданчик.

Прежде чем проститься с ней, Моска отдал ей все сигареты и германские марки, которые у него оставались. На улице он попрощался с ней и поцеловал. Он видел, что она не может вымолвить ни слова, что по щекам у нее струятся слезы, но она покорно побрела, словно слепая, по Контрескарпе к Ам-Вальдштрассе.

Он смотрел ей вслед, пока она не исчезла из виду, думая, что видит ее в последний раз в жизни и чувствуя облегчение от того, что все кончилось, да так легко, без скандала. И вдруг вспомнил, что она сказала ему несколько дней назад, причем ее трудно было заподозрить в неискренности.

— Обо мне и о ребенке не волнуйся, — сказала она тогда. — И не чувствуй себя виноватым, если не вернешься. Ребенок станет для меня радостью, и, глядя на него, я всегда буду помнить, как мы были счастливы, как нам было хорошо. И если не захочешь, не возвращайся.

Его рассердило ее наигранное, как ему показалось, чувство собственного достоинства, с которым она это ему говорила, но она продолжала:

— Я буду ждать тебя год, может быть, два. Но, если ты не вернешься, я все равно буду счастлива.

Я встречу другого мужчину, и у меня все устроится в жизни. Так ведь всегда бывает. И мне не страшно родить и ухаживать за ребенком одной. Ты понимаешь, что мне не страшно?

Он понял. Что ей не страшны ни боль, ни страдания, которые он мог ей причинить, ни его жестокость или недостаток нежности, которые в последнее время он за собой замечал, но она совсем не поняла того, чему он позавидовал, — что она не боится себя, своего внутреннего "я", что она приемлет жестокость и ярость окружающего мира и хранит веру в любовь и что ей больше всего жаль его, а не себя.

Зелено-коричневая стена внизу качнулась перед глазами, надвинулась, и перед его взором возникла косо лежащая ровная поверхность, на которой он увидел скопления зданий и крошечные фигурки людей. Самолет выровнялся, и теперь Моска мог видеть аккуратные очертания аэродрома и дома: ангары и длинные низкие административные здания, сверкающие в солнечных лучах.

А вдали, у горизонта, виднелся зубчатый абрис нескольких уцелевших в Бремене высотных домов.

Он почувствовал осторожный, словно недоверчивый удар шасси о землю, и его охватило нетерпеливое желание поскорее выбраться из самолета и найти глазами встречающую его Геллу. И в то мгновение, когда Моска уже готовился покинуть самолет, он преисполнился уверенности, что ему удастся найти ее. И что она его ждет.

Глава 3

Моска отдал немцу-носильщику свои чемоданы и, выйдя из самолета, увидел Эдди Кэссина, который шел по эстакаде аэродрома ему навстречу. Они обменялись рукопожатием, и Эдди Кэссин своим тихим, хорошо модулированным голосом произнес с фальшивой искренностью:

— Рад тебя снова видеть, Уолтер!

— Спасибо, что нашел мне работу и оформил бумаги, — сказал Моска.

— Чепуха! — ответил Эдди Кэссин. — Мне стоило приложить немного усилий, чтобы добиться возвращения хотя бы одного из нашей команды.

Ты же помнишь еще старые деньки, Уолтер?

Он подхватил один из чемоданов, Моска взял второй чемодан и голубую спортивную сумку, и они пошли по эстакаде.

— Сейчас мы поедем ко мне в управление, пропустим по стаканчику, и я тебя кое с кем познакомлю, — сказал Эдди Кэссин. Свободной рукой он похлопал Моску по плечу и произнес своим обычным голосом:

— Знаешь, сукин ты сын, я так рад тебя видеть!

И Моска почувствовал то, что ему так и не удалось почувствовать, когда он вернулся к себе домой, — настоящее ощущение прибытия, долгожданного достижения конечного пункта путешествия.

Они прошли вдоль забора из колючей проволоки к небольшому кирпичному зданию, которое располагалось чуть поодаль от стальных ангаров базы.

— Здесь я царь и бог, — сказал Эдди. — Управление гражданского персонала, а я — заместитель начальника управления, который все время в разъездах. Пятьсот фрицев считают меня господом богом, а сто пятьдесят из них — женщины.

Неплохая жизнь, а, Уолтер?

Дом был одноэтажный. В просторном предбаннике взад-вперед сновали немецкие служащие, а толпа безработных немцев терпеливо дожидалась собеседования для приема на работу механиками на автобазу, посудомойками в солдатские столовые, продавцами в армейские магазины. Здесь были мужчины с печальными лицами, пожилые женщины, молодые парни и очень много девушек, среди которых попадались хорошенькие. Они проводили Эдди взглядами.

Эдди открыл дверь кабинета. В кабинете стояли два стола впритык, так что их владельцы могли смотреть друг другу прямо в глаза. Один стол был совсем чистый, если не считать бело-зеленой таблички с надписью: «Лейт. Э. Форте. Упр. гражд. перс.» — и аккуратной стопки бумаг на подпись.

На другом столе возвышались два переполненных корытца для бумаг. В ворохе бумаг, наваленных на столе, едва виднелась табличка: «М-р Э. Кэссин, зам. нач. Упр. Гражд. перс.». В углу кабинета находился стол, за которым сидела высокая страшная девица и печатала на машинке. Она оторвалась от работы и сказала:

— Здравствуйте, мистер Кэссин. Звонил полковник, он просил вас перезвонить.

Эдди подмигнул Моске и начал крутить диск.

Пока он разговаривал, Моска закурил и стал ходить по кабинету, пытаясь заставить себя не думать о Гелле и не спуская глаз с Эдди. Эдди совсем не изменился, подумал он. Рот чувственный, как у девушки, а нос длинный и величественный, губы упрямо сжаты, форма нижней челюсти выдавала решительность и упрямство. В глазах таилось нечто похотливое, а седина обильной шевелюры, казалось, придавала его коже смугловатый оттенок. Все же он производил впечатление юноши, и его открытое, приветливое лицо имело почти наивное выражение. Но Моска знал, что, когда Эдди Кэссин напивается, его чувственный, изящно вырезанный рот уродливо кривится, лицо становится серым, старым и злобным. И поскольку злобность Эдди Кэссина была чисто внешней и бессильной и мужчины, в том числе и Моска, только смеялись над ним, эта злобность, проявлявшаяся в словах и поступках, обычно изливалась на женщин, которые в тот момент находились рядом с ним. Он давно сформировал свое мнение об Эдди Кэссине: подонок в обращении с женщинами и мерзкий пьяница, но вообще-то действительно отличный парень, который для друга сделает все, что угодно. И Эдди хватило ума не приставать к Гелле. Моске захотелось спросить у Эдди, не видел ли он Геллу, не знает ли он, что с ней, но он все никак не мог собраться с духом.

Эдди Кэссин положил трубку и выдвинул ящик письменного стола. Он достал бутылку джина и жестянку грейпфрутового сока. Повернувшись к машинистке, он сказал:

— Ингеборг, сходи помой стаканы.

Она взяла «стаканы» — пустые стаканчики из-под плавленого сыра — и вышла из кабинета. Эдди Кэссин подошел к двери, которая вела в соседнюю комнату.

— Пошли, Уолтер, я хочу тебя представить моим друзьям.

В соседнем кабинете у стола стоял невысокий, плотный, с одутловатым лицом мужчина в таком же, как у Эдди, мундире защитного цвета. Он упирался ногой в сиденье стула, чуть подавшись вперед, так, что его живот покоился на бедре. В руках он держал анкету для устраивающихся на работу.

Перед ним, вытянувшись по стойке «смирно», стоял приземистый толстый немец с неизменной серо-зеленой вермахтовской шапкой под мышкой. У окна сидел долговязый американец в гражданском с длинным лицом и небольшим квадратным, плотно сжатым ртом, в котором угадывалась упрямая сила. Чем-то он смахивал на молодого фермера.

— Вольф, — обратился Эдди к толстяку, — познакомься, это мой старый приятель Уолтер Моска. Уолтер, Вольф — сотрудник отдела безопасности. Он проводит собеседование с фрицами перед тем, как их допускают к работе на базе.

Эдди подождал, пока они обменяются рукопожатием, и продолжал:

— А этот парень у окна — Гордон Миддлтон.

У него нет определенной должности, так что он помогает нам чем может. Полковник все хочет от него избавиться, поэтому ему ничего и не пору-, чают.

Миддлтон не встал со стула, чтобы поприветствовать вошедшего, и Моска просто кивнул ему, а тот в ответ вытянул свою длинную руку и неуклюже, как огородное пугало, помахал ею в воздухе.

Вольф указал пальцем на дверь и сказал все еще стоящему навытяжку немцу, чтобы тот подождал в коридоре. Немец щелкнул каблуками, кивнул и поспешно удалился. Вольф рассмеялся и с презрительной гримасой бросил анкету на стол.

— В партии не состоял, в СА не служил, в гитлерюгенд не был. Черт возьми, увидеть бы хоть одного живого наци!

Все захохотали. Эдди закивал:

— Да, они все повторяют одно и то же. Вольф, вот Уолтер, который придется тебе по душе. Он был беспощаден к фрицам, когда мы с ним работали в военной администрации.

— Да-а? — Вольф поднял кустистые брови. — Так и надо с ними!

— Во-во! — сказал Эдди. — У нас там вечно возникали проблемы. Фрицы должны были доставлять уголь во все учреждения оккупированной территории, но, когда надо было развозить уголь в лагеря с еврейскими беженцами в Гроне, у них сразу то грузовики ломались, то немец-администратор говорил, что, мол, весь уголь кончился. Но этот парень быстро справился с трудностями.

— Рад слышать, — сказал Вольф. У него была приятная, даже обаятельная, если не сказать масленая манера разговаривать, и он постоянно кивал головой, словно уверял собеседника в своем полнейшем к нему расположении.

Ингеборг принесла стаканы, бутылку и банку грейпфрутового сока. Эдди наполнил четыре стакана, но в один не стал наливать джин. Этот стакан он передал Гордону Миддлтону.

— Единственный человек в оккупационной миссии, который не пьет, не играет в карты и не бегает за девками. Вот почему полковник хочет от него избавиться. Он производит плохое впечатление на фрицев.

— Так что там случилось? — произнес Гордон.

В его низком, с сильным южным акцентом голосе прозвучал упрек — но вежливый, невозмутимый.

— Значит, так, — сказал Эдди. — Моске пришлось каждую субботу ездить в лагеря еврейских беженцев и следить, чтобы уголь туда доставлялся.

Но однажды в субботу он где-то застрял, и грузовики отправились без него. И что же — угля нет!

Тут он просто взбесился. Это нельзя забыть. Я отвез его к тому месту, где грузовики вдруг сломались, и он сказал шоферам краткую речь…

Моска сидел за столом и курил сигару, нервно выпуская клубы дыма. Он вспомнил тот случай и знал, как Эдди сейчас изобразит все дело. Выставит его в виде свирепого головореза, а ведь все совсем не так было. Он сказал тогда водителям, что, если они не хотят возить уголь, он поможет им уволиться. Но если они хотят работать, то им лучше доставить весь этот уголь в лагеря, даже если им придется волочь его на спине. Один водитель сразу ушел. Моска записал его имя, а остальным раздал сигареты. Эдди же представил все так, будто Моска устроил тем шестерым хорошенькую взбучку.

— Потом он пошел к управляющему по угледоставке и вел с ним короткий разговор по-английски, который я слышал. Этот фриц буквально в штаны наложил. После состоявшейся беседы он сделал соответствующие распоряжения, и к ужину уголь доставили по назначению. Толковый был служака! — И Эдди радостно закивал.

Вольф тоже кивал, понимающе и одобрительно.

— Вот и нам тут надо так действовать, — сказал он. — А то этим фрицам все их преступления с рук сходят.

— Но теперь так вести себя с ними уже невозможно, Уолтер, — сказал Эдди.

— Это точно, — согласился Вольф. — Мы теперь обучаем фрицев демократии, — добавил он с такой гримасой, что Моска и Эдди засмеялись, и даже Миддлтон не смог сдержать улыбки.

Они попивали из стаканчиков, а Эдди встал, подошел к окну и посмотрел на идущую мимо женщину.

— Тут попадаются такие красотки! — сказал он. — Не хочешь какой-нибудь лакомый кусочек?

— Это вопрос для анкеты, — сказал Вольф и уже собрался еще что-то добавить, как дверь в коридор распахнулась и в комнату втолкнули высокого светловолосого юнца. Он был в наручниках и плакал. За его спиной виднелись двое невысоких мужчин в темных мешковатых костюмах. Один из них шагнул вперед.

— Герр Дольман, — сказал он. — Вот этот воровал мыло.

Вольф расхохотался.

— Мылокрад! — объяснил он Эдди и Моске. — У нас пропадало большое количество мыла, которое поступало от Красного Креста. Мы распределяем его среди немецких детей. А эти ребята — детективы из города.

Один из детективов начал снимать с юнца наручники. Он помахал указательным пальцем перед носом паренька и почти по-отечески сказал:

— И чтобы без фокусов, понял?

Парень кивнул.

— Нет, не снимай! — приказал Вольф сурово.

Детектив послушно отступил.

Вольф подошел к пареньку и положил ладонь на его белокурый затылок.

— Ты разве не знал, что это мыло предназначалось для немецких детей?

Мальчик опустил голову и не ответил.

— Ты работал здесь, тебе доверяли. Больше ты не будешь работать на американцев. Однако, если ты письменно признаешься в том, что ты сделал, мы тебя не отдадим под суд. Согласен?

Паренек кивнул.

— Ингеборг! — позвал Вольф.

Вошла машинистка-немка. Вольф взглянул на детективов:

— Отведите его в тот кабинет. Девушка знает, что делать. — Он обернулся к Эдди и Моске. — Вот так просто, — и ухмыльнулся вполне дружелюбно, — мы можем избежать лишних хлопот, а парень свои шесть месяцев получит.

Моска — хотя ему было все равно — возразил:

— Черт, но вы же обещали его отпустить!

Вольф пожал плечами:

— Правильно, но немецкая полиция все равно возьмет его — за торговлю на черном рынке. Начальник городского управления полиции в Бремене — мой старый приятель, и мы сотрудничаем.

— Правосудие в действии, — пробормотал Эдди. — Ну ладно, спер мальчишка пару кусков мыла — отпусти ты его!

Вольф решительно возразил:

— Тогда они нас без штанов оставят. Не могу! — Он надел фуражку. — Ну, у меня впереди трудный вечер. Надо устроить полный обыск всех рабочих кухни, прежде чем они покинут базу. Это что-то, я вам доложу! — Он криво усмехнулся. — У нас есть женщина-полицейский из Бремена, она обыскивает девок. И представьте: то пару резиновых перчаток найдет, то кусок солдатского мыла. Знаете, куда эти девки могут засунуть себе пачку масла?! Тьфу! — Он сплюнул. — Надеюсь, я никогда так не оголодаю.

Когда Вольф ушел, Гордон Миддлтон встал и произнес низким голосом:

— Полковник его любит, — и добродушно улыбнулся Моске, словно что-то в нем вызвало его симпатию. Собравшись уходить, он сказал Эдди:

— Надеюсь поймать ранний автобус, — и Моске, просто и дружелюбно:

— Ну, еще увидимся, Уолтер.

Рабочий день закончился. Моска смотрел в окно и видел, как немецкие рабочие толпятся у ворот, дожидаясь, пока военная полиция проверит их документы и обыщет — только после этого они могли покинуть военно-воздушную базу.

Эдди подошел к окну и встал рядом с ним.

— Насколько я понимаю, тебе не терпится в город. Ты хочешь найти свою девочку? — сказал Эдди и улыбнулся одними губами, почти по-женски сладко и в то же время вопросительно. — Потому-то я и постарался найти тебе работу здесь.

Я подумал, ты приезжаешь из-за нее. Верно?

— Сам не знаю, — ответил Моска. — Отчасти, наверное, да.

— Ты хочешь сначала устроиться в общежитии, а потом отправиться на ее поиски? Или хочешь сначала найти ее?

— Давай-ка сначала в общежитие!

Эдди весело расхохотался:

— Если ты пойдешь прямо сейчас, ты еще застанешь ее дома. А если будешь ждать, пока тебе оформят жилье, то увидишь ее не раньше восьми.

А она тогда может уйти куда-нибудь, — при этих словах он внимательно посмотрел на Моску.

— Значит, не повезет, — сказал Моска.

Они подхватили по чемодану и пошли к автостоянке, где Эдди поставил свой джип. Включив зажигание, Эдди повернулся к Моске:

— Ты не спрашиваешь, но я тебе скажу. Я ни разу не видел ее ни в одном офицерском или солдатском клубе. Я вообще ее не видел. — После паузы он добавил хитро:

— И, думаю, ты бы не очень обрадовался, если бы я стал ее разыскивать.

Глава 4

Когда они миновали Нойштадт, а потом через мост въехали в старый Бремен, Моска увидел первый хорошо знакомый ему ориентир. Костел — высокое здание с башней, похожее на человеческое тело с лицом, изъеденным страшной болезнью: хрупкая конструкция из камня и штукатурки, поддерживающая устремленный в небо шпиль.

Потом они ехали мимо массивного здания управления полиции, на чьих темно-зеленых стенах все еще виднелись белые шрамы того взрыва. По Шваххаузерхеерштрассе они выехали на другой конец города, где когда-то был фешенебельный пригородный район. Дома здесь почти не были повреждены бомбежкой и использовались под квартиры для офицеров оккупационных войск.

Моска размышлял о сидящем рядом человеке.

Эдди Кэссин был не романтического склада. Насколько Моска мог себе представить, как раз напротив. Он вспомнил, как в свою бытность солдатом Эдди нашел в городе молоденькую пышнотелую бельгийку с симпатичным, как у дрезденской куколки, лицом. Он поселил ее в маленькой комнатушке без окон в одном из здешних домов и устроил оргию. Девушка обслуживала тридцать солдат, расквартированных в доме, в течение трех дней кряду. Солдаты, дожидаясь своей очереди, резались в карты на кухне. Девушка была настолько хорошенькая и благовоспитанная, что солдаты обхаживали ее так, как муж обхаживает беременную жену. Они по очереди жарили для нее яичницу с беконом и ветчиной и приносили ей завтрак в постель. Из армейской лавки они притаскивали ей пакеты с едой. Она смеялась и шутила, сидя в кровати голая. В ее комнатушке постоянно кто-то торчал, и она, похоже, любила всех и каждого. Ей приходилось трудно только в одном. Эдди Кэссин раз в день проводил с ней не меньше часа. Она называла его «папулей».

— Она слишком хорошенькая, чтобы хранить мне верность, — повторял Эдди, и Моска не мог забыть, с каким садистским удовлетворением в голосе он произносил эти слова.

Они свернули с Курфюрстеналлее на Метцерштрассе и поехали по улице, где густая листва высоких лип отбрасывала рваные тени на ветровое стекло. Эдди остановился около восстановленного кирпичного четырехэтажного здания с небольшой лужайкой.

— Ну, вот мы и приехали. Лучший особняк для американцев-холостяков в Бремене.

Летнее солнце придавало кирпичу темно-красный оттенок, улица лежала в глубокой тени.

Моска взял оба чемодана и спортивную сумку, а Эдди Кэссин пошел впереди по тропинке. У дверей их встретила немка-домоправительница.

— Это фрау Майер, — сказал Эдди и обнял ее за талию.

Фрау Майер, почти платиновой блондинке, было около сорока. У нее была великолепная фигура, которую она приобрела, много лет преподавая плавание в спортивном клубе. Ее лицо имело добродушное выражение, и взгляд у нее был добродушный, но какой-то глуповатый — возможно, из-за больших белых, похожих на заячьи зубов.

Моска кивнул ей, и она сказала:

— Очень рада с вами познакомиться, мистер Моска. Эдди много мне о вас рассказывал.

Они поднялись по лестнице на третий этаж, фрау Майер отперла одну из комнат и отдала ключ Моске. Это была очень просторная комната. В одном углу стояла узкая кровать, в другом углу — огромный, крашенный в белый цвет шкаф. Через два больших окна в комнату проникали лучи заката, который уже превращался в долгие летние сумерки. Больше в комнате ничего не было.

Моска поставил чемоданы на пол. Эдди сел на кровать и обратился к фрау Майер:

— Позовите Йергена.

Фрау Майер кивнула:

— Я принесу простыни и одеяла.

Они услышали ее шаги на лестнице.

— Что-то тут не очень, — заметил Моска.

Эдди Кэссин улыбнулся:

— Тут в доме есть один волшебник. Этот Йерген. Он все сделает. — И пока они сидели и ждали, Эдди рассказывал Моске об этом доме. Фрау Майер была хорошей домоправительницей: следила, чтобы всегда была горячая вода, чтобы восемь горничных исправно справлялись со своими обязанностями и чтобы белье было выстиранным и выглаженным. Сама она занимала две уютные комнаты на чердаке.

— Я большую часть свободного времени провожу у нее, — говорил Эдди, — но, наверное, она втихаря трахается и с Йергеном. Моя комната под тобой, так что, слава богу, мы не будем друг за другом шпионить, а?

Моска, с приближением сумерек ощущая растущую нервозность, слушал болтовню Эдди, который говорил об этом доме так, словно он был его собственностью. Для американцев, расквартированных на Метцерштрассе, Йерген был незаменимым помощником. Он мог так отрегулировать подачу воды в дом, что даже обитатели четвертого этажа умудрялись принимать ванну. Он делал деревянные ящики, в которых американцы отправляли на родину посылки с фарфором, и так умело запаковывал хрупкую посуду и статуэтки, что они доходили до заокеанских родственников целыми и невредимыми. Это была неплохая парочка — Йерген и фрау Майер. Правда, Эдди знал, что днем они осторожно шарят по всем комнатам.

У одного постояльца они могли стянуть пару трусов, у другого носки или носовые платки, еще где-то полотенце. Американцы были рассеянные и никогда не проверяли сохранность своих вещей.

Из комнат самых отъявленных лопухов исчезали даже начатые пачки сигарет. Но все это проделывалось с умом. Горничные, убиравшие комнаты, были отлично вымуштрованы и никогда ничего не воровали.

— Черт побери, — сказал Моска, — знаешь, я бы отсюда хоть сейчас съехал. Шли бы эти фрицы в жопу!

Эдди подошел к двери и крикнул:

— Эй, Майер, побыстрее! — и повернулся к Моске. — Очень может быть, что она сейчас там внизу организовала себе коротенький трах с Йергеном. Она это любит.

На лестнице послышались шаги.

Она вошла с охапкой постельного белья, за ней Йерген. В руке он держал молоток, в зубах — гвозди. Это был невысокий худощавый немец средних лет, в самом расцвете сил, одетый в комбинезон и американскую армейскую рубашку. От него веяло спокойной уверенностью и достоинством, которые могли бы вызвать к нему уважение и доверие, если бы не сеточка морщинок в углах глаз, придававших его лицу лукавое и хитроватое выражение.

Он обменялся рукопожатием с Эдди Кэссином и протянул руку Моске. Моска из вежливости пожал ему руку. Отношения между местным населением и оккупационными войсками становятся все более дружелюбными, подумалось ему.

— Я тут мастер на все руки, — сказал Йерген.

Он произнес эту фразу с нескрываемым самодовольством. — Когда вам что-то понадобится сделать или починить, зовите меня.

— Мне нужна кровать пошире, — сказал Моска, — какая-никакая мебель, радиоприемник и еще кое-что, о чем я потом скажу.

Йерген расстегнул нагрудный карман рубашки и вынул карандашик.

— Конечно, — сказал он поспешно. — Эти комнаты очень плохо обставлены. Согласно смете. Но я уже помог многим вашим товарищам. Большой или маленький радиоприемник?

— Сколько это будет стоить? — спросил Моска.

— От пяти до десяти блоков сигарет.

— Деньгами, — сказал Моска. — У меня нет сигарет.

— Американскими долларами или купонами?

— Чеками.

— Вот что я вам скажу, — начал Йерген медленно. — Я вижу, вам нужен здесь радиоприемник, настольные лампы, четыре-пять стульев, кушетка и большая кровать. Я вам все это достану, а о цене поговорим потом. Если у вас сейчас нет сигарет, я подожду. Я деловой человек и знаю, кому следует давать кредит. К тому же вы друг мистера Кэссина.

— Ну и отлично, — сказал Моска. Он разделся до пояса и достал из спортивной сумки полотенце и мыло.

— Если вам надо будет что-то постирать, пожалуйста, скажите мне, я дам поручение горничной. — Фрау Майер улыбнулась. Ей понравился его длинный мускулистый торс с неровным белым шрамом, тянущимся, как она предположила, до самого паха.

— Сколько это будет стоить? — спросил Моска. Он раскрыл чемодан и достал оттуда свежую смену белья.

— Ничего платить не надо. Давайте мне раз в неделю пару плиток шоколада, и, я уверена, горничные будут довольны.

— Ладно, — сказал Моска нервно и обратился к Йергену:

— Постарайтесь завтра же принести мне все это.

Когда оба немца ушли, Эдди покачал головой с печальным упреком:

— Времена изменились, Уолтер. Оккупация вошла в новую фазу. Мы обращаемся с людьми вроде фрау Майер и Йергена с уважением, здороваемся с ними за руку и всегда угощаем их сигаретой, когда обсуждаем с ними дела. Они могут оказать нам немало услуг, Уолтер.

— К черту! — сказал Моска. — Где тут туалет?

Эдди отвел его по коридору в ванную. Это было огромное помещение с тремя умывальниками и гигантской ванной. Около унитаза стоял столик, заваленный журналами и американскими газетами.

— Высший класс! — сказал Моска и стал умываться.

Эдди, сев на стульчак, ждал, пока он помоется.

— Ты приведешь свою подружку сюда? — спросил Эдди.

— Если найду и если она захочет, — ответил Моска.

— Пойдешь к ней сегодня?

Моска насухо вытерся и вставил лезвие в бритвенный станок.

— Да, — ответил он и взглянул на полуоткрытое окно: там догорал последний луч заката. — Постараюсь. Схожу на разведку.

Эдди встал и пошел к двери.

— Если не сложится, зайди к фрау Майер, когда вернешься, выпьем по маленькой. — Он хлопнул Моску по плечу. — А если сложится, то увидимся завтра утром на базе. — И вышел.

Оставшись один, Моска почувствовал огромное искушение не добриваться, а вернуться к себе в комнату и завалиться спать или подняться к фрау Майер и весь вечер пить с Эдди. Он почувствовал сильное нежелание куда-то идти искать Геллу — он опять мысленно назвал ее по имени, — но усилием воли заставил себя все-таки покончить с бритьем и причесался. Он подошел к окну и распахнул его. В переулке внизу никого не было. Но вдали, в догорающем отблеске заката, он увидел женщину в черном, которая бродила среди развалин и рвала молодую траву. У нее уже была целая охапка. А чуть ближе к зданию общежития он заметил семейство из четырех человек — мужчину, жену и двух ребятишек. Они возводили стену, которая уже была не меньше фута высотой.

Мальчики приносили из тачки обломки кирпичей, которые они привезли из разрушенного центра города, а мужчина и женщина подгоняли их друг к дружке в кладке. Эта сценка рядом со скелетом дома запечатлелась в памяти Моски. Последний лучик дня догорел, и люди превратились в темные пятна, движущиеся на фоне абсолютного мрака. Моска вернулся к себе в комнату.

Он достал из чемодана бутылку и сделал большой глоток. Он тщательно подбирал одежду, думая при этом: «Она впервые увидит меня не в военной форме». Он надел светло-серый костюм и белую рубашку-апаш. Оставив все как есть — раскрытый чемодан, разбросанные по полу вещи, бритвенные принадлежности на кровати, — он глотнул еще раз из бутылки, сбежал вниз по лестнице и окунулся в теплую летнюю ночь.

Моска сел на трамвай, и кондуктор попросил у него сигарету, тут же признав в нем американца.

Моска дал ему сигарету и стал внимательно всматриваться в каждый встречный трамвай, думая, что она, может быть, едет сейчас куда-нибудь в одном из них. Всякий раз, когда ему чудилось, что он ее заметил, у него начинало сильно биться сердце и все внутри напрягалось: в какой-то миг он видел ее затылок — или это только казалось, и он понимал, что обознался.