В роли себя самой

      - Уже не разговор, не диалог. Из тех отдельных фраз, пока еще сюда, в книгу, не записанных, но в которых вы сами уже касались этой темы, я поняла одно: история была необычной и именно с резким поворотом. Что-то вроде того самого стечения обстоятельств...
      - Стечения обстоятельств там, действительно, было предостаточно. И даже "перст судьбы"... Не то, чтобы всерьез, но именно так, как я недавно сказала. В какой-то момент у меня действительно было впечатление, что без "перста" тогда не обошлось.
      ...Сейчас Александр Михайлович Дерябин известен как врач-травник. И его известность, его слава вполне заслуженны. В его методах лечения нет никакой спекуляции, никакого шарлатанства, как - увы! - случается у нас в настоящем времени сплошь и рядом. Он предлагает разработанные им действенные методы, эффективные лекарства. И я обязательно хочу сказать, что самое важное - эти методы и лекарства доступны. Их производство, применение, распространение не требует крупных затрат. Пустить изготовление препаратов - мазей, настоек, бальзамов - Дерябина на поток, и миллионы людей получили бы гарантированное облегчение от страданий вплоть до полного исцеления. Они смогли бы приобретать лекарства без всяких "льгот", которые на поверку только унижают наших пенсионеров, ветеранов войн и инвалидов. Это было бы всем по карману, даже если жить на те крохи, которые нашим старикам платят в качестве пенсий.
      Ужасная особенность сложившейся в России ситуации: у нас известны все достижения медицины нормального для нормальных стран уровня - и не применяются. Обычным людям, которые то и дело болеют, они недоступны. Замкнутый круг получается: стандартные и сертифицированные средства мировой практики применять нельзя - не по карману они ни государству, ни подавляющему большинству граждан, а идти собственным путем тоже нельзя, потому что на него нет ни стандартов, ни сертификатов, и он несопоставим с той самой мировой практикой.
      У Александра запатентована, производится и продается целая серия косметических и парфюмерных средств: главным образом кремы, лосьоны. Но это совсем не главная часть всего того, что он делает. Просто эту продукцию легче вывести на рынок. Ведь косметика не относится к разряду средств, назначаемых специалистами, ее каждый выбирает сам для себя. Или не выбирает, как кому угодно.
      А лекарства, чтобы быть лекарствами в полном смысле этого слова, должны не только помогать больным, приносить человеческому организму пользу и облегчение. Они должны войти в списки официальной фармакопеи, с которыми работают медицинские учреждения - и больницы, и поликлиники. И если на новые препараты будут выписываться медицинские рецепты, то должно работать производство, изготавливать лекарства в достаточном количестве, чтобы они всегда были доступны.
      Но чтобы к этому в конце концов прийти, чтобы выпускать лекарства оптом, на крупных фармацевтических фабриках, чтобы в этом участвовало государство, необходимо как минимум пройти уровень опытного применения препаратов в клиниках. И уже одному этому есть масса препятствий. Отсутствие у Александра классического медицинского документа - диплома вуза. "Ярлык", привешенный траволечению: нетрадиционная область медицины. А какая же она нетрадиционная! Если говорить о традициях, то сто лет назад и раньше кто-то разве пользовался синтезированными препаратами? Ну и, конечно, в области фармацевтики как бизнеса существует исключительная, просто оголтелая конкуренция. Сказать о которой "граничащая с криминальной" - значит ничего не сказать.
      Словом, стена, которую предстоит пробить - крепостная, какой-то неизмеримой толщины. Заграничные дипломы (от Швейцеровского общества, например) или устная молва - в наших условиях это, в лучшем случае, только вспомогательные средства. Существует еще путь рекламы, более убедительный для общественного сознания. Но тут нужны такие деньги, что и говорить нечего. Да, есть еще конкретные случаи (и довольно много), когда Александр ставил на ноги очень именитых людей. Но он очень редко умел потом пользоваться их помощью. Характернейшая для него особенность: не искать связей, которые могли бы его "подтянуть вверх". Он общается и работает с теми людьми, которые приходят к нему сами. А приходят, главным образом, те, кто сам нуждается в помощи. Первые же номера ждут, когда придут к ним.
      Только несмотря на все мои сожаления, я уверена: у Дерябина все в конце концов получится. Он исключительно талантлив, он предан достойнейшему делу, и никогда еще он не признавал себя побежденным. Нет, не надо думать, что это такой человек-клинок: стальной, острый, закаленный до полной нечувствительности к всяким внешним влияниям. Я знаю его душу, знаю, как сложно может в ней все происходить. Хотя со мной многие не согласятся - те, кто судит по первому впечатлению или общался с Сашей на некоторой дистанции, их мнение вряд ли сойдется с моим.
      У Александра Дерябина головокружительная биография. Когда-то в молодости он работал на шахте, в Донбассе. А когда я с ним познакомилась, он уже стал певцом и притом очень известным, выступал от Московской филармонии, его брали в Большой театр. Знакомство наше состоялось лет за десять до брака - и вот каким образом.
      Тогда у меня разворачивался роман (не люблю это слово, да ладно уж) совсем с другим человеком. В общем довольно захватывающий, а к тому моменту проходивший через самую привлекательную и приятную "цветочно-ресторанную фазу" - развлечения, вечеринки, сплошные знаки внимания, все так празднично и головокружительно. В один из дней мой кавалер выдвинул идею:
      - Вечером сегодня давай пойдем в гости. К одному моему другу, он прекрасный певец, человек просто замечательный, и компания там тоже будет вся такая, в общем интересная.
      - Идем, идем.
      Пришли, с кем-то меня там познакомили, кого-то представили, и с первых же минут мне это было все равно. К тому, что за мной кто-то ухаживает, я привыкла, это всегда было само собой. Приходила в компанию, в любую, оказывалась в центре внимания, а иначе вроде бы и быть не могло... Так что, кто там в данном конкретном случае оказывал мне соответствующие почести, я совершенно не интересовалась. Не интересовалась и тем, кто тут хозяин дома. Мы с моим кавалером были заняты только собой и друг другом. Провели время, поболтали, потанцевали и ушли.
      А как только я вернулась домой - звонок:
      - Здравствуйте, это Саша Дерябин!
      А я и не поняла.
      - Кто-кто-кто?
      Он мне отвечает:
      - Саша Дерябин, вы были сегодня у меня в гостях.
      - Да? А я вас не помню.
      - Лена, я влюблен в вас. Это очень серьезно, и вы никуда от меня не денетесь.
      Господи, мне это тогда было так не нужно! И так надоедно-привычно, сто раз я все это слыхала. Я не видела никакой нужды во что-то вникать и сразу же повела речь таким образом, чтобы только побыстрей отделаться:
      - Значит, так, времени у меня мало. Все эти разговоры ни к чему. Всего хорошего, прощайте!
      - Я влюблен, говорю вам.
      Я не склонна была давать никаких поблажек.
      - Ну все, хватит! Я просто кладу трубку. Но еще, пожалуй, дам понять вашему другу, какой вы ему "друг".
      Тут же снова раздался звонок, и снова. Я от этого Саши отбивалась все беспощадней, не выбирая слов, и самым окончательным образом, дальше просто некуда, разъяснила, что ему - ничего, никаких надежд. И все, и забыла про инцидент, а лица Саши я с самого начала не помнила, как честно ему и сказала. Дальше - время пошло, полетело...
      И продолжение последовало только через 10 лет. Тогда у моей Ариши открылась язва двенадцатиперстной кишки, это часто бывает у детей в переходном возрасте. Я ее лечила, как обычно, таблетками, антибиотиками. А как-то раз жена Евгения Евстигнеева мне в театре сказала:
      - Это ты бросай. Есть доктор-бог, который лечит травами. Он творит чудеса, он Аришку обязательно вылечит. Хочешь, я тебя с ней к нему отведу?
      - В чем дело, еще бы! Кто он, где?
      - Все, без вопросов, едем сегодня же.
      И вот мы приехали. В переулок старой застройки, недалеко за метро "Кропоткинская", за Домом ученых. В четырехэтажный дом, в подъезд без лифта. Тогда двери с улицы не закрывались на замки, и на лестнице в подъезде до четвертого этажа стояла очередь-толпа. Мы прошли мимо нее наверх, позвонили. Нам довольно быстро кто-то открыл - мужчина, высокий такой, красивый. За ним в квартире была другая толпа, поменьше - не пациенты, а свита, нам было видно голов пять-шесть.
      И вдруг он, который открыл, - бум-с, падает на колени:
      - Лена! Это ты! Ты пришла ко мне!
      Вот это ничего себе... Мне ведь что заранее сказали? Сказали: доктор, травник, дочку может вылечить от язвы. А про то, что какой-либо там он ясновидящий,- про это ничего не говорили. Да, и на колени-то зачем?!
      Но не только я - никто вокруг ничего не понял. Он тогда, оставаясь в прежнем положении, не вставая, объяснил:
      - Эту женщину я люблю уже десять лет.
      И потом уже встал. Но опять не просто так, а вместе со мной: обхватил руками за ноги и поднял - как пальму в кадке.
      Да кто же это все-таки? Я как не понимала ничего, так и продолжала не понимать. Только надо же мне было как-то реагировать, что-то ему сказать на все его выходки, я и сказала:
      - А поставьте-ка, где взяли!
      Какое там! Отнес в комнату. И только там объяснил, растолковал: как была я у него в гостях, как он влюбился, как звонил, как я его послала...
      Честно говоря, в тот момент и в тех обстоятельствах вся эта сцена произвела на меня впечатление, которое трудно было оценить трезво. И роман наш закрутился за два дня. Со своей напористостью, многим известной по разным случаям, Саша не дал мне опомниться. Все возникло вмиг - как будто на ровной поверхности воды забил гейзер. Когда я лучше стала понимать, что за жизнь теперь у Саши, это была уже наша общая жизнь.
      В которой мне пришлось на какое-то время смириться с очень разными вещами. Я уже сказала, что Саша был нужен многим. Сказала, какая стояла очередь в подъезде - она стояла днем и ночью. И эти люди не только в подъезде стояли, ждали приема, но все время кто-то из них жил у нас в квартире. Я кого-то то и дело пользовала Сашиными препаратами, растирала мазями... Когда приходила домой, то не знала, буду ли ночевать на привычном месте, или кого-то приехавшего издалека и проходящего курс надо будет устроить на ночь.
      Понятно, что такой быт заслуживает, мягко говоря, отдельного определения... Так жить трудно. Но еще трудней для меня - хладнокровно провести грань: вот мои проблемы, а вот твои...
      Может быть, меня порой больше злило другое. Не знаю, из-за совмещения нашей квартиры с клиникой или нет, но Александр никак, никогда не мог меня нормально встретить с гастролей, с фестивалей - словом, из всех моих странствий. Я, допустим, возвращалась через Внуково - он с цветами дежурил в Шереметьево. Если мой поезд приходил на Киевский вокзал - Саша, держа букет, встречал поезда, прибывающие с Курского направления. Это была фантастическая фатальная закономерность, когда каждый раз на два-три часа позже, чем я - злая, вся в обиде - появлялась дома, приплетался Дерябин с зачахшим веником... Опять двойка! Ну, и с моей стороны - соответствующий выплеск, я ведь привыкла, чтобы меня встречали...
      Все эти детали хоть и помнятся до сих пор, но уже только с юмором. Вовсе не они стали причиной того, что мы с Сашей расстались.
      Мы ждали счастья, а случилось вовсе наоборот. Мы ждали появления на свет ребенка - даже двоих, мне об этом заранее сказали. Но дети умерли, едва родившись... И потом вся остальная наша с Александром совместная жизнь кончилась почти так же стремительно, как началась. Вот как будто была вода в колодце - и вдруг не стало ее. Ушла, высохла, иссякла.
      Кончилась вода, кончилась жизнь... Общая жизнь, которая держится на духовной взаимной связи двух людей. Осталась жизнь физическая - но она ведь у каждого своя, не поддающаяся обобщению. Ее все же надо было продолжать, восставать из пепла. В этом каждый из нас пошел своим путем.
      Кстати, для нас обоих это был не первый случай восставания из пепла. Александру, как и мне, случалось начинать жизнь заново. Я пока отложу детскую тему: надо еще рассказать, как Дерябин из певца стал врачом...
      Случилось так, что в промежутке между нашими встречами, первой и второй, Саша очень сильно заболел. Очень серьезно и очень сразу. У него начался туберкулез легких и быстро вошел в последнюю стадию. С сердцем тоже стало совсем плохо. Его вылечил доктор Караваев, и Саша стал его учеником. Только после смерти учителя пошел в своем направлении, не как другие ученики, просто продолжающие выпуск лекарственных средств, разработанных Караваевым.
      У Дерябина появились собственные медицинские разработки. Это ими он вылечил Аришку. Помог мне, у меня было хроническое профессиональное заболевание - застужены почки. Здоровье меня редко подводило, но это я хорошо помню, какие дикие боли у меня начались на съемках "Ищи ветра". Как несколько недель я сидела на игле. Как страшно было иногда: вдруг это навсегда - или боли, или морфий? А сейчас я купаюсь зимой в проруби. Из бани - прямо туда, только не с головой! Есть у меня такой навязчивый образ ужаса: оказаться с головой подо льдом, не найти выхода. Воображение коварная вещь, особенно когда это только воображение.
      Из последних новинок у Саши разработан бальзам "Виватон" на спиртовой основе, крепость - выше водочной. Но его нельзя, конечно, сравнивать ни с одним алкогольным напитком, это лекарство. Хотя и в застольном отношении этот бальзам - исключительная вещь. Все, что может быть негативного в питье, в нем отсутствует. Мой нынешний муж Андрей шутит при встречах, а они бывают периодически, что Дерябину надо еще сигареты такие сделать, от которых не было бы "никакого вреда, кроме пользы"...
      Шутка хороша, но еще лучше было бы, если б у Дерябина появились настоящие помощники. Я этого очень хочу - и не только потому, что в какой-то мере Саша продолжает быть частью моей жизни. В том смысле, который надо уметь понять. Я не могу не помочь ему, если надо помочь. Не могу также не накричать, не задать взбучку, если творится безобразие. А иногда оно творится: например, предлагают такую "помощь" в продвижении Сашиных методов, что лучше бы просто объявили ему открытую войну...
      Но он в конце концов добьется своего, я уверена.
      Глава 10
      ГОРЕ
      А теперь - о том, от чего я быстро, но, как видите, ненадолго ушла в предыдущей главе.
      Есть такая теория - правда, доморощенная,- что все люди делятся на хвастунов и нытиков. С небольшой натяжкой я готова с этим согласиться. И даже сказать о самой себе, что я безусловно отношусь к хвастунам, если просто подразумевать под этим словом людей, не склонных жаловаться. Тех, которые в случае, когда речь заходит о них, готовы демонстрировать свои удачи, достижения, но ни в коем случае не боль, обиду, разочарование.
      Я легко - для постороннего взгляда - иду по жизни. Так, что "каждая паршивая собака знает мою легкую походку"... Причин тому две. Первая: я скорее хвастун, потому что ни в коем случае не нытик, и стараюсь поддерживать впечатление о себе как о вполне удачливом и благополучном человеке. Вторая: судьба и впрямь была ко мне более чем благосклонна, долгое время очень щедро расточая для меня такие возможности, которых даже при частичной их выдаче вполне хватило бы, чтобы придать уверенности чьему-то характеру, украсить интересными событиями чью-то биографию словом, считать жизнь (и не одну) вполне состоявшейся.
      Не будет большим откровением сказать, что за бесшабашностью стиля скрыта и боль, и душевная тяжесть... Но это - теперь, сейчас. А некогда мне казалось, что можно быть всегда налегке - в отношении очень многих вещей. Я говорю "казалось", но это далеко не так: кажется тому, кто хотя бы единожды, хотя бы слегка задумался над тем, что ему дано в какой-то части его бытия. А я была бесконечно далеко от всяких задумываний на одну, безмерно важную, как потом пришлось понять, тему...
      Матушка-природа дала мне стопроцентное здоровье, которое очень долго меня не подводило. Так долго и на таком уровне, что мне не доводилось испытывать ни тени сомнения в том, что моя физическая конструкция сверхнадежна и вообще никогда, ни при каких обстоятельствах не способна меня подвести. Ни одна, самая малейшая мысль о том, что препятствием на моем пути к чему бы то ни было может стать какое-нибудь недомогание, ни разу не приходила мне в голову.
      Примерно так же, как ни в ясный, ни в пасмурный день мне или кому угодно не доводилось усомниться в существовании солнца: оно было, есть и будет - о чем тут можно беспокоиться? Даже более того: мы иногда волнуемся если не насчет солнца вообще, то хотя бы насчет погоды в конкретный день волнуемся без всякой пользы, конечно, но иногда все-таки на небо смотрим... А моя самоуверенность в отношении собственного чисто физического состояния позволяла мне не замечать вообще ничего: сердце? желудок? суставы? Да я, как говорится, слов таких не знаю... Подумаешь, отравилась в столовой! Подумаешь, разболелась голова! Даже застуженные мои почки, боли, наркотики - подумаешь! Вылечилась ведь, никуда не делась... И я продолжала в том же духе: сама себе всадник, сама себе лошадь, куда хочу - туда и ворочу. Да чтоб не спотыкаться, а то я этого не люблю!
      Что же до чисто женских проблем, то в этом отношении мне как будто вовсе закон был не писан: если о чем-то и приходилось когда-то задумываться, то все это ограничивалось рамками единственного вопроса - как мне удобнее и проще избавиться от непрошеной благодати, от возможности иметь еще одного ребенка.
      Итак, почти до тридцати лет я была полная госпожа и хозяйка сама себе в самом буквальном смысле этих слов. Никаких жалоб и претензий от собственного тела я знать не знала, ведать не ведала.
      Вполне очевидно, что такое начало предполагает переход к закономерному, но контрастному продолжению - "и вот однажды..." Да, именно так все и случилось: однажды, сразу вдруг, нежданно-негаданно - и оттого особенно страшно, особенно больно и необратимо. А главное, что, по большому счету, мне некого в этом винить, кроме себя...
      Я была замужем за Сашей и ждала ребенка - вернее, двойню: я уже знала, что будут двойняшки. В период этого ожидания в моей жизни мало что изменилось. Муж работал, я тоже работала - без всяких скидок на свое "интересное положение": играла в спектаклях, будучи даже на седьмом месяце. Мои визиты к врачу сводились к самому необходимому минимуму. И никто не обратил внимания на одну маленькую деталь, которая не имела почти никакого практического значения для меня самой в обычном состоянии, но которая ни одной женщине не даст возможности стать матерью.
      У меня, оказывается, повышенная свертываемость крови, слишком густая кровь... Ничего страшного - лично для меня. Только такая кровь плохо проходит через плаценту, недостаточно питает плод. Но и тут тоже все легко поправимо - есть простые, абсолютно безвредные препараты, разжижающие кровь. Достаточно принимать их более-менее регулярно - и все, больше никаких проблем. Просто надо, чтобы однажды такая особенность крови была замечена, а потом - скорректирована.
      Но ведь до каких-то пор все у меня было так просто, так легко, безболезненно и бездумно... А так - нельзя. По очень большому счету нельзя. За это я и была наказана, с далеко идущими последствиями. Их я стойко в какой-то мере перенесла, поняв, что наказание - не ни за что, а все-таки за дело. То есть за то, в каком заблуждении я слишком долго жила, что делала с собой и в чем была безусловно виновата.
      Все это я поняла, лежа во всяких медицинских институтах, где увидела множество женщин, страдающих действительно без всякой своей вины. Кто с бесплодием, кто в попытках сохранить беременность... У них просто изначально не хватало здоровья, и это было отнюдь не по их вине. Так что мне грех жаловаться: я должна была пережить страшные вещи, но пережить заслуженно. Нельзя легкомысленно относиться даже к тому, что привычно с пеленок. Нельзя так жить, чтобы все время ставить перед своим телом задачу - успевать за желаниями рассудка или эмоций, быть безответной подмогой даже высоким начинаниям. Тело может отомстить.
      Я была совершенно здорова, но у меня умерли трое детей. Сначала - мои и Сашины сыновья-двойняшки. Эти малыши всего на несколько мгновений успели увидеть белый свет - настолько нежизнеспособными они родились. И причина крылась лишь в одном: от недостаточного притока материнской крови мальчики, родившись, не могли не то что полноценно развиваться, но даже выжить не могли уже ни при каких условиях.
      Я получила удар, от которого не могла вполне оправиться года полтора. В это время мне было совершенно неважно в медицинском плане, почему так случилось. Сначала надо было хоть как-то восстановиться после морального шока, а потом уже интересоваться конкретными подробностями. Впрочем, нет: знать их мне вовсе не хотелось - думаю, это можно понять... Сбита с ног, опрокинута, опустошена... В голове - тысяча вопросов: почему? за что? И все они абстрактно адресованы мной судьбе, Богу, всему миру... Но ни один людям в белых халатах. Снова подступиться к ним - это было для меня тяжелее всего. Вернуться в то место, где все случилось - совершенно невозможно. Я не могла подумать, чтобы туда даже приблизиться, подойти к этому зданию. А когда смогла наконец, то все справки, анализы, уже ушли в архив, и мой горький опыт не мог стать мне наукой, дать необходимую информацию для конкретных выводов и решения проблемы на будущее.
      Когда беда случилась во второй раз, это уже был сын Андрея. Я рожала там же, у тех же врачей, они помнили мое несчастье. Но теперь-то, казалось, все было в порядке, все сидели около меня, мы все вместе рыдали от счастья, что ребенок живой, нормальный, мальчишка такой-сякой... И нам уже выписали все справки, чтобы его регистрировать. Не знаю почему, но я сказала, что торопиться мы не будем. Пойдем регистрировать тогда, когда я с ребенком выйду отсюда...
      И когда они на восьмой день пришли и сообщили, что это произошло... Оставалось сказать, что я как будто наперед чувствовала...
      А взамен предчувствий мне бы надо было вовремя пить препараты, разжижающие кровь, но я и тогда еще не знала этого. А раз не знала и ничего не делала, то не смог жить и этот мой ребенок. Оказалось, что у него были недоразвиты надпочечники - важнейший в гормональной системе орган.
      И снова моральный крах не дал мне до конца, как следует, разобраться в чисто медицинских причинах.
      Был и еще один случай... Тогда я доносила младенца до шести месяцев. В причинах этой гибели я уже не возьму весь грех на себя, здесь мне была оказана врачебная "помощь"...
      Как раз праздновался мой день рождения, второе сентября, пришедшийся в том году на воскресенье. Мы веселой компанией сидели в ресторане Дома кино, все было прекрасно и замечательно. Но вот у меня начались боли... Дом кино - в двух шагах от моего дома. Отправились домой. Я прилегла, но лучше мне не стало, к тому же поднялась температура. Мне бы обратиться туда, где меня знали и наблюдали, но ведь выходной же! Пришлось ехать в ближайший роддом. А там отказались меня принять, сказав, что так делать не положено, что это для них будет слишком большой ответственностью. В таких случаях надо вызвать скорую помощь и ехать куда повезут.
      Воскресенье - куда деваться? Надо что-то делать, а выход предлагают один-единственный, втемную. Муж вызвал "скорую"...
      Я оказалась в Первой градской больнице, в приемном покое, а оттуда в темпе - у врача, дежурного в гинекологическом отделении. У совсем молодого врача - студента, проходившего в больнице практику. Он один принял решение, которое, возможно, тоже было продиктовано принципом "минимум ответственности". Или, может быть, ему захотелось попробовать применить свои знания: практика же у него. Короче, он избавил меня от угрозы самопроизвольного выкидыша - путем избавления от беременности. Стол, маска - и через несколько часов я пришла в себя, без температуры и без ребенка. Вся такая здоровая и свободная...
      После этой блестящей операции юного медика я не могла забеременеть года три. И как-то раз начала голодать - предалась вполне привычному для себя занятию, но с новой целью. До этого основной причиной для голодания была моя привычная забота о внешности и чисто физической пользе для организма, а в этот раз мне, как я чувствовала, требовалось другое очищение духовное, прозрение. Впрочем, это ведь совсем не новый метод, не так ли? Пост, самоограничение, внутренняя сосредоточенность. И ничего в этом процессе нет удивительного, как и в его результате.
      Голодала я в клинике, не в домашних условиях. Провела там две недели. И в это время поняла, что дело надо продолжить. Нет, не голодание, а очищение. Слишком многое во мне находилось в запущенном, замусоренном и захламленном состоянии. Я не могла больше любить себя. Это мне тоже стало абсолютно ясно. Появилось совершенно новое ощущение: не такое, когда я делала себе легкие, в общем-то, выговоры за жизненные ошибки, более или менее серьезные. Я задумалась гораздо глубже и увидела, что я такая... Здесь мне трудно найти достойный эпитет, все они в основном бранят, а не характеризуют. Может быть, ближе всего по смыслу будет определение "неправильная".
      Я увидела себя как бы с изнаночной стороны - вот как у вязаных вручную вещей бывает изнанка, на которую вязальщица вытягивает все узелки, хвосты, дефекты пряжи. Но что касается вещей, то эту их сторону люди прячут. А я нет, я до тех пор как бы еще и любовалась ей, если говорить откровенно. И любовалась, и холила - каждый узелок, каждый дефект пряжи... Еще бы: это ведь тоже я, единственная и неповторимая, а значит - самая-самая!
      Помните, как все постройки, все вещи в хозяйстве одного из героев "Мертвых душ" словно бы кричали наперебой: "И я тоже Собакевич! И я Собакевич, и я..." То же самое творилось во мне: все эти "собакевичи" бестолковые, неуклюжие, уродливые - наслаждались видом самих себя и друг друга. А я давала им заветное место для обитания, самое сокровенное, внутреннее! То, куда никому ходу не было, эта зона существовала вне критики и постороннего вмешательства.
      И вот это я увидела... Не будем чересчур драматизировать ситуацию, накручивая ее до пафоса - "я взглянул окрест - душа моя страданиями человечества уязвлена стала". Речь тут идет, конечно, не о человечестве, которое я хотела бы предостеречь или чему-то научить, а только обо мне и моих личных, отнюдь не глобальных проблемах и открытиях. А одним из этих открытий - увы, неутешительных - стала такая примерно фраза: да куда ж тебе еще детей-то иметь? ("Ты уюта захотела? Знаешь, где он, твой уют?" - тоже драматично, но на такое сравнение, более узкое, более личное, я, кажется, могу все же претендовать).
      Что оставалось? Конечно, сделать вывод. И я его сделала - такой, в общем-то, простой: надо выбирать. Пора. Жизнь подошла к такой точке, когда желаемое будет дано не в букете всего остального, щедро-приятного, избыточного, а только так: или - или. Если я действительно хочу родить ребенка - придется мне бросить все и стремиться к одной-единственной цели. А стать матерью просто так, между прочим - не получится.
      Пришлось задуматься и над тем, что это такое вообще: родить, дать жизнь новому человеческому существу. Есть ли разница между тем, чтобы, не задумываясь ни о чем, просто в процессе получения удовольствия забеременеть, и сознательным стремлением к материнству? Можно ли ничего в себе не контролировать на этом пути?
      Ценность этих вопросов, думаю, не в том, чтобы кому бы то ни было, например мне, непременно довелось получить четкие ответы. И поделиться ими, с высот достигнутой житейской мудрости. Снова вспоминается Ахматова: "Я не прошу ни мудрости, ни силы..." Хотя нет: силы я как раз очень даже прошу, всегда просила силы - для терпения и преодоления. А мудрость, как мне кажется, состоит не столько в том, чтобы мудро и непререкаемо отвечать вопрошающим, быть истиной в последней инстанции, сколько в том, чтобы спрашивать. О главном. Все время спрашивать об этом. Стоять, повернувшись лицом к востоку - не обязательно, разумеется, в географическом смысле.
      Я не могу сомневаться в существовании высшей справедливости. Хотя бы потому, что без нее - как жить? Эта справедливость иногда постижима, иногда нет, но в любом случае она существует. Жизнь нам что-то дает, что-то отнимает. Зачем? Затем, что мы участвуем в бесконечном диалоге, где события суть аргументы, которые мы должны осознать. И вследствие этого измениться, поняв, что не каждая черта собственного "я" делает нас личностью.
      "Какая есть, желаю вам другую..." - эти гордые слова Анны Ахматовой (что-то сегодняшний день богат на цитаты из нее) звучат очень красиво. И велик соблазн этой красоты, так и хочется принять величавую позу статуи, давая всем понять, как ничтожны и бесполезны попытки оспорить такое гордое совершенство... Притом это ведь так легко - взлелеять свое самолюбие, сказать себе: я - идеал. А если жизнь за это накажет (а она обязательно накажет), то самое простое - снова пойти по линии наименьшего сопротивления: утонуть в бесконечных жалобах на несправедливость всего и вся, упрекать, обижаться. Но тут-то как раз и станет отчетливо видно: кто имеет право говорить "желаю вам другую", а кто нет. Все-таки наша цель не в том, чтобы жаловаться и ныть, мы хотим быть счастливыми, хотим, чтобы сбывались наши желания - большей частью самые обыкновенные. А для этого надо понять только одно: если желания не сбываются просто так, сами собой, то это означает, что надо измениться.
      Простите - но снова Ахматова, так уж получается:
      Доля матери - светлая пытка,
      Я достойна ее не была.
      В белый рай отворилась калитка,
      Магдалина сыночка взяла.
      Я достойна ее не была... Меня убедил в этом не единственный случай. Понадобились четыре детские жизни, несостоявшиеся, чтобы до меня дошел глубинный смысл, первопричина... У меня были отняты дети, которых я - та, которой я была,- не смогла бы вырастить. Разумеется, в смысле не физическом, а духовном.
      У моей старшей дочери была слишком одинокая жизнь. Как бы мы с Аришкой ни любили друг друга, но очень многого я ее лишила - главным образом, простого ежедневного контакта, своего материнского вникания во все ее ситуации, которые могли требовать моей заинтересованности.