Плоский мир - Правда (The Truth)

      — Гм,— изрек он.
      — Что такое? — встревожился Вильям.
      — Выглядит немного... серо,— ответил гном.— Шрифт слишком однообразен. На книжку похоже.
      — А разве это плохо? — удивился Вильям, искренне считавший, что все похожее на книгу может быть только хорошим.
      — А что, если немного разредить? — спросил Гунилла.
      Вильям смотрел на отпечатанную страницу, и в его сознании постепенно формировалась идея. Казалось, она развивалась под воздействием самой страницы.
      — А что, если,— сказал он,— перед каждым разделом мы вставим своего рода заглавие?
      Он взял клочок бумаги и написал: «5/6 Пострадали в Пьяной Драке».
      Боддони с серьезным видом прочел его каракули.
      — Да,— одобрил он наконец.— Выглядит вполне... пристойно.
      Он передал клочок бумаги обратно через стол.
      — И как ты называешь этот новостной листок? — спросил он.
      — Никак,— пожал плечами Вильям.
      — Нужно придумать какое-нибудь название,— хмыкнул Боддони.— К примеру, что ты пишешь сверху?
      — Обычно что-нибудь типа: «Глубокоуважаемому господину Такому-то». Ну и так далее,— сказал Вильям.
      — Не пойдет,— покачал головой Боддони.— Нужно написать что-нибудь более массовое. Более энергичное.
      — Может, «Анк-Морпоркские Сообщения»? — предложил Вильям.— Извините, но я не мастер придумывать названия.
      Гунилла достал из кармана фартука маленький лоток и принялся набирать буквы из стоящего на столе ящика. Соединив их вместе, он мазнул надпись чернилами и отпечатал на листе бумаги.
      Получилось... «Анк-Морпоркская пРавда».
      — Немного напутал,— пробормотал Гунилла.— Что-то я сегодня рассеянный...
      Он было потянулся к шрифту, но Вильям его остановил.
      — Не знаю...— неуверенно произнес Вильям.— Оставь все как есть. Только «п» должна быть большой, а «р» — маленькой.
      — И все? — удивился Гунилла.— Вот, получай. Ну, юноша, сколько экземпляров тебе нужно?
      — Э... Двадцать? Тридцать?
      — А может, пару сотен? — Гунилла кивнул на гномов, энергично выполнявших свою работу.— Если меньше, то отпечатную машину и трогать не стоит.
      — Да ты что! Я даже представить себе не могу, что в городе найдется столько людей, готовых заплатить за этопо пять долларов!
      — Неужели? А ты спрашивай по полдоллара. Пятьдесят долларов получим мы, и ты — столько же.
      — Ну и ну! Что, в самом деле? — Вильям недоверчиво уставился на сияющего гнома.— Но их ведь нужно еще продать. Это тебе не пирожки в лавке. Да, это никак не...
      Он принюхался. У него вдруг начали слезиться глаза.
      — О боги,— пробормотал он.— У нас вот-вот будет еще один посетитель. Я узнаю этот запах.
      — Какой запах? — не понял гном. Дверь со скрипом открылась.
      Запах Старикашки Рона мог послужить отдельной темой для беседы. Он был настолько сильным, что обрел собственную индивидуальность и заслужил написания с большой буквы. После мощного потрясения людские органы обоняния сдавались и переставали работать, словно бы лишались способности охватить этот Запах в полном объеме, как устрица не способна познать бескрайность океана. А через несколько минут у людей начинала плавиться сера в ушах и выгорали волосы.
      Этот Запах развился до такой степени, что вел в некотором роде независимую жизнь: посещал театр или читал томики поэзии. Рон по всем статьям проигрывал собственному Запаху. Его Запах был выше классом.
      Руки Старикашки Рона скрывались глубоко в карманах, но из одного кармана торчала веревка, вернее, несколько неумело связанных друг с другом обрывков веревки, которые заканчивались на шее маленького песика непонятно-серой расцветки. Возможно, этот песик был терьером. Но только возможно. Двигался песик прихрамывая и немного косо, словно бы пытался как можно незаметнее просочиться в этот мир. Его походка говорила о немалом опыте; этот пес давным-давно понял: куда чаще в тебя швыряются башмаками, чем мозговыми косточками. У него была походка пса, готового в любой момент сделать лапы.
      Песик поднял на Вильяма покрытые коркой глаза и сказал:
      — Гав.
      Вильям вдруг понял, что должен как-то вступиться за человечество.
      — Э-э... Приношу свои извинения за запах,— сказал он и посмотрел на песика.
      — О каком запахе ты постоянно твердишь? — спросил Гунилла, на шлеме которого уже начали тускнеть заклепки.
      — Он принадлежит... э... господину... э... Рону,— пояснил Вильям, по-прежнему не сводя с песика подозрительного взгляда.— Говорят, это что-то связанное с железами.
      Он определенно видел эту дворнягу раньше. Этот пес всегда находился где-то рядом, бродил по улицам или сидел на перекрестке и наблюдал за течением жизни.
      — И что ему нужно? — осведомился Гунилла.— Что-нибудь отпечатать?
      — Вряд ли,— ответил Вильям.— Он в некотором роде нищий. Вот только из Гильдии Попрошаек его выгнали и обратно не пускают.
      — А чего он молчит?
      — Ну, обычно он просто стоит и ждет, пока ему что-нибудь не дадут, чтобы он ушел. Э-э... Ты слышал о таких специальных приветственных повозках? Которыми местные жители и торговцы приветствуют новых поселенцев?
      — Да.
      — Так вот это абсолютная противоположность данной традиции.
      Старикашка Рон кивнул и протянул руку.
      — Точняк, господин Прыщ. А я им говорил, меня на кривой не ого-го-го, дурни клятые, я им говорил. А не качелю я благородство, разрази их гром. Десница тысячелетия и моллюск. Вот фигня.
      — Гав.
      Вильям снова уставился на песика.
      — Рык,— сообщил тот.
      Гунилла поскреб в укромных уголках своей бороды.
      — Вот что я заметил в этом городе,— произнес он.— Люди готовы покупать практически все, только вынеси это на улицу.
      Он взял пачку новостных листков, еще не просохших после отпечатной машины.
      — Эй, господин, ты меня понимаешь?
      — Клятье.
      Гунилла ткнул Вильяма локтем под ребра.
      — Как ты думаешь, это значит «да» или «нет»?
      — Вероятно, «да».
      — Отлично. Слушай меня. Если ты продашь эти листки, скажем, по двадцать пенсов за штуку, можешь оставить себе...
      — Эй,— перебил его Вильям.— Нельзя продавать их так дешево!
      — Почему?
      — Почему? Потому что... потому что... потому что тогда все смогут их читать, вот почему!
      — Ну и хорошо,— спокойно сказал Гунилла,— Значит, все смогут заплатить по двадцать пенсов. В мире гораздо больше бедных, чем богатых, и с них куда проще получить деньги.— Он, поморщившись, посмотрел на Старикашку Рона.— Возможно, вопрос покажется тебе немного странным, но у тебя есть друзья?
      — А я им говорил! Говорил!Разрази их гром!
      — Наверное, есть,— ответил за нищего Вильям.— Он живет с группой... э... таких же горемык под одним из мостов. Ну, скорее не живет, а мыкается.
      — Отлично,— кивнул Гунилла и помахал перед носом у Старикашки Рона свежим номером «Правды».— Можешь им передать: если они продадут эти листки по двадцать пенсов за штуку, то я позволю им оставить себе по целому звонкому пенни!
      — Правда? А знаешь, куда ты можешь засунуть свой целый звонкий пенни? — вдруг спросил Рон.
      — О, значит, ты все-таки...— начал было Гунилла. Вильям положил руку ему на плечо.
      — Извини, погоди-ка минуту. Рон, что ты сейчас сказал?
      — Клятье,— изрек Старикашка Рон.
      Предыдущие слова были произнесены голосом, весьма похожим на голос Рона, и доносились они примерно с того же места, где стоял нищий, но были на диво связными и разумными.
      — Стало быть, одного пенса тебе мало? — осторожно уточнил Вильям.
      — Это стоит никак не меньше пяти пенсов за штуку,— откликнулся Рон. Скорее всего, Рон. А может, и нет.
      По какой-то причине взгляд Вильяма опять привлекла маленькая мышастая дворняга. Песик посмотрел ему прямо в глаза и осведомился:
      — Гав?
      Вильям поднял взгляд.
      — Старикашка Рон, с тобой все в порядке?
      — Уылка ива, уылка ива,— загадочно произнес Рон.
      — Ну хорошо. Два пенса,— согласился Гунилла.
      — Четыре,— вроде бы произнес Рон.— Впрочем, не будем жлобиться, лады? Один доллар за тридцать штук.
      — Договорились,— сказал Хорошагора, плюнул на ладонь и уже хотел было скрепить контракт рукопожатием, но Вильям вовремя перехватил его руку.
      — Не стоит.
      — А что такое? Вильям вздохнул.
      — У тебя страшные обезображивающие болезни имеются?
      — Нет!
      — А хочешь, чтоб были?
      — О.— Гунилла опустил руку.— Передай своим друзьям, чтобы приходили сюда, понял? — Он повернулся к Вильяму.— А они надежные парни?
      — Ну... Смотря в чем,— пожал плечами Вильям.— К примеру, жидкости, которыми разводят краски, я бы им никогда не доверил.
      Старикашка Рон и песик брели по улице. И как ни странно, вели беседу, хотя формально присутствовал только один человек.
      — Видишь? Я ж говорил.Теперь я буду вести все переговоры.
      — Клятье.
      — Вот именно. Держись меня, мужик, и с тобой ничего плохого не случится. Почти ничего.
      — Разрази их гром.
      — В самом деле? Что ж, по-моему, неплохой план. Тяв, тяв.
 

      Под мостом Призрения жили двенадцать человек, и жили они, можно сказать, в роскоши. Впрочем, у каждого свое понятие о роскоши. Роскошь этих людей была вполне досягаемой, поскольку состояла в возможности раз в день съесть хоть что-то, причем у этого «чего-то» тоже был весьма широкий спектр определения. Официально эти люди считались нищими, правда попрошайничать им приходилось весьма редко. Отчасти они были ворами, но забирали они себе только то, что теряли прохожие, убегающие от них со всех ног.
      Со стороны могло показаться, что лидером обитающих под мостом был Генри-Гроб, который мог бы занять место чемпиона города по отхаркиванию, если бы кто-нибудь еще претендовал на этот титул. Однако в группе существовала истинная демократия лишенных права голоса. Был еще Арнольд Косой, который благодаря отсутствию ног обладал серьезным преимуществом в любой пьяной драке, как и всякий человек с крепкими зубами, расположенными примерно на высоте вражеской промежности. Был Человек-Утка, на голове у которого сидела самая настоящая утка, чье существование он постоянно отрицал. Б остальном, кстати, он слыл местным эрудитом, речь его была правильной и хорошо поставленной, и он мог бы сойти за совершенно здравомыслящего человека, прям как и четвертый из жителей подмостовья... Если бы этим четвертым не являлся Старикашка Рон.
      Ну а остальными восемью нищими был Все-Вместе Эндрюс.
      На самом деле Все-Вместе Эндрюс был одним человеком, который вмещал в себя больше чем один разум. В состоянии покоя, когда Эндрюсу не приходилось решать никаких проблем, это было практически незаметно, за исключением разве что легкого подергивания лица, которым по очереди завладевали: Джосси, леди Гермиона, Крошка Сидни, господин Виддль, Кучерявый, Судья и Лудильщик. Был еще Душила, его видели лишь однажды, но этого хватило по самое «не хочу», а поэтому Душилу похоронили поглубже и больше наружу никогда не выпускали. Что характерно, на имя Эндрюс никто в теле не откликался. Как предположил Человек-Утка, единственный из подмостовья, обладающий способностью мыслить более или менее прямо, Эндрюс скорее всего был невинной, гостеприимной личностью, которая обладала исключительной психической восприимчивостью и которую задавили подчинившие себе тело души-переселенцы.
      Только среди добрых обитателей подмостовья такая консенсусная личность, как Эндрюс, могла найти пригодную для существования нишу. Его, вернее, их сразу приняли в братство дымного костра. И этот человек, который и пяти минут не мог пробыть самим собой, пришелся здесь вполне к месту.
      Впрочем, было еще кое-что, объединяющее живущих под мостом (хотя, разумеется, ничто не могло объединить Все-Вместе Эндрюса). Это готовность поверить в то, что собака может говорить. С ними много что разговаривало — допустим, те же стены. Поэтому поверить в говорящую собаку не представляло особого труда. А еще нищие уважали Гаспода за то, что он был самым сообразительным из них и никогда не пил жидкость, если та разъедала банку, в которую была налита.
      — Итак, попробуем еще раз,— предложил Гаспод.— Вы продаете тридцать штук и получаете доллар. Целый доллар. Понятно?
      — Клятье.
      — Кряк.
      — Хаааргххх... тьфу!
      — А сколько это будет в старых башмаках? Гаспод вздохнул.
      — Нет, Арнольд. Ты получаешь деньги и на них покупаешь себе сколько угодно ста...
      Все-Вместе Эндрюс вдруг заворчал, и остальные члены нищей братии мгновенно притихли. После того как Все-Вместе Эндрюс какое-то время молчал, абсолютно невозможно было предсказать, кем он станет.
      К примеру, всегда существовала возможность того, что он станет Душилой.
      — А можно вопрос? — спросил Все-Вместе Эндрюс хрипловатым сопрано.
      Нищие сразу успокоились. Судя по голосу, он стал леди Гермионой, а с ней еще ни разу не возникало никаких проблем.
      — Да... ваша светлость? — сказал Гаспод.
      — Это ведь не будет считаться... работой?Упоминание о работе ввергло нищих в состояние двигательного возбуждения и растерянной паники.
      — Хааарук... тьфу!
      — Разрази их гром!
      — Кряк!
      — Нет, нет и нет,— торопливо произнес Гаспод.— Это едва ли работа. Вы просто раздаете листочки и собираете деньги. По-моему, никакая это не работа.
      — Я не могу работать! — завопил Генри-Гроб.— Я производительно и социально неполноценен!
      — Мы не работаем,— сказал Арнольд Косой.— Мы — господа, ведущие праздничный образ жизни.
      — Кхе-кхе,— деликатно откашлялась леди Гермиона.
      — Господа и дамы,— галантно исправился Арнольд.
      — Но зима обещает быть суровой,— сказал Человек-Утка.— Лишние деньги нам бы не помешали.
      — Для чего? — удивился Арнольд.
      — Арнольд, на доллар в день мы будем жить как короли.
      — Хочешь сказать, нам отрубят головы?
      — Нет, я...
      — Кто-нибудь взберется по сортирному отводу с раскаленной докрасна кочергой и...
      — Нет! Я имел в виду...
      — Нас утопят в бочке с вином?
      — Нет, Арнольд, я сказал «жить», а не «умирать» как короли.
      — Кроме того, ты из любой бочки с вином выпъешъсянаружу...— пробормотал Гаспод.— Ну, хозяев а, что скажете? О да, конечно, и хозяйка. Я могу... Ронможет передать тому парню, что мы согласны?
      — Несомненно.
      — Лады.
      — Гаввварк... птю!
      — Разрази его гром!
      Все посмотрели на Все-Вместе Эндрюса. Его губы задвигались, щеки задрожали. А потом он поднял вверх пять демократических пальцев.
      — Большинство — за,— подытожил Гаспод.
 

      Господин Кноп закурил сигару. Курение было единственным его пороком. Ну, или единственным пороком, который он считал таковым. Все остальные были не более чем профессиональными навыками.
      Порочность же господина Тюльпана была беспредельной, однако он признавался только в пристрастии к дешевому лосьону после бритья — нужно же человеку что-то пить.Наркотики он пороком не считал хотя бы потому, что настоящие наркотики попались ему лишь однажды, когда они обнесли одного лошадиного доктора. Тогда господин Тюльпан заглотил пару больших пилюль, от которых все вены в его теле вздулись как лиловые шланги.
      И головорезами они не были. По крайней мере, они не считали себя головорезами. Не были они и ворами. По крайней мере, они не считали себя ворами. И наемными убийцами они себя тоже не считали. Наемные убийцы любили попонтоваться и строго следовали установленным правилам. А Кноп и Тюльпан («Новая Контора», как господин Кноп любил себя называть) никаких правил не соблюдали.
      В общем и целом они считали себя посредниками.Людьми, которые заставляли вещи случаться. Людьми, хорошо справляющимися со своей работой.
      Необходимо добавить: под фразой «мы думаем» всегда подразумевалось, что так думает господин Кноп. Господин Тюльпан тоже пользовался головой — как правило, с расстояния восьми дюймов,— но вот мозгами он пользовался очень редко. В основном он доверял всякие многоступенчатые осозмышлениягосподину Кнопу.
      Зато господин Кноп, в свою очередь, не был хорош в продолжительном, бессмысленном насилии, а потому искренне восхищался практически неиссякаемым запасом такого насилия у господина Тюльпана. Эти совершенно разные качества, которыми обладали партнеры, в сумме давали нечто большее, чем могло получиться при простом сложении. И только встретившись, господин Кноп и господин Тюльпан сразу почувствовали это. К примеру, господин Кноп с первого взгляда понял, что господин Тюльпан вовсе не псих, как это казалось всему окружающему миру. Некоторые негативные качества, достигая совершенства, перерождаются в самой своей природе. Так и господин Тюльпан превратил собственную ярость в подлинное искусство.
      Это была не ярость по отношению к.Это была чистая платоническая ярость, поднимающаяся из змеиных глубин души, неиссякаемый фонтан раскаленного докрасна негодования. Всю свою жизнь господин Тюльпан балансировал на тонкой грани, к которой большинство людей подходит лишь в самый последний момент, перед тем как напрочь слететь с катушек и начать колотить кого-нибудь по башке гаечным ключом. Но для господина Тюльпана ярость была основным и естественным состоянием. «Что ж такое должно было приключиться с человеком, чтобы в нем пробудилась подобная ярость?» — гадал иногда господин Кноп. Однако прошлое господина Тюльпана было иной страной с очень, очень хорошо охраняемыми границами. Иногда господин Кноп слышал по ночам, как господин Тюльпан кричит.
      Нанять господина Кнопа и господина Тюльпана было не так-то просто. Для этого следовало обладать хорошими связями. Или, если выразиться точнее, плохимисвязями, которые появлялись у вас, только если вы посетили трактир определенного сорта и остались в живых, что являлось своего рода первым испытанием. Однако очень быстро выяснялось, что ваши новые «друзья» не знают ни господина Тюльпана, ни господина Кнопа. Зато знают некоего человека. И уже этот человек высказывал очень туманное предположение, что в принципе да, быть может, ему известно, как связаться с кнопоподобными и тюльпанообразными людьми. Сообщив это, он сразу замолкал вследствие внезапного отказа памяти, связанного с острой нехваткой наличных. Однако, немного подлечившись, он намекал вам, что существует еще один адрес, отправившись по которому вы встречались в темном углу с очередным человеком, который весьма категорически заявлял вам, что никогда не слышал о личностях по имени Кноп илиТюльпан. Лишь в самом конце беседы он лениво интересовался, где вы будете, скажем, в девять часов вечера.
      И только после этого вы встречались с господином Тюльпаном и господином Кнопом. Они уже знали, что у вас есть деньги, знали, что вы что-то задумали, а в случае, если вы были непролазно тупы, знали и ваш домашний адрес.
      Вот почему партнеры из Новой Конторы так удивились, когда последний клиент заявился прямиком к ним. Знак хуже не придумаешь. К тому же их новый клиент был мертв. Впрочем, трупы — это нормально. Ненормально, когда они разговаривают.
      Господин Кривс, законник-зомби, откашлялся, выпустив изо рта облачко пыли.
      — Вынужден повторить,— промолвил он,— я в этом деле лишь посредник...
      — Совсем как мы,— встрял господин Тюльпан. Господин Кривс всем своим видом показал, что никогда, даже через тысячу лет, он не станет таким, как господин Тюльпан, но белухпродолжил:
      — Вот именно. Мои клиенты пожелали, чтобы я нашел... специалистов. Я нашел вас. Передал вам некие запечатанные в конверт инструкции. Вы взяли заказ. После чего, насколько понимаю, предприняли... определенные меры. Я не знаю, какие именно. И предпочитаю оставаться в том же неведении касательно принятых вами мер. Встретившись на улице, я на вас, так сказать, даже пальцем не покажу. Вы меня понимаете?
      — Еще б ты, ять, палец нам показал...— прорычал господин Тюльпан, немного нервничающий в присутствии мертвого законника.
      — Я подразумевал, что видимся мы только в случае крайней необходимости и говорим друг другу как можно меньше.
      — Ненавижу, ять, зомби,— сказал господин Тюльпан.
      Еще утром он принял какой-то найденный под раковиной порошок, решив, что раз порошок чистит канализационные трубы, значит, точно должен быть химическим. Теперь толстая кишка господина Тюльпана посылала своему хозяину какие-то странные сигналы.
      — Уверен, наши чувства взаимны,— откликнулся господин Кривс.
      — Я, кажется, понял намек,— кивнул господин Кноп.— Ты имел в виду, что, если дельце не выгорит, ты нас в жизни не видел и...
      — Кхе-кхе,— многозначительно кашлянул господин Кривс.
      — То есть в смерти,— поправился господин Кноп.— Лады. А как насчет денежек?
      — Как вы и просили, тридцать тысяч долларов на особые расходы будут приплюсованы к оговоренной сумме.
      — Драгоценными камнями, не наличными.
      — Конечно. Мои клиенты и не собирались выписывать вам чек. Деньги будут доставлены сегодня вечером. Также... Думаю, мне стоит обратить ваше внимание на следующее.
      Его сухие пальцы зашуршали сухими бумажками в иссохшем портфеле, а потом законник передал господину Кнопу папку.
      Господин Кноп изучил бумаги, быстро перелистывая страницы.
      — Пусть твоя ручная обезьяна тоже глянет,— предложил господин Кривс.
      Господину Кнопу удалось перехватить руку господина Тюльпана, прежде чем она опустилась на голову зомби. Господин Кривс даже глазом не моргнул.
      — Господин Тюльпан, он слишком много о нас знает!
      — И что, ять, с того? Это не помешает мне открутить его пришитую башку!
      — Ошибаешься,— возразил господин Кривс.— И твой коллега объяснит почему.
      — Потому что наш друг-законник сделал много-много копий. Не так ли, господин Кривс? И рассовал их по разным укромным уголкам. Чтоб не пришлось раньше времени встретиться со Смер... Чтоб... Чтоб...
      — Чтоб чего не произошло,— помог ему господин Кривс.— Абсолютно верно. Господа, как выяснилось, ваша предыдущая жизнь была весьма насыщенной. Вы еще весьма молоды, но благодаря своим талантам достигли очень многого и в своей области пользуетесь солидной репутацией. Повторюсь: о деле, за которое вы взялись, я не имею ни малейшего представления, но не сомневаюсь в том, что вы нас всех поразите.
      — А он и о щеботанском контракте знает? — недоверчиво спросил господин Тюльпан.
      — Знает,— ответил господин Кноп.
      — А о том деле с проволочной сеткой, крабами и, ять, банкиром?
      — Да.
      — А о том пацане и щенках?
      — Теперь знает,— буркнул господин Кноп.— В общем и целом он знает почти все. Очень толково. Господин Кривс, может, ты знаешь и то, где закопаны трупы?
      — С парочкой из них я даже встречался,— усмехнулся господин Кривс.— Однако, насколько мне известно, в Анк-Морпорке вы пока ничего противозаконного не совершили, В противном случае мы бы сейчас не разговаривали.
      — С чего это ты, ять, взял, что мы тут ничего не совершили? — оскорбленно вопросил господин Тюльпан.
      — По-моему, вы впервые в этом городе.
      — И что? Мы, ять, здесь уже целый день!
      — Вас поймали? — спросил господин Кривс.
      — Нет!
      — Значит, вы ничего не совершили. И могу я выразить надежду, что ваши дела здесь не будут связаны с какой-либо преступной деятельностью?
      — Разумеется,— сказал господин Кноп.
      — Местная Городская Стража весьма настойчива в определенных аспектах. А Гильдии ревностно охраняют свои профессиональные территории.
      — Мы с большим уважением относимся к страже,— пожал плечами господин Кноп.— И к выполняемой ею работе.
      — Мы, ять, просто обожаем стражников,— добавил господин Тюльпан.
      — О да, мы готовы любить их днем и ночью,— продолжал господин Кноп.
      — В самых разных местах и позах,— кивнул господин Тюльпан.— Потому что мы любим, ять, прекрасное.
      — Я просто хотел убедиться в том, что мы понимаем друг друга,— сказал господин Кривс и захлопнул свой портфель.
      Затем встал, кивнул и с чопорным видом покинул комнату.
      — Что за...— воскликнул господин Тюльпан, но господин Кноп быстро поднес палец к губам.
      Бесшумно подкравшись к двери, он выглянул в коридор. Законник ушел.
      — Он знает, зачем мы сюда явились,— с жаром прошептал господин Тюльпан.— И какого ять он притворялся?
      — Он — законник,— объяснил господин Кноп.— Кстати, славное тут местечко,— добавил он, чуть повысив голос.
      Господин Тюльпан окинул взглядом комнату.
      — Да не,— фыркнул он презрительно.— Мне тоже сначала так показалось, но потом, ять, я понял, что это всего лишь подражание баракко, поздний, ять, восемнадцатый век. Пропорции не выдержаны. И ты колонны в холле видел? А? Эфебские, ять, колонны шестнадцатого века с флеронами, ять, времен Второй Империи Джелибейби! Я чуть со смеху не обоссался.
      — Да-а,— протянул господин Кноп.— Как я неоднократно подмечал, ты, господин Тюльпан, не перестаешь меня удивлять.
      Господин Тюльпан подошел к занавешенной картине и откинул ткань.
      — Не, ну ни ять себе. Это же, ять, сам Леонард Щеботанский! — изумился он.— Я видел репродукцию. «Женщина с дурностаем». Он написал эту, ять, картину сразу после того, как переехал в Орлею, где попал под влияние, ять, Каравати. Ты только посмотри на манеру письма! Вишь, как линия руки привлекает, ять, взгляд к картине? А качество освещения пейзажа, который виден, ять, сквозь окно! Обрати внимание, как нос дурностая словно бы следит за каждым твоим движением. Просто, ять, гениально. Честно говоря, я разрыдалсябы, будь здесь один.
      — Да, очень красиво.
      — Красиво?— переспросил господин Тюльпан, впавший в отчаяние от недостатка вкуса у коллеги.
      Он подошел к стоящей у двери статуи, стал пристально рассматривать ее, потом нежно коснулся пальцами мрамора...
      — Так я и думал! Скольпини, ять! Готов поспорить на что угодно. Но я не видел эту статую в каталоге. И такой, ять, шедевр оставили в пустом доме, в который любой может войти?!
      — Этот дом находится под могущественной защитой. Ты же сам видел печати на двери.
      — Гильдии? Толпа дилетантов,ять. Мы можем проникнуть в этот дом, как горячий нож в тонкий, ять, лед, ты сам это знаешь. Дилетанты, булыганы и украшения лужаек, ходячие мертвецы... Этот город, ять, полный отстой.
      Господин Кноп промолчал. Подобные мысли приходили ему в голову, но его действия (в отличие от действий компаньона) не сразу следовали за тем, что могло сойти за мысль.
      Контора и вправду еще ни разу не работала в Анк-Морпорке. Господин Кноп старался держаться от него подальше, потому что, во-первых, хватает и других городов, а во-вторых, инстинкт самосохранения подсказывал: пока лучше бы в Большой Койхрен не соваться. В самую же первую встречу с господином Тюльпаном у господина Кнопа родился План. Его изобретательность вкупе с беспрестанной яростью господина Тюльпана обещала очень успешную карьеру. До нынешнего момента господин Кноп предпочитал действовать и развиваться в Орлее, Псевдополисе и Щеботане — эти города были меньше Анк-Морпорка, и ими было намного легче управлять, хотя в последнее время они все больше и больше напоминали своего старшего собрата.
      Залог успеха Конторы крылся в достаточно простом факте: рано или поздно все — кто угодно! — дают слабину. Взять, к примеру, троллью Брекчию. Стоило проложить маршрут доставки хрюка и «грязи» до самого Убервальда и уничтожить конкурирующие кланы, как тролли сразу поплыли. Их старшие тонныстали вести себя как новомодные лорды. Так происходило повсеместно: старые банды и семейства достигали определенного равновесия с обществом и успокаивались, становясь своего рода бизнесменами. Они избавлялись от оруженосцев и нанимали дворецких. А потом, когда начинались трудности и возникала нужда в людях, способных не только действовать, но и думать головой... тогда-то и появлялась всегда готовая помочь Новая Контора.
      Готовая на готовенькое.
      Господин Кноп считал, что вот-вот придет время нового поколения. Поколения, которое станет делать все по-новому и которое не будет отягощено бременем традиций. Время людей, которые заставляют события происходить. Господин Тюльпан, к примеру, происходил постоянно.
      — Эй, ты, ять, только посмотри! — воскликнул постоянно происходящий Тюльпан, открывая очередную картину.— Подписана Гогленом, но это ж, ять, подделка. Видишь, как свет падает? Если это, ять, писал Гоглен, то разве что своей, ять, ногой.Скорее всего, халтура какого-нибудь евойного ученика.
      Всякий раз, когда у компаньонов выдавалась свободная минутка, господин Тюльпан, рассыпая во все стороны абразивный порошок и собачьи таблетки от глистов, отправлялся в обход местных художественных галерей. И господину Кнопу ничего не оставалось делать, кроме как таскаться следом. На этом настаивал господин Тюльпан. Говорил, что это, мол, бесценный опыт. Во всяком случае, кураторы галерей таковой опыт действительно приобретали.
      Господин Тюльпан был прирожденным искусствоведом, но, к сожалению, не химиком. Чихая сахарной пудрой и тальком для ног, он посещал частные галереи и разглядывал воспаленными глазками услужливо поданные подносы с миниатюрами из слоновой кости, а господин Кноп в молчаливом восхищении слушал, как его партнер красочно и подробно описывает разницу между старыми подделками, сделанными из кости, и ятскими новоделами, которые ятские гномы изготавливают из ятского рафинированного жира, мела и не менее ятского наклеинового спирта.
      Потом господин Тюльпан нетвердой походкой направлялся к коврам и гобеленам, некоторое время рассуждал о способах ковроткачества, пару минут обливался слезами у пасторали, после чего заявлял, что выставленному в галерее бесценному сто-латскому гобелену тринадцатого века никак не больше ста лет, потому что... не, ять, ты только глянь на эту вот лиловатость! В то время, ять, такого красителя просто быть не могло! А это что, ять, такое? Агатский котелок для бальзамирования времен династии П'ги Сю? Да вас просто, ять, обобрали,господин! Это не глазурь, а полное фуфло!