Плоский мир - Правда (The Truth)

      — Еще раз извини,— сказал он.— Здорово мы тебя припечатали. Так что твое письмо — за счет заведения.
      Домой Вильям пробирался боковыми улочками, чтобы случайно не наткнуться на господина Резника. Оказавшись у себя в каморке, он вложил отпечатанные листы в конверты и отнес их посыльным у Пуп-сторонних ворот. В этом месяце работа была исполнена на несколько дней раньше обычного.
      Посыльные одарили его несколько странными взглядами.
      Снова вернувшись домой, Вильям первым делом подошел к зеркалу над раковиной. Большую часть лба занимал переливающийся всеми цветами радуги отпечаток буквы «Р».
      Вильям наложил на лоб повязку.
      Однако у него еще оставалось целых восемнадцать экземпляров отпечатанного гномами письма. И тут ему в голову пришла достаточно смелая мысль. Он отыскал в своей картотеке адреса восемнадцати самых влиятельных горожан, которые, возможно, могли бы себе позволить незначительные расходы, написал каждому краткую сопроводительную записку, предложив свои услуги за... Немножко подумав, он аккуратно вписал «5$» и вложил оставшиеся отпечатки в конверты. Конечно, он всегда мог попросить господина Резника изготовить дополнительные копии, но это почему-то казалось неправильным.Одну такую доску старик-гравер вырезал целый день, и просить его отпечатать побольше писем было своего рода неуважением к его труду. Но уважать какие-то куски железа и механизмы? Машины — это ж не живые люди.
      С этого-то и начались все неприятности. Они просто не могли не начаться. И он честно предупредил об этом гномов, хотя они на удивление равнодушно отнеслись к его прогнозам.
 

      Карета подъехала к большому городскому особняку. Дверца открылась. Дверца закрылась. В двери особняка постучались. Дверь открылась. Дверь закрылась. Карета уехала.
      Тяжелые шторы в одной из комнат, располагавшейся на первом этаже, были плотно задернуты, и сквозь них на улицу пробивалось лишь тусклое свечение. Голоса, которые также проникали сквозь шторы, были едва слышны, но любой внимательный слушатель мог заметить, что вдруг шум разговора резко стих. Потом раздался стук упавшего на пол кресла, и внезапно несколько людей заорали во все горло:
      — Это и в самом деле он!
      — Над нами что, решили подшутить?!
      — Будь я проклят!
      — Да он такой же он,как и я!
      Постепенно крики стихли. А потом раздался чей-то очень спокойный голос:
      — Ну хорошо. Хорошо. Можете его увести, господа. Поместите его в подвал и обеспечьте ему максимальные удобства.
      Послышались шаги. Дверь открылась и закрылась.
      — Можно просто подменить...— раздраженно начал было кто-то.
      — Нет, нельзя. К счастью, насколько мне известно, наш гость не отличается выдающимся интеллектом,— продолжил первый говоривший.
      Возражать этому голосу было не то чтобы немыслимо, а просто невозможно. Этот голос привык звучать в компании благодарных слушателей.
      — Но он выглядит как точная копия...
      — Да. Поразительно, не правда ли? И все же не будем чрезмерно усложнять ситуацию. Мы, господа, так сказать, караульные лжи. Мы одни стоим между этим городом и забвением, которое его ждет. Так не упустим же свой шанс. Возможно. Витинари действительно желает, чтобы люди стали меньшинством в этом великом городе, но, честно говоря, его гибель от рук наемного убийцы была бы... очень некстати. Она бы вызвала смуту, а смутой трудно управлять. Кроме того, как всем нам известно, кое-кто также может воспользоваться данным исходом. Нет. Есть третий путь. Плавный переход из одного состояния в другое.
      — А что будет с нашим новым другом?
      — О, нанятые нами специалисты славятся своей изобретательностью. Уверен, они знают, как следует поступить с человеком, лицо которого более ему не подходит.
      Раздался смех.
 

      Обстановка в Незримом Университете была несколько напряженной. Глядя в небо, волшебники быстро-быстро перебегали от здания к зданию.
      Первопричиной суеты были, разумеется, лягушки. Не дожди из лягушек (нынче подобные бедствия случались в Анк-Морпорке очень и очень редко), а древесные лягушки родом из влажных джунглей Клатча. Эти проворные разноцветные существа, выделявшие самый смертоносный токсин в мире, счастливо обитали в огромном виварии, уход за которым был поручен студентам-первокурсникам (типа, если что, то невелика потеря: общий образовательный уровень не слишком пострадает).
      Но иногда клатчскую древесную лягушку извлекали из вивария и помещали в небольшую банку. Там она на короткое время становилась действительно счастливой, после чего засыпала и просыпалась уже в бескрайних небесных джунглях.
      Именно таким образом Университет получал активный ингредиент для пилюль, скармливаемых казначею и поддерживающих его в здравом уме — по крайней мере, внешне,ибо не все было так просто в старом добром НУ. На самом деле казначей был неизлечимым сумасшедшим и галлюцинировал более или менее непрерывно, но как-то раз, испытав особо жестокий приступ вертикального мышления, его коллеги-волшебники пришли к дружному выводу, что проблему казначея все-таки можно решить. Главное — найти формулу, которая заставит его постоянно галлюцинировать, что он абсолютно в здравом уме .
      И эта идея действительно сработала. Правда, после нескольких неудачных попыток — на определенном этапе казначей несколько часов кряду считал себя книжным шкафом. Зато теперь он непрерывно галлюцинировал, будто является университетским казначеем. Это почти оправдывало побочные эффекты, а в частности — его уверенность в том, что он умеет летать.
      Вообще на просторах множественной вселенной подобная уверенность не такой уж редкий случай, особенно после приема местного эквивалента пилюль из сушеных лягушек. Съев пару таких таблеток, человек нередко решает, что тяготение — это дело наживное. В результате он доставляет массу хлопот элементарной физике, а на улице внизу возникает небольшая транспортная пробка. Но когда о способности летать галлюцинирует волшебник, все обстоит несколько иначе...
      — Казначей! Сию минуту спускайся! — пролаял в мегафон аркканцлер Наверн Чудакулли.— Ты прекрасно знаешь, я запретил тебе взлетать выше стен!
      Казначей пошел на посадку в сторону лужайки.
      — Ты меня звал, аркканцлер?
      Чудакулли помахал перед ним листком бумаги.
      — Ты как-то говорил, что мы тратим уйму денег на граверов, верно?
      Приложив некоторые усилия, казначей переключил свой мозг на более или менее нормальную скорость.
      — Говорил? Я?
      — Да. Обвинил нас в «подрывании бюджета». Именно так и выразился. Как сейчас помню.
      Некоторое время коробка передач, заменявшая казначею мозг, натужно скрипела. Наконец одна из шестеренок зацепила другую.
      — О. Да, да, да. Как верно,— согласился казначей. Со щелчком на место встала еще одна шестеренка.— Целое состояние, каждый год. Гильдия Граверов...
      — А вот этот парень заявляет,— аркканцлер сверился с листком,— что у него каждая тысяча слов — доллар. При заказе не менее десяти копий. Это дешево?
      — По-моему, гм, у него что-то не то с резьбой, аркканцлер,— сказал казначей, наконец заставив свой голос звучать льстиво и успокаивающе. Как он знал из собственного опыта, при разговоре с Чудакулли это было самым разумным поведением.— Такой мизерной суммы не хватит даже на то, чтобы оправдать самшит.
      — А еще здесь говорится...— Зашуршала бумага.— Размер букв — до десятого кегля,— сообщил Чудакулли.
      Казначей на мгновение потерял над собой контроль.
      — Да этот человек просто чудакнутый!
      — Что?
      — Прости, аркканцлер, я хотел сказать, такого быть не может! Даже если предположить, что кто-то способен вырезать столь мелкие буковки, дерево начнет крошиться уже после двух отпечатков!
      — Судя по всему, ты в этом хорошо разбираешься...
      — Мой двоюродный дедушка был гравером, аркканцлер. Счета за граверов — одна из основных статей расхода, как тебе хорошо известно. Не хочу хвастать, но с полной уверенностью могу сказать: мне удалось снизить цены Гильдии до самого...
      — Ага, и теперь ты посещаешь каждый их ежегодный кутеж.
      — Ну, Университет — крупный заказчик. Естественно, он получает приглашение на официальный банкет, а я как человек, занимающий не последнюю должность, считаю частью своих обязанностей...
       —Пятнадцать блюд, как я слышал.
      — ...и, конечно, соблюдая нашу политику поддержания дружеских отношений с городскими Гиль...
      — Не считаяорешков и кофе.
      Казначей замялся. Порой аркканцлер был туп как пробка, но порой демонстрировал очень неприятную для собеседника проницательность.
      — Проблема в том, аркканцлер,— попытался объяснить он,— что мы всегда возражали против использования подвижных литер. По магическим причинам, ведь...
      — Да, да, знаю,— перебил его аркканцлер.— Но каждый день появляется что-то новое, какие-то... бланки, таблицы и боги знают, что еще. Ненавижу все эти бумаги, они только кабинет засоряют...
      — Да, аркканцлер. Поэтому ты рассовываешь их по ящикам, а ночами выбрасываешь в окно.
      — Чистый стол — чистый ум,— наставительно произнес аркканцлер и сунул листовку в руку казначея.— Почему бы тебе не сбегать туда? Вдруг это не пустое сотрясение воздуха? Подчеркиваю: сбегать,а не слетать. Большое спасибо.
 

      На следующий день Вильям решил прогуляться к расположившимся за «Ведром» сараям. Честно говоря, его туда тянуло. Да и работы не было, а бездельничать он не любил.
      Считается, что мир населяют люди двух типов. Одни, когда им подносят наполовину полный стакан, говорят, что он наполовину полон, а другие — что наполовину пуст.
      Однако на самом деле мир принадлежит тем, кто, посмотрев на стакан, воскликнет: «А что случилось с этим стаканом? Простите? Простите?! Это что, мой стакан? Вот уж вряд ли. Мойстакан был полон! И он был куда больше!»
      А на другом конце всемирной барной стойки сосредоточились люди другого типа, чей стакан разбит либо нечаянно опрокинут (как правило, теми, кто требует принести стакан большей емкости) или у которых совсем нет стакана, потому что они стоят в задних рядах и не могут привлечь внимание бармена.
      Вильям принадлежал к «бесстаканным». Что было весьма странно, ведь он появился на свет в семье, которая не только владела очень большими стаканами, но и могла позволить себе содержать людей, дежуривших с бутылками наготове, дабы обеспечить постоянную наполненность этих самых стаканов.
      Однако Вильям добровольно принял свою бесстаканность — и сделал это в достаточно раннем возрасте, сразу после окончания школы.
      Брат Вильяма Руперт поступил в Анк-Морпорк скую школу наемных убийц, считавшуюся лучшим учебным заведением в мире для представителей полностаканного класса. А Вильяма, как менее важного сына, послали в Угарвард — школу-интернат, настолько мрачную и спартанскую, чтотолько представителям высшего класса могло прийти в головы посылать туда своих сыновей.
      Угарвард представлял собой гранитное здание, построенное на пропитанной нескончаемыми дождями вересковой пустоши, и здесь, как было заявлено в официальной презентации, из юношей делали мужчин. Применяемая концепция обучения предусматривала определенные потери и заключалась, насколько помнил Вильям, в очень простых и весьма насильственных играх под крайне полезным для здоровья дождем со снегом. Маленькие, медлительные, толстые и просто непопулярные ученики безжалостно отсеивались, как и было предназначено природой, но естественный отбор весьма многоликая штука, и Вильям обнаружил в себе некоторые способности к выживанию. К примеру, для того чтобы выжить на спортивной площадке, следовало быстро бегать и громко кричать, все время оказываясь — необъяснимым образом! — подальше от мяча. Как ни странно, тем самым он заработал себе репутацию пронырливого юноши, а пронырливость всегда высоко ценилась в Угарварде хотя бы потому, что действительные достижения в этой школе встречались достаточно редко. Преподавательский состав Угарварда искренне верил в то, что хорошо развитая пронырливость способна заменить менее значимые качества характера, такие как ум, предусмотрительность и воспитанность.
      Та же самая пронырливость помогла Вильяму подружиться со словами. В Угарварде грамотность была не в почете, поскольку предполагалось, что тамошним выпускникам ручка понадобится лишь для того, чтобы написать свое имя (а этим искусством после трех-четырех лет обучения овладевали многие, если не все), и, пока шкафообразные форварды, которым предстояло стать, как минимум, местечковыми управителями или головами, усердно сопя, пытались научиться держать ручку так, чтобы не сломать ее, Вильям мирно коротал долгие дни за чтением того, что он сам пожелает.
      Школу Вильям покинул с хорошим табелем успеваемости — обычное дело для ученика, лицо которого преподаватели вспоминают лишь с очень большим трудом. Но после этого у де Словва-старшего возникла проблема, что делать дальше со своим отпрыском.
      Вильям был младшим сыном, а по традиции таких посылают в какой-нибудь храм или еще куда-нибудь подальше, откуда они не могут нанести серьезного вреда. Но увлечение чтением уже принесло свои плоды. Вильям понял, что относится к молитве не иначе как к изощренному способу умиротворения природных бедствий.
      Область земельного управления выглядела более привлекательно, но, по мнению Вильяма, земля в общем и целом неплохо управляла собой сама, без чьей-либо посторонней помощи. Он был полностью на стороне сельской местности — при условии, что она находилась по другую сторону окна.
      Карьера военного его также не прельщала. Вильяму претило убивать людей, с которыми он даже не был знаком.
      Зато ему нравилось читать и писать. Ему нравилисьслова. Слова не кричали, не издавали громких звуков, чего нельзя было сказать о членахего семьи. Они не требовали месить грязь в промозглую погоду. Не принуждали охотиться на безобидных животных. Они делали то, что им велели. Поэтому он сказал, что хочет выбрать карьеру писаря.
      Его отец буквально взорвался. В его личном мирке писари находились всего на одну ступень выше учителей. О боги, они ведь даже не знают, с какой стороны к лошади подходить! Дальше были и другие Слова.
      Так Вильям очутился в Анк-Морпорке — там, куда съезжаются все потерянные и заблудшие души. Так он и стал зарабатывать на жизнь словами, на тихую, мирную жизнь. Но, как считал сам Вильям, он еще легко отделался по сравнению с братом Рупертом, который был большим и добродушным — прирожденным учеником Угарварда, вот только родился он первым, а не вторым.
      А потом разразилась война с Клатчем...
      Ее нельзя было назвать значительной, она закончилась, даже не начавшись,— она была войной, в существовании которой не хотела признаваться ни одна из воевавших сторон, но одним из событий, произошедших за несколько бестолковых дней этой жалкой заварушки, была смерть Руперта де Словва. Он умер за свои убеждения, одним из которых — чисто угарвардская черта — была вера в то, что храбрость способна заменить доспехи. Что если заорать погромче, то клатчцы развернутся и обратятся в бегство.
      Во время последней встречи с Вильямом отец достаточно долго распространялся о славных и благородных традициях де Словвов. Большей частью де Словвы считали традиционным нести весьма неприятную погибель всяким чужеземцам, но вторым почетным призом, насколько понял Вильям, было самим сложить голову на поле брани. Де Словвы всегда откликались на зов города. Только для этого они и существовали.Вот и семейный девиз гласил: «Верное Слово В Нужном Месте». Лорд де Словв никак не мог понять, почему Вильям не захотел поддержать столь славную традицию и поступил так, как всегда поступал в подобных случаях, то есть... никак не поступил.
      Ныне между де Словвами пролегала вечная мерзлота тишины, по сравнению с которой даже зимний мороз мог показаться сауной.
      Предаваясь мрачным размышлениям о прошлом, Вильям наконец добрел до словопечатни, однако внутри его ждал приятный сюрприз: там университетский казначей оживленно спорил с Хорошагорой о теории слов.
      — Погоди, погоди,— говорил казначей.— Несомненно, фигуральновыражаясь, слово состоит из отдельных букв, но они, если можно так выразиться...— он грациозно помахал длинными пальцами,— существуют лишь теоретически. Несомненно, они, то есть буквы,— это всего-навсего потенциальные частицы слова, а потому в высшей степени наивно полагать, будто они обладают действительным существованием, так сказать, униально и сепаративно. Да и сама идея обладания буквами физического существования является с философской точки зрения крайне пугающей. Как, несомненно, и идея о носах или пальцах, бегающих по миру самостоятельно...
      «Три раза "несомненно"»,— подумал Вильям, привыкший замечать подобные вещи. Если человек за достаточно короткое время целых три раза произносит «несомненно», это свидетельствует о том, что его внутренняя пружина вот-вот лопнет.
      — У нас целые ящики букв,— без всякого выражения произнес Хорошагора.— Мы можем составить из них любые слова.
      — В этом вся и беда, понимаешь! — воскликнул казначей.— А если металл запомнит слова, которые отпечатал? Граверы, по крайней мере, переплавляют пластины, и очищающая сила огня...
      — Прошу прощения, ваша волшебность,— перебил его Хорошагора.
      Один из гномов осторожно похлопал его по плечу и передал лист бумаги, который был тут же вручен казначею.
      — Молодой Кеслонг приготовил тебе небольшой сувенир на память,— пояснил Хорошагора.— Пока ты говорил, он набирал. И вот, прямиком с отпечатной плиты. Быстрый паренек.
      Казначей попробовал смерить молодого гнома строгим взглядом, хотя с гномами подобная тактика усмирения никогда не работала: там и мерить-то было особо нечего.
      — Правда? — наконец буркнул казначей.— Как интересно...— Он пробежал взглядом лист.
      И выпучил глаза.
      — Но это же...Когда я говорил... Я ж только что это сказал... Как вы узнали, о чем я буду говорить... Мои точные слова...— заикаясь, забормотал казначей.
      — Точные и совсем не оправданные,— добавил Хорошагора.
      — Минуточку...— тут же вскинулся казначей. Вильям оставил их спорить дальше и отправился в
      экскурсию по словопечатне. Бот отпечатная плита — большой плоский камень, используемый в качестве верстака. Это понятно, все граверы пользуются таким. Вот гномы снимают листы бумаги с металлических букв, и это тоже понятно. Кстати, слова казначея были действительно ничем не оправданы. Душа у металла? Это же просто смешно.
      Вильям заглянул через голову гнома, который усердно собирал буквы в маленьком железном лотке — короткие пальцы так и летали над подносом со шрифтом. Все прописные буквы лежали в коробочках в верхней части подноса, строчные — в нижней. По движениям рук можно было догадаться о том, какой текст набирал гном.
      — $-$-$-а-р-а-б-о-т-а-й-В-С-в-о-б-о-д-н-о-е-В-р-е-м-я...— пробормотал Вильям.
      Вдруг его посетила догадка. Нет, не догадка — это была абсолютная уверенность. Вильям опустил взгляд на грязные листы бумаги, лежащие рядом с лотком.
      Мелкий остроконечный почерк безошибочно идентифицировал автора как хапужного прощелыгу, напрочь лишенного деловой хватки.
      На Себя-Режу-Без-Ножа никогда не садились мухи — боялись, что он сдерет с них арендную плату.
      Вильям машинально достал из кармана блокнот и аккуратно записал в нем, используя придуманные им самим сокращения:
      «Поразт. соб. нач. прсх. в Грд. в свз. с откр. Слвпчтни гнм. Г .Хорошагорой (пд. вывес. «Ведра»), чт. вызв. знч. инт. у мн. гржн., вкл. вед. торгвц.».
      Прервавшись, он прислушался. Разговор в другом конце комнаты явно приобретал более дружелюбный характер.
      — Сколько-сколько?И это за тысячу штук? — переспросил казначей.
      — Чем партия больше, тем дешевле,— откликнулся Хорошагора.— Но мы работаем и с маленькими тиражами.
      Лицо казначея засветилось теплотой, как у человека, который привык иметь дело с числами и который вдруг увидел, что некое огромное и очень неприятное число буквально на глазах уменьшается до незначительных размеров. В таких обстоятельствах у принципов нет ни единого шанса. А на видимой части лица Хорошагоры появилась жадная ухмылка, как у человека, который только что научился превращать свинец в еще большее количество золота.
      — Конечно, такие большие контракты утверждает лично аркканцлер,— промолвил казначей,— но смею тебя уверить: он очень внимательно прислушиваетсяко всему, что я скажу.
      — Нисколько не сомневаюсь в этом, ваша волшебность,— радостно откликнулся Хорошагора.
      — Гм, кстати,— задумчиво произнес казначей,— у вас тут существует такая вещь, как ежегодный банкет?
      — Да, определенно,— ответил гном.
      — И когда он состоится?
      — А когда надо?
      «Сд. по всму, вт-вт. бдт. закл. круп. сдлк. с 1 Образ. Учр. Грд.»,— написал Вильям, а потом, поскольку был честным человеком, добавил: «Инф. из Дов. Ист.».
      Совсем неплохо. Только сегодня утром он разослал письма, а на руках уже важная информация для следующего послания...
      ...Которое заказчики ожидают получить не раньше через месяц. Однако к тому времени важная информация станет не столь уж важной — есть такое смутное, но вполне определенное ощущение. С другой стороны, если он не донесет эти новости, кто-нибудь обязательно выкажет недовольство. Как в прошлом году с тем дождем из собак, случившимся на улице Паточной Шахты. Ладно бы забыл сообщить, так ведь дождя и вовсе не было!
      Можно, конечно, попросить гномов подобрать буквы покрупнее... Но одной сплетни маловато будет.
      Проклятье.
      Нужно подсуетиться и найти что-нибудь еще.
      Действуя скорее импульсивно, Вильям подскочил к уже собиравшемуся уходить казначею.
      — Э-э, прошу прощения...
      Казначей, пребывая в бодром и радостном расположении духа, доброжелательно поднял бровь.
      — Гм? — вопросил он.— Господин де Словв, если не ошибаюсь?
      — Да, он самый... Я...
      — Спасибо за предложение, но Университет располагает собственными записными кадрами,— отмахнулся казначей.
      — Э-э... Я.просто хотел узнать, что ты думаешь о новой отпечатной машине господина Хорошагоры,— сказал Вильям.
      — Зачем?
      — Э-э... Ну, я просто хотел бы знать. Чтобы рассказать об этом в своем новостном письме. Понимаешь? Точка зрения ведущего специалиста анк-морпоркского чарологического учреждения и всякое такое.
      — О? — Казначей задумался.— Ты имеешь в виду те писульки, которые ты рассылаешь герцогине Щеботанской, герцогу Сто Гелитскому и прочим подобным людям?
      — Именно, господин,— подтвердил Вильям. Волшебники были такими снобами.
      — Гм... Что ж, пожалуй, ты можешь написать, что, по моему мнению, это шаг в нужном направлении, который... будет приветствован всеми прогрессивно мыслящими людьми и который наконец втащит наш брыкающийся и вопящий город в век Летучей Мыши.— Под орлиным взором казначея Вильям прилежно зафиксировал эти слова в своем блокнотике.— Кстати, мое полное имя — доктор А. А. Круттивертти, доктор математики (седьмой), доктор чарологии, бакалавр оккультизма, магистр кулинарии... Круттивертти через «о».
      — Конечно, доктор Круттивертти. Вот только, э-э, век Летучей Мыши уже подходит к концу. Может, ты хочешь, чтобы наш брыкающийся и вопящий город наконец вытащилииз века Летучей Мыши?
      — Несомненно.
      Вильям записал и это. Для него всегда было загадкой, почему кого-то, кто тем временем брыкается и вопит, обязательно нужно тащить. Почему нельзя просто взять за руку и повести?
      — Надеюсь, ты пришлешь мне экземпляр своего письма? — осведомился казначей.
      — Конечно, доктор Круттивертти.
      — Если еще что-нибудь понадобится, спрашивай, не стесняйся.
      — Спасибо, доктор. Кстати, насколько мне известно, Незримый Университет всегда выступал против использования наборного шрифта.
      — О, я думаю, настало время раскрыть свои объятия волнующим перспективам, которые сулит нам наступающий век Летучей Мыши,— пояснил казначей.
      — Мы... Э-э, как я упоминал, доктор, он уже вовсю отступает.
      — Стало быть, нужно поторопиться, не так ли?
      — Верно подмечено.
      — Что ж, мне пора лететь,— сказал казначей.— Жаль только, нельзя.
 

      Лорд Витинари, патриций Анк-Морпорка, потыкал пером в чернильницу, проламывая покрывающую чернила тонкую корочку льда.
      — Почему ты не заведешь себе нормальный камин? — спросил Гьюнон Чудакулли, первосвященник Слепого Ио и неофициальный представитель городского религиозного истэблишмента.— Я, конечно, не сторонник душных помещений, но здесь откровенно холодно!
      — Слегка свежо, не без этого,— согласился лорд Витинари.— Странно, но лед светлее чернил. Чем это вызвано, как думаешь?
      — Вероятно, наукой,— расплывчато изрек Гьюнон.
      Подобно своему брату Наверну, волшебнику и аркканцлеру НУ, Гьюнон не любил занимать свою голову заведомо дурацкими вопросами. И боги, и магия нуждались в разумных, непоколебимых людях, а братья Чудакулли были непоколебимы, как скалы. И примерно так же разумны.
      — А. Неважно... О чем мы там говорили?
      — Хэвлок, ты должен положить этому конец, понимаешь? У нас ведь была договоренность.
      Витинари, похоже, занимали только чернила.
      — Должен, ваше преосвященство? — переспросил он спокойным тоном, не поднимая головы.
      — Ты же знаешь, все мы дружно выступаем против этой чепухи с подвижными литерами!
      — Напомни мне еще раз... Смотри, смотри, он постоянно всплывает на поверхность!
      Гьюнон вздохнул.
      — Слова слишком важны, чтобы доверить заботу о них механизмам. Мы ничего не имеем против граверов. Ничего не имеем против слов, которые надежно закреплены. Но слова, которые можно разобрать, а потом сделать из них другие слова... Это же чрезвычайно опасно! Мне казалось, ты тоже это не одобряешь?
      — В широком смысле не одобрял и не одобряю,— подтвердил патриций.— Но долгие годы управления этим городом, ваше преосвященство, научили меня одной очень важной вещи: вулкану тормоза не приделаешь. Иногда разумнее позволить событиям развиваться естественным путем. Вскоре они перестают развиваться и умирают. Так происходит чаще всего.
      — Раньше, Хэвлок, ты не отличался столь снисходительным отношением,— заметил Гьюнон.
      Патриций посмотрел на него холодным взглядом, который длился ровно на пару секунд дольше, чем того требовала комфортность.
      — Гибкость и понимание всегда были моим девизом,— сказал он.
      — О боги, правда?
      — Абсолютная. А сейчас я хочу, чтобы ты и твой брат, ваше преосвященство, проявили некоторую гибкость. Напоминаю, это предприятие основано гномами. Кстати, ваше преосвященство, назови-ка мне самый крупный гномий город.
      — Что? О... Сейчас вспомню... По-моему, это...
      — Да-да, именно так все и реагируют. Но на самом деле это Анк-Морпорк. Здесь сейчас живет болеепятидесяти тысяч гномов.
      — Не может быть!
      — Уверяю тебя. Недавно мы установили очень хорошие связи с сообществами гномов Медной горы и Убервальда. Имея дело с гномами, я всегда старался, чтобы дружественная рука нашего города была слегка наклонена вниз. Кстати, учитывая нынешнее временное охлаждение в наших отношениях, все мы весьма рады, что баржи, груженные на гномьих рудниках углем и осветительным жиром, прибывают в город каждый день. Улавливаешь, что я имею в виду?
      Гьюнон бросил взгляд на камин, в котором тлел одинокий кусочек угля.
      — Кроме того,— продолжил патриций,— игнорировать этот новый тип, гм, отпечати становится все сложнее. Крупные отпечатни уже существуют в Агатовой империи, а также в Омнии, о чем ты наверняка знаешь. Именно из Омнии в огромных количествах поставляются «Книга Ома» и памфлеты, которые там так популярны.
      — Фанатичные бредни...— пожал плечами Гьюнон.— Ты давно должен был их запретить.
      На сей раз взгляд патриция был куда более продолжительным.
      — Запретитьрелигию, ваше преосвященство?
      — Ну, под запретом я имел в виду...
      — Никто и никогда не называл меня деспотом, ваше преосвященство,— отчетливо произнес лорд Витинари.
      — По крайней мере, дважды, ха-ха-ха,— решил разрядить обстановку Гьюнон Чудакулли.
      Правда, слегка неудачно.
      — Прошу прощения?
      — Я сказал: по крайней мере, дважды... Ха-ха-ха.
      — Вынужден извиниться, но я действительно не понимаю, что ты имеешь в виду.
      — Так, небольшая шутка, Хэв... ваше сиятельство.
      о — А. Шутка. Ха-ха,— сказал лорд Витинари. Слова завяли еще в воздухе.— Да. Так вот. В общем и целом омниане обладают полной свободой в том, что касается распространения благих вестей, поступивших от Ома. Однако не стоит унывать! Думаю, Ио не менее исправно снабжает вас своими благими вестями.
      — Что? О да, конечно. В прошлом месяце он немного простудился, но быстро поправился.
      — Грандиозно. Воистину благая весть. Не сомневаюсь, наши отпечатники с радостью распространят ее по городу. Удовлетворят все ваши требования, даже самые строгие.
      — Стало быть, ваше сиятельство, вы печетесь только о нашем благополучии?
      — Разумеется,— подтвердил лорд Витинари.— Мои мотивы, как всегда, абсолютно прозрачны.
      Гьюнон подумал, что «абсолютно прозрачны» может означать одно из двух: либо эти самые мотивы видны насквозь, либо их просто нельзя увидеть.
      Лорд Витинари просмотрел несколько лежащих на столе бумаг.
      — Как вижу, за прошедший год Гильдия Граверов трижды поднимала свои расценки.
      — А... Понимаю...— протянул Гьюнон.
      — В основе всякой цивилизации лежат слова, ваше преосвященство. Собственно, цивилизация — это и есть слова. А столь важными вещами разбрасываться не стоит. Мир крутится, ваше преосвященство, и мы должны поспевать за ним.— Патриций улыбнулся.— Было время, когда народы дрались между собой, точно огромные хрюкающие животные в болоте. Анк-Морпорк правил большей частью этого болота, потому что у него были более острые когти. Но сейчас место железа заняло золото, и, боги не дадут соврать, анк-морпоркский доллар стал самой надежной в мире валютой. А завтра... возможно, оружием станут слова. Самые лучшие слова, самые быстрые слова, последние слова. Выгляни в окно. Что ты там видишь?