Тени у порога

Шли быстро и молча, потихоньку впадая в гипнотическое состояние от тишины, окружающей неподвижности и собственных монотонных движений. Ноги постепенно наливались свинцом, уже не так легко взлетали над травяным ковром, ботинки все чаще не перешагивали, а с хрустом продирались сквозь спутанные стебли.

Трайнис шел первым. Все же у него самый большой опыт работы с картами местности, пусть и не с нацарапанными на крышке пластиковой коробки, а выведенными на экран системой глобальной навигации. Им же навигацию пришлось упростить до предела: идти строго по прямой. При необходимой корректировки курса, если таковая будет — поворот, отмеченный особой двойной зарубкой. Далее — опять строго по прямой. Но как в этом лесном мешке можно быть уверенным? Одна надежда, что мимо такого ориентира, как желтая поляна в разомкнутом кольце невысоких мшисто-зеленых скал с черно-зеркальным кораблем в центре, промахнуться будет сложно.

Лядов шел вторым. Правую руку он теперь постоянно держал в кармане со своим анахроничным оружием, хотя вокруг все пребывало в непоколебимом покое. Почва постепенно становилась неровной, кочки увеличивались, становясь угловатыми, похожими на задрапированные скальные обломки. Слабо начинал чувствоваться общий уклон. Они ни разу не заметили и не услышали ни животных, ни птиц, ни насекомых. Стерильность фауны производила гнетущее впечатление. Но им сейчас было не до того.

Трайнис стал часто посматривать вверх. Изредка мелькавшее в непроницаемых кронах небо давно уже было тускло-фиолетовым. И свет его неумолимо угасал. Приближающаяся ночь вкрадчивой темнотой выползала из глубин леса. Минуло еще полчаса.

Наконец Вадковский отстал и позвал:

— Гинтас.

Голос быстро угас в тишине, имеющей много общего с древнейшими осадочными слоями.

Лядов и Трайнис остановились, обернулись. Вадковский едва видел их в густейшем сумраке. Деревья напоминали столбы темного тумана, два человека были маленькими светлыми полосками на их фоне.

— Очень темно, я почти ничего не вижу, когда пишу.

Теперь среди бесконечных стволов раздавалось лишь строенное учащенное дыхание.

— Фонарик, — сказал Вадковский, облизнул пересохшие губы.

Трайнис молчал. Роман смутно видел, как он наклонил голову и сказал негромко, едва слышно на таком расстоянии:

— Наверное, сложно будет идти — свет ослепит.

— Что? — не понял Вадковский. Фонарик для того и создан, чтобы светить.

Он был рад неожиданной остановке. Можно перевести дух. Руки ныли, особенно правая. В горле пересохло. Перед походом все согласились тратить запасы только в крайнем случае и не поодиночке.

— Посветить бы, — повторил Вадковский. Привалился к жесткой коре, глотнул пересохшим ртом. В горле сразу нестерпимо зачесалось и Вадковский закашлялся.

— Лядов сделал точную копию вещей, — донесся негромкий голос Трайниса. — Все по-честному. Батареек хватит на три часа.

Тесак в руках потяжелел. Вадковский рукавом вытер потный лоб. Вот так. Пусть все будет как в XX веке, как в жизни. Роман почувствовал, что шутить не получается даже про себя. Он удивился этому.

Одна смутная вертикальная полоска шевельнулась и стала приближаться под аккомпанемент усталых шагов.

— Давай я буду зарубки делать. — сказал Лядов. Дышал он тяжело и поверхностно полуоткрытым ртом.

— Не сейчас. Я приноровился. — Вадковский тяжело оттолкнулся от ствола — трудно было прерывать краткий отдых.

— Хорошо. Я тебя подменяю первым, — сказал Лядов. Ссутулясь, он закинул сумку за спину и направился к Трайнису.

— Идемте, — сказал Гинтас. — Пока еще хоть что-то видно. Рома, я буду выбирать деревья пореже.

Они поспешно двинулись дальше.

Трайнис сразу взял максимальный темп. Вадковский заметил, что теперь даже Лядов не поспевал за ним — споткнулся пару раз. Или действительно уже слишком темно? Как Гинтас умудряется ориентироваться? Вадковский сообразил, что сам он качество зарубок давно проверяет на ощупь, а пишет вообще наугад. Трудно будет по вихляющимся меткам с неясными царапинами повторить маршрут в обратную сторону.

Он остановился и с беспокойством оглянулся. И почти ничего не разглядел позади. Глазам уже не хватало света, чтобы разобрать цвета. Пройденный путь представал смутно угадываемыми бесплотными вертикальными формами, висящими в темном воздухе.

Тропы за ними в траве никакой не осталось. Вечному молчаливому и чужому лесу было все равно, идут по нему люди или нет. У леса, наверное, есть более важные, сугубо лесные заботы. «Вечернего тумана нет», — вдруг пришло в голову Роману.

Он повернулся лицом к движению — и у него ушло в пятки сердце. На тропинке впереди никого не было.

Вадковский ринулся вперед — откуда силы взялись — держа тесак на отлете, чтобы не напороться, чего доброго, споткнувшись. Земля упруго поддавала в пятки. Два силуэта через несколько секунд вновь показались на фоне четко видимых стволов. Отлегло от сердца. Постой-ка, там светлее? Что там?

— Гинтас! — крикнул Вадковский. — Там что-то впереди.

— Молодец, — отозвался Трайнис и, не оборачиваясь, хлопнул ладонью по стволу. Дерево не прозвучало, как будто он приложился к камню.

Вадковский подскочил к обозначенному дереву. Кажется, эта зарубка получилась хуже всех. Работая, Роман вертел головой назад и вперед, сравнивая. Ну точно, впереди светлее. Молодец Гинтас, он будто знал, и поэтому спешил до темноты. Вадковский ощутил прилив сил, нацарапал «129», торопливо нарисовал стрелку вправо и помчался догонять уходящих. Догнал быстро. А может быть, просто все легче и легче становилось бежать под уклон.

Силуэт Трайниса вдалеке похлопал по громадному, в пять обхватов, покосившемуся Пизанской башней дереву.

Вадковский сделал еще одну зарубку. Эту зарубку делать было удобно — дерево словно специально наклонилось к нему.

Теперь можно было не сомневаться, что впереди в чаще что-то есть. На бегу Вадковский попытался засвистеть, но лишь зашипел, и почувствовал, как треснула губа.

Крутой безлесистый спуск, почти обрыв, открылся сразу. И гаснущий закат за обрывом. На стоящих у самого края стволах лежал тающий красноватый свет.

Только что перед тобой была бесконечная колоннада гигантских деревьев, как вдруг за очередным стволом словно глухая стена упала наружу, показалось, ветерок коснулся разгоряченной щеки, не сразу затормозили ноги, упорно и тупо бежавшие последние два часа...

Они стояли над утонувшей далеко внизу в слоистом тумане чащей, убегающей к горизонту. Низины терялись в чернильной мгле, холмы седыми макушками возвышались над морем мрака. Запад был чуть бледнее остального неба. Местное солнце погасло у них на глазах. Вдалеке, на горизонте, угадывались неясные нагромождения — то ли скалы, то ли застыли на ночь низкие облака. Звезды над головой дрожали привычно и колко, только созвездия были незнакомые. Если вообще были кем-то когда-то названы.

— Успели, — сказал Вадковский и с усилием разжал ладонь. Скрюченные на рукоятке тесака пальцы свело. Ладонь сильно саднило, но он не посмотрел, что там с кожей.

Трайнис и Лядов побросали поклажу, подошли к краю.

Они молча смотрели на медленно тающую в ночи Камею — планету, запрещенную для праздных посещений, но почему-то не охраняемую. На сколько хватало глаз с такой высоты — на поверхности планеты под ними до самого горизонта не было ни одного огонька.

* * *

Бивуак, как выразился Лядов, разбили не у самого края, а отойдя на пару стволов вглубь леса, за скальным уступочком, похожим на врытый по самое дно рояль, уютно замаскированный плотным зеленым мхом.

После недолгой дискуссии было решено развести костер. Фонарик следовало экономить. Да и животные, как известно, бояться огня. Инопланетные — наверняка тоже.

Заготовили побольше дров, ночь могла оказаться холодной. Далеко идти не пришлось. Трайнис держал фонарик, а Лядов под руководством Вадковского снимал кору с ближайшего дерева. Надрубал, хватался двумя руками и повисал.

Вадковский со знанием дела подсказывал, как заносить руку, как поворачивать локоть.

— Специалист по средневековью, — ворчал Лядов, занося и поворачивая.

Нарубили целую охапку. Даже хватило, чтобы соорудить что-то вроде подстилок.

Огонь решено было развести под скальным уступом со стороны леса, чтобы не раздуло случайным ветром.

— И вообще, — сказал Трайнис, — открытый огонь на вершине горы... — он не закончил.

Лядов серьезно кивнул.

Попадав на охапки коры, они некоторое время лежали, не в силах шевельнуться, разбросав неподъемные, свинцовые руки и ноги.

Запад погас совсем. Тьма затопила все вокруг и поднялась к звездам. Только вырисовывались на фоне звезд черные стволы и угол скального выступа с поставленными сверху сумкой и контейнером. Друг друга они не видели. В двух шагах от края темно было, хоть глаз выколи.

Завозился, охая и кряхтя, Лядов — занялся костром. На ощупь сложил из кусочков коры шалашик, чиркнул чем-то — затрепетал желтый язычок огня, над ним появилось сосредоточенное блестящее лицо, в шалашике вспыхнул веселый дрожащий свет, на траву упали лучики, взвился и поплыл над головами легкий дым. Кора не быстро, но уверенно занялась.

Больше всего Лядов опасался присутствия легкогорючих эфирных масел в местной флоре. Но выхода не было, и они рискнули. И все обошлось.

На лица, траву и близкие стволы легли трепетные оранжевые блики. Комбинезоны из матово-серых сделались апельсиновыми. Отключенная мимикрия пассивно и грубо подстраивалась под сильный источник света.

Лядов, щурясь, ловким привычным жестом подбрасывал в огонь кору, отрывая от огромного куска.

Вадковский подтянулся на локтях, привалился спиной к замшелому камню. Было хорошо. Тело гудело, наслаждаясь самим покоем. Ничего не хотелось, даже голод отступил. Неважно было, лежишь ты дома на чистых простынях, или валяешься неизвестно где в неисправном комбинезоне на голой земле. Впрочем, даже в неактивированном состоянии комбинезон сохранял тепло. А вот руки и лицо уже ловили ночную свежесть. Почувствовав, что боку стало горячо, Вадковский через силу повернулся к разгорающемуся костру. Непривычное дрожащее, живое тепло сильно и ласково прижалось к лицу. Вадковский закрыл глаза и протянул огню ладони. Правую неожиданно обожгло. Вадковский поморщился.

Лениво привстал с земли Трайнис, устроившийся у подножия дерева между выступающими загривками мощных корней, за ремень потащил к себе контейнер.

Все трое двигались медленно, словно собирались этой ночью залечь в спячку.

Костер разгорался. Искры, танцуя, стремительно уносились вверх. Лядов, улыбаясь, глядел в огонь. Он соорудил лежанку посреди травы, поближе к огню. В его глазах неподдельное счастье плясало двумя маленькими кострами. Давно он не был таким умиротворенным, а может быть, даже счастливым.

Большой мир исчез за пределами круга трепетного света. Темная чаща невозмутимых деревьев-великанов пропала. Остался маленький мирок, как раз для трех человек и одного костра. В маленький мир бочком вступили несколько ближайших деревьев-великанов и склонили над людьми на огромной высоте свои головы-кроны.

Пропало чужое небо с неназванными созвездиями. Пропало прошлое — их прошлое, спокойная жизнь на планете Земля. Они вдруг оказались у этого костра — не было к живому огню долгого пути. Костер был всегда. И всегда, во все эпохи люди неподвижно смотрели на танец огненных языков, лижущих недосягаемую холодную бездну над их головами.

— Эй, прогрессор, держи. — Трайнис бросил Вадковскому пару брикетов, маленький цилиндр и прозрачную сверкающую флягу. — Постой-ка... Что это у тебя?

— Где? — сонно спросил Роман. Его развезло от тепла. Он даже не заметил, куда упали упаковки с пищей.

— Ладонь покажи. — Трайнис вскочил на корточки, схватил Вадковского за руку, повернул огню. Кожа была содрана в кровь. Вокруг раны чернела грязь, вперемешку с засохшими бурыми натеками. Гинтас торопливо полез в оттопыренный карман своего комбинезона. — Как дети, честное слово. Слава, покорми, пожалуйста, этого естествоиспытателя.

Лядов вскрыл упаковки с концентратами, откупорил и вдавил в дерн флягу, чтобы не опрокинулась:

— Ты сегодня хорошо потрудился. Угощайся, Рома.

— Угу, и в награду получает пищу из рук. — Трайнис поливал из бело-синего флакончика жесткую ладонь Вадковского — пальцы того так и норовили скрючиться вокруг выскользнувшей рукоятки. — Думать надо всегда. Это единственное, чем надо заниматься. А если бы ты себе руку пропорол? У нас тут нет кибер-хирурга.

— Да ладно тебе. Все пройдет. Ай!.. И потом, здесь нет не только кибер-хирурга, но и вредных микроорганизмов.

— Это еще не известно. Не дергайся. Разведи пальцы! Ты левой свободно владеешь?

— А меня Слава обещал сменить. — Вадковский подмигнул Лядову над костром. — Нормально владею.

— Береги руку, Рома, — подозрительно ласково сказал Трайнис и сердито оттолкнул кисть Вадковского. — Все. Полчаса не шевели. Приятного аппетита.

Лядов недоверчиво покосился на Трайниса, но ничего не сказал.

Гинтас зубами содрал упаковку — сенсор вскрытия не работал — и впился в концентрат.

— Шашлычок бы сделать, — сказал Лядов, неторопливо жуя. Видно было, что не замечает он вкуса сублимированной пищи, продолжая пребывать в умиротворенно-счастливом состояний. — Вино есть. Но в нашей ситуации вино тоже стало НЗ.

— Слава, если честно — доволен? — спросил Вадковский, принимаясь за цилиндрик с чем-то фруктово-витаминным. Мясной и овощной концентраты были непривычны на вкус, но опустошенный желудок, приняв первые кусочки, вдруг очнулся и стал просить еще и еще этих жестких, терпких кусочков, в которые так приятно впиваться и перемалывать зубами, чей ускользающий вкус хочется ощущать вновь и вновь. Впрочем, насыщение было очень быстрым. Роман уронил руку с наполовину опустошенными «фруктами». — Уф... Слава, ты чего-нибудь такого и ждал? Костер, еда грязными руками, ночевка на земле.

Лядов с застывшей смутной улыбкой не мигая глядел в огонь. На щеке след от золы, в спутанной упавшей на лоб челке что-то первобытно-пиратское.

— Не знаю. Не пойму. Это очень здорово, что мы сейчас здесь, возле этого огня. — Он поднял мечтательный взгляд к кронам. — Но я и не подозревал, что так случится. Если бы знал — на Земле перед вылетом заказал бы компас.

— О! — сквозь жевание воскликнул Трайнис и энергично закивал.

— А может быть, в голове еще не уложилось. Мы оказались в этом странном месте так быстро, что мозг до сих пор глядит на окружающее с удивлением. Хотя это не сон, не бред. Вон и порезаться можно. Самая что ни на есть реальность. Не пойму. Ушли мы с Земли очень хорошо, согласитесь. Грамотно. Вот и костер — здорово. Зарубки и бег по ночному лесу — гениально. Все-таки получилось.

Лядов вдруг нахмурился и опустил голову.

— Да уж. — Вадковский пошевелил пальцами, стянутыми затвердевшим и потемневшим биопластом. — Осталось выпить вина и пострелять. Что у тебя там еще в сумке?

Лядов не слушал:

— А все остальное... — Сейчас он был задумчив, почти суров. — Как будто снова чего-то жду. Кстати, — кивок в сторону сумки, — можно еще покурить.

— Вот и у меня пока не укладывается, — сказал Трайнис. Запрокинув голову, он гулко глотал из прозрачной фляги. Сверкающий огненный блик прыгал на бурлящем содержимом, штопором уходящем из горлышка.

Гинтас отбросил флягу и упал на подстилку с блаженной улыбкой:

— Как мало нам надо. Даже обидно.

— Надеюсь, теперь ты понимаешь члена заштатного авиаклуба, — сказал Лядов.

— Пожалуй. Но спать все же лучше в постели.

— Скажи спасибо, что здесь сухо, лето и комаров нет.

— Спасибо! — крикнул Вадковский во все горло.

Коротко плеснуло эхо.

— На неизвестных планетах самое опасное — комары, точно, — заметил Трайнис и положил руки под затылок. Взгляд его безмятежно воспарил к освещенным костром далеким сросшимся кронам. Показалось, на стволе обязательно должна появиться любопытная белка, взирающая на людей черными бусинками глаз. Задумчиво добавил: — А я действительно чувствовал бы себя здесь гораздо спокойнее с компасом.

— И с постелью. — сказал Вадковский. — А так же с глайдером, кабиной т-порта... Так каждый сможет.

Лядов с видимым усилием привстал, снял с камня сумку и подложил под голову.

— У меня и мысли не было, чтобы отказаться от техники совсем. А неплохая идея. Молчите! Сам знаю, с автопилотом я переборщил. Я говорю в принципе.

Он покосился на костер, скупым движением подбросил несколько кусков коры. Наконец лег, сложил руки на груди и пробормотал с наслаждением:

— Сиеста.

Вадковский прикладывался к фляге, в перерывах между глотками с недоверием поглядывая на небольшую пустеющую емкость.

— Лучше бы тогда кофе как-нибудь спрессовали.

— Что, спать расхотелось? — заплывшими от усталости глазами покосился в его сторону Трайнис.

— Угу.

— Все правильно. Рацион-то самый настоящий боевой. Просто об этом никто не знает. Разве его кто-нибудь когда-нибудь ест на Земле? Кстати, экипаж, должен напомнить. Отныне продукты будем потреблять экономно. Это я вам заслуженный праздничный ужин закатил. Хороший марш-бросок получился. Полагалось, вообще-то, по одному брикету на брата и по пять глотков воды. В день.

— Ты серьезно? — удивился Вадковский.

Трайнис не отозвался.

Роман приподнялся на локтях и щурясь стал высматривать Гинтаса сквозь рвущееся вверх пламя.

— А ты подели двадцать пять километров на количество пищи, — сказал Трайнис, сонно смотря исподлобья. — Получится много-много маленьких горок, либо мало-мало горок побольше, но — через день.

Вадковский хмыкнул, поровнее разложил под собой дратву и улегся.

Беспокойные искры и белые листочки пепла, кружась и рыская, уносились к далеким кронам. Зелено-оранжевый полог леса дрожал в прозрачном мареве. Если поднять глаза, то между стволов можно увидеть ночное небо. Но без звезд. Просто темнота, пронизанная оранжевым светом костра.

— Привыкайте, господа бродяги, — сказал Трайнис. — Кстати, кто у нас часовой?

— Я! — Вадковский неожиданно для себя попытался вскочить.

— Лежи, лежи, — снисходительно позволил Трайнис. — Ты восстанавливаешься после ранения. Я дежурю первый раз.

— От тебя, Гинтас, одно беспокойство. — Вадковский сладко потянулся и некоторое время пытался улечься так, чтобы тепло костра падало на большую часть тела.

— Смотри, не вывихни руку во сне, — забеспокоился Трайнис. — Ишь как тебя колбасит.

— Гинтас, — позвал Лядов. — Ты уже который раз здесь используешь анахронизмы. Чего совсем не замечалось дома. Откуда?

— Да? — Трайнис удивленно прислушался к себе. — Разве? Не замечаю.

Лядов смотрел на него со своей лежанки.

— Нет, раз ты утверждаешь, — Трайнис пожал плечами.

Они уставились друг на друга.

— Причем это мой, так сказать, период, — добавил Лядов.

— Так и хочется сказать «слишком много случайностей», — проворчал Трайнис.

— Да нет, — Лядов пожал плечами, улегся на бок и подпер щеку кулаком. Уставился в огонь. — Просто наблюдение.

Трайнис тоже перевел взгляд на огонь:

— Что приходит в голову, то и говорю.

Вадковский лениво ковырялся в углях дымящимся куском коры:

— Да вы оглядитесь. За час ни одно насекомое не прилетело на огонь. Будь тут биолог — испугался бы.

— Я не видел ни одного поваленного или гнилого дерева, — сказал Лядов.

— Возможно, это парк и его регулярно чистят, — сказал Вадковский. — Тогда все ясно. А вот комары и бабочки все же труднее окультуриваются. Вдруг их на самом деле просто нет?

— Чей парк? — спросил Лядов.

Вадковский почесал затылок.

— Хорошо. А где птицы?

Трайнис с кряхтением растер щеки, прогоняя сон. Лицо его приняло обычное для себя выражение. Отныне он совершенно не был склонен воспринимать шутки и говорить банальности.

— Для начала просто подумаем, — сказал Трайнис, из-под полуопущенных век глядя на огонь.

— Лично у меня нет сил думать, — сказал Вадковский, И нахмурился: — А еще техника дурит. Сколько раз все продублировано в космических обитаемых аппаратах? Как могут отказать все три пояса безопасности?

— Никогда не спешите с выводами, — сказал Трайнис. — Сейчас мы устали, ситуация нестандартная, волнуемся. Что можно сказать о планете, пробыв на ней несколько часов?

В каталоге ясно сказано — ноогенные феномены, необъяснимые явления. Ну вот, видимо, это они и есть... — Он замолчал неуверенно.

— И что мы сегодня видели ноогенного? — поинтересовался Вадковский. — Конкретно? Мои зарубки в лесу — пока единственный местный ноогенный феномен. То есть нечто, созданное разумом. Других я не вижу. И при чем здесь планета? Мы едва не столкнулись лоб в лоб с каким-то орбитальным мусором. А ведь это было довольно далеко от поверхности. О ближнем космосе Камеи в каталоге не сказано ничего. Орбитальный мусор — это, конечно, не ноогенный феномен, но настораживает ничтожная вероятность такого события.

— Роман, не спеши. — Трайнис был невозмутим.

— Ну ладно. — Вадковский помолчал. — Тогда, Славка, рассказывай ты. Мы на Камее уже полсуток. Может быть, в мотивах наших действий найдем ответы.

Лядов непонимающе посмотрел и ответил:

— Мне нечего рассказывать. Какая тут может быть связь? Ткнули пальцем в каталог и полетели. Нас могло куда угодно занести.

— Ну, здорово. Замечательно. Летели-летели... Еще какую-нибудь космическую чумку подхватим на межзвездных сквозняках. А зачем летели? Чья идея?

— Роман, не смешивай реальность с эмоциями. Я говорил, что имитацией побега ничего достичь нельзя, — подал голос Трайнис. Он с подозрением вертел в пальцах перед собой сорванную травинку, намереваясь сунуть ее в зубы. Осторожно прикусил. Вытаращил глаза. Усмехнулся, перекинул стебелек из угла в угол рта. — А главное — кому доказать. Себе? Мне бы хватило симулятора, если ситуация оказалась слишком сложной для моего воображения.

Вадковский обвел рукой вокруг себя. Пламя костра сначала уклонилось, а потом потянулось за его ладонью.

— Все это сейчас — эмоциональная составляющая. Всего этого не воспроизведешь на симуляторе. Знаешь почему? Надо по-настоящему разбить руку, испытать голод, согреться у костра, вдохнуть ночной воздух. Конечно, для твоих рецепторов это будет та же боль, тепло, свежесть, что и в симуляторе, но здесь, — Вадковский прикоснулся пальцами ко лбу, — ты твердо знаешь, что это все — чужое по-настоящему и происходит на самом деле. Отключение памяти о реальности в общедоступных симуляторах запрещено. Представляете, что в этом случае будет с психикой человека, надолго попавшего в исторический симулятор?

— С психикой ничего не будет. Это принцип подготовки прогрессоров, сам же рассказывал. Человек будет продолжать жить в анреале, ни о чем не подозревая, — пожал плечами Трайнис.

— Верно, верно... Поэтому я полностью принимаю концепцию Славы о частично реализуемом прошлом. Да, мы не в XX веке. Однако относительно современной Земли мы сейчас безусловно находимся в прошлом. И у нас не отключена память о современности. Что и требовалось, собственно... Отсюда Солнечную систему даже в телескоп не разглядишь. Связи нет, техники нет, никого, кроме нас, здесь нет. Наверное, правильно, что к истине ведут два пути — эмоциональный и интеллектуальный. У романтиков не меньший шанс ее достичь. И этот шанс был всегда, задолго до эпохи симуляторов и анализаторов. Слава явный романтик.

— Вы просто не умеете пользоваться симулятором, — сказал Трайнис. — Даже общедоступным. Но я согласен, симулятор не может тебе ничего подсказать в моделируемой реальности, пока ты не поймешь, чего сам хочешь.

В процессе Слава вносил коррективы, уточняя антураж эпохи. При всех неизбежных издержках его действия были адекватны цели полета, то есть естественны. Эмоциональная реальность эпохи постоянно моделировалась на ходу. А на счет взаимосвязи всего этого...

— Подожди! — Трайнис неожиданно поднял палец, лоб прорезала морщина.

— Ну все, — Вадковский положил руку на лоб, прикрыл глаза, — Гинтас думает. Интеллектуальный путь. А я посплю. У меня свой, третий путь.

— Слава, а почему ты не отключил автопилот раньше? — посветлел лицом Трайнис.

— Это когда, на старте? Ну... Я вспомнил о нем только в виду Камеи.

Не открывая глаз, Вадковский прислушался к разговору. Было не понятно куда клонит Трайнис. Глаза Романа распахнулись, он хлопнул себя ладонью по лбу и резко принял сидячее положение.

— Шальной бродяга. Метеорит!

Трайнис молчал.

Лядов, не понимая, переводил взгляд с одного на другого:

— Ну и что? Вы о чем?

— Вероятность, — пробормотал Трайнис. Взгляд его совершенно ничего не выражал, остановившись на каком-то незначительном сучке, на который Вадковский повесил тесак. — Двух невероятных событий...

— Гинтас, хочешь вина? — неожиданно спросил Слава.

Зрачки Трайниса дернулись и остановились на Лядове:

— Ты знаешь, я бы с удовольствием. Но нельзя. Теперь это НЗ. Да нет, ерунда! Сбил ты меня с толку, Рома, своим симулятором. Не может тут быть никакой закономерности. Камея выбрана случайно.

— Мы все участвовали в выборе, — заметил Вадковский, осторожно ложась обратно, словно боялся, что придется снова вскочить.

— Не пойму я, что ты хочешь этим сказать.

— Я просто развиваю мысль.

— Нельзя смешивать разные статистические случаи.

— Это как? — спросил Вадковский.

— Вот смотри: все, с чем ты повстречался в жизни, отнюдь не ждало именно тебя год, пять или семнадцать лет в пределенных местах. Ты с этим встретился случайно. А мог и встретиться.

— Согласен. Только с тобой, Гинтас, мне было бы трудно не встретиться. Но метеориты весьма редко сталкиваются с кораблями. Даже если незадолго перед этим была отключена система самозащиты.

— Нам повезло. В обоих смыслах. Теперь можешь летать вокруг Камеи хоть миллион лет до следующего раза. Все, брэк! С утра мне нужен отдохнувший экипаж. Домыслами будем заниматься завтра на ходу.

— Этот твой боевой рацион... — вздохнул Вадковский. — Слава, о чем задумался? Поделись на сон грядущий.

Лядов убрал кулак от щеки:

— Интересно, что чувствует здесь будущий прогрессор.

Вадковский усмехнулся:

— Хитрый какой. Вообще-то забавная ситуация... Я хочу получить профессию в области, пока не имеющей приложения.

— То есть? — не понял Трайнис. — Сам же рассказывал...

— Да. Подходящую планету могут открыть завтра. А пока... На Хорнее проще простого внедриться. Только зачем? Что делать прогрессору в примитивном обществе? Ненавязчиво изобрести колесо, выдумать вилку? Это лягушатник для прогрессорства. Спасать можно либо цивилизацию, либо одного человека. На Хорнее цивилизация сложится не скоро. Будущие прогрессоры проходят там практику. Но это не работа. В примитивном обществе не бывает кризисов.

— А ты сам? Что же ты хочешь им стать, раз такие сомнения?

— Это сожаление. Мне интересно все, связанное с этой темой. Подходящий мир может быть найден в любой момент. Через сто лет, а может быть — завтра.

— Угу. И тут-то вы во всеоружии...

— К сожалению, пока большинство прогрессоров — теоретики. И не так уж их много вообще. На Хорнее сейчас благоденствуют этнологи, биологи, лингвисты и социологи.

— И все они прогрессоры? — удивился Трайнис. — Эти добрейшие гуманитарии?

— Да нет же. Обычные спецы узкого профиля. Человек с каменным топором в руке не в состоянии определить, что внутри скалы в районе его стоянки находится лаборатория с меняющимся раз в полгода коллективом ученых, что вся местность вокруг нашпигована наблюдающей аппаратурой, которая активно обменивается информацией с орбитальным кораблем. Одно правило для всех землян там — не нарушать естественного хода вещей. Ну, бывает, спасают кого-то иногда. В особых случаях. Созерцателя одного спасли. Но это еще не прогрессорство.

— Кого спасли? — спросил Трайнис.

— Дикаря одного. Тихий такой был. Добрый. В бою никогда врага убитого или раненого не рвал на части. Тюкнет бывало, по башке дубиной — и все. Так вот, заметили, что звездными ночами он забирается на гору, у подножия которой их родовая пещера, и сидит, глядя вверх. Вот его и спасли. Наблюдают сейчас за ним. Ждут, когда шарообразность Хор-нея откроет или придет к идее о множественности населенных миров.

— От чего спасли-то? — спросил Лядов.

— Женщину он с ревнивцем-громилой не поделил. Ну, конфликты в той среде не долги. Едва успели получить разрешение на вмешательство. Отелло загнал уже нашего Коперника на край плато...

— И что же? — с интересом подбодрил Трайнис.

— В том племени у нас два нелегала, — пояснил Вадковский. — Просто живут, наблюдают. И вдруг захотелось им прогуляться именно в сторону плато. В общем, был уже вечерок, темновато. Случилось так, что в драке созерцатель победителем вышел, а ревнивец в пропасть упал.

Лядов и Трайнис засмеялись.

— Но в межплеменные войны вмешиваться нельзя. Знаете, как они там воюют? Один раз под стенами наблюдательного пункта сошлись человек двести. Какое-то кочевое племя захотело именно здесь пройти. Двое суток махались. Потом на запах крови пришли хищники. Смена персонала лаборатории была задержана на несколько дней — ждали, пока там все снаружи... — Вадковский кашлянул, — успокоится.

— Созерцатель спасся? — спросил Трайнис.

— Не ясно. Погибли почти все. Оставшиеся разбежались. Был снят фильм, но смотреть его не стоит.

— Представляю, — сказал Трайнис. — Ты сам-то видел?

— Видел. — Вадковский стал подгребать к кострищу выкатившиеся угольки. Лицо его было спокойным.

— Есть ведь еще какой-то мир, — Трайнис щелкнул пальцами, припоминая.

— Есть. Тут еще хуже. На планете явно была развитая Цивилизация, но она исчезла. Вся поверхность суши перепахана непонятным образом на два километра вглубь. Перемешаны геологические слои. Материальных свидетельств — не поверите — за несколько десятилетий раскопок найдено всего несколько штук. Крошечные обломки, капли расплавов и похожие на пластик сложнейшие конгломераты, все — с уникальными свойствами, но такие крошечные, что по ним сложно установить индекс развития. Даже возраст трагедии определен приблизительно — несколько миллионов лет. Похоже, все не просто разрушалось. Уничтожались даже руины и свалки. Были тщательно заметены следы былого присутствия цивилизации.