Жизнь, отданная небу

      В домашних и семейных делах муж полностью полагался на меня. И всегда поддерживал мой авторитет. Как-то, будучи еще младшеклассником, Саша-маленький попытался опротестовать перед отцом мой запрет на его вечернюю прогулку. Исполнил он это весьма дипломатично, не вводя отца в курс событий, предшествовавших его наказанию.
      - Пап, можно я схожу на улицу с ребятами поиграю?
      - А мама как на это дело смотрит?
      - Ну, мама! Она же женщина и говорит, чтобы сегодня я посидел дома.
      - Вот и выполняй. В доме у нас командир - мама. Тут и я ей обязан подчиняться. Так что ты не по адресу обратился.
      Муж во всем мне доверял и был спокоен за семью. Думаю, что доверие его я оправдала. Как говорят военные, тылы у него всегда были надежно прикрыты, в доме - мир и порядок, а дети нам на радость выросли хорошими, полезными для общества людьми. У обоих - любимая работа. Дочь стала искусствоведом. Сын - океанологом. Можно сказать, повторил отца, только выбрал для себя не воздушный, а водный океан.
      Постепенно, с возрастом сын все больше сближался с отцом. Но я не обижалась, а радовалась этому. Плохо, когда юноша растет в окружении одних женщин. Александр Иванович все чаще брал сына с собой сначала только на рыбалку, а потом и на охоту. Иногда даже поручал ему всю подготовку к воскресному выезду за город. Я понимала, что муж очень нуждался хотя бы в кратковременной разрядке от массы дел и забот, и никогда не препятствовала таким выездам. Он был мне признателен за это.
      Особенно напряженный для него период наступил в начале шестидесятых годов. Служебные обязанности заставляли его чуть ли не ежедневно мотаться на самолете между Москвой, Киевом и Феодосией, и именно в это время тяжелый недуг уложил меня в больницу.
      Можно только представить себе, как приходилось разрываться Александру Ивановичу между службой, депутатскими и партийными обязанностями, оставшимися дома детьми и моей больничной палатой. Но не было дня, чтобы утром, до отлета, и вечером, по возвращении, он не пришел ко мне. Предельно измотанный и уставший, муж появлялся в палате с неизменным букетом цветов и бодрой улыбкой. Уже через неделю моя палата превратилась в оранжерею.
      Я пыталась убедить его приезжать ко мне пореже:
      - Саша, ну что ты зачастил сюда? Завтра выходной, и я тебя очень прошу, съезди лучше с детьми в лес. Походите, отдохнете.
      А он в ответ только улыбался:
      - Мария, как же мы можем поехать без тебя? А кто мне скажет: "Саша, посмотри, какая красивая сосна или береза стоит? Какое причудливое облако проплыло в небе?" Нет, мы уж дождемся, когда ты свою поджелудочную подлечишь, и все вместе махнем на природу.
      За все время моей болезни он только один раз съездил без меня в нашу любимую Кончу-Заспу. Это было 30 марта 1962 года. В этот день меня оперировали. Когда я очнулась в реанимационной палате, у изголовья кровати стояло пять бутончиков сон-травы! Где он их отыскал в такое время года, известно только ему. Вся больница приходила смотреть, когда бутончики распустились в лиловые с серебристым отливом цветы-колокольчики.
      - Мария Кузьминична, какой же у вас муж внимательный, заботливый. Даже завидно, честное слово! - призналась мне однажды молоденькая и милая медсестра.
      Что я могла ей ответить? Сказала откровенно, что думала:
      - Знаете, Леночка, я сама себе всю жизнь завидую.
      - Разве так бывает? - удивилась она.
      - Бывает, если по-настоящему любишь.
      В тот 1962 год мне еще не раз довелось возвращаться в больницу. Боролась с болезнью изо всех сил. Но наступил такой момент, когда показалось, что все усилия напрасны и жизнь прожита. И тогда Саша, видимо почувствовав мое настроение, пожалуй, единственный раз повысил на меня голос:
      - Мария, не смей дурить! Никогда не думал, что ты способна на предательство. Возьми себя в руки!
      А я тогда действительно была на грани жизни и смерти. Страшная, похудевшая за один месяц на 13 килограммов, не могла даже сидеть. Двенадцать суток ничего не ела и не пила. Жила на уколах. И вот после двухнедельной голодовки, услышав горький упрек мужа, я решила во что бы то ни стало переломить болезнь. Мне, потерявшей всякий интерес к еде, вдруг безумно захотелось есть. Явившийся на мой зов врач засомневался:
      - Мария Кузьминична, поджелудочная шутить не любит. Дать вам сейчас поесть - большой риск. Мы можем вас потерять.
      - От болезни то ли умру, то ли нет, еще неизвестно, а от голода точно. Хочу есть!
      И врачи решили рискнуть. Принесли на блюдце граммов сто гречневой каши-размазни. Поставили блюдце мне на грудь, дали в руку чайную ложечку. Никогда в жизни не забуду восхитительного вкуса этой несоленой, сваренной на воде каши-размазни!
      Ем, а про себя думаю: "А что, если действительно сама себя этой кашей на смерть обрекла?" И тут открывается дверь, и в палате появляется мой дорогой муж. Увидел мое антинаучное занятие и пришел от него прямо-таки в неописуемый восторг!
      - Какая же ты у меня молодец, Мария! Ешь да поправляйся поскорее. Мы с ребятами очень по тебе скучаем. Плохо нам без тебя. Дом пустым кажется.
      - Саша, я с тобой давно уже хочу поговорить серьезно, да все как-то откладывала. Выслушай меня, пожалуйста.
      Он насторожился.
      - О чем ты?
      - У меня к тебе будет просьба. Только дай слово сделать так, как я тебя попрошу.
      - Говори, я внимательно слушаю.
      - Саша, ты видишь, как я тяжело болею. Могу и не выздороветь.
      Муж с тревогой и пристально посмотрел на меня.
      - Ну так вот. Если меня не станет, ты не убивайся по мне. Пройдет какое-то время, женись. Потому что мне и на том свете покоя не будет, если ты будешь ходить неухоженным. Мужчине труднее быть одному, чем женщине. Только прошу, не женись на очень молодой. Ей будешь нужен не ты, а твое положение и благополучие.
      - О чем ты говоришь, мать? - нежно и как-то грустно улыбнулся он. - Ну как же я смогу жить без тебя? А наши дети? Да мы все что угодно сделаем, лишь бы ты выздоровела.
      Я разревелась от переполнившего меня чувства благодарности:
      - Саша, родной мой. То, что ты сейчас мне сказал, не каждой женщине дано услышать и через год после свадьбы. А мы с тобой прожили уже больше двадцати лет.
      - Что же я могу поделать, если так оно и есть, - Александр Иванович шутливо развел руками. - А если серьезно, то знаешь, что я тебе скажу, Мария? Если бы какой-нибудь волшебник вернул мне молодость и выстроил передо мной сотню самых распрекрасных красавиц, а в самом конце поставил бы тебя в кирзовых сапогах, какой ты была в Манасе, я бы снова выбрал тебя.
      ...Болезнь отступила. Я вернулась домой, и жизнь, обычная, размеренная, постепенно вошла в свою колею. Муж, как всегда, пропадал на работе, дети учились, а я, как и на фронте, выполняла функции "обеспечения и обслуживания". Жены военных, во всяком случае большинство, со временем привыкают не вникать в служебные дела своих мужей, так и я привыкла к телефонным звонкам к концу рабочего дня:
      - Мария, ты не беспокойся, я задержусь на пару часиков. Не успел все дела сделать.
      - Хорошо. Когда поедешь, позвони, я ужин разогрею.
      И только позже от других людей я узнала, что муж в эти сверхурочные часы работал над какой-то очень важной военно-научной проблемой. И работа его была признана настолько глубокой и содержательной, что ее представили на соискание ученой степени.
      Не знаю, связано ли это с его диссертацией, но опять же со стороны слышала: муж внедрил в частях ПВО что-то такое, что к нему приезжали со всего Союза посмотреть и перенять опыт.
      Забегая вперед, замечу, что благодарность за эту новинку получил, как часто в жизни бывает, не автор, а человек, не имеющий к ней никакого отношения. Когда вышестоящее начальство выбрало время ознакомиться с новинкой, Александр Иванович служил уже в другом месте, а его преемник "забыл" сказать восхищенной комиссии, что он тут ни при чем.
      Позже, встретившись с этим человеком, я спросила, как же могло так получиться? Без тени смущения он ответил:
      - Надо уметь использовать выгодную ситуацию.
      Не хочу называть его фамилию, ибо факт этот не украшает его биографии.
      Муж же на эту тему просто не стал разговаривать: "Какая разница, кого наградили. Главное - делу на пользу пошло".
      За исключением очень редких случаев Александр Иванович никогда не обедал дома, хотя езды от штаба ему было всего каких-нибудь десять-пятнадцать минут. На мои просьбы приезжать на обед домой он неизменно отвечал:
      - Знаешь, Мария, хоть ты у меня любимая жена, но даже из-за тебя барства разводить не буду.
      - Да кто тебе внушил, что нормально обедать дома - это барство?
      - Не спорь с мужем, не переубедишь.
      И вдруг однажды он заскочил на минутку, чтобы перекусить.
      - В ЦК партии еду, к Петру Ефимовичу Шелесту. Все равно по пути.
      Мне сразу бросилось в глаза, что муж очень расстроен. Задавать вопросы у жен военных не принято, но на этот раз, накрывая на стол, не выдержала и нарушила неписаное правило:
      - Саша, что-то случилось?
      - Почему ты так решила?
      - По тебе вижу.
      - Знаешь, Мария, только что передали: в Югославии погиб Сергей Семенович Бирюзов.
      Мы хорошо знали семью Маршала Советского Союза, бывшего главкома войск ПВО страны, а позже начальника Генштаба Сергея Семеновича Бирюзова. Не раз встречались с ним и его женой, Юлией Ивановной, их детьми.
      Как рассказал мне муж, Бирюзов погиб в авиационной катастрофе, произошедшей из-за неблагоприятных погодных условий. Гибель Сергея Семеновича отозвалась болью в сердцах всех, кто знал лично этого незаурядного человека. Буквально несколько месяцев не дожил он до памятного и радостного для всех фронтовиков события - двадцатилетия Победы над гитлеровской Германией.
      Огромное спасибо замечательному советскому писателю, лауреату Ленинской премии Сергею Сергеевичу Смирнову, первым поднявшему на щит этот всенародный, выстраданный, омытый кровью праздник.
      Накануне торжеств, посвященных двадцатилетию Победы, Александр Иванович получил приглашение из Польской Народной Республики, так как звание трижды Героя Советского Союза ему было присвоено, когда он находился со своей дивизией в польском городе Тарнобжеге. Нам было очень приятно, что польские друзья помнят об этом, но воспользоваться приглашением не смогли. Предстояли большие торжества в Москве, и муж должен был в них участвовать. В столицу мы выехали вместе.
      Перед Днем Победы работники газеты "Известия" пригласили Александра Ивановича выступить перед коллективом редакции, где и преподнесли нам бесценный подарок - альбом с подборкой всех опубликованных в годы войны очерков, статей и заметок, посвященных Александру Ивановичу. Газетные вырезки были наклеены на страницы "Вестника фронтовой информации ТАСС" таким образом, что события из жизни мужа естественно перекликались с общей военной хроникой. Становились как бы неотъемлемой частью великого всенародного подвига. Много лет прошло с тех пор, но этот подарок я храню как очень дорогую реликвию.
      Слишком беден мой язык, чтобы выразить волнующую атмосферу впервые тогда широко отмеченного праздника "со слезами на глазах". В чем-то он оказался схожим с незабываемым майским днем 1945 года. Да ведь и понятно, дни эти - родные братья, протянувшие друг другу руки через двадцатилетие.
      На торжественном собрании в Кремле я обратила внимание на очень пожилого человека, сидевшего в президиуме. Он был одет в форму старой русской армии: китель черного цвета с красной окантовкой. На груди Георгиевские кресты. На голове нечто вроде клобука с православным крестом посередине.
      Несколько позже кто-то мне объяснил, что этот престарелый человек, фамилия его Хруцкий, - единственный оставшийся в живых участник русско-турецкой войны. Возраст его был более чем солидный - стоодиннадцать лет.
      На следующий день во время парада в честь двадцатилетия Победы я снова увидела этого ветерана. Он сидел на заботливо кем-то принесенном ему стуле в проходе между гостевыми трибунами. За его спиной стояла пожилая женщина. К слову сказать, позже, будучи в Болгарии, мне довелось убедиться, что здесь этого русского воина чтили как народного героя и знали куда больше, нежели у нас, на его родине. Вскоре ветерана не стало, но до сих пор он представляется мне как человек-символ русского мужества и интернационализма.
      Вернувшись из Москвы домой, мы были встречены приехавшими в Киев к своему бывшему командиру друзьями - фронтовыми летчиками. В их числе был замечательный человек - Иван Ильич Бабак. Он в конце войны командовал родным для нас 16-м гвардейским истребительным авиационным полком.
      Судьба Ивана Ильича очень примечательна. 14 апреля 1945 года Александр Иванович направил в штаб армии документы на присвоение ему звания дважды Героя Советского Союза. А через день, 16 апреля, Бабак прямо из бани, не успев до конца одеться, вылетел по тревоге на штурмовку вражеской колонны и был подбит зениткой.
      На горящем самолете он упал на позицию фашистских артиллеристов и в полубессознательном состоянии, обгоревший, был схвачен гитлеровцами.
      - Когда бежал от бани к самолету, ордена свои я не успел нацепить, не до того было, - рассказывал Бабак. - Ну и решил выдать себя за обыкновенного рядового летчика. А они слушают мои байки и смеются. С чего бы им так весело, думаю, меня слушать? И представляешь, Александр Иванович, суют мне под нос альбом с фотографиями наших асов-истребителей. На первом месте, между прочим, там твой портрет красовался. Ну и моя личность там тоже оказалась...
      Иван Ильич прогостил у нас пять дней и многое рассказал о своих мытарствах в плену, где за месяц пережил столько, сколько другим и за всю жизнь не довелось. Рассказы его я не могла слушать без слез. В книге Александра Ивановича "Небо войны" описано счастливое избавление Бабака из плена.
      Группа наших летчиков случайно оказалась рядом о лагерем для интернированных, где бывшие военнопленные проходили проверку. Неожиданно из-за колючей проволоки кто-то крикнул:
      - Ребята, вы, случайно, не покрышкинцы?
      Летчики остановились:
      - А в чем дело?
      - Да тут среди нас есть один летчик. Говорит, что из дивизии Покрышкина.
      - Как его фамилия?
      - Не знаем Мы его самого сейчас позовем. Увидев Ивана Ильича, летчики помчались к Александру Ивановичу.
      - Товарищ командир, Иван Бабак нашелся!
      - Где? - спросил Александр Иванович.
      - В лагере для интернированных.
      - Живо поехали туда!
      Избитого и оборванного. Бабака они едва узнали. Пошли все вместе к начальнику лагеря, чтобы удостоверить его личность и попросить отпустить с ними. Однако у них потребовали специальное разрешение на освобождение Бабака из лагеря.
      - Наговорить всякого можно. А мы должны точно знать, чем он тут в плену занимался, когда другие воевали.
      - Ну вот что, - не выдержал Александр Иванович. - Я не знаю, чем во время войны занимались вы, а этот человек лично сбил тридцать пять самолетов врага! Гвардейским авиационным полком командовал.
      Словом, вытащили Бабака из лагеря.
      Привезли его в полк. Но в дальнейшем обстоятельства сложились для Ивана Ильича неблагоприятно. Особисты не оставили его в покое. И когда Александр Иванович уехал на учебу в Москву, Бабак вынужден был демобилизоваться. Вернулся к себе на родину под Полтаву к довоенной своей профессии школьного учителя. Проработал много лет, и никто в школе, ни учителя, н.и дети, не знали, что их преподаватель химии, скромный и немногословный Иван Ильич Бабак, - один из лучших, летчиков-истребителей Великой Отечественной войны, лично сбивший 35 самолетов врага.
      - Ну, знаешь ли, друг любезный, от такой твоей скромности гордыней и обидой на весь белый свет отдает. Золотую Звезду тебе вручили не для того, чтобы ты ее где-то в шкатулке прятал! Вот тебе дубликат Звезды, у меня еще есть, и будь добр носить ее и пацанов на примере своих подвигов воспитывать.
      Несколько позже кинорежиссер Григорий Наумович Чухрай, сам тоже фронтовик, узнав драматическую историю жизни Бабака, сделал его прообразом главного героя своего фильма "Чистое небо". В этой кинокартине почти в полном соответствии с действительными событиями показана судьба Ивана Ильича.
      По ассоциации с кинофильмом вспомнился еще один примечательный эпизод. В Москве проходила декада искусств Украинской ССР. Мы с мужем были включены в состав республиканской делегации. Встречались с рабочими и студентами, колхозниками и учеными. Однажды наша группа отправилась в расположенную под Москвой авиационную часть. Здесь с военными летчиками встретились два трижды Героя Советского Союза! Причем Иван Никитович Кожедуб представлял Россию, а Александр Иванович Покрышкин - Украину.
      Познакомившись с музеем боевой славы части, отправились на аэродром, где должен был состояться показательный пилотаж для гостей. Пилот в гермошлеме и противоперегрузочном костюме, похожий на космонавта, доложил о готовности к полету. Все стали подходить к нему с напутственными словами. Подошла и я:
      - Счастливых взлетов вам и посадок!
      Пилот удивленно взглянул на меня:
      - Откуда вы знаете это пожелание? Оно в ходу только у летчиков.
      - Знаю по той простой причине, что повторяю его своему мужу уже почти четверть века.
      - Не скажете, кому именно?
      Я указала на Александра Ивановича, и глаза у парня радостно засветились:
      - Спасибо вам огромное! Ваше пожелание я буду помнить всегда. Передайте, пожалуйста, товарищу Покрышкину горячий привет от нас, молодых летчиков. Мы учимся у него и восхищаемся им!..
      Перед отлетом в Киев пошла купить гостинцев детям. Возвращаюсь в гостиницу, слышу в номере смех, шум. С кем это мой муж резвится? Вхожу, передо мной картина: артисты Д. Гнатюк и А. Мокренко на коленях с распростертыми руками перед Александром Ивановичем!
      - Вот, Мария, полюбуйся! Просят взять с собой на самолет. Говорят, срочно нужно быть в Киеве. Как считаешь?
      - Наверное, надо помочь.
      - Добро. Только с одним условием: всю дорогу петь!
      - Согласны. Петь будем по очереди! - раздался бас сидевшего в кресле Андрея Кикотя.
      Думаю, этот веселый перелет Москва - Киев помнят все его участники.
      В августе 1968 года муж получил новое, еще более высокое назначение. Нам опять предстояло перебираться в Москву. Перед отъездом, как это и положено, Александр Иванович представил первому секретарю ЦК КПСС Петру Ефимовичу Шелесту своего преемника и прилетевшего с ним из Москвы главкома войск ПВО.
      Петр Ефимович, обратясь к главкому, сказал:
      - Это хорошо, что вы даете нам командующего - дважды Героя Советского Союза, Но такого командующего, как Покрышкин, к нам вряд ли еще назначат. Большое спасибо тебе, Александр Иванович, за честную службу и от меня лично, и от всей Украины.
      Такой была партийная опенка десятилетнего периода службы мужа в Киеве.
      В главном штабе ПВО
      Около четырех лет службы Покрышкина заместителем главкома ПВО страны были до предела заполнены командировками. В этом плане примечательным было уже одно наше возвращение в Москву. Временно, пока дадут квартиру, мы решили пожить на даче за городом. Вечером приехали с аэродрома, выгрузились. А уже утром, оставив меня с детьми сидеть на ящиках и чемоданах, наш отец на три недели улетел в командировку.
      Ровно на полгода мы застряли на даче к великой радости нашего пятого "члена семьи" - ирландского сеттера "сплошь голубых кровей". Его прислали нам незадолго до переезда в Москву из Ленинграда на Ту-104, в маленькой корзиночке. Вся собака тогда состояла из ушей и хвостика с мизинец величиной. Попробовали пустить это беспрерывно пищавшее и что-то требовавшее существо на пол, оно тут же расползлось всеми четырьмя лапами в разные стороны и никак не могло собраться опять в одно целое.
      Сеттера мы приобрели по рекомендации художника Ю. Н. Ятченко в подарок ко дню рождения Александра Ивановича. Однако "подарок" с появлением на свет задержался. А когда, наконец, прибыл к нам в своей корзиночке, юбиляр оказался в командировке, в Чехословакии. Поездка была неудачной, и глава семьи вернулся домой не в лучшем настроении.
      Встретив мужа в прихожей, я незаметно подала знак детям - собаку пока убрать, а папу накормить, памятуя известную французскую поговорку, что путь к сердцу мужчины лежит через его желудок. Это правило оказалось верным и для данного конкретного случая.
      Ужин и привычная домашняя обстановка подействовали на нашего папочку. Он уже спокойно взял с полки какую-то книгу и устроился в своем любимом кресле. Момент наступил! Дети передают мне щенка, я сажаю его на плечо мужа и... пес тут же присасывается к его уху!
      - Это еще что такое?
      - Как что? - говорю я. - Ты только посмотри, какая прелесть!
      Животных Александр Иванович очень любил, и они отвечали ему взаимностью. Так и в этот раз совсем еще глупый и беспомощный щенок с первой же минуты и на всю жизнь определил для себя "кто есть кто". И больше никогда не отходил от своего любимого хозяина.
      В сопроводительной записке ленинградцы умоляли нас не дать щенку красе и гордости своей породы - какого-нибудь банального имени.
      - Лучше бы они вместо просьбы само имя прислали! - воскликнула после целого вечера мучительных и безуспешных поисков клички Светлана.
      На следующий день я отправила детей в охотничий клуб. Оттуда они принесли длиннющий перечень собачьих имен. Кого тут только не было! Гобои и Тромбоны, Лорды и Леди, Никки и Чарли... Словом, нам не подходило, Тогда мы обратились к художественной литературе. У Толстого - гончие: Ругай, Карай и прочие, у Чехова - Каштанка, у Тургенева - Муму, у Куприна в "Гамбринусе"... Принялись за зарубежных классиков. В книге Сеттона Томпсона нашли чудный рассказ о щенке по кличке Чинк и уже совсем решились назвать так своего друга человека, как раздался глас нашего папеньки:
      - Отставить и, как говорят в Одессе, слушать сюда!
      Мы с ребятами бежим к нему. За нами ковыляет на дрожащих лапах все еще безымянный щенок.
      - Говори же быстрее, что ты придумал?
      - Помните Чингачгука у Фенимора Купера?
      - Конечно.
      - Как звали его сына - гордость и надежду могикан?
      - Ункас!
      - Правильно. Вот и будет наш ушастик вождем рыжих сеттеров.
      Действительно, потомство Ункаса со временем стало довольно многочисленным: 86 детей, а внуков - не сосчитать!
      Как же этот пес любил Александра Ивановича! Конечно, он жаловал своим вниманием всех членов семьи, но по-настоящему признавал только своего дорогого хозяина и был предан ему беззаветно.
      В шутку я не раз говорила Александру Ивановичу, что по Ункасу мы могли безошибочно выбирать себе друзей. Он удивительно верно разбирался в людях. Иным оказывал высший знак внимания - клал голову на колени пришедшего. На других лишь взглянув, со вздохом отходил в сторону и ни за что не приближался, как бы его не звали. За все двенадцать лет, что он прожил с нами, он не допустил ни одной бестактности.
      Если я принималась за уборку квартиры, Ункас без единого напоминания находил себе такое место, где явно не мешал мне. И сколько бы времени ни продолжалась уборка, терпеливо дожидался ее конца. Любил наблюдать, когда мы собирались в гости. Ложился на пол и внимательно смотрел за нами. Если надевали то, что он уже видел, - продолжал лежать. Но стоило появиться в какой-то обнове, он тут же подходил, тщательно ее оглядывал, обнюхивал и, если вещь ему нравилась, одобрительно лизнув ее, смотрел в глаза: мол, хорошо, все нормально.
      Однажды в мое отсутствие (я была в Трускавце) к нам приехал Николай Леонтьевич Трофимов, Герой Советского Союза, любимый ученик и последователь Александра Ивановича. Мне много раз доводилось слышать от мужа о его несравненном хладнокровии и расчетливом мужестве в бою.
      Судя по рассказам мужа, на фронте всякое бывало. Иной раз по радио раздавался взволнованный крик кого-нибудь из молодых летчиков: "Справа (или слева) мессы!" "Мессершмитты" слева (или справа)!" Ни количества вражеских самолетов, ни их высоты, ни направления полета. Услышав в наушниках такой вопль, пилот невольно теряет уверенность в себе. Если же гитлеровцев замечал Трофимов, по радио раздавался спокойный, четкий и исчерпывающий доклад, будто Николай Леонтьевич не летел на смертельную схватку с врагом, а прогуливался по весенней лужайке.
      Жена Трофимова, Вера Васильевна, тоже была фронтовичкой. Прошла всю войну в танковом корпусе, а затем армии Михаила Ефимовича Катукова. Эти замечательные, скромные и кристально чистые люди не раз бывали у нас.
      Николай Леонтьевич однажды привез мне в подарок огромную коробку конфет и положил ее на телефонный столик в прихожей.
      Мужчины сидели на кухне, когда услышали, как в прихожей что-то упало на пол, а через несколько секунд в дверях появился Ункас, держа в зубах за ленту коробку конфет. Подошел к Николаю Леонтьевичу и положил коробку ему на колени: привез, мол, угощай!..
      Наш близкий друг Борис Андреевич Бабочкин утверждал:
      - Человек, не любящий детей и животных, - плохой человек.
      Если исходить из этого определения, то Александра Ивановича следует отнести к очень хорошим людям. Он обожал и детей, и животных. Но думается, этого мало, чтобы с достаточной достоверностью судить о личности человека. Я приводила немало примеров, раскрывающих те или иные стороны характера мужа: его моральную чистоту, честность, принципиальность, готовность прийти на помощь другому, даже незнакомому человеку. О его профессиональных качествах военного, наверное, убедительнее слов свидетельствуют заслуженные им награды.
      Приведу еще два случая, в какой-то мере дополняющих его духовный портрет. Первый из них произошел в Новосибирске, куда Александр Иванович, будучи в то время заместителем главкома Войск ПВО страны, заехал повидать свою многочисленную родню.
      Так как цель его поездки не имела отношения к служебным обязанностям, он не счел возможным обращаться за помощью к местным руководителям. О его приезде никто не знал.
      В Новосибирск он прилетел ночью и, не желая никого беспокоить в поздний час, решил до утра отдохнуть в гостинице. Одет был в летную кожаную куртку. И хотя погон и Золотых Звезд под ней не увидишь, по широким голубым лампасам на брюках легко можно было догадаться о его высоком воинском звании.
      Тем не менее, обратившись в одну из гостиниц, Александр Иванович получил категорический отказ. Не споря, отправился в другую - то же самое. Тогда муж попросил позвать администратора гостиницы. Спустя некоторое время тот, явно недовольный тем, что его потревожили, вышел:
      - Гражданин, в чем дело? Вам же ясно объяснили, что свободных мест в отеле нет.
      - Ну и что же мне теперь делать? Может, пойти и заночевать у своего бюста на парапете?
      - У какого бюста? - насторожился администратор.
      - Да у своего, установленного на родине трижды Героя.
      - Господи, Александр Иванович! Как же это я вас сразу не узнал! Ну, конечно, какой разговор! Сейчас же вас поселим в самый лучший номер.
      - Меня-то вы поселите. А что делать другим, кому бюсты не установлены?
      ...Отдыхали мы в Кисловодске. Как-то собрались подняться на "Большое седло". Дойдя до поворота на Красное Солнышко, увидели лежащего на земле мужчину. Многочисленные прохожие равнодушно огибали его, шествуя вверх и вниз по дороге. Александр Иванович тут же подошел к мужчине. Оказалось тяжелый сердечный приступ. Не раздумывая, муж сказал мне:
      - Мария, займись пока человеком, помоги ему. Я - за "скорой помощью".
      И побежал вниз к ресторану, где был телефон. Вскоре он вернулся уже вместе с врачами, которые увезли больного, а мы продолжили наш путь.
      Весной 1969 года мы наконец-то получили квартиру. До этого, как я уже упоминала, больше полугода с мужем жили на подмосковной даче. А дети, студенты МГУ, - у брата Александра Ивановича, хотя в его двухкомнатной квартире и без них проживало пять человек, плюс не умолкающий ни на минуту горлопан-попугай. Переезд в новый дом совпал с днем рождения мужа. Ему исполнилось пятьдесят шесть лет. Но все мы были такие замотанные и уставшие, что накануне начисто забыли об этом. Наконец перебрались: вещи - в узлах, коробках и чемоданах. Еды в доме никакой. Муж с детьми заняты обустройством, я - тоже. И тут вспомнила о Сашином дне рождения. Начала лихорадочно соображать, как бы ухитриться и в комнатах навести хоть видимость порядка, и день рождения мужа отметить. Кажется, нашла выход. Отозвала потихоньку помогавшего нам водителя:
      - Димочка, вот тебе деньги. Съезди, пожалуйста, в Елисеевский, купи всего самого вкусного, что там увидишь, на ужин и быстренько возвращайся.
      Дима уехал, а спустя час с чувством хорошо выполненного задания привез... двадцать калорийных булочек и пять пакетов молока.
      - Я думаю, хватит, Мария Кузьминична. Куда больше-то?
      Что было делать? Опять бежать в магазин - уже поздно. Так мы одним разом, благодаря Диминому "размаху", отметили сразу два больших семейных события.
      Работа в Главном штабе Войск ПВО страны не приносила морального удовлетворения Александру Ивановичу. О причинах могу только догадываться, так как муж не имел привычки делиться с кем-либо, в том числе и со мной, своими служебными заботами. Думаю, однако, что поводов для его неудовлетворенности было несколько.
      Во-первых, по своему складу характера и всему опыту предыдущей службы он привык к самостоятельности, к полной ответственности за порученное дело. Будучи командиром эскадрильи, полка, дивизии, а после войны командуя крупными соединениями Войск ПВО, Александр Иванович мог полностью реализовывать свои незаурядные организаторские способности и принимать самостоятельные решения.
      Назначение же на должность заместителя Главнокомандующего Войсками ПВО страны оторвало его от практической работы в частях и соединениях, лишило возможности непосредственно руководить событиями и низвело до положения высокопоставленного инспектора, не решающего каких-либо серьезных вопросов самостоятельно.
      Во-вторых, конечно же, тут сыграла немалую роль и личные отношения с непосредственным начальством. Они, что называется, не сложились. Любое приспособленчество мужу претило. А его прямота, принципиальность и независимость суждений явно пришлись "не ко двору". Впрочем, несовместимость характеров мужа и его начальника проявились задолго до перевода Александра Ивановича в Главный штаб Войск ПВО страны.