Гобелен

      – Замечательная женщина, – заметил Йахим. – Как ты считаешь, она привлекательна?
      В данных обстоятельствах вопрос казался таким неуместным, что Поль не удержался от смеха:
      – Ты, должно быть, чувствуешь себя намного лучше. Да, если она нравится тебе в белом халате.
      – Элизабет говорит, что у нее классические черты лица. Лично я предпочитаю побольше локонов и оборок.
      Поль заинтересовался:
      – Она замужем?
      – Она вдова. Приехала из русской Польши с маленьким сыном. Не захотела жить под коммунистами. Здесь она создала хорошую практику, в основном из женщин, но есть и мужчины. Говорят, что она превосходный врач, но я сам, знаешь ли, не очень доверяю женщине. Хотя мою поверхностную рану она обработала хорошо.
      Поль оставил это без замечаний. Дверь открылась, и снова появилась врач. На этот раз она улыбнулась:
      – Хотите услышать новости? Только что передали по радио. И мне позвонили друзья. Геринга, того толстяка, ранили. Гитлер, храбрец, скрылся, а остальные сбежали. И это конец большого мятежа, – закончила она с презрением.
      – Я не понимаю, о чем идет речь, – сказал Йахим.
      – Не понимаете? Ну, предполагается, что они спасают страну от коммунизма, хотя, видит Бог, они ничем не отличаются от коммунистов. Я убежала, и вовремя, от одних, но не хочу жить и с этими маньяками.
      Она проверила и закрепила повязку Йахима.
      – Вы можете ехать домой. Я вызову такси. Кстати, я бы не показывалась ребенку, пока кровь не перестанет сочиться и вы не поменяете повязку. Это может напугать девочку.
      – Мне жутко показаться Элизабет в таком виде. А когда она узнает, что случилось! Она такая паникерша.
      – Элизабет, – строго сказала доктор Хершфельд, – реалист. А это большая разница.
      – Я так боюсь за будущее, – сказала Элизабет. Она вязала свитер, сидя рядом с мужем на диване и прислонившись к нему.
      Поль подумал, что Мариан не допустила бы подобной интимности при постороннем.
      – Liebchen, как я всегда говорю: у тебя любая простуда – пневмония.
      – Боже мой, ты ушел погулять, и тебя могли бы принести ко мне мертвым.
      – Ты забываешь, что я мог бы умереть в любой день в течение моих четырех лет в армии. Но я не умер. – Йахим обратился к Полю, желая переменить тему: – Мне неприятно, что мы пропустили отличный завтрак с Францем. Вот что меня огорчает.
      Он обращал пережитый ужас в шутку не только ради жены, но отчасти и ради себя самого. Йахиму не хотелось думать, что радость жизни может быть испорчена.
      Элизабет, однако, не успокоилась:
      – Ты понимаешь, что в Берлине на студенческих выборах больше половины голосов было отдано нацистам? И что в университетах они все еще читают этот бред – «Протоколы сионских мудрецов»?
      – Ах, кто их читает, кто их покупает?
      – Их продают тысячами экземпляров, Йахим.
      – О, нас до смерти перепугала шайка бандитов. У вас их нет в Америке, Поль? Я читал о Чикаго и «сухом законе».
      – Это не одно и то же. – Поль понимал, что ответил неубедительно, но у него не было настроения пускаться в пространные объяснения.
      – А если кто-то думает, – продолжала Элизабет, – что от этого насилия пострадают только евреи, он ошибается. Мы будем первыми и самыми многочисленными, но будет пролито много и другой крови.
      Йахим рассердился:
      – Так что ты предлагаешь?
      – Мы должны относиться к этому серьезно и попытаться остановить или уехать из страны, пока ничего не случилось. Поедем в Палестину или еще куда-нибудь. Много в Америке сионистов? – спросила она Поля.
      – Не думаю. Я сам не знаю никого. Йахим рассмеялся:
      – Бога ради, разве Поль похож на сиониста? Элизабет вспыхнула.
      – А как выглядит сионист? Мы постоянно спорим по этому вопросу, – серьезно сказала она Полю и отложила вязанье.
      – Все наши друзья дразнят ее, – сказал Йахим. – Элизабет, моя хорошенькая блондиночка, с ружьем в одной руке и мотыгой в другой.
      – Лично мне туда ехать не хочется, – сказала Элизабет, – но я могу понять тех, кто едет. Да, могу. У меня есть очень близкие друзья, сионисты; мои друзья, не Йахима.
      Йахим насмешливо произнес:
      – Естественно, поляки. Иммигранты! Не немцы. А, Бог с ними! У нас будет все по-прежнему: ты останешься с детьми, – он наклонился и поцеловал ее в лоб, – и с твоим бедным раненым героем.
      Он снова засмеялся:
      – Извини, Поль, что твой визит к нам заканчивается так. Послушай, а почему бы нам не устроить на прощанье маленький праздник? Я сменю повязку, куплю билеты на концерт и закажу столик на завтрашний вечер. Как ты к этому отнесешься?
      – Прекрасно, если только ты позволишь мне быть хозяином. В противном случае – нет.
      – Если ты так хочешь, – согласился Йахим. – Я уже понял, что ты все делаешь по-своему.
      – Чудесно! – обрадовалась Элизабет и предложила пригласить Илзе Хершфельд. – Она всегда такая печальная и редко бывает на людях. Ты не возражаешь, Поль?
      – Нисколько!
      Поль часто замечал за собой, что рассматривает людей, особенно женщин, словно картину, пытаясь понять внутреннее содержание. Илзе занимала его все больше и больше: этот тип был ему совершенно незнаком.
      Ее лицо было очень белым, а прямые блестящие волосы, разделенные на прямой пробор, – очень черными. Простое темно-синее платье имело единственное украшение – нитку жемчужных бус. Простота была не только в одежде, но и в манере держать себя. Илзе совершенно не кокетничала. Ее черные глаза, слегка азиатские, смотрели прямо; полный рот широко улыбался. Разговор во время ужина после концерта был общим, об Илзе Полю удалось узнать совсем немного: ее мальчику десять лет, она серьезно занимается теннисом и изучает эндокринологию.
      Им еще не подали кофе, когда Илзе посмотрела на часы:
      – Поздно, и ты выглядишь усталой, Элизабет. Почему бы нам не уйти сейчас?
      А когда Элизабет попыталась возражать, она твердо сказала:
      – Тебе не надо быть такой вежливой. Кроме того, я твой врач.
      Йахим с готовностью поднялся.
      – Да, слушайся доктора. У нее был выкидыш в прошлый раз, – объяснил он Полю. – Но вы оставайтесь, попейте кофе с булочками – они здесь вкусные. А потом сможете взять такси.
      Когда супруги ушли, Илзе заметила о Элизабет:
      – Она прелесть. Милая, умная женщина!
      Поль мысленно добавил: «и намного умнее своего мужа» и невольно улыбнулся. Илзе, словно угадав его мысли, тоже улыбнулась. Посмотрев друг на друга, они рассмеялись.
      – Мне они все равно очень нравятся, – через минуту сказал Поль.
      – И мне тоже. Вы знаете, Йахим беспечен, как дитя. Подумать только, вчера он едва не погиб! А сегодня, похоже, он забыл об этом.
      – Такое забыть трудно! Внезапно Илзе посерьезнела:
      – Вы знаете, эти митинги могут перерасти в кровавый террор. Я уже пережила это в России.
      – Мои дедушка с бабушкой были в Париже в 1894 году, когда осудили Дрейфуса. Они рассказывали о толпах глумящихся. Но ведь то была чужая Франция, говорили они, а не любимая Германия. Интересно, что бы они сказали, если бы увидели то, что было вчера.
      Не отвечая, Илзе допивала свой кофе. Зажав чашку обеими руками, она задумчиво потягивала кофе, а потом внезапно спросила:
      – Хотите выпить?
      – Конечно. Что?
      – Не здесь, а у меня дома. Если вы, конечно, хотите.
      – Я очень хочу.
      Давно уже Поль не чувствовал веселого ожидания от визита к человеку, с которым можно выпить вина и приятно провести вечер. По правде говоря, других мыслей у него не было.
      Маленькая квартира Илзе, как и она сама, была без претензий. Поль вспомнил Дэна с Хенни. Люди, живущие в подобных квартирах, несомненно, не заботятся о приобретении имущества.
      Книги не в кожаных, богатых переплетах для интерьера, а книги для чтения лежали среди журналов. Сумка с вязаньем стояла у дивана, а под столом лежали коньки. За раму зеркала были засунуты любительские фотографии. Он рассматривал их, когда Илзе вернулась из кухни, неся поднос с бутылкой и бокалами.
      – Это мой сын, – сказала она.
      – У него ваши глаза, да?
      – Да, но он похож на отца. Такой же идеалист, мечтает о всеобщем благе.
      – В десять лет?
      – О да! Только сейчас он так много слышит о Палестине, что хочет уехать туда.
      – Вы бы поехали?
      – Нет, нет. Я слишком много пережила. Мужа убило на русском фронте. Я обосновалась здесь. На новые переезды я не способна.
      Она села напротив, поджав под себя ноги и грея в руках бокал. Солнечный напиток блестел на свету. Потом она вздохнула:
      – Я очень рада, что вы зашли ко мне, Поль. Можно мне называть вас Полем?
      – Конечно. Но вы удивляете меня. Немцы такие чопорные.
      – Вы забываете, что я не немка.
      – Простите, я действительно забыл. Мне тоже очень приятно быть с вами, Илзе.
      – Но по-другому. Вы женаты. Вы привыкли к женскому обществу в теплой комнате в промозглый вечер, за рюмкой вина. Но для меня все это забытые радости.
      Он вспомнил, что Мариан не пьет и ложится спать намного раньше него. Но вместо того он произнес:
      – Я бы не подумал, что вам тяжело найти компаньона.
      – О, это очень тяжело. На войне погибло так много мужчин. В обществе я бываю редко. А мне тридцать два, я не могу соперничать с девятнадцатилетними. Даже если бы захотела, – прибавила она.
      Эта женщина полна противоречий, подумал Поль. В ней было столько манящей, чувственной экзотики и в то же время домашней, уютной простоты!
      – Вы озадачены? – спросила она.
      – Да, немного. Вас трудно понять.
      – Почему?
      Он почувствовал сострадание, жалость была бы неуместна в отношении такой женщины, как Илзе.
      – Вы не ответили.
      – Почему бы вам не рассказать что-нибудь о себе, тогда я не буду таким озадаченным.
      – Хорошо. Постараюсь коротко. У меня был муж, Дэвид. Мы очень любили друг друга. Нам было чудесно вдвоем. Мы были одно целое. Больше не существовало ничего… Когда я потеряла его, я потеряла все. Вы это можете понять?
      – Конечно! – сказал Поль.
      – Нет, не все это могут понять. – Илзе покачала головой. – Далеко не все браки или любовные связи идеальны. Я всегда узнаю ту редкую пару – ее и его, которые абсолютно подходят друг другу. Мне кажется, что, не испытав это, самому трудно судить о других.
      Ее тихие слова звучали вопросительно. Казалось, она ждет ответа, но ему нечего было ей сказать. Помолчав, Илзе продолжала:
      – Я все еще ищу то, что у меня уже было, – это, видимо, глупо. Но с этим трудно бороться… Мне не стыдно признаться, что у меня было несколько мужчин. Секс может быть приятен, но никаких чувств к человеку при этом не испытываешь. Я всегда потом сожалела, потому что помнила, как это может быть.
      Она не сделала никакого движения, но он ощутил ее сильную сексуальность. Или это было его собственное появившееся желание? Он смутился.
      Илзе нахмурилась:
      – Почему я так разговорилась с вами? Раньше я этого не делала.
      – Не знаю. Почему?
      – О, – сказала она, – возможно, потому что наступает момент, когда просто необходимо выговориться и лучше разговаривать с человеком, которого никогда больше не увидишь. Кроме того… – Она остановилась.
      – Что – кроме того?
      – Я надеюсь, вы не рассердитесь, но вы кажетесь мне добрым и грустным.
      Он обиделся. Ему всегда казалось, что он производит впечатление уверенности силы.
      – Грустный! – воскликнул он.
      – Элизабет тоже так говорит. Или, может, не грустный, а одинокий.
      – Я не грустный и не одинокий, что бы ни говорила Элизабет или кто-то другой.
      Женщины! Сплетничают о нем, вторгаются в его тайны.
      – Вы рассердились… простите. Я бываю слишком откровенна. Дэвид всегда предостерегал меня от этого.
      Она встала, чтобы наполнить его бокал, но он прикрыл его ладонью, и она вернулась, чтобы поставить бутылку. Ее узкая облегающая юбка подчеркивала линию бедер. Он заметил, что у нее очень длинные ноги, длинные сильные ноги спортсменки.
      И снова появились волнение, колебания, удивление и гнев.
      Она прислонилась к книжному шкафу. Падающий сбоку свет подчеркивал глаза, как на искусной фотографии, все остальное тонуло в тени.
      Необычные, слегка раскосые, черные и блестящие глаза, – он видел только их, и они были устремлены на него.
      Минуту, долгую минуту они смотрели друг на друга, словно решая что-то. Илзе нарушила молчание, сказав:
      – Вы сердитесь.
      Он приподнялся и снова сел.
      – Нет.
      – Моя беда в том, что я отвыкла разговаривать с нормальным мужчиной. Большинство мужчин, которых я вижу, или отчаявшиеся безработные, или калеки. С ними нельзя кокетничать; нельзя танцевать с мужчиной, у которого нет ног.
      Она шевельнулась – в свет лампы попал ее яркий рот, потом белая ложбинка между холмиками, скрытыми платьем. Внезапно он почувствовал, как забилось сердце, и подумал, что ему лучше уйти.
      – Вы хотите уйти? Скажите, если так.
      – Нет.
      – Ну тогда что мы будем делать? Не хотите потанцевать?
      Он был как под гипнозом. Ему пришло в голову, что если бы она спросила, не хочет ли он выпрыгнуть из окна, он бы сказал «да».
      – Да. Потанцуем.
      Старая пластинка поскрипывала, и мужской голос выводил по-английски: «Розмари, я люблю тебя, я все время мечтаю о тебе».
      Поль встал и повел ее в танце. Тесно прижавшись, они двигались по маленькой комнате. Ее тело горело, как в жару. Он трепетал.
      – Сын любит американские пластинки. Тратит на них свои карманные деньги.
      Он не ответил. Ее пальцы скользнули по его затылку. Ноги касались его ног.
      Он услышал, как она произнесла:
      – Ужасная музыка. Чепуха, я выключу ее.
      Она потянулась, и пластинка со скрежетом остановилась. Они все еще стояли, прижавшись друг к другу. Потом он не мог вспомнить, она ли подняла к нему свой рот или он наклонился, чтобы отыскать ее губы, но это уже не имело значения – долгий поцелуй привел их в спальню.
      Он помнил, что она бормотала что-то о сыне, уехавшем на выходные к друзьям. Он помнил ее зовущий голос и возбуждение внутри себя, свои чувства и прекрасное их завершение.
      Когда он очнулся, ее голова лежала на его плече.
      – Уже за полночь. Они будут беспокоиться о тебе.
      – Я сам беспокоюсь, – засмеялся он. – Поверь, я не планировал это.
      – И я тоже. Возложим вину на судьбу?
      – Почему «вину»? Я бы лучше поблагодарил судьбу.
      – Да. – Она поцеловала его шею. – Это было так чудесно!
      Он снова ощутил трепет.
      – Тогда, может быть, мы это повторим?
      На этот раз она отодвинулась и встала с постели:
      – Нет, нет! Тебе придется вернуться. Но у меня идея. Завтра суббота, и я возьму выходной. Я могу одолжить машину, и мы поедем за город, а вернемся к большому воскресному обеду Элизабет. Если ты хочешь, конечно.
      – Ты же знаешь, что я хочу.
      – Ты сможешь придумать предлог?
      – Да. Бизнес. Герр фон Медлер, мой клиент, пригласил меня с ночевкой. Я веду его американские инвестиции.
      – Тогда до завтра. Приезжай пораньше. У нас будет целый день.
      «Что нашло на него? – спрашивал он себя и отвечал – Секс, и еще раз секс». Невероятно, но он забыл, каким может быть секс. Прохладные соития с Мариан стали привычкой. И эту радость, это чудо он не чувствовал с тех пор, как был с Анной.
      Они гуляли и ели весь день. В сумерках они проехали по деревенской улице между рядами средневековых домов с зарешеченными окнами, за которыми виднелись горшки с красной геранью. Они пересекли деревянный мост через реку и поднялись по склону, где на скотном дворе лаяли таксы на старую терпеливую лошадь.
      – О, я здесь бывал раньше! – воскликнул Поль. – Это то место, о котором я рассказывал тебе. Мы купили здесь щенка таксы. И здесь есть гостиница, в которой мы останавливались с Йахимом тем летом перед войной.
      Это могла бы быть та же комната, подумал он позже. Окна выходили на темную гору за домом. Кровать под балдахином и уютный огонь, горящий в печи.
      – Будет ранний обед и постель? – захотела узнать Илзе. – Или постель и поздний обед?
      – Постель, потом поздний обед и опять постель, – ответил Поль.
      В большой мягкой постели они любили друг друга, заснули и проснулись от громыханья фургона, звяканья упряжки и голосов возвращающихся домой людей. Они полежали, разговаривая обо всем, что придет в голову: сравнивали Бетховена с Моцартом, импрессионизм и абстрактную живопись, кошек и собак, французскую и итальянскую кухню. Потом встали и оделись для обеда.
      В гостиной они были единственными горожанами. В столовой было пусто, и они ели не торопясь. Разглядывая Илзе, Поль размышлял, как странно чувствовать себя так свободно с женщиной, которую он впервые встретил всего три дня назад. Обычно его случайные любовные связи во время деловых поездок отвечали только физическим потребностям – он никогда не испытывал удовольствия от последующего общения с дамой.
      Ее голос прервал его мысли:
      – Ты сделал кое-что очень важное для меня, Поль.
      – Да?
      – Да. Помнишь, я говорила, что после Дэвида я переживала только секс, но чувств не испытывала при этом? С тобой все по-другому.
      – Я рад, – искренне ответил он. И, чувствуя, что она ждет услышать от него в ответ, добавил: – Для меня было то же самое.
      Она подняла брови:
      – Значит, ты тоже тоскуешь?
      «Тоскую по теплу, которое не дает мне жена, а может быть, по чему-то большему…» – подумал он про себя и сказал вслух:
      – Пожалуй, моя жена хорошая женщина. Я никогда не смог бы как-то обидеть ее.
      Илзе положила свою ладонь на его руку. Прикосновение было нежным, почти материнским.
      – Мне кажется, ты не способен кого-либо обидеть.
      Проникновенность ее слов и нежность прикосновения разбудили в нем потребность выговориться, которая впервые возникла у него, когда Хенни пришла к нему домой в ту роковую ночь, узнав, что Мариан потеряла ребенка. Сейчас, здесь, с иностранкой, это желание вновь переполняло его.
      Он начал говорить быстро и тихо:
      – Когда-то у меня была женщина, которая значила для меня то же, что твой Дэвид значил для тебя. Она была самой прекрасной женщиной, которую я когда-либо видел… Прости, я не хотел, ты тоже очень привлекательна.
      Она улыбнулась:
      – Тебе не надо так относиться ко мне. Я не прекрасна, и знаю это.
      Он опустил глаза и, взяв в руки бокал, продолжал, чувствуя, как прошлое воскресает в его памяти из небытия:
      – Она была полькой, не образованна, как ты, но мы с ней, говоря твоими словами, имели один разум и были половинами одного тела. Я не женился на ней, как должен был сделать.
      Он замолчал. Он чуть было не сказал: «У нас ребенок, маленькая девочка, которую я никогда не видел и вряд ли увижу».
      Но эти слова остались непроизнесенными. Вместо них он сказал:
      – Мы расстались, расстались навсегда. Но забыть ее я не в силах.
      Он поднял глаза и встретил пристальный взгляд Илзе.
      – Тогда это должно быть очень тяжело для вашей жены, – сказала она.
      Эти слова были для него неожиданны, и он ответил:
      – Не думаю, она ведь ничего не знает. Ты единственный человек, которому я рассказал все после моей свадьбы.
      – Может быть, она это чувствует сердцем – тебе никогда не приходило это в голову?
      Поль покачал головой.
      – Я очень хорошо отношусь к Мариан, – повторил он. – У нее есть все, что только можно пожелать. Она – царица, но холодная царица. Она не похожа на тебя.
      – Или на ту, другую… Теперь я понимаю твою грусть, Поль. Видишь, мы с Элизабет были правы. Мы догадались об этом.
      Он откинулся на стуле: нет, все же он сказал слишком много, и в ущерб собственной неуязвимости.
      Наступило молчание. В печи потрескивали угольки. Где-то наверху закрылась дверь. В такой тишине настроение легко меняется: восторг, очарование могут превратиться в холод и сожаление.
      Но он не хотел этого допустить. Он встал так резко, что стул со стуком упал.
      – Хватит! Пошли спать!
      Утро было холодным, облачным, казалось, вот-вот пойдет снег. В тесной теплой машине, прикасаясь друг к другу бедрами и плечами, они оживились. Болтали, смеялись и даже запели какую-то глупую балладу. Чем ближе они подъезжали к городу, тем сильнее становилось чувство нереальности происшедшего с ними за последние дни. Поль глядел на женщину, которая принесла ему так много радости. Если бы Мариан хоть немного была похожа на нее, как изменились бы их отношения, их ночи! Он снова взглянул на Илзе, которая сосредоточенно смотрела на дорогу. Он хотел запомнить ее, чистоту ее лба, необычный разрез глаз, нежную припухлость нижней губы…
      Она повернулась к нему:
      – Я хочу сказать тебе кое-что перед расставанием, Поль.
      – Да, моя дорогая.
      – Я могу теперь жить без Дэвида. Ты заставил меня поверить, что другой мужчина может дать мне то, что давал мне он.
      Поль был тронут, он взял ее руку и нежно пожал.
      – Мы никогда больше не увидим друг друга, – продолжала Илзе, – поэтому я решусь сказать тебе то, что при других обстоятельствах не сказала бы.
      Он улыбнулся:
      – Давай.
      – Хорошо. Мне кажется, тебе следует забыть ту, другую женщину. Ты не сказал мне ее имя… Я думаю, тебе следует забыть ее, как будто она умерла, как мой Дэвид, поскольку ты никогда не сможешь вернуть ее.
      Она подняла к нему лицо.
      – Ты не сердишься на меня?
      – Я не хочу сердиться сегодня, дорогая Илзе. Гнев не принесет мне удовольствия.
      – Ну, тогда я закончу. Утром я лежала, пока ты еще спал, и смотрела на тебя, Поль. Я могла бы полюбить тебя, Поль, но ведь ты все равно вернешься домой, хоть и не любишь свою жену по-настоящему. Но ты должен кого-то любить – не мечту, а женщину, которая могла бы быть рядом с тобой. Поль, ты должен найти свою любовь! И это все, что я хотела тебе сказать.
      Он заметил, что в ее глазах блеснули слезы. «Ты чудо, чудо, – думал он, – но до конца не можешь понять меня, мои чувства и мысли об Анне».
      Он наклонился и поцеловал ее в щеку:
      – Ты прелесть, Илзе, и я никогда не забуду тебя. «Королева среди жен». Что-то вроде этого есть в Библии или это у Шекспира?
      Она вытерла глаза и сказала веселым голосом:
      – Я обязательно посмотрю. Теперь следи за поворотами. Следующий налево. Ты выйдешь здесь и завернешь за угол, так что Йахим не будет шокирован, увидев нас вместе.
      Так они расстались.
      Йахим с Элизабет пришли на вокзал проводить Поля.
      – Я хотел бы, чтобы ты остался на Рождество. Мы прекрасно провели бы с тобой время. Мы поедем в деревню, будем гулять по снегу, к нам придут друзья и споют псалмы у очага… Но я забыл, ты не одобряешь этого? – говорил Йахим.
      – Нет, – ответил Поль. – Мои родители делали то же самое, но я был равнодушен.
      Йахим бездумно заметил:
      – Это по-немецки. Традиция. Может показаться глупым, но традиции успокаивают. Из года в год еда и подарки, музыка и благоухание.
      Поль тихо заметил:
      – Это серьезный религиозный праздник. Ты не думаешь, что оскорбляешь верующих, превращая его в веселое развлечение?
      – Мой дорогой друг, я вовсе не отношусь к этому легкомысленно. Напротив, я уважаю этот праздник. Но я считаю, что каждый может взять из него то, что хочет.
      Поль промолчал. Что толку спорить?
      – Я приеду следующим летом, – пообещал он.
      – Помнишь, как мы бродили по Оденвальду?
      Да, он помнил. Деревни с остроконечными крышами и красной геранью. Вишневые сады и горы, поросшие соснами. Он был тогда таким простодушным, когда наслаждался последними мгновениями полной свободы и одновременно предвкушая женитьбу.
      – Да, как-нибудь летом, – повторил он.
      – Хорошо! В следующий раз привози с собой жену, и не жди одиннадцать лет!
      Последнее, что он увидел, когда тронулся поезд, был Йахим, одной рукой обнимающий жену за талию, а другой машущий ему вслед.
      Как они отличаются друг от друга! И все-таки им так хорошо вместе. Вот такой должна быть семейная жизнь…
      Поезд шел на северо-запад; внезапно резко похолодало, и небо стало совсем зимним. Поезд проходил через мрачные тевтонские города и поселки: красно-коричневые массивные постройки в романском стиле. Что-то зловещее и обреченное чувствовалось в этих краях. Закрыв глаза, чтобы не видеть мрачный ландшафт, Поль попытался задремать.
      Единственное приятное чувство за всю эту мрачную поездку он испытал, когда на станции купил газету и узнал, что арестовали Адольфа Гитлера.
      В Гамбурге Поль нанес деловые визиты, после чего отправился прогуляться. Проходя мимо Американского Экспресса, он остановился справиться о почте. Его ждало письмо от Мариан. Оно было коротким, и он быстро пробежал его.
      «Дорогой Поль, весь день я думала о нас. Я знаю, что ты пережил в эти годы из-за отсутствия детей. Я наблюдала тебя с Хенком, ты был бы чудесным отцом! Но мне тяжело думать об усыновлении ребенка, я не хочу несвоего ребенка. Я понимаю, что это плохо, но было бы неправильным взять ребенка, когда по-настоящему не хочешь этого. Я продолжаю надеяться, что ты свыкнешься с жизнью без детей. Пожалуйста, пожалуйста, попытайся! Давай не будем отравлять жизнь друг другу. Мы еще молоды, и столько много можем сделать в этой жизни!..»
      И все в таком духе. Он спрятал его в карман пальто и продолжил прогулку. Он стал вспоминать Йахима и Элизабет, их ребенка, их уютный дом. Он вспомнил теплое тело и нежный голос Илзе, говорящий ему: «Ты должен найти свою любовь».
      Найти любовь! Как легко это сказать. Она не поняла, ее ситуация совсем не похожа на его.
      И Поль опять вспомнил о Мариан. Письмо тяжелым камнем лежало у него в кармане. «Давай не будем портить наши жизни». Бедная, жаждущая душа…
      О чем он размышляет? Как всякий ответственный человек, он должен вернуться к своим проблемам, от которых пытался сбежать. В любом случае куда ему еще возвращаться как не домой?
      В понедельник вечером в театральном фойе теснилась разодетая публика. Обсуждали пьесу «У всех детей Божьих есть крылья». Мнения разошлись, автор пьесы вызывал самые живые толки.
      Мариан предложила пригласить Бена и Ли в театр по случаю годовщины их свадьбы.
      – Что еще мы можем подарить им? – спросила она, заметив, что у них есть все, а если и чего-то не хватает, то тут же приобретается.
      Поль не понял, было ли это замечание Мариан проявлением неодобрения или просто констатацией факта. Маленький кружок из друзей и клиентов Ли собрался вокруг нее в фойе театра. Она привлекала внимание: платье из черного шелка обнажало белые плечи и роскошную грудь; простота фасона подчеркивала великолепие серег из рубинов с бриллиантами – последний и самый дорогой подарок Бена. Серьги вспыхивали при ее малейшем движении. Больше украшений на Ли не было. «Умно», – отметил про себя Поль.
      К Мариан подходили исключительно ради дела: она участвовала во всех благотворительных организациях, ее имя было первым в списках членов важных комитетов, ее уважали за это. Одеваясь сегодня для театра, она с некоторым презрением отметила, что люди, уверенные в себе, не нуждаются в демонстрации новых туалетов и не стремятся выглядеть как картинки из модных журналов.
      «Старая семья, старые туалеты», – подумал Поль с неожиданным всплеском веселья.
      Вдруг она потянула его в сторону:
      – Посмотри! Посмотри туда! Это не та девушка, которая была у вас горничной как раз перед нашей свадьбой?..
      – Что? – не понимая, спросил он.
      – Посмотри туда! Видишь ту высокую рыжеволосую женщину? Клянусь, это она. Горничная, которая была у твоих родителей.
      – Я не помню.
      – А я помню. Она была поразительна. Рыжеволосая женщина шла перед сценой. Поль вывернул шею, но не смог разглядеть ее лица. Как она могла оказаться в этом месте? А почему бы и нет? Это такая пьеса, которая понравилась бы ей.
      Занавес поднялся. На сцене двигались фигуры и звучали голоса – он ничего не видел и не слышал. Его охватила полная растерянность. А ведь он действительно успокоился за этот последний месяц, вернувшись из Европы с новым твердым решением забыть прошлое раз и навсегда.
      С чувством, близким к негодованию, он вычеркнул совет Илзе о необходимости обрести любовь. Илзе была за океаном, и он никогда ее больше не увидит. Короткая идиллия – а это была идиллия! – исчезнет, если уже не исчезла. Он не чувствовал себя виноватым, так как никто не пострадал. Он вернулся домой к жене, чтобы работать и быть гостеприимным хозяином.
      Поль нарочито выпрямил плечи: никаких несбыточных мечтаний! Не смотреть туда, где может быть… Анна.
      Все кончено. Месяц прошел очень хорошо, Мариан была счастлива, заходили друзья; в офисе наладились дела. Его решение было твердо.
      А теперь он здесь, застыв в кресле, напрягает глаза в свете рампы в надежде, что луч света покажет рыжеволосую женщину! Что ему делать, что ему сказать, если окажется, что это Анна? Сердце билось, не ведая о принятых им решениях. Оно продолжало стучать до конца спектакля. Рыжеволосая женщина исчезла в толпе.
      – Как тебе понравилось? – спросила Мариан, когда пьеса окончилась.
      – Хорошо. Да, очень хорошо. Она пожала плечами:
      – А мне не понравилось. Слишком социологично. Все эти разговоры о побежденных. Надоело слушать об этом.
      – Не знаю, – пробормотал он.
      – Давай пригласим Бена и Ли выпить, – зашептала она. – Это их праздник.
      Он с радостью пошел бы домой, но Бену и Ли явно понравилась идея продолжить праздник; они отправились в Сенти-Регис, где красивая молодежь танцевала под современную музыку. Поль играл роль хозяина. Новые серьги Ли сверкали у его плеча, когда они танцевали.
      – Кстати, – спросила она, – Элфи тебя не просил поговорить с Мэг?
      – Нет, а о чем?
      – О Донале. Он и Эмили вне себя.
      – Ради всего святого, что им надо от меня?
      – Очевидно, им не нравится этот человек, а так как Мэг боготворит тебя…
      – О, – смущенно произнес Поль.
      – Не скромничай, это так, и ты знаешь об этом. Они считают, что тебя она послушается. Они хотят, чтобы ты заскочил ненароком к Мэг в Бостон. Ты же достаточно часто ездишь туда, правда?