Гобелен

      – Я очень занятой человек, герр Вернер. И, как я уже сказал вам, я устал от подобных просьб. Они все одинаковы. Кроме того, я не политик.
      – Можно не быть политиком, но иметь влияние в обществе. Политики – слуги влиятельных людей, а вы – влиятельный человек.
      Немец выпустил дым, отложил сигару и скривился:
      – Вы льстите мне.
      – Вовсе нет. Я говорю то, что есть. Вы выслушаете мою просьбу или нет?
      – Да, давайте.
      Рассказ был достаточно короток. Фон Медлер закрыл глаза и прислонился к спинке кресла. Ручная вышивка, заметил Поль, двое рыцарей на конях на зеленом фоне. Возможно, рукоделие той маленькой рыжей курицы, которая открывала ему дверь.
      – Мальчик не опасен, – закончил Поль свой рассказ, – глуп, возможно, но не опасен.
      Он стал думать, что еще можно добавить, если в этом человеке вдруг шевельнется чувство жалости.
      – Единственный сын вдовы, как я говорил вам. Доктора Илзе Хершфельд.
      Фон Медлер открыл глаза.
      – Рискну предположить, что вдова очаровательна? Да?
      – Герр фон Медлер, я не видел эту женщину тринадцать лет.
      – Так вы беспокоитесь только о том, чтобы спасти другого еврея?
      – Чтобы исправить преступную ошибку. В вашей стране есть еще тысячи таких людей, которым я помог бы, если бы имел возможность, и не все из них евреи, кстати.
      – А если я не смотрю на эти дела как на преступные ошибки, зачем мне тогда помогать? Вы можете сказать мне?
      Этот человек начинал наслаждаться ситуацией. Он почувствовал силу власти: жизнь и смерть были у него в руках, от его прихоти зависело многое. Это чувство было приятно.
      Поль выпрямился на стуле.
      – Вы должны мне оказать любезность. Мы с отцом защищали ваши интересы в Америке во время прошлой войны и во времена Депрессии. Мы хорошо поработали для вас.
      – Так сейчас вы хотите платы.
      – Не платы. Мы получали свои комиссионные, нам заплатили. Я говорю о любезности. Это совсем другое.
      Фон Медлер взмахнул сигарой, роняя пепел на живот.
      – Пустая болтовня! Мелочность! Доплата – вот что это такое. Евреи всегда требуют свою цену.
      – А вы нет, герр фон Медлер? Наступила пауза.
      – Я действительно потребую цену. Вам придется заплатить за вашу просьбу. Мои знакомые захотят получить свою долю.
      Сердце Поля забилось быстрее.
      – Я готов и охотно.
      – Это не будет дешево, обещаю вам. Но вам все равно, вы богатый человек.
      – Я не бедный человек.
      – Будете платить в долларах. Отчизне требуется иностранная валюта.
      Поль расслабился:
      – Это нетрудно устроить.
      – Потребуется где-то между десятью и пятнадцатью тысячами долларов. Вы получите мои инструкции завтра у себя в отеле. Или послезавтра, но не позже.
      – Я буду ждать, герр фон Медлер.
      Машина пришла на второе утро. Шофер был бесцветным типом, одетым не в форму шофера, а в дешевый костюм и кепку.
      Поль поинтересовался, куда они поедут.
      – За город, – был краткий ответ.
      – Далеко?
      – Три часа езды.
      Лицо водителя отражалось в зеркальце обзора. Это было холодное, отчужденное лицо, не располагающее к вопросам, и Поль больше ничего не спрашивал. Но в какое-то мгновение его охватил страх: а что если его везут, чтобы расправиться с ним? Он вспомнил, что говорил о новой Германии, о своем отвращении к новым порядкам. Но нет, это же просто сделка. Товар доставляется и за него платится, вот и все – пятнадцать тысяч долларов в кармане Поля надо передать кому-то, кто в нужный момент представится как «Дитрих О.».
      Во всяком случае, Марио, должно быть, жив. Они бы не просили деньги за труп, не так ли? Не просили бы?
      Сельская местность, живописная даже в тусклых красках зимы, мелькала за окном. Пруды, коттеджи, пасущиеся овцы и деревенские улицы. Ближе к полудню, когда они подъехали к ресторану, водитель предложил принести Полю ланч.
      – Я не голоден, – сказал Поль, – но вы идите, если хотите. Я погуляю, разомну ноги.
      Он пошел вдоль главной улицы. Это был красивый городок с ящиками на окнах, сейчас заполненными ветками елок, но весной в них будет цвести герань. На боковой улице была гостиница, одно из тех старых приветливых заведений, которые напоминают о домашнем уюте, горячем супе и перине в комнате с низким потолком. Он остановился посмотреть на нее.
      Около двери под кованым названием гостиницы был прикреплен плакат: «В этом доме строго запрещается находиться евреям». Он снова прочитал плакат. Теперь он понял предложение водителя принести ему ланч и поспешил к машине.
      Люди проходили мимо по своим делам. Художник тащил палитру и кисти. Домашние хозяйки несли свои корзины. Они все выглядели как нормальные люди. Он закрыл глаза и притворился спящим, когда вернулся шофер. Автомобиль тронулся, и он открыл глаза примерно через час, когда почувствовал, что они снизили скорость.
      Они проехали в ворота в высокой каменной стене с колючей проволокой наверху. Идентификация, разрешение и обмен приветствиями. У Поля осталось смутное впечатление ужасного холода, бараков, голого бетона и пустого пространства. Автомобиль остановился у небольшого здания, охраняемого солдатами, которые взяли на караул.
      Водитель сказал только:
      – Вас ждут внутри.
      В большой комнате, разделенной перегородками, стучали машинки, звонили телефоны, бумаги складывались аккуратными стопками на столах. Это мог быть офис какого-то страхового агентства. Стройный молодой человек в черной форме передал Поля другому стройному молодому человеку в такой же форме. Этот сидел за столом. Его лицо ничего не выражало, и эта полная бесстрастность в нем, отсутствие какого-либо чувства вызвали у Поля страх, сковавший его горло; казалось, даже открытая враждебность была бы более человечной.
      – Дитрих О., – произнес этот человек.
      – Поль Вернер.
      – Вы привезли, что требуется?
      – У меня в кармане. – Поль прикоснулся к карману пиджака.
      Человек протянул руку. Поль заколебался:
      – Марио Хершфельд?
      – Совершенно верно. Его освободят, когда вы передадите это мне.
      – Тогда я смогу забрать его с собой?
      – Нет. Существуют формальности. Его отправят домой завтра.
      Поль облизал сухие губы. Это мог быть обман, простой обман. Он не мог проверить.
      – Могу я спросить, как он доберется домой?
      – Вас это не должно касаться.
      Рука была еще протянута. Поль неохотно вытащил пакет с банкнотами, посмотрел, как они исчезли в кармане формы, и понял, что его прогоняют.
      Он сделал еще одну попытку:
      – Мне бы хотелось увидеть Марио.
      – Это невозможно.
      – Я не прошу долгого свидания. Только на минуту, чтобы сказать ему…
      – Повторяю: это невозможно.
      Дитрих О. поднял телефонную трубку, забыв о Поле. Ничего не оставалось, как повернуться и возвратиться к машине.
      По дороге к главным воротам машина остановилась, чтобы пропустить группу узников. Поль посмотрел на них и отвел глаза. На них были полосатые робы из тонкой хлопчатобумажной ткани; Полю было холодно даже в его тяжелом пальто. Их головы были обриты, так что на первый взгляд они могли показаться одного возраста, стариками со смертельно бледными, уродливо обнаженными черепами. Молчаливые и согнутые, они шли между конвоирами. Ужас охватил Поля. Он, свободный человек в теплом пальто, съежился в машине.
      Как будто одурманенный, Поль проспал всю дорогу обратно в отель. Из отеля он позвонил Илзе и, боясь непредвиденных случайностей, осторожно сообщил ей новости, окончательно не обещая ничего. Потом, вспомнив, что ничего не ел с утра, он заказал тосты и яйца на ужин и опять погрузился в тяжелый сон, который дается нам, когда действительность становится невыносимой.
      На следующее утро он спешил к Илзе. Она открыла дверь и обняла его. Она плакала.
      – Я надеюсь, это слезы счастья?
      – Да. Но что они сделали с ним… Хочешь посмотреть на него? Он теперь долго не проснется. Я хотела, чтобы он немного забылся.
      Они вошли на цыпочках в спальню, комнату молодого человека с фотографиями, множеством книг, теннисными ракетками и проигрывателем. На кровать падал тусклый свет из окна. И Поль, посмотрев на Марио, едва сдержал крик.
      Темная голова, которую он помнил по фото, была выбрита. Длинный порез с засохшей кровью шел по голому черепу. Губы распухли, одна из щек была ярко-синей. Рука, лежащая у щеки, была перевязана от запястья до кончиков пальцев: пальцы были размозжены.
      Они молча стояли. Когда они наконец посмотрели друг на друга, в их глазах стояли слезы.
      – И его зубы тоже, – прошептала Илзе, – все передние зубы выбиты. Как я поправлю его?
      Поль обнял ее за плечи. Наконец она успокоилась, а Поль нашел нужные слова:
      – Завтра вы будете в безопасности в Италии. Отведи его к хорошему врачу и дантисту. Отдохните на солнце, в спокойствии и мире…
      Это были шаблонные слова, произнесенные, чтобы ободрить и успокоить. Он сам не очень верил им.
      – Нам следовало бы уехать в Палестину. Он хотел уехать туда еще с детства. Помнишь, я рассказывала тебе?
      – Ты делала, как считала лучше. Не вини себя. Кроме того, британцы делают Палестину незаконной и опасной. Мы не имеем представления, с чем столкнемся на переговорах в Лондоне. Они подписали Балфурскую декларацию в 1917 году, но сейчас им хочется все вернуть вспять, не давая евреям обрести отечество. Поэтому они топят старые посудины, которые перевозят беженцев, или интернируют их на Кипре.
      Илзе вздохнула:
      – Я понимаю. Не возбуждайте арабов – нам нужна нефть. Ты сионист?
      – Если ты имеешь в виду, хочу ли я жить в еврейском государстве? Нет, я американец. Я принадлежу Америке. Но я всей душой за еврейское государство, куда могут стекаться евреи, спасаясь от того, что происходит здесь.
      Он заметил, что она совершенно измучена.
      – Я слишком долго сижу у тебя. Тебе надо поспать.
      – Я не смогу заснуть. Я хочу, чтобы ты остался. Можешь, Поль?
      – Конечно, если ты хочешь. Извиняясь за свою слабость, Илзе сказала:
      – Я никогда раньше не боялась одиночества.
      – Но сегодня особый случай.
      Они сели в маленькой гостиной. Он вспомнил то место перед книжным шкафом, где их танец перешел в объятия; интересно, вспоминала ли об этом когда-нибудь Илзе? Она говорила, что для нее происшедшее имело большее значение, чем для него.
      – Хочешь поговорить, Илзе, или нет?
      – Мне хочется поговорить, но в голове такая путаница, что я не могу придумать, с чего начать.
      – Хорошо, расскажи мне, что произошло с тобой за все эти годы. Ты не замужем…
      Она слегка улыбнулась:
      – Вот что сразу спрашивает мужчина у женщины, да? Не про то, получила ли я степень по эндокринологии.
      – Ну, получила?
      – Да. И дважды могла выйти замуж. Я жила с очень хорошим человеком некоторое время и была очень счастлива, пока он не эмигрировал в Австралию.
      – Почему ты тоже не уехала?
      – Из-за денег. Они принимают только тех, у кого есть достаточно денег. А у него не хватало на троих. Вот так. А ты? Ты все еще женат?
      – Да. И не вижу причин для перемен в своей жизни. – Поль рассматривал свои ногти.
      – А другая? Та, о которой ты рассказывал мне?
      – Она замужем.
      – Ты никогда не видишь ее?
      – Нет. Я обещал ей не видеться. У нее хороший муж.
      Выражение необычной доброты промелькнуло по ее лицу. Поль в изумлении посмотрел на нее. И, испытывая такое горе, она еще могла думать о нем.
      – Я часто вспоминала тебя, Поль.
      Сказать ей то же самое в ответ – было бы лицемерием. Он вспоминал о ней очень редко, но как о прекрасном мгновении его жизни; так же он будет вспоминать неделю, проведенную с Ли на море и те дни, что они проведут вместе в Париже; ни одной женщине не удалось затронуть глубины его сердца, как это сделала Анна.
      – Я надеялась, что ты найдешь кого-нибудь, кто бы занял ее место, – произнесла Илзе.
      Он внезапно ощутил свою незащищенность. События последних двух дней сняли с него покров условностей – что значит чья-то личная жизнь или достоинство перед лицом смерти? Его чувства выплеснулись наружу.
      – Видишь ли, есть дитя. Я не говорил тебе раньше.
      – А!
      – Дочь, почти взрослая. Шестнадцати лет, – он помолчал, подсчитывая, – да, шестнадцать исполнилось в прошлом декабре.
      – Ты тоже не видишь ее?
      – Я видел ее однажды, очень давно. Илзе нахмурилась и покачала головой:
      – Должно быть, тебе очень больно?
      – Да.
      Незнакомка, которой он дал жизнь, преспокойно живет в Нью-Йорке. Она гуляет, или читает книгу, или смеется – он надеялся, что она смеется. А он не может представиться ей, не может сделать ей подарок. Но что более важно, он не может поделиться с ней своими мыслями, передать ей в наследство свои идеи.
      – Я никогда никому не рассказывал о ней, – сказал он. – Ты единственный человек, который знает об этом.
      – Ничего нельзя сделать?
      – Ничего.
      Слишком много чувств было выражено – в маленькой комнате стало тесно.
      – Прости, – быстро проговорил Поль. – Твоя ноша слишком тяжела. Я не имел права добавлять еще и свою, как бы мала она ни была в сравнении с твоей.
      – Почему мала? Просто другая.
      И снова она посмотрела на него необычайно по-доброму. Этот взгляд тронул его и вызвал стыд за жалость к самому себе. Он встал и коснулся ее плеча:
      – А сейчас я действительно хочу, чтобы ты отдохнула. Я пойду в отель. Ты можешь связаться со мной, если, не дай Бог, что-то случится.
      Она схватила его за руку:
      – Можешь ты спать здесь? Можешь? Безусловно, в такую ночь она не думает о… Она прочитала его мысли.
      – Нет, ничего подобного, Поль. Только спокойствие. – И она улыбнулась.
      – Да, – согласился он. – Да, конечно.
      Он лежал рядом с ней, она долго держалась за его руку. В кромешной тьме последней ночи перед бегством они прислушивались к звукам из соседней комнаты, где тяжелым сном спал Марио, и считали тянущиеся часы, глядя на будильник. Ближе к утру ее рука отпустила руку Поля, и они уснули.
      Он ушел до того, как проснулся Марио.
      – Вот мои адреса. Мой офис в Нью-Йорке и в Криллоне в Париже следующие десять дней. Ты напишешь мне сразу, чтобы я знал, что вы в безопасности в Италии?
      Ее глаза, поднятые к нему, смотрели с благоговением.
      – Как мне благодарить тебя, как оценить все, что ты сделал, что я должна сказать тебе, Поль?
      Он остановил ее и поцеловал в щеку:
      – Да хранит вас обоих Бог. И убежал.
      В отеле расписание лежало на полке. У него был билет на Париж на следующий день, но мысль о том, что ему придется провести еще ночь в этой стране, пугала его. Если повезет, он сумеет попасть на поезд сегодня – он начал бросать вещи в чемоданы.
      И совершенно неожиданно он сломался. Он был потрясен. Юноша с искалеченным телом… Илзе… Только Бог знает, какое будущее ожидает их. А те избитые люди, еле бредущие и замерзающие в лагере? А еще раньше озабоченное, встревоженное лицо Элизабет?.. Он уронил пару туфель и опустил голову на стол. В ушах звучали древние причитания, такие же старые, как земля и море.
      – О, мой Бог, – прошептал он.
      Через некоторое время он встал, закончил складывать вещи, оплатил счет и поехал на вокзал. Слишком возбужденный, чтобы оставаться в зале ожидания, он вышел на платформу и стоял там, пока с громким шипением подали темно-синие вагоны поезда.
      Заняв свое место, он заказал двойное бренди. Может, это заставит его уснуть, по крайней мере, пока они не пересекут границу и он не покинет эту страну. Ему пришло в голову, когда он прикоснулся к своему американскому паспорту в кармане, что наверняка в этом поезде есть еще люди, которые по тем или иным причинам волнуются больше него и для которых стук пограничника в дверь купе будет тяжелым испытанием, при котором будет останавливаться от страха сердце. Он был готов расцеловать свой паспорт.
      Поезд тронулся. И он под благотворным действием бренди обратил свои мысли к Парижу и Ли. Они вылечат его, а он так в этом нуждается! Смех Ли, вино, вкусная еда, картинные галереи, прогулки в парке и любовь в постели… и свобода! Самое главное – свобода!
      Поезд мчался сквозь пасмурный день.

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

      – Как ты ухитрилась так устроить? – спросил Поль. – Ведь мы не путешествуем вместе.
      Его комната была соседней, и дверь между ними была открыта.
      – Очень просто. Дала на чай горничной перед тем, как мы пошли на обед.
      В черной прозрачной ночной рубашке Ли расчесывала волосы перед зеркалом. Она улыбнулась ему в зеркале счастливой улыбкой.
      – Честно, ты сильно удивил меня, когда вошел сегодня утром. Я все планировала на следующей неделе: билеты на концерты, на балет, кроме того, я договорилась о машине на один день: нам может захотеться поехать позавтракать за город. Но остальное время свободно.
      – Прекрасно, меня все устраивает. Перестань, хватит, твои волосы и так красивы.
      – Они перепутались – надо подстричься.
      – Они как атласная шапочка, – сказал он, касаясь щекой ее волос. – Пошли, гаси свет.
      – Посмотри за окно: мы на Пляс-де-Конкорд!
      – Это великолепно, но не дразни меня. Ее глаза сразу помрачнели.
      – Я не дразню тебя, Поль! Это не в моих правилах. Но я так счастлива и хочу продлить эти мгновения. Я до сих пор не могу поверить, что я с тобой!
      – Поверь, – произнес он. – Эй, ты хочешь, чтобы я перенес тебя?
      Он поднял ее и положил на кровать. Нежно, осторожно он стал поднимать черное шелковое облако вверх, обнажал ее лодыжки, сильные бедра, тонкую талию, грудь, пышность которой всегда поражала его в сочетании с тонкостью талии, покатые плечи, и – снял сорочку.
      Минуту он стоял разглядывая ее.
      – О чем ты сейчас думаешь, Поль?
      – Я думаю: какая сладкая, какая спелая и сладкая. Ты – как персик.
      Она улыбнулась:
      – Тогда возьми его! Он твой.
      Только через три дня он получил открытку от Илзе; его сердце успокоилось, когда он прочитал:
      «Здесь мы в безопасности с друзьями. Марио начинает приходить в себя. Буду поддерживать с тобой связь. Счастья тебе».
      За обедом он показал открытку Ли. Он рассказывал ей про Илзе, опуская свои отношения с ней. У него было чувство, что ей это не понравилось бы, хотя в подобной же ситуации Илзе отнеслась бы к этому по-другому. Сейчас он восклицал:
      – Это повод для праздника! За это можно выпить! Она держала бокал пальцами с алыми ногтями и задумчиво цедила вино.
      – Было сложно, да?
      – В Германии? Да. Невыносимо наблюдать, как она сползает в ад и не может остановиться.
      – Поль, сколько я тебя знаю, ты всегда брал на себя беды других людей. С тех пор, как я вышла замуж за Фредди. Дэн, который вдвое старше тебя, а теперь эта Илзе и мой сын – мы все ищем у тебя поддержки. У тебя ничего не остается для себя.
      – Я не так смотрю на это.
      – Возможно, нет. Но послушай, мне хочется, чтобы, пока мы здесь, ты не о чем не думал, кроме удовольствий. Мне хочется, чтобы ты расслабился.
      Он рассмеялся:
      – Тебе не кажется, что я достаточно расслабился за последние три ночи?
      – Я не шучу. Секс – это физическая потребность. Он не связан с состоянием душевного покоя и счастья.
      – Очень хорошо, – весело ответил он. – Никаких дел! Единственное, что я все-таки сделаю, это повидаю двух клиентов, американцев, живущих в Париже, но это будет приятно, а остальное время я посвящу тебе!
      La ville lumiere! Город улыбался. Даже полицейские были здесь вежливы. Иногда, рано проснувшись, они шли выпить кофе в только что открывшиеся кафе. Продавцы цветов под тентами выставляли букеты роз и лилий. После бриошей или рогаликов они шли в Люксембургский сад посидеть на зеленых железных скамейках и понаблюдать за детьми, играющими вокруг фонтана Медичи. Они осматривали старинные отели Парижа в снежной дымке, восхищались витражами Нотр-Дам, обедали в Тур-де-Аргент, смотрели балет в Опера, ходили в кабаре на Монмартре, бродили по ночному Парижу.
      Поль согласился познакомиться с миром моды. Ему всегда казалось глупым, что люди относятся с такой серьезностью к тому, как задрапировать человеческое тело. Но любопытство, которое заставляло его изучать работу карбюратора в автомобиле или устройство флейты, теперь заставило его следовать за Ли, и ему пришлось признать, что портновское дело – это тоже искусство. В прокуренном салоне он сидел на красивом позолоченном стуле и смотрел, как Шанель в свитере и юбке, золотых цепочках и с бантом в волосах следит за показом своих моделей на маленькой золотой сцене.
      – Я бы хотел подарить тебе что-нибудь из этих моделей, – сказал он Ли после просмотра за ланчем. – Может, желтый костюм от Шанель?
      Ли покачала головой:
      – Нет, нет.
      – Почему нет? Ты же была в восторге от него!
      – Нет, не надо. Я ничего не хочу, – серьезно повторила она.
      Он немного подумал и решил говорить прямо:
      – Ты думаешь, я предлагаю тебе нечто вроде платы за удовольствие, которое получаю от тебя?
      Она не ответила.
      – Но ты ошибаешься! Если бы я захотел тебе заплатить за все, что ты дала мне, то мне следовало отплатить тебе чем-то более существенным.
      – Правда, Поль, не надо! Я хочу, чтобы в наших отношениях не было вещей, что бы ты ни говорил. Понимаешь?
      Он понимал, что, возможно, заходит в своих отношениях с Ли дальше, чем предполагал. Возможно, даже дальше, чем предполагала сама Ли. Возникло легкое беспокойство, и он сосредоточился на булочке с маслом.
      – Но все равно это очень мило с твоей стороны. – На миг ее лоб нахмурился, потом разгладился, как будто по нему провели рукой. – О, это шоу, театр, да? Весь этот бизнес моды? У Ланвина подают шампанское, а в Мэгги Руфф на открытии был оркестр, и гости были в вечерних туалетах.
      Так легко и весело она ушла от опасной темы.
      Когда началась вторая неделя, беспокойство усилилось. Что будет, когда они вернутся в Нью-Йорк? Если их связь раскроется, то возникнет много сложностей: во-первых, ее сын и остальные родственники, не говоря уж о Мариан…
      В последний день Ли бросилась делать покупки. У нее была уйма друзей, и она любила быть щедрой.
      – Я откланиваюсь и встречу тебя в обед, – сказал Поль. – Я никогда не был в Буэ и посвящу этот день ему.
      Это был один из тех февральских дней, когда у верхушек деревьев плавают обрывки редеющего тумана, с нижних ветвей капает и влажный воздух создает обманчивое ощущение наступления весны. Тропинка вокруг озера была пустынна. Было так тихо, что неторопливые шаги Поля гулко отдавались в воздухе. В тишине было что-то печальное, но эта печаль была приятна. Он подумал, что это похоже на реквием. Что-то смутно всплыло в его памяти, но что? Ему мучительно хотелось вспомнить. Он остановился, пытаясь сосредоточиться на ускользающих воспоминаниях, и стал пристально смотреть на мрачную черную поверхность озера, по которой плыли три утки, образуя безупречное «V».
      Воспоминание пришло неожиданно… Гудзон, черный и мрачный в зимний день. Большие хлопья снега медленно опускаются на воду, прилипают к ресницам Анны. Они поднимаются на холм. В доме недалеко от вершины играет струнный квартет, его печальная и прекрасная музыка слышна даже сквозь закрытые окна.
      – Шуберт, – сказал он. И они остановились, дослушав музыку до конца, а потом пошли рука об руку в молчании.
      Много времени прошло. У него был шанс, но он не воспользовался им. А сейчас он стоял, одинокий, за тысячи миль, крича в душе: «Анна», «Айрис», пока флотилия уток преспокойно огибала озеро.
      Внезапно подул холодный северный ветер, зашумели сосны. Зима была печальной, печальны были и ранние сумерки. Не следовало ему приходить сюда одному. Ему нужна Ли, веселая, успокаивающая Ли.
      И он заспешил назад, желая поскорее найти такси и вернуться в отель.
      Комната отдыха была как раз тем местом, которое могло развеять мрачные настроения. Приятный розоватый свет и глубокое кресло действовали успокаивающе на Поля, он наблюдал оживленное передвижение роскошных женщин, деловых мужчин, французов и иностранцев, и терпеливых умных пуделей, носящих ошейники с фальшивыми бриллиантами. Он заказал аперитив и медленно цедил напиток. Чувствуя, как восхитительный огонь разливается по всему телу.
      Поль посмотрел на часы. До обеда еще час. Он заказал еще аперитив и стал наблюдать за стройной блондинкой, чей огромный кулон из изумруда, по меньшей мере в шесть карат, привлек его внимание. Он размышлял, знает ли она, что выражение недовольства портит ее лицо, когда за ее плечом увидел входящего в зал Донала Пауэрса. Тот тоже заметил Поля. Встреча была неизбежной. Донал в сопровождении другого мужчины подошел к нему:
      – Ну и ну! Мир тесен! Ты здесь по делу или отдыхаешь?
      – По делу. – Поль встал, протягивая руку.
      – Мистер Вернер, мосье Коро. Не родственник художника.
      Француз поклонился:
      – К сожалению.
      Замешательство продолжалось доли секунды. Если бы Донал был один, Поль сказал бы: «Давай не будем притворяться, нам не обязательно быть вместе, мы презираем друг друга».
      – Мистер Вернер кузен моей жены. Француз вежливо приподнял брови:
      – Восхитительное совпадение для вас обоих. Он ждал, когда ему предложат сесть.
      – Пожалуйста, садитесь, – сказал Поль.
      – Зимой у нас редко бывают американцы, мистер Вернер.
      – Для меня Париж прекрасен в любое время года. Донал, заказав напитки, обратился к Полю:
      – Давно здесь?
      – Две недели. Я приехал из Германии.
      – О? И я тоже. Как тебе понравилось?
      – Я до сих пор не пришел в себя от ужаса.
      – Вы американец и, естественно, воспринимаете все иначе, чем мы, европейцы, – сказал Коро.
      Поль не совсем понял, что имеет в виду Коро. Коро объяснил:
      – Я хочу сказать, что сильное руководство имеет свои преимущества. Вы, американцы, еще не пришли к этому. Посмотрите только на Германию и Италию и увидите, что порядок в этих странах ведет их к процветанию. В моей стране мы только спорим. Меняются взгляды – меняется правительство. Это становится тошнотворным.
      – Так вы хотите уничтожить Третью республику? – спросил Поль.
      Коро пожал плечами:
      – Я? Я ничего не хочу уничтожать. Но я не заплакал бы, если бы она умерла.
      Поль промолчал. Он смотрел на стул, на котором лежали кейс из крокодиловой кожи и пара кожаных перчаток. Почему-то эти предметы привели его в бешенство, хотя у него самого были похожие. Он поднял глаза, переводя взгляд с одного мужчины на другого.
      – Мосье Коро человек опытный, – сказал Донал. – Он владеет крупнейшими машиностроительными заводами в этой стране. Основанными его дедом, – с уважением добавил он.
      Коро обратился к Полю:
      – Мне показалось, вы сказали, что вы тоже в деле?
      – Нет. Я банкир.
      – Ах, тогда вы определенно практичный человек. Люди, подобные нам, заставляют крутиться мировые колеса. Мы не должны позволять Леону Блюму вставлять в них палки. Если республика падет, то из-за таких, как он.
      На лице Коро проступили красные пятна, он резко поставил стакан на стол.
      – Мошенники и взяточники – вот кто они!
      – Ну уж Блюма вы не назовете мошенником, – сказал Поль.
      Ему показалось, что Донал, предупреждая, толкнул коленом своего приятеля. Конечно, Блюм – еврей. Неважно, что он демократ, ученый или что-то еще.
      – Ну, возможно, и нет, – признал Коро. Он, должно быть, правильно понял предупреждение.
      – Но все равно, народ больше не хочет его, – добавил он.
      «Зачем я спорю с этим незнакомцем?» – спросил себя Поль. Абсурдно. Два человека, которые еще десять минут тому назад не знали друг друга и наверняка больше никогда не встретятся, изливали свой сдержанный, цивилизованный гнев, а за их спинами стояли букеты красных и белых гладиолусов и где-то в другой комнате тренькало пианино. Тем не менее Поль продолжил:
      – Я читал в ваших газетах о Акции Франсез. Это такие же молодые головорезы, как в Германии и Италии, и действия их те же – погромы и избиения на улицах.
      Коро взял горсть орехов и раздавил их.
      – Это всего лишь ребята. Они не беспокоят меня, так же как и немецкие парни.
      Поль настаивал:
      – Немецкие парни будут беспокоить вас, когда войдут, маршируя, во Францию.
      – Чепуха. Войны не будет. У нас есть линия Мажино, самая мощная оборона на земле.
      – Она не в том месте, мой друг. Немцы придут через Бельгию, так же как они сделали в 1914 году.
      Диалог был подобен перекидыванию мяча – вперед, назад, а Донал, как зритель на теннисном матче, поворачивал голову от одного к другому, чтобы ничего не упустить.
      – Я бывал в Германии много-много раз, мистер Вернер, и могу сказать, что немцы хотят войны не больше нас. У меня связи в высших кругах в правительстве и промышленности. Мистер Пауэрс знает. Он был со мной. Спросите его.
      Коро допил свой бокал и встал.
      – Я опаздываю на встречу. Донал, я увижу вас утром? Счастлив был познакомиться с вами, – сказал он с вежливым поклоном Полю и, собрав свои вещи, удалился.
      – Мерзкий тип ваш друг, – заметил Поль.
      – Не друг, а деловой знакомый. Полезный для моей миссии.
      Донал замолчал, ожидая, что его спросят, что это за миссия. Но Поль не спросил, и он продолжил:
      – Вы знаете, а может быть, и нет, что я состою в комиссии по недвижимости. Я являюсь чем-то вроде эксперта по общественным зданиям. Поэтому я приехал за свой счет сюда, чтобы посмотреть, как это делается в Европе, особенно в Германии. И что интересно, даже в строительстве они впереди Англии и Франции. Намного впереди.
      – Во всяком случае, согласно утверждениям вашего мосье Коро. Вы ведь толкнули его, да?
      – Если бы я не сделал этого, могло бы возникнуть недоразумение.
      – Он напомнил мне грифа, терзающего труп. Он и немцы вместе разжиреют на трупе Франции.