Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Воробей под святой кровлей (Хроники брата Кадфаэля - 7)

ModernLib.Net / Детективы / Питерс Эллис / Воробей под святой кровлей (Хроники брата Кадфаэля - 7) - Чтение (стр. 7)
Автор: Питерс Эллис
Жанр: Детективы

 

 


      - Сюда, полезай скорей! Никто не увидит. Когда он успокоится и уйдет, я приду к тебе. Мы сможем пробыть вместе до вечерни.
      Раннильт забралась в укрытие. Для него она готова была сделать все, что он ни попросит, - она не меньше жаждала с ним остаться. Затем они пропихнули через щель пустую корзинку. Из темноты до него донесся горячий шепот:
      - Ты придешь? Ты скоро?
      - Приду! Жди меня...
      Она затаилась во тьме, не выдавая себя ни шорохом, ни звуком, Лиливин повернулся и опасливо направился обратно к алтарю, откуда он через южный портал вышел в восточную галерею монастыря. Тем временем брат Жером, благопристойности ради, удалился в сад. Этот ревностный страж, укрывшись за кустами, мог незаметно продолжать слежку; зорко наблюдая за дверью, он сразу же заметил показавшуюся фигуру. По-видимому, брат Жером остался доволен. Обуреваемый горем и радостью, Лиливин даже не притворялся, он действительно чуть не плакал. Не заходя в галерею скриптория, мимо которой нужно было идти к брату Ансельму, он быстрым шагом миновал скамью, где на свернутых одеялах лежали подаренные ему вещи и еда, и, выйдя во двор, сразу свернул в сад и стал ждать.
      Скоро он увидел, как брат Жером, прекратив слежку, бодрым шагом прошествовал в направлении хозяйственного двора и амбаров: девица отправилась домой, выйдя из церкви через западную дверь. Возмутительница спокойствия была удалена, порядок в монастыре восстановлен, а брат Жером доказал свою власть и добился должного уважения к своей особе.
      Лиливин стрелой помчался к своему тюфячку, завернул в одеяло вещи и съестные припасы и внимательно осмотрелся по сторонам, не наблюдает ли кто-нибудь за ним во дворе или в церкви. Убедившись, что все спокойно, он, взяв под мышку сверток, шмыгнул в дверь, забежал в часовню и угрем проскользнул между алтарем и колонной в темное убежище. Раннильт уже протягивала ему навстречу руки, она прижалась щекой к его щеке, обоих колотила дрожь. Почти невидимые друг для друга под таинственным покровом тьмы, они почувствовали, как с них спали все стеснительные условности света, исчезли оковы робости и стыда - они просто любили друг друга без слов и объяснений. То, что происходило с ними сейчас, нельзя было сравнить с тем, что они испытывали на скамье у входа в церковь, пока змеиное шипение брата Жерома не развеяло их райские грезы. Тогда они просто сидели рука в руке, и даже эти сплетенные в пожатии руки старались спрятать от глаз, словно стыдясь нескромного жеста. Здесь все было иначе: их чувства наконец нашли выход и они одаривали друг друга страстными, неумелыми ласками.
      В тесном углу нашлось как раз достаточно места, чтобы соорудить мягкое гнездышко. Из одеял и из старых вещей Даниэля они устроили себе ложе, а многолетний слой скопившейся на полу пыли только делал подстилку толще и мягче. Прислонившись к стене, они сидели тесно прижавшись друг к другу, греясь общим теплом, по-братски деля между собой остатки обеда, подаренные Сюзанной, спасаясь от всех страхов в крепких объятиях, пока не перенеслись в дремотное царство мечты, где спасаться стало не от чего, так как все страхи остались далеко позади и развеялись сами собой.
      Иногда они обменивались немногими короткими словами:
      - Тебе не холодно?
      - Нет.
      - Нет, холодно! Ты дрожишь!
      Лиливин переменил позу и, обняв девушку одной рукой, привлек к своей груди, другой рукой он поймал край одеяла, плотно спеленав себя и ее. Она потянулась к нему, обхватила под одеялом его шею и, целуя в губы, прильнула щека к щеке, потянула его вниз, пока они с глубоким вздохом не легли, держа друг друга в объятиях.
      Тогда словно удар молнии поразил обоих, сотрясая их тела, и они, без всякого усилия и точно не по своей воле, слились в одно существо. Оба они были невинны, познания обоих были одинаковы. Знать приблизительно - это одно. Но то, что они испытали сейчас, не имело ничего общего с тем, что они воображали. Время от времени они немного отстранялись друг от друга только затем, чтобы вновь сплестись в объятиях. Они уснули, но спустя час или два, движимые тем же неодолимым влечением, опять потянулись один к другому, чтобы в полусне вновь предаться любовным ласкам. Потом они снова уснули, утомленные и счастливые, таким глубоким сном, что даже хор, служивший вечерню, не смог их разбудить.
      - Хочешь, я схожу и сниму белье? - дружелюбно предложила Сюзанне Марджери в очередной попытке мирного вторжения на золовкину территорию. Дело было уже под вечер, и Сюзанна готовила ужин.
      - Спасибо, - невозмутимо ответила Сюзанна, едва подняв голову от работы. - Я справлюсь сама.
      "Ни шагу не хочет сделать навстречу, - обиженно подумала Марджери. Ее, видите ли, белье. Ее запасы, ее кухня!"
      Сюзанна и тут не взглянула на невестку, только улыбалась обычной своей кривой улыбочкой, но заговорила почти приветливо:
      - Если ты хочешь сделать мне одолжение, то займись, пожалуйста, бабушкой. Ты для нее - новый человек, так что она отнесется к тебе терпимее и будет покладистее, чем со мной. Я уже несколько лет ухаживаю за ней, и мы друг друга только изводим. Мы с ней слишком похожи. А ты для нее что-то новенькое. Я буду тебе очень благодарна, если ты за меня это сделаешь.
      Усмиренная и задобренная Марджери охотно согласилась.
      - Ладно, я пошла! - сказала она и отправилась в надежде как-нибудь поладить со старушкой, которая, впрочем, как и сказала Сюзанна, при новой помощнице старалась не показывать своего норова.
      И только потом, уже вечером, присмотревшись за столом к сидевшему напротив Даниэлю, который молчал, как немой, не замечая ничего вокруг себя, и всем своим видом откровенно выражал необъяснимое самодовольство, она опять призадумалась над своим положением в этом доме, напомнив себе, на чьем поясе висят домашние ключи и чей голос решает, отпустить или не отпустить служанку, которая, кстати, до сих пор еще так и не вернулась.
      - Хотел бы я знать, - сказал брат Ансельм, выходя после ужина из трапезной, - куда подевался мой ученик? Он так ревностно начал учиться, когда я показал ему, как пишутся ноты. Слух - просто ангельский! А поет, как птичка, никогда не ошибется, и голос не хуже. А тут вдруг даже на кухню не зашел получить ужин.
      - И ко мне он не приходил перевязывать руку, - поддержал его брат Кадфаэль, который полдня провозился в своем огороде и в сарайчике, копаясь на грядках, готовя отвары и настои. - Впрочем, Освин проверял утром его рану и нашел, что заживление идет хорошо.
      - К нему наведывалась какая-то служанка с корзинкой гостинцев с хозяйского стола, - вмешался Жером, который прислушивался к их разговору. Нечего удивляться, что у него потом не было охоты есть нашу простую пищу! Мне пришлось сделать им внушение. Вероятно, он обиделся и сейчас дуется на весь свет где-нибудь в одиночестве.
      До сих пор брату Жерому как-то не приходило в голову, что он так больше нигде и не встретил непрошеную посетительницу, после того, как Лиливин на его глазах один вышел из церкви; а теперь оказывалось, что и брат Ансельм, который намеревался продолжить с юношей занятия, тоже совсем потерял его из виду. Территория аббатства, конечно, довольно обширная, но все же не настолько, чтобы на ней мог затеряться человек, тем более тот, кто в сущности находился в монастыре на положении пленника. А если так, значит, он должен быть где-то здесь.
      Жером больше ничего не стал выяснять у братьев монахов, а посвятил последние полчаса, оставшиеся до начала повечерия, самостоятельным поискам. Обегав вдоль и поперек всю монастырскую усадьбу, он наконец очутился у южной двери, выходящей на галерею. На скамейке лежал голый, несмятый матрас, но одеяла куда-то исчезли. Брат Жером не заметил маленького узелочка, засунутого под солому в самый угол. Насколько он мог верить своим глазам, Лиливина и след простыл.
      Обо всем этом он и доложил приору Роберту, прибежав к нему впопыхах перед самым началом службы. Приор не позволил себе улыбнуться: аскетическое лицо хранило свое обычное благожелательно-вежливое выражение. Однако все существо приора излучало осторожную радость и чувство облегчения.
      - Так-так! - сказал Роберт. - Если опрометчивый юноша поступил столь неразумно и покинул из-за женщины свое убежище, где он был в безопасности, то сделал он это по собственной воле. Печальное обстоятельство, но никого из нас ни в чем нельзя упрекнуть. Своего ума другому не вложишь. - И приор, возглавив процессию, с выражением святости на лице, внушительной и важной походкой направился в хор, радуясь в душе, что наконец-то можно вздохнуть свободно, избавясь от несносного постояльца, который, точно заноза, не давал ему жить спокойно. Приор не стал предупреждать Жерома, чтобы тот ни с кем не делился этой новостью, в этом не было необходимости - они и без слов отлично понимали друг друга.
      Глава шестая
      Ночь с понедельника на вторник
      Лиливин проснулся внезапно, как от толчка, и услышал пение хора, в котором он отчетливо различал ведущий голос брата Ансельма. Его обуял дикий страх, и точно наяву нахлынуло воспоминание о том дивном и ужасном, что произошло между ним и Раннильт, - его охватило неповторимое ощущение небесного блаженства и одновременно пронзило сознание чудовищного, непростительного кощунства. Ибо плотский грех, который, случись он в роще или на лугу, показался бы простым и понятным человеческим грешком, совершившись здесь, за стеною алтаря, вырастал до размеров неискупимого смертного греха. Однако непосредственная опасность внушала сейчас больший страх, чем отдаленные отблески адского пламени. Лиливин вспомнил, где он находится, вспомнил все, что случилось, и его чувства, обостренные страхом и тревогой, подсказали ему, какая сейчас идет служба. Служили не вечерню, а уже повечерие! Они с Раннильт проспали много часов. Давно уже стемнело, и наступала ночь.
      С безумной нежностью он торопливо нащупал под одеялом губы девушки, зажал их ладонью и после этого разбудил ее поцелуем в щеку. Она вздрогнула и проснулась, мгновенно вынырнув из глубин сна. Он ощутил ладонью, как шевельнулись в улыбке ее губы. Она тоже все вспомнила, но иначе, чем он: ее не терзало чувство вины, и она не испытывала страха. Пока еще не испытывала! Это было еще впереди.
      Прижавшись губами к ее уху, он сквозь ворох черных волос зашептал:
      - Мы слишком долго проспали, уже ночь, там служат повечерие.
      Она быстро села и, затаив дыхание, прислушалась вместе с ним. Затем прошептала:
      - Ой, Господи! Что же мы наделали! Мне пора идти! Я вернусь так поздно...
      - Нет! Только не одна... Одной тебе нельзя! Такой дальний путь, и в темноте!
      - Я не боюсь!
      - Но я не отпущу тебя! Ночью могут встретиться воры и негодяи. Ты не пойдешь одна, я тебя провожу.
      Она отстранила его, уперевшись ему в грудь ладошкой, и, дыша в щеку, заговорила взволнованным, но ласковым шепотом:
      - Тебе нельзя! Нельзя! Ты не можешь отсюда выйти, они поджидают тебя за воротами, они тебя схватят...
      - Подожди меня. Я сейчас... Только посмотрю и вернусь.
      Слабый свет, исходивший из хора, отгороженного от них каменными стенами, тусклым отблеском попадал внутрь часовни; привыкнув, их глаза понемногу начали различать смутные очертания алтаря, за которым они скрывались. Лиливин выскользнул в щель и, подкравшись на цыпочках, выглянул в неф из-за колонны. Там было несколько старушек из Форгейта, посещавших все службы, включая те, которые не были обязательны для прихожан. Если заботишься о своей душе, то отчего не сходить лишний раз в церковь - благо идти недалеко и пустые вечера на старости лет нечем занять. В тот теплый, ясный вечер в церкви собралось пять старушек; с того места, где стоял Лиливин, ему как раз было видно, как они молятся, опустившись на колени: одна пришла с малолетним внучонком, другая, не надеясь на свои ноги, привела себе в подмогу молодого парня лет двадцати. Народу собралось достаточно, чтобы можно было укрыться, смешавшись с другими. А уж там Бог или судьба словом, тот, кто кидает жребий, - авось подбросит немного удачи!
      Лиливин снова нырнул в темноту часовни и протянул руку в убежище, помогая выбраться Раннильт.
      - Скорей! Оставь там одеяла, - зашептал он волнуясь. - Только подай мне одежду - кафтан и капюшон. Меня никто не видел в ином платье, кроме моих лохмотьев...
      Старый кафтан Даниэля был ему очень широк; надетый поверх всего остального, он прибавил Лиливину толщины и солидности. Неф церкви был освещен только двумя факелами, горевшими возле западного входа, а красновато-коричневая пелерина увеличивала ширину его плеч и, несмотря на откинутый капюшон, который нельзя было опустить, находясь в церкви, наполовину прикрывала лицо.
      Раннильт, вся дрожа, повисла на его руке и только умоляла:
      - Нет, не ходи... Останься... Я боюсь за тебя.
      - Не надо бояться! Мы выйдем вместе с остальным народом, и никто не обратит на нас внимания.
      А если будет страшно, то пускай! Зато они еще побудут вместе, идя рука об руку, крепко сплетя пальцы.
      - А как же ты потом попадешь назад? - шепнула она ему на ухо.
      - Попаду! Вместе с какими-нибудь людьми зайду в калитку.
      Служба заканчивалась. Монашеская братия вот-вот должна была потянуться через противоположный проход в сторону лестницы.
      Набожные форгейтские старушки, не вставая с колен, провожали глазами вереницу монахов, которые, словно тени, направлялись мимо них в дормиторий. Пропустив процессию, богомольцы поднялись и не спеша побрели к западной двери, а следом, незаметно вынырнув из тени, как ни в чем не бывало, тихо шли Лиливин и Раннильт.
      Все получилось поразительно легко. Двое стражников из отряда шерифа постоянно стояли на часах у ворот монастыря, откуда они могли наблюдать за воротами и западным порталом церкви. Ночью они жгли факелы, но делали это скорее для собственного удобства и удовольствия, чем для того, чтобы наблюдать за Лиливином: надо же было им как-нибудь коротать долгие часы дежурства, а в темноте ведь ни в карты, ни в кости не поиграешь! Никто не ожидал, что беглец, укрывшийся в монастыре, захочет покинуть свое убежище, но, как добросовестные служаки, они честно продолжали стоять на посту. Молчаливые стражи видели, как богомольцы покидали церковь, но им никто не давал приказа следить за входящими, поэтому они не пересчитывали пришедших и не заглядывали им в лица, а при выходе не заметили, что их стало больше. Нигде в толпе не мелькало ветхое одеяние жонглера, выходили прилично одетые, почтенные горожане. Ничего не знал о том, что в монастырь повидаться с жонглером приходила девушка, стражи не обратили внимания на ничем не примечательную молодую парочку. Из дверей церкви вслед за старушками вышли парень и девушка и исчезли во мраке ночи. Что в этом такого особенного?
      И они вышли, и прошли мимо стражей, и уже яркий свет факелов померк у них за спиной, и они окунулись в прохладную тьму, и сердца, трепыхавшиеся в груди, как птички в тесном коробе, понемногу успокаиваясь, стали биться медленными, тяжелыми ударами. Лиливину и Раннильт особенно повезло, что две старушки вместе с сопровождавшим одну из них молодым человеком оказались обитателями скромных домишек у мельницы. Они при выходе повернули в сторону города, и молодая парочка меньше бросалась в глаза благодаря попутчикам. Потом старушки свернули к своим домам, а Лиливин и Раннильт остались вдвоем. Они шли в молчании, стараясь ступать бесшумно; наконец впереди показались туманные очертания каменного моста через Северн. Тут в тени последних деревьев Раннильт остановилась и повернула Лиливина лицом к себе:
      - Не ходи в город! Не надо! Сверни налево по этому берегу, там есть тропинка, где тебя не увидят. Не заходи в ворота! И не возвращайся назад! Ты выбрался за стены монастыря, никто об этом не знает и не узнает до завтра. Беги же! Беги, пока не поздно! Ты свободен, ты можешь отсюда уйти... горячо шептала она со страстной настойчивостью, разрываясь между надеждой, что он спасется, и собственным безнадежным отчаянием. Лиливин расслышал и то, и другое и сам в первый миг испытал такую же борьбу.
      Он увлек ее глубже под тень деревьев и крепко сжал в объятиях.
      - Нет, я пойду с тобой, одной тебе идти опасно. Ты не знаешь, что может случиться ночью в темном переулке. Я провожу тебя до ваших дверей. Я не могу иначе, и как сказал, так и сделаю!
      - Но как же ты не понимаешь! - терзаясь тоской, она заколотила кулачками по его плечу, - Ты мог бы убежать, скрыться, уйти далеко от этого города. Еще целая ночь впереди, и ты успеешь уйти. Второго такого случая уже не будет.
      - Уйти и бросить тебя? И признать, будто я действительно тот, за кого меня принимают? - Дрожащей рукой он приподнял ее подбородок и с силой повернул к себе ее лицо. - Ты действительно хочешь, чтобы я ушел? Ты не хочешь больше видеть меня? Если ты этого хочешь, то так и скажи, и я уйду. Но только говори правду! Не лги мне!
      Она тяжело-тяжело вздохнула и, не говоря ни слова, страстно прильнула к нему. В следующий миг она выдохнула:
      - Нет! Нет! Я хочу, чтобы ты спасся... Но я хочу, чтобы ты был со мной!
      Она немножко всплакнула, а он обнимал ее, бормоча какие-то невнятные слова утешения и тоски; потом они опять пошли, все было решено между ними, и спорить было не о чем. Они перешли через мост, под которым, поблескивая рябью перебегающих тусклых огоньков, катил свои воды Северн, и очутились у ворот, освещенных горящими по бокам факелами. Сторожа не подумали их останавливать, они, как всегда, спокойно пропускали всех, кроме скандалистов и пьяных буянов. Едва взглянув на Раннильт и Лиливина и поняв, что это скромная молодая парочка, поспешающая домой, они добродушно пожелали им спокойной ночи.
      - Вот видишь, - сказал Лиливин, когда они подымались по темному склону извилистой улицы Вайль, - это было совсем нетрудно.
      - Да, - совсем кротко отозвалась Раннильт.
      - Так же просто я вернусь к себе. Я дождусь каких-нибудь запоздалых путников и войду за ними по пятам. А если никого не встречу, то посплю до утра под открытым небом, а с рассветом, как начнет появляться народ, я легко проскользну в этом платье.
      - Ты еще можешь отсюда уйти, после того как мы расстанемся, - сказала Раннильт.
      - Но я вовсе не хочу с тобой расставаться. Если я уйду, то только вместе с тобой.
      Он понимал, что бросает вызов судьбе, но отважно вступал с нею в спор. Может быть, его ждет бесславный конец и он погибнет, как журавль, сраженный стрелой охотника, однако у него всегда было хотя и скромное, но честное имя, незапятнанное грязными обвинениями в воровстве или разбое. Уже ради одного этого стоило рисковать, но самое главное, у него теперь появилась другая, более дорогая цель. Он решил, что никуда не убежит. Он останется здесь, а там будь что будет.
      У Хай Кросса они свернули направо и очутились в темных и узких закоулках; один раз какая-то быстрая тень перебежала им дорогу и скрылась, побоявшись, очевидно, связываться сразу с двумя - одного еще можно уложить с первого удара, но второй, чего доброго, подымет крик и созовет на помощь людей. В Шрусбери ночная стража была поставлена хорошо, однако одинокие путники иногда оказывались жертвой злодейского нападения, стража не успевала везде за всем присмотреть. Раннильт ничего не заметила. Беспокоясь о Лиливине, она думала не о той опасности, которая могла подстерегать их сейчас на дороге.
      - Они не будут на тебя сердиться? - озабоченно спросил Лиливин свою подругу, когда они очутились перед домом Уолтера Аурифабера и подошли к проходу, ведущему во двор.
      - Госпожа сказала, что я могу задержаться хоть до вечера, если это меня исцелит, - сказала Раннильт и улыбнулась во тьме. Отнюдь не исцеленная возвращалась она домой, заранее вооружившись против всевозможных расспросов. - Она вела себя по-доброму, я ее не боюсь, она меня не даст в обиду.
      В глубокой тьме чужой подворотни напротив дома Аурифаберов он привлек девушку к себе, и она прильнула к нему и замерла в его объятиях. У обоих мелькнула мысль, что, может быть, это в последний раз, но они не разжимали объятий и целовались и не хотели верить, что так случится.
      - А теперь иди! Иди скорее! Я подожду, пока ты войдешь в дом.
      Оттуда, где они остановились, Лиливину был виден весь проулок и слабое пятнышко света во дворе, падавшее из единственного не закрытого ставнями окна. Он отодвинул девушку от себя, повернул лицом к дому и легонько толкнул:
      - Ну, беги!
      И вот ее уже нет. Послушная его приказанию, она одним духом перебежала через дорогу и нырнула в проход, заслонив на мгновение отблеск света в дальнем конце. Вот она вбежала во двор, промелькнула тенью в луче слабого света, вскочила в сени и окончательно исчезла.
      Лиливин неподвижно стоял в темной подворотне и долго еще смотрел ей вслед. Ночь была очень тихая, и вокруг не слышно было ни шороха. Ему не хотелось уходить. Уже погасло последнее смутное пятнышко света во дворе, но он все еще стоял, невидящими глазами напряженно вглядываясь в ту сторону, где скрылась Раннильт.
      Однако он ошибся - свет не погас, он только исчез на минутку, ненадолго заслоненный фигурой человека, который, неслышно пройдя по проходу, показался на улице. Это был высокий, стройный и, судя по походке, молодой мужчина, он выскочил из подворотни так стремительно, как будто очень спешил. Должно быть, его заставили выйти на улицу какие-то темные, тайные делишки, ибо он шел торопливо и крадучись, старательно прячась в глубокую тень от домов и низко пригнув голову в надвинутом на самый лоб капюшоне.
      Среди домочадцев Уолтера Аурифабера было всего лишь двое молодых мужчин, и Лиливин, целый вечер забавлявший там веселую компанию своими песнями, музыкой и гимнастическими фокусами, без труда понял, кто это был, к тому же и нарядный новенький плащ, несмотря на все предосторожности, выдавал полуночника. Подумать только - всего три дня, как он женат! И куда же это носит Даниэля Аурифабера среди ночи?
      Наконец Лиливин вышел из своего укрытия и побрел назад к Хай Кроссу. Торопливая фигура в капюшоне больше не попадалась ему на пути. Улизнувший неведомо куда и зачем, Даниэль затерялся в путанице кривых улочек. Вдоль Вайля Лиливин дошел до ворот. Он резко вздрогнул, когда его окликнул стражник, оказавшийся бдительнее своих товарищей:
      - Так-так, парень! Быстро же ты вернулся! Куда это ты собрался из города в такой поздний час? И что ты все шныряешь туда-сюда, как бес перед заутреней?
      - Я проводил домой девушку, - ответил Лиливин, радуясь, что может просто сказать правду. - А теперь иду обратно в аббатство. Я там у них работаю, - И это тоже было правдой. Завтра он собирался особенно приналечь, чтобы отработать долги за пропущенный день, когда брату Ансельму пришлось трудиться в одиночку.
      - Вот оно что, ты, значит, ихний работник? - благодушно спросил стражник. - Смотри не давай не подумавши никаких обетов, а то не видать тебе больше своей девчонки! Ну, иди, спокойной тебе ночи!
      Зияющая пасть городских ворот, озаренная полыхающим пламенем настенного факела, закрылась за ним, и впереди в блеске серебряных струй открылась арка моста; над головою сквозь легкую дымку облаков просвечивали здесь и там редкие звездочки. Перейдя через мост, Лиливин снова нырнул в придорожные кусты. Тишина, казалось, таила в себе угрозу. Поравнявшись с воротами аббатства, он не отважился выйти на открытое пространство, где его отовсюду было бы видно. Как западный портал церкви, так и калитка в воротах показались ему одинаково недоступными.
      Он постоял в гуще кустов, поглядывая оттуда на Форгейт, и тут на него вдруг нахлынули искусительные мысли: он подумал, что вот он выбрался из стен монастыря, никто его не заметил, впереди целая ночь, за это время он успеет уйти за много миль от Шрусбери и затеряться среди незнакомых людей. Лиливин был так мал, так слаб, так боялся всего и так хотел жить! Его обуревало желание поскорее убежать, чтобы спастись от нависшей над ним угрозы. Но в глубине души он все время знал, что никуда не убежит. Поэтому надо было во что бы то ни стало вернуться туда, где он еще тридцать семь дней будет в безопасности и откуда рукой подать до того дома, в котором, трудясь на чужих людей, его ждет и молится за него Раннильт.
      В конце концов удача улыбнулась Лиливину скорее, чем он ожидал. У одного из работников аббатства незадолго до того родился сын, и в тот день он собрал у себя гостей по случаю крестин. Среди приглашенных на праздник друзей и родственников были работники аббатства: управляющие, пастухи и плотники, - сейчас они, сытые и веселые, гурьбой валили по дороге, возвращаясь в свои жилища, находившиеся на хозяйственном дворе монастыря. Лиливин издали увидел, как они медленно приближались, растянувшись в неровную длинную цепь; дойдя до ворот, они сгрудились там и принялись прощаться, перед тем как одним войти в ограду, а другим отправиться в деревню; убедившись, что по крайней мере треть из них идет туда же, куда и он, Лиливин незаметно вылез из кустов и пристроился рядом с ними. Одним человеком больше или меньше - в потемках не разобрать. Никем не окликнутый, он вошел в ворота и, пока народ не спеша расходился, потихоньку шмыгнул в церковь, а там добрался и до своего брошенного ложа в южном притворе.
      Итак, овечка вернулась в стадо, все кончилось благополучно. Возблагодарив в душе Бога, он проскользнул в пустую церковь - до заутрени оставалось еще больше часа - и пошел в боковую часовню за своими одеялами, спрятанными позади алтаря. Лиливин очень устал, но сна не было ни в одном глазу, ему казалось, он никогда не заснет. Однако, едва он постелил свою постель, спрятал под соломой новый плащ и кафтан и наконец-то, весь дрожа от возбуждения, вытянулся на широкой скамейке, сон напал на него так быстро и неожиданно, что Лиливин только почувствовал, как проваливается в бесконечно глубокий колодец, и сразу его охватила тьма и глубокий покой.
      Брат Кадфаэль встал задолго до заутрени, чтобы сходить в свой сарайчик, где у него оставались приготовленные накануне пилюли. На всех кустах и растениях гербариума поблескивали непросохшие капли, оставшиеся после легкого дождичка, сияние зари отражалось в тысячах серебристых росинок, которые сверкали всеми цветами радуги. День снова обещал быть ясным и свежим. Было тепло и влажно - превосходная погода для посадки, почва мягко крошится под руками после морозной, суровой зимы. Лучших условий для прорастания и развития растений просто нельзя пожелать!
      Заслышав звон колокола, вызывающий монахов из спальных помещений на первую утреннюю службу, Кадфаэль, припрятав в надежное место пилюли, направился из сарайчика прямо в церковь. В притворе он сразу увидал Лиливина. Тот уже прибрал свою постель, аккуратно сложив одеяла, а сам переоделся, вместо пестрого своего наряда он надел новый синий кафтанчик. Его светлые волосы были мокрыми и прилизанными, во время умывания он как следует окунул голову в таз. Кадфаэль остановился, чтобы издалека незаметно рассмотреть своего подопечного, и остался им доволен. Значит, он никуда не делся и, где бы вчера ни пропадал, сегодня опять был на месте и в безопасности и вдобавок обнаруживал в своем поведении похвальное чувство собственного достоинства, которое, по мнению Кадфаэля, было бы несовместимо с преступлением.
      Брат Ансельм, заметивший своего пропавшего помощника, только когда услышал в хоре его высокий, робкий голос, тоже обрадовался и успокоился. Приор Роберт, услышав тот же голос, не веря своим ушам, обернулся к брату Жерому и недовольно нахмурил брови, как бы укоряя своего пристыженного секретаря, что он ввел его в заблуждение. Тот, кто был у них бельмом в глазу, все еще был здесь, и они слишком рано радовались избавлению.
      На огородах Гайи трудились послушники. Одни высаживали рассаду, другие сеяли поздний горох, который должен был поспеть после того, как снимут первый урожай с полей возле Меола. Кадфаэль вышел к ним после обеда посмотреть, как идет работа. После ночного дождичка на безоблачном небе весь день сияло солнце, но прошедшие весенние ливни еще давали о себе знать, переполняя реки, текущие с гор Уэльса; те воды начали выходить из берегов, заливая пойменные луга, а там, где берег был круче и волны не могли доплеснуться до зеленого травяного покрова, они потихоньку подмывали обрывы. За два дня вода поднялась на целую ладонь, но река безмятежно улыбалась солнечной улыбкой с таким невинным видом, словно не могла обидеть даже мальчишек, купающихся в ее волнах, а уж взрослого человека и тем более. На самом деле это была такая же опасная река, как все другие в этом краю, такая же прелестная и с таким же предательским нравом.
      Шагать вдоль реки, следуя за быстрым спокойным течением, по утоптанной тропке, едва выделявшейся в траве чуть-чуть более светлым тоном, было сплошным удовольствием. Кадфаэль шел вниз по течению, глядя на воду и наблюдая за вздувающимися там и сям прозрачными водоворотиками, с журчанием крутившимися под зеленым обрывом. В этом месте сильное течение подходило к самому берегу. На противоположном берегу безмолвной и быстрой реки высились стены Шрусбери, воздвигнутые на вершине холма, чьи склоны были покрыты зеленеющими садами и виноградниками, ниже по течению городские укрепления соединялись с мощной твердыней королевского замка, охранявшего узкую полоску суши, которая прорезывала водное кольцо, опоясывающее город.
      Идя по берегу, Кадфаэль подошел к границе фруктовых садов, принадлежавших аббатству; за ними тянулись рощи, окаймлявшие монастырское пшеничное поле, а на берегу реки стояла заброшенная мельница. Двинувшись напрямик через кусты и деревья, он коротким путем вышел к затону, образовавшемуся в неглубокой ложбине; сейчас ложбина заполнилась водой, и быстрое течение обтекало ее по краю, не успевая взбаламутить донный песок. Во время паводка сюда приносило разные предметы, здесь их выбрасывало на берег, а покрытые лесом уступы по обе стороны заводи закрывали находку от людских глаз.
      Волны и впрямь выплеснули сюда нечто совсем неожиданное, оно неуклюже покоилось лицом вниз, уткнувшись головой в приветливый песчаный берег. Тело было крупное, в добротной домотканой одежде, коренастое и плотное, с круглой лысоватой головой на бычьей шее и венчиком колыхавшихся на воде темных волос, в которых пробивалась седина. Распростертые руки, покачивающиеся на мелкой воде, где их не могло достичь неумолимо увлекающее все на своем пути бурное течение, лениво шевелили пальцами, точно силились что-то схватить и уцепиться за мелкий песок. Короткие ноги были вытянуты по направлению потока, который их толкал и дергал, алчно хватая свою добычу, чтобы унести ее на середину. Выброшенный из реки мертвец словно притворялся живым, изо всех сил изображая движение.

  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15