Воробей под святой кровлей (Хроники брата Кадфаэля - 7)

      Лиливин молча склонил голову над маленькой ступкой, в которой он старательно растирал пестиком сухую камедь для клея, но краска медленно разлилась у него по шее, пока не зарумянила щеки и он не покраснел до корней волос. Предложение брата Ансельма обещало ему спокойную, мирную жизнь, но он-то хотел совсем другого. Какие бы мысли ни роились в этой встревоженной, чувствительной душе, в ней во всяком случае не было и намека на монашеское призвание. Положим, ему повезет избежать нависшей над ним опасности, он добьется своей Раннильт и уведет ее с собой. Но что ждет их дальше? Потрепанный в схватках с жестоким миром, он останется тем же бездомным и жалким бродягой. А чем же кончит она? Станет его подручной в мелком воровстве, будет очищать чужие карманы на базарах и ярмарках, чтобы им обоим не умереть с голоду? Или хуже того - доведенная до крайности, займется сомнительным ремеслом, чтобы прокормить своего мужа.
      "Вот где на нас ложится ответственность посерьезнее, чем найти ответ на вопрос, кто прав или виноват в ограблении и убийстве, случившемся в маленьком городишке, - подумал брат Кадфаэль, молча наблюдая за работой Лиливина. - Тому, кого мы в конце концов отпустим отсюда в мир, нужны более прочные доспехи, чем его пестрый наряд, чтобы защититься от превратностей судьбы".
      - Способный ученик! Быстро все схватывает, - высказал свое одобрение брат Ансельм. - И очень послушный.
      - Несомненно! Особенно когда занят тем, что ему нравится, - поддакнул Кадфаэль и усмехнулся, поймав быстрый взгляд Лиливина, который, встретясь с ним глазами, тотчас же потупился и вновь склонился над работой. - Попробуй поучить его буквам вместо ваших нотных крючков, тогда у него сразу поубавится рвения.
      - Нет, вы ошибаетесь! У него и к чтению есть охота. Если бы нам годок позаниматься, он выучил бы и латынь.
      Лиливин не поднимал головы и не открывал рта; в душе он был очень благодарен за похвалу и горел желанием усвоить все, что так щедро давал ему учитель, чье доброе слово и искренняя благожелательность еще больше усиливали в ученике это чувство; ему страстно хотелось как-нибудь отблагодарить брата Ансельма за его добро. С тех пор как забрезжила, хотя еще и слабая, вероятность его оправдания, эти добрые люди уже начали строить планы относительно его будущего. Но его место было не здесь, оно было рядом с маленькой смуглянкой, на какой бы край света ни забросила их бродячая судьба. Забросить она могла и дальше, чем на край света, могла и со света сжить, если за сорок дней, пока не истек срок убежища, не найдутся доказательства его невиновности.
      Когда сумерки сгустились настолько, что работать стало невозможно, брат Ансельм велел ему достать органчик и спеть что-нибудь, подыгрывая себе на слух, чтобы похвастаться перед братом Кадфаэлем его успехами. И когда Лиливин, увлекшись, немного забылся и начал любовную песню, довольно невинную, но все же не совсем уместную в этих стенах, брат Ансельм не выказал никакой тревоги, а начал расхваливать мелодию и стихи, однако особенно ему понравилась мелодия, и он незамедлительно стал ее записывать, чтобы использовать во славу Божию.
      Колокол, сзывавший к вечерне, прервал их приятные занятия. Бережно взяв в руки органчик, Лиливин торопливо убрал его на место и, догнав Кадфаэля, подергал его за рукав:
      - Вы ее видели? Как там Раннильт? Не попало ей из-за меня?
      - Я видел ее. Она чинила платье, была совершенно спокойна, и никто ее не обижал. Из-за тебя ей ни от кого не попало. Говорят, вчера она распевала песни за работой.
      Лиливин отпустил рукав Кадфаэля со вздохом облегчения и шепотом сказал спасибо за добрые вести. А Кадфаэль пошел на вечернюю службу, сознавая в душе, что сообщил только приятную половину правды; он подумал, что нынче вечером ей, может быть, будет уже не до песен.
      Ведь сегодня она стала невольной свидетельницей семейной схватки, из которой Сюзанна вышла побежденной, изгнанной с единственного поприща, на котором она что-то значила, когда скаредная бабка и равнодушный родитель отняли у нее все остальное. Хотя Сюзанна не баловала девочку теплым отношением, она все же была ей защитой, спасая от голода, холода и от побоев, а главное, она подтолкнула ее на еретический брак, свидетелями которого были только святые, чьи мощи освятили ее брачное ложе. Завтра Сюзанне предстоит отдать ключи и уступить свои владения юной сопернице. У маленькой валлийки горячее сердечко, которое еще скорее откликается на горе, чем на радость. Нет, завтра ей весь день будет не до песен!
      Раннильт не легла спать, когда в доме потухли огни; забравшись на свой соломенный тюфячок, она, не смыкая глаз, следила за пятнышком света, который падал из единственного освещенного окошка. У скаредных людей принято ложиться рано, чтобы не жечь свечи и не тратить дрова. Огонь в камине холла почти погас, и только под углями теплился жар; все лампы и свечи были потушены. Еще не наступил час повечерия, и на улице только что стемнело, но молодожены, воркующие и поглощенные друг другом, с удовольствием удалились к себе в спальню, а все прочие домочадцы привыкли вставать и ложиться вместе с солнцем. Только в кладовой, откуда пробивался узкий луч света, протянувшийся под уклон к дверям кухни, горела одинокая свеча.
      Раннильт не разувалась и не снимала платье; съежившись от холода и обхватив руками поджатые коленки, она глядела на тусклый лучик света. Дождавшись, когда весь дом успокоился, она встала и крадучись прошла по утоптанной земле несколько ярдов, отделявших кухню от дома, чтобы приникнуть к узенькой дверце, которая вела в комнату Сюзанны.
      Ее гордая госпожа не спала, она неустанно сновала туда и сюда из комнаты в кладовку и, как сама обещала, трудилась не покладая рук, чтобы непременно отчитаться за каждый горшочек меда, каждую горстку муки, каждую каплю масла и каждый кусочек жира. Раннильт совсем изошлась от жалости, но Сюзанна держала ее в строгости, поэтому она не смела к ней войти и громко высказать свое горе и возмущение.
      Из комнаты слышались быстрые, легкие шаги деловитой женщины. Сюзанна всегда делала все скоро и решительно, никогда не впадая в спешку, но сейчас озабоченно прислушивавшейся Раннильт почудилось какое-то глухое отчаяние в том, как резко сновала Сюзанна туда и обратно, производя последний хозяйский смотр своих владений. Как видно, обида глубоко ранила ее душу, да иначе и быть не могло!
      Тусклый блеск свечи вдруг исчез из узкого окошечка кладовой и переместился в спальню, замелькав в щелке между ставнями. Раннильт услышала, как затворилась дверь между комнатой и кладовой и ключ повернулся в замке. Даже в эту последнюю ночь Сюзанна не легла спать, пока не заперла на замок доверенное ей добро. Но теперь-то уж она, наверно, закончила и ляжет наконец в постель, чтобы хоть немножко отдохнуть.
      Свет погас. Раннильт застыла на месте, напряженно прислушиваясь к тишине, и спустя некоторое время уловила, как открывается дверь, выходящая в холл.
      В то же мгновение раздался какой-то резкий, короткий вскрик, в котором, однако, слышались такие досада и отчаяние, что Раннильт, которая стояла прижавшись к двери, невольно схватилась за щеколду, отчасти для того, чтобы ощутить руками привычную прочную опору, отчасти из желания войти и узнать, что могло вызвать такой страшный, безнадежный, сдавленный возглас. Дверь подалась под ее рукой. Из глубины холла она услышала голос; слов нельзя было разобрать, но по волевому тону она безошибочно узнала голос почтенной Джулианы. Ей отвечал голос Сюзанны, она говорила тихо и ожесточенно. Два приглушенных голоса, спорящих и негодующих, но таинственно доверительных, как у мужа и жены, которые обсуждают свои секреты в постели.
      Вся дрожа, Раннильт приоткрыла дверь и, ступая на цыпочках, стала ощупью пробираться в потемках к входной двери.
      Где-то в холле мерцал слабый свет, кажется, на верху лестницы. Старая Джулиана не могла допустить, чтобы в доме что-то происходило без ее ведома, ни одно событие не обходилось без ее бранчливого участия. Как будто и без того она не натворила достаточно зла, обидев родную внучку и объединившись против нее с новой невесткой!
      Сюзанна притворила за собой дверь своей комнаты и, сделав три или четыре шага, остановилась, не доходя до середины холла. Раннильт различила выступающие из темноты смутные очертания ее фигуры. Зато оба голоса заговорили внятно.
      - Тсс, говори потише! - с непререкаемой властностью шикнула на Сюзанну старуха. - Незачем будить тех, кто спит. Довольно того, что мы не спим!
      "Наверное, она стоит на верху лестницы, держа в одной руке свой маленький ночничок, а другою прикрывая пламя, - подумала Раннильт. - Она не хочет никого разбудить".
      - Нас и так на одну больше, чем требуется, бабушка!
      - Неужели я брошу тебя без помощи, когда ты и без того заработалась до поздней ночи? Такое трудолюбие! Какая точность в подсчетах, какая запасливая хозяйка!
      - Ни ей, ни вам, бабушка, не придется жаловаться, что я упустила в описи хоть одну мерку муки, хоть одну капельку меда, - язвительно ответила Сюзанна.
      - И ни одной щепоточки толокна? - послышался с лестницы голос с едва различимым затаенным смешком. - Какой же надо быть бережливой хозяюшкой, чтобы после Пасхи в запасе оставалось еще полкадушки толокна! Отдаю тебе должное, дела у тебя идут на славу!
      - У вас училась, бабушка! - Сюзанна сошла с освещенного места и, сделав шаг в сторону лестницы, исчезла в темноте. Затаившей дыхание Раннильт показалось, что Сюзанна остановилась и, замерев на месте, смотрит на госпожу Джулиану, бросая язвительный вызов прямо в лицо старухе, которая смотрела на нее с верхней ступеньки. В слабом свете лампы позади нее ложилась на пол тень, черной стеной перегораживая пространство перед входной дверью. Судя по тени, Сюзанна плотно закуталась в плащ, как будто продрогла за ночной работой.
      - Я сдаю свои дела по вашему приказу, бабушка, - произнесла она тихо и отчетливо. - Как вы собирались поступить со мной дальше? Может быть, у вас припасено для меня новое местечко? В монастыре, например?
      Тень, перегораживавшая выход, внезапно передернулась в судорожном движении, как будто Сюзанна широко взмахнула руками и распахнула свой плащ.
      После ожесточенного спора двух приглушенных голосов истошный крик, разорвавший молчание, был так ужасен, что Раннильт, не помня себя, ринулась вперед и, широко распахнув дверь, стремглав влетела в холл. Она увидала, как почтенная Джулиана на верху лестницы, сотрясаясь в таких же судорогах, в которых только что корчилась черная тень внизу, роняя лампу, из которой лилось масло, схватилась правой рукой за грудь. Рот, из которого только что вырвался тот ужасный крик, был перекошен, щека над ним дергалась. Все это Раннильт увидела в одно короткое мгновение, в следующий миг тело старухи наклонилось вперед, она вниз головой покатилась по ступеням и с грохотом упала вниз у лестницы, а лампа, вылетевшая у нее из руки, разбрызгивая горящее масло, остановилась у ног Сюзанны и погасла.
      Глава десятая
      Ночь с четверга на пятницу и рассвет
      Раннильт подскочила, чтобы затоптать огненную змейку, которая, попав на что-то горючее, взвилась вверх ярким пламенем. Вслепую она нашарила валявшийся возле стены узел, в котором было что-то твердое, и загасила загоревшийся растрепанный конец веревки, которой он был перевязан. От разлетавшихся искр в нескольких местах занялись огнем щепки на полу; ползая на коленках, Раннильт сбила пламя краем юбки, и в холле сделалось совсем темно. Тьма не могла длиться долго, потому что сейчас, наверно, уже проснулся весь дом, но в этот миг Раннильт была в кромешном мраке. Не видя ничего, она ползала по полу, отыскивая упавшую старуху.
      - Подожди, не шевелись! - произнес из темноты голос Сюзанны. - Сейчас я зажгу лампу.
      Сюзанна, как всегда, не растерялась; быстро сообразив, что надо делать, она ушла в свою комнату, где у нее возле кровати лежали наготове кремень и трут. Вернувшись с горящей свечой, она зажгла от нее масляную лампу на стене. Раннильт поднялась с колен и бросилась к Джулиане, которая ничком лежала у подножия лестницы. Но Сюзанна ее опередила. Быстро ощупав на всякий случай лежащее тело, чтобы проверить, не сломаны ли кости, она затем перевернула его на спину. Старые кости легко ломаются, но Джулиана не свалилась с галереи, а постепенно скатывалась со ступеньки на ступеньку.
      Тут появились со свечами другие обитатели дома с вытаращенными глазами. Даниэль и Марджери выскочили из спальни, впопыхах укрывшись одним халатом на двоих, за ними показался заспанный и злой Уолтер, Йестин поднялся из своего подвала по наружной лестнице и оттуда вбежал в холл через комнату Сюзанны, которую Раннильт оставила открытой.
      Поднялся общий переполох, со всех сторон сыпались вопросы, спросонья никто ничего не мог понять, все вели себя бестолково и суматошно. Чадящее пламя свечей и прыгающие тени заплясали вокруг распростертого на полу тела и склонившейся над ним женщины. Что случилось? Почему этот шум? Почему старая Джулиана встала с постели? Почему пахнет паленым? Кто это сделал?
      Сюзанна подсунула одну руку под тело бабушки и, другой рукой поддерживая ее под затылок, повернула голову лицом к свету. Она обвела сгрудившихся вокруг причитающих родственников сверкающим ледяным взглядом, но никто, кроме Раннильт, не разглядел, какое выразилось в нем презрение ко всем членам семьи, за исключением немощной бабки, которая сейчас бессильно повисла у нее на руках.
      - Прекратите крик и лучше займитесь делом! Разве вы не видите? Она вышла с лампой посмотреть, что я делаю, тут с ней опять случился новый припадок, и она упала с лестницы. Очень может быть, что он окажется последним. Раннильт вам все расскажет. Раннильт видела, как она упала.
      - Да, - вся дрожа, подтвердила Раннильт. - Она выронила лампу и схватилась за грудь, а потом упала. Масло вылилось и загорелось, я потушила огонь... - Раннильт оглянулась, ища взглядом непонятный сверток, но его нигде не было. - Она не умерла... Глядите, она дышит... Прислушайтесь!
      Раннильт оказалась права. Как только все замолчали, в наступившей тишине стало слышно неровное хриплое дыхание.
      Половина лица старухи была перекошена, рот жутко съехал на сторону, под приоткрытыми веками блестели вывороченные белки; одна сторона тела одеревенела, пальцы на руке скрючились и оцепенели.
      Сюзанна обвела всех взглядом и стала распоряжаться, на этот раз никто не оспаривал ее прав.
      - Отец! Даниэль! Отнесите ее в кровать. У нее ничего не сломано, и она ничего не чувствует. Мы не можем влить ей в рот настойку, потому что она не может глотать. Марджери! Разожги в ее спальне жаровню! Я приготовлю ей пунш, чтобы дать, когда она придет в себя, хотя неизвестно, очнется ли она вообще.
      Затем она отыскала глазами растерянного Йестина, который в нерешительности молча стоял в тени за спиной Раннильт. Лицо ее было спокойно, как холодная мраморная маска, и только в глазах виден был живой блеск.
      - Беги в аббатство! - сказала она. - И попроси прийти брата Кадфаэля. Иногда он поздно засиживается за работой, когда готовит лекарства. Но если он уже удалился к себе, то его вызовут. Он обещал прийти когда потребуется. Сейчас он нужен.
      Йестин только посмотрел на нее и так же молча, как появился, кинулся выполнять приказание.
      Час был не такой уж поздний. В дормитории аббатства половина его обитателей еще не спала, слышно было, как на своих ложах беспокойно ворочались братья, которым не давали уснуть назойливые мысли. Брат Кадфаэль, который засиделся в своем сарайчике, где он растирал сушеные травы для завтрашнего сердечного отвара, еще не успел помолиться перед сном, когда из коридора послышались осторожные шаги привратника, пришедшего его звать. Кадфаэль сразу поднялся, молча спустился по темной лестнице в церковь и оттуда вышел к воротам, где его ждал посыльный.
      - Старая хозяйка, не так ли?
      Кадфаэлю не пришлось ходить за лекарствами: все лучшие снадобья, какие у него были, он уже давно отнес Джулиане, и Сюзанна знала, как надо ими пользоваться, если больная еще способна принимать лекарства.
      - Давайте поторопимся, дела, как видно, обстоят серьезно.
      Быстрым шагом они миновали Форгейт и перешли через мост. На ходу Кадфаэль задал посланцу необходимые вопросы.
      - Почему так вышло, что она встала и расхаживала по дому среди ночи? Как случился удар?
      Йестин шагал с ним в ногу и коротко отвечал. Он никогда не отличался многословием:
      - Миссис Сюзанна допоздна разбирала свои припасы, так как ей приказано сдать ключи. А почтенная Джулиана встала, наверно, чтобы поглядеть, что она делает. Припадок случился с ней, когда она была наверху лестницы, и она упала.
      - Так сначала был удар, а потом она упала с лестницы?
      - Так говорят женщины.
      - Женщины?
      - При этом была служанка. Она все видела.
      - В каком госпожа сейчас состоянии? Кости не поломала? Она может двигаться?
      - Хозяйка говорит, что ничего не сломано, но ее хватил паралич на одну сторону, и перекосило лицо.
      В городские ворота их пропустили без расспросов. Кадфаэлю случалось приходить в город по своим делам и в более позднее время, сторожа знали его. Крутой подъем вдоль Вайля они одолевали в молчании, иначе на него трудно было взобраться не запыхавшись.
      - Я предупреждал ее в прошлый раз, - сказал Кадфаэль, когда они миновали кручу. - Я сказал ей, чтобы она не давала волю злости, иначе следующий припадок может стать для нее последним. Нынче утром она держала себя в руках, несмотря на домашние дрязги, но я уже тогда за нее беспокоился... Что же случилось ночью? Что вывело ее из терпения?
      На это Йестин не мог дать ответа, а если мог, то держал его при себе. Ничего не скажешь - неразговорчивый парень! Знай делает свою работу да помалкивает.
      Во дворе нетерпеливо топтался с фонарем Уолтер, дожидаясь прихода Кадфаэля. Даниэль в домашнем халате примостился в холле, вокруг него, пока не вошел Уолтер, продолжали гореть забытые свечи. Проводив в дом посетителя, хозяин сразу заметил безобразное мотовство и принялся гасить лишние, оставив гореть только треть. В холле потянуло запахом свечной копоти.
      - Мы отнесли ее в кровать, - сказал Даниэль. Он не находил себе места, раздраженный тем, что его вытащили из уютной постели. - Женщины там, у нее. Подымитесь наверх, они без вас как без рук.
      Даниэль тоже поплелся за ними, чувствуя, что, пока не утряслась эта неприятность, ему не видать покоя, и, не заходя в спальню, остановился на пороге; только Йестин остался внизу. За все годы работы на мастера Аурифабера он, наверно, ни разу не побывал наверху.
      В комнате на плоском камне стояла в железной корзине жаровня с горящими углями, мерцала стоящая на полочке лампа. По одну сторону кровати безмолвно стояла побледневшая Марджери, она поспешно отступила в тень, пропуская к больной брата Кадфаэля. По другую сторону с высоко поднятой головой застыла в неподвижности Сюзанна, она только чуть повернула голову, чтобы взглянуть на вошедших.
      Кадфаэль опустился на колени возле кровати. Джулиана была еще жива. Старческие глаза смотрели на Кадфаэля с перекошенного лица живым, осмысленным и безнадежным взором. Их взгляды встретились, и Джулиана его узнала. Гримаса на лице напомнила ее былую кривоватую усмешку.
      - Пошлите Даниэля за священником, - без обиняков сказал Кадфаэль, едва поглядев на ее лицо. - Священник здесь нужнее меня. - Он знал, что Джулиана будет ему благодарна. Она понимала, что умирает.
      Он поднял глаза на Сюзанну. В этот миг не могло быть сомнений, кто тут сейчас хозяйка; как бы ни терзали друг друга Джулиана с Сюзанной, они были одной крови, одних корней, и только Сюзанна была под стать своей бабке.
      - Она что-нибудь говорила?
      - Нет. Ни слова.
      Да, Сюзанна даже внешне была похожа на эту женщину, такой старуха выглядела, наверно, лет пятьдесят назад, когда еще была миловидной, решительной, бодрой матерью семейства, женой слабохарактерного мужа. Сюзанна говорила тихо, спокойным, ровным голосом. Она сделала для умирающей все, что было возможно, и теперь ждала, прислушиваясь к обрывочным словам, которые, может быть, произнесет умирающая. Она даже наклонилась, чтобы отереть ей рот, из которого стекала тонкая струйка слюны.
      - Позовите духовника, ибо я не священник. Наши молитвы ей уже обещаны, она это знает.
      Последние слова он сказал для Джулианы, чтобы напомнить ей, что умирает тело, но не душа, и чтобы она не пожалела о тех дарах, которыми предусмотрительно оделяла аббатство. В померкших глазах что-то блеснуло: она поняла сказанное. Где бы ни витала ее душа, она слышала и видела все, что говорят и делают вокруг нее. Однако она не произнесла ни слова, не сделала даже попытки что-то сказать.
      Марджери с облегчением незаметно удалилась на цыпочках из комнаты, чтобы послать мужа за священником. Больше она не возвращалась в спальню. Уолтер слонялся по холлу, гася горящие свечи и терзаясь, что часть из них надо все-таки оставить. Возле умирающей Джулианы остались только Сюзанна и Кадфаэль - один по одну, другая по другую сторону кровати.
      Живые глаза старухи, точно прикованные, смотрели в лицо Кадфаэлю, но взгляд ее, как показалось монаху, не хотел выразить ничего, кроме неколебимой веры в собственные силы. Разве она не доказала всей своей жизнью, что при всех поворотах судьбы оставалась хозяйкой в собственном доме? Здесь собрались все свои, и никто чужой им не судья. Постороннему тут нечего делать. Этого монаха, которого Джулиана, несмотря на все разногласия, ценила и уважала, она признавала за более или менее близкого человека: он ее понимал и отдавал ей должное. Ее искривленные губы внезапно зашевелились, исторгнув какой-то звук, на миг даже показалось, что эти уста вот-вот изрекут нечто незабываемо важное. Кадфаэль склонился ухом к ее губам.
      Еле ворочая языком, она издала невнятное бормотание. И вдруг: "Я их породила", - промычала старуха, затем после нескольких мучительных, тщетных попыток облечь в слова непокорную мысль, опять наступило молчание, прерываемое хриплым дыханием.
      Но вот тело содрогнулось от пробежавшей судороги, и почти совсем четко у нее вырвалось связное высказывание:
      - Но несмотря ни на что... я бы хотела... подержать моего правнука.
      Едва Кадфаэль поднял голову, как она закрыла глаза. Не было ни малейшего сомнения, что в этом движении выразилась ее воля, а не немощь умирающей. Оставалась еще встреча со священником - со всеми прочими она покончила счеты.
      Больше она уже ничего никому не сказала, даже священнику. Она терпеливо выслушала его наставления и, сделав над собой усилие, ответствовала, как полагается, движением век на его настойчивые вопросы, осознала ли она свои грехи, раскаивается ли в них и просит ли за них отпущения. Едва он произнес, что отпускает ей грехи, как она тут же испустила дух.
      Сюзанна простояла над нею до самого конца, не вымолвив ни одного слова. Когда все было кончено, она наклонилась и поцеловала бабушку в морщинистую щеку и холодеющий лоб, вложив в поцелуй чуть больше нежности, чем требовало простое выполнение долга, но лицо ее при этом хранило мраморное спокойствие. Затем Сюзанна спустилась вниз, чтобы проводить Кадфаэля до двери и высказать благодарность за все внимание, которое он оказывал покойной.
      - Я знаю, что вы гораздо больше положили на нее трудов, чем стоит ваше вознаграждение, - сказала Сюзанна своим обманчиво безмятежным голосом, изогнув губы в невеселой улыбке.
      - И это вы мне говорите? - ответил он вопросом и увидел, как напряглись углы ее рта. - С годами я почувствовал к ней уважение, почти полюбил. Хотя она этого не ждала и не требовала. А вы?
      Сюзанна шагнула с последней ступеньки, возле которой, прислонившись к стене, сидела на корточках Раннильт. Девушка боялась приставать с непрошеной помощью, но как преданный страж, не покидала своего поста. С тех пор, как Сюзанна, сняв плащ, вышла со свечой из своей комнаты, потому что для нее появилась работа, Раннильт все время ждала, готовая по первому зову кинуться на помощь.
      - Мне кажется, в этом доме вряд ли кто-нибудь любил ее и вполовину так сильно, как вы, - задумчиво сказал брат Кадфаэль.
      - И вряд ли так сильно ненавидел, - возразила Сюзанна, вскинув голову и сдержанно сверкнув на него своими серыми глазами.
      - Любовь и ненависть часто уживаются, - спокойно сказал Кадфаэль. - И в том и другом можете не сомневаться.
      - И не буду. Сейчас мне надо возвращаться к ней. Это моя забота, и я отдам ей последний долг. - Оглянувшись назад, она приветливо обратилась к Раннильт: - Раннильт, возьми фонарь у мастера Уолтера и посвети брату Кадфаэлю. А потом иди спать. Тебе больше ничего не надо делать.
      - Я бы хотела остаться с вами, - робко попросила Раннильт. - Уже поздно, а вам будет нужна горячая вода и полотенца, и надо будет помочь ее поворачивать или сбегать за чем понадобится.
      Как будто там без нее было недостаточно народу! Вокруг кровати собрались сын, внук, жена внука, но искренне ли они оплакивали смерть старухи? Почтенная Джулиана слишком зажилась на свете, для них ее смерть значила только, что одним ртом станет меньше, когда ее похоронят, не говоря уж об ее злом языке и чересчур остром глазе, - с ее уходом всем будет спокойнее!
      - Ну ладно, так и быть! - согласилась Сюзанна, долгим взглядом поглядев на полудетское личико с огромными глазами, смотревшими из полумрака: перед тем как выйти, Уолтер погасил все свечи, оставив гореть только одну; тут же стоял нечаянно забытый фонарь.
      - Завтра подольше поспишь, к утру ты успокоишься, и тогда уж тебя сморит сон. Приходи, когда проводишь брата Кадфаэля через двор. Мы с тобой ее обрядим.
      - Ты там была? - ласково спросил Кадфаэль, следуя за Раннильт по темному проулку. - Ты видела, как это случилось?
      - Да, сэр. Я никак не могла уснуть. Вы были здесь в то утро, когда все на хозяйку набросились, даже старая бабушка сказала, что она должна уступить свое место... Вы же знаете...
      - Да, я знаю. А ты из-за нее расстроилась?
      - Госпожа никогда меня не обижала. - Сказать, что Сюзанна кого-нибудь пожалела и приласкала, даже у Раннильт не повернулся бы язык; слишком холодно она держалась, чтобы можно было отнести к ней такие слова. Нечестно было так на нее набрасываться и выпихивать, как чужую!
      - И ты не могла уснуть, а все сидела, и слушала, и жалела ее. А потом ты зашла в дом. Когда это было?
      Раннильт описала ему все так, точно это было у нее сейчас перед глазами. Она сообщила все, что помнила, и почти слово в слово пересказала то, что произошло между бабушкой и внучкой; рассказала, как услышала крик, который предшествовал припадку Джулианы, влетела в холл и увидела, что старуха закачалась, засипела и схватилась за грудь, как лампа в ее руке перевернулась и она вниз головой покатилась с лестницы.
      - И там не было ни души? Близко к ней, наверху лестницы?
      - Нет, нет! Что вы! Она выронила лампу во время падения. - Горящая змейка, от которой сыпались искры, и вспыхнувший от нее ярким пламенем растрепанный конец веревки в представлении Раннильт не имели никакого отношения к тому, что случилось. - А потом стало темно, и хозяйка сказала: "Постой, не шевелись", - и принесла свечку.
      Да, все так. Джулиана просто упала. Никто не помог ей упасть, единственные свидетельницы были внизу. И если бы они вовремя не подоспели на помощь и не послали сразу за ним, он не успел бы перед смертью повидать Джулиану. И уж тем более не услышал бы ее последних предсмертных слов: "Я их породила... Но несмотря ни на что... я бы хотела подержать моего правнука..."
      Это можно понять: ее внук, единственный человек, которого она обожала, женился, и ее гордый дух, наверно, загорелся желанием обнять на прощание дитя следующего поколения!
      - Нет, девочка, на улицу меня не провожай! Тебе пора домой, я уж тут знаю дорогу.
      Диковатая и робкая, девушка молча ушла. А Кадфаэль в глубокой задумчивости воротился к себе, довольствуясь тем, что услышал и что должно было помочь расставить все по своим местам; однако просветление не наступало. Во всяком случае в этой смерти нет ничего зловещего. Джулиана упала с лестницы, когда рядом с ней никого не было, ее припадок не подлежал никакому сомнению, с ней в третий раз повторилось то же самое, что уже случалось дважды. Семейные раздоры, принявшие в тот день такую грубую форму, вполне могли так взволновать немощную и раздражительную старушку, что у нее вдруг отказало сердце. Скорее уж странно, что этого не случилось гораздо раньше. Однако, сколько ни убеждал себя Кадфаэль, его рассудок никак не соглашался отделить эту смерть от предшествующей и от преступления, в котором обвиняли Лиливина. Где-то все же наверняка прячется ниточка, которая все это связывает! Ведь не по прихоти слепого случая на один и тот же дом вдруг посыпались все эти несчастья. Первый толчок дала этой цепи чья-то человеческая рука, а дальше события покатились одно за другим. Только вот где и на чем оборвется вереница несчастий? Пытаясь найти ответ на эти вопросы, Кадфаэль полночи не сомкнул глаз.
      В комнате покойницы горела единственная лампа, словно недреманное огненное око, взирающее на ее изголовье. Над городом нависла безмолвная тьма, ночь перешагнула за середину. Рядом с кроватью, сложив руки на коленях, сидела Сюзанна, наконец-то давая себе отдых после всех трудов. В изножии кровати примостилась Раннильт; она очень устала, но ни за что не хотела уходить к себе на кухню, зная, что все равно не сможет заснуть. Три женщины - две живые и одна мертвая - были связаны в эти часы безмолвной родственной близостью, словно островок, отделенный от остального мира.
      Джулиана лежала на кровати строгая и прямая, волосы ее были расчесаны и приглажены, лицо открыто, тело накрыто простыней до подбородка. Судорожная гримаса, исказившая ее лицо, постепенно сходила с него, и разгладившиеся черты приняли мирное выражение.
      Ни одна, ни другая женщина, сторожившие смертный сон покойницы, не обменялись ни словом после того, как закончили свою работу. Сюзанна, не стесняясь, отослала невестку, которая через силу все-таки предложила им свою помощь, и без особого труда избавилась от всех троих родственников. Нисколько не огорчившись, те вернулись в свои постели, бросив на нее все хлопоты. Хозяйка и служанка остались вдвоем проводить часы ночного бдения.