Александровский cад

При этих словах Казарин-старший судорожно сжал левой рукой лезвие ножа.

– Не смей произносить это слово своим поганым языком! Не смей, слышишь?!

На руке выступила кровь, но он этого не заметил.

– Ты хочешь, чтобы я ответил тебе, что такое Родина? Так я тебе отвечу…

Варфоломеев презрительно сплюнул.

– Не надо учить меня Родину любить, Володя. У меня она осталась там, а ты вот вписался… – Герман замолчал и вдруг добавил: – Значит, все-таки стенка?

После чего неожиданно повернулся и подмигнул своему бывшему любимцу.

– Ну что, Алешка, папа твой сделал свой выбор…

Владимир Константинович молчал и не сводил внимательных глаз с Варфоломеева, контролируя каждое движение старого сослуживца. Он понимал, с кем имеет дело. И тут Алексей протянул старику алмаз:

– Забирайте! Забирайте и уходите.

Не поверивший своему счастью Варфоломеев-фон Шпеер нерешительно протянул руку и схватил камень. Владимир Константинович побледнел и, посмотрев на сына, тихо спросил:

– Ты… подумал?

Лешка утвердительно кивнул.

– А что ты завтра им скажешь? Алексей пожал плечами:

– Что-нибудь придумаем, – и, улыбнувшись, добавил: – Обязательно придумаем, товарищ штабс-капитан.

Варфоломеев смотрел то на алмаз, то на людей, с которыми пять минут назад вступил в смертельную схватку.

– Правильно… все правильно… очень правильно…

С этими словами Герман Степанович поднялся и начал пятиться к двери. Холодная испарина выступила у него на лбу. Удивительно, но он вдруг опять превратился в старика. Он тихо вышел из комнаты и осторожно прикрыл за собой дверь.

После ухода Варфоломеева наступила гнетущая тишина.

– Интересно… – нарушил ее Лешка.

– Ты про что?

– Про все! Про тебя, про меня.

Владимир Константинович смотрел на сына, не мигая.

– Ну, договаривай. Лешка хитро улыбнулся.

– Что ж, про отца мне посторонние люди кое-что рассказали. Хотелось бы и про мать послушать.

Владимир Константинович явно ждал этого вопроса. Он тяжело вздохнул.

– Ладно, пошли домой, что-нибудь выпьем. Разговор нам предстоит долгий…

Глава 13

Ноябрь 1920 года

Зарево пожаров и орудийная канонада доносились до самых берегов Черного моря. Оборона Севастополя подходила к своему печальному концу. Белая армия еще пыталась сдержать натиск врага, но финал был неизбежен. Красные наступали по всем фронтам, и было понятно, что уже вечером они войдут в город. Паника началась рано утром и к полудню достигла своего апогея. Всеми правдами и неправдами обезумевшие люди пытались попасть на один из последних пароходов, стоявших на рейде недалеко от берега.

Перед несколькими лодками, качающимися у причала, происходила невероятная сутолока с тюками и чемоданами. Только одна из женщин стояла, не двигаясь, на носу шаланды и всматривалась в даль. Внимательный глаз сразу мог заметить, что она сильно больна. Одной рукой она держалась за мачту, а другой – прикрывала воспаленные глаза. Она не повернула голову даже тогда, когда усатый есаул перепрыгнул через борт и закричал:

– Нельзя больше ждать, Анна Сергеевна! Корабль уйдет!

Женщина обернулась.

– Еще минуту, пожалуйста… Есаул уперся веслом в берег.

– Нельзя, Анна Сергеевна, нельзя!

Он отложил весло и взял женщину под руку.

– Да вы не волнуйтесь, Владимир Андреевич нагонит. Ей-богу, нагонит! В крайнем случае есть еще один, последний пароход…

Лодка отчалила, и есаул силой усадил Анну на скамейку…

В Севастополе Татищевы застряли на несколько недель. Красные все плотнее перекрывали пути к отходам, а они никак не могли двинуться дальше-, маленький Алешка и Анна заболели почти одновременно. Владимиру стоило огромных трудов уговорить командующего оставить его в городе с женой и сыном. Тот долго не соглашался, не желая расставаться со своим любимцем, но в конце концов уступил, разрешив взять в подмогу двоих – адъютанта Петю Хромова и есаула Прокопенко. Лешку им удалось пристроить в госпиталь, а Анну решили выхаживать на дому.

Паника в городе началась неожиданно. Прорыв красных был стремительным и все сметающим на своем пути. Татищев еле успел посадить Анну в лодку, оставил с ней Прокопенко, а сам с Петром бросился в госпиталь за сыном. Только далеко им продвинуться не удалось. В нескольких сотнях метров от причала уже шел бой. В город пройти оказалось невозможно. Они вьнг/ждены были залечь и вступить в перестрелку, прикрывая отход женщин. Несколько раз Татищев оборачивался на воду и видел, что Прокопенко все-таки сумел уговорить Анну – лодка наконец отчалила и медленно поплыла к пароходу. Когда недалеко ухнул первый снаряд, он инстинктивно вновь посмотрел на корабль. Лучше бы Владимир этого не делал. Еще один снаряд попал в лодку у него на глазах… А в следующее мгновение накрыло их окоп…

Когда он очнулся, было уже темно. Его, видимо, приняли за мертвого, поэтому добивать не стали. Рядом лежал Петя Хромов с остановившимся взглядом мальчишеских глаз. До окраины города Владимир Татищев дополз – идти не мог. В крайнюю хату постучал наудачу, а когда дверь наконец скрипнула, потерял сознание…

Очнулся он от страшной боли, которая пронзила голову. Владимир открыл глаза и увидел склонившуюся над ним женщину.

– Анна… – хрипло простонал он.

– Тихо, хлопец, тихо, – прошептала женщина. Узкими полосками белой материи она бинтовала ему голову. Владимир попытался приподняться на локтях, но женщина мягко взяла его за плечи и приложила палец к губам:

– Молчи, хлопец. Красные в городе…

Она подошла к печи и что-то бросила в огонь. Вспыхнули языки пламени, и Татищев увидел, как загорелась его белогвардейская форма.

– Запомни, ты мой брат. А ежели комиссары спросят че шо, говори, что с фронта ты, с германского, под бомбежку попал, в красных хошь служить. Усек?

Татищев попытался кивнуть, но адская боль вновь пронзила голову…

Когда он снова открыл глаза, голова уже почти не болела. Татищев приподнялся на локтях и осмотрелся. Ни избы, ни женщины не было. Зато появились медсестры и санитары, которые носили раненых.

В углу огромной палатки висела занавеска, за которой шла операция. Остро пахло потом и медицинскими препаратами. Татищев уже хотел окликнуть врача, но чей-то стон заставил его обернуться. На соседней койке лежал боец.

Владимир перегнулся и тронул его за плечо.

– Эй! Парень…

Боец ничего не ответил – он находился в забытьи. Рядом у кровати валялась застиранная гимнастерка и смятая грязная буденовка. Татищев все понял и отдернул руку. Боец опять застонал, затем захрипел, вытянулся в струнку и замер.

– Эй, – позвал осторожно Владимир.

Солдат не шелохнулся. И тут Татищева осенило. Превозмогая внезапную резкую боль в голове, он встал, нагнулся, достал из гимнастерки красноармейца его документы и вернулся на свою кровать. Едва он засунул документы в карман, как в палатку вошли две медсестры и направились к соседней койке. Владимир закрыл глаза и притворился спящим. Одна из медсестер взяла руку умершего красноармейца, и Татищев услышал ее голос:

– Все, отмучился. Надо отметить в полковой книге. Вторая устало зевнула и спросила:

– А где его документы?

– Погляди в гимнастерке. Наступила долгая пауза.

– Нет чего-то, – услышал Татищев ленивый голос медсестры. – Потерял, видать, в бою.

Ее подруга подошла к постели Татищева и поправила подушку.

– Да и бог с ними. Запишем Ивановым. Одним больше, одним меньше…

– А этот? – Ее подруга указала на Владимира.

Та запустила руку в карман татищевской гимнастерки.

– Казарин… Владимир… Константинович, – прочитала она.

Услышав это, Татищев про себя усмехнулся: «Вот повезло, даже имя менять не пришлось!»

– Вот так я стал красноармейцем Казариным, – завершил свой рассказ Владимир Константинович. – В госпитале я провалялся месяц, а потом был отправлен в Подмосковье долечиваться. В поезд я садился уже с тобой на руках… – Машинами я заболел еще пацаном, до Первой мировой, читал всю специальную литературу. Поэтому, когда пришел устраиваться на работу в гараж Смольного, мог дать фору любому. А потом мы переехали в Кремль… Лешка все это время, не отрываясь, смотрел на отца, и не узнавал его. Обычно спокойный и невозмутимый, Владимир Константинович не мог скрыть своего волнения, несколько раз в его глазах появлялись слезы. Когда отец замолчал, Алексей что-то хотел сказать, но не смог. Все слова казались пустыми и бесцветными. А Владимир Константинович смахнул невидимые крошки со стола и, не глядя на сына, произнес:

– Ладно, давай решать, как жить дальше.

Лешка заулыбался, в глазах вновь появилась хитринка:

– Дальше? Дальше мы будем жить так: утром я доложу о результатах своего расследования Шапилину. Петр Саввич немного поволнуется…

В это момент Казарин ясно представил себе «волнения» своего начальника, отчего мурашки пробежали у него по спине.

– Но, думаю, не съест же он меня…

Глава 14

В кабинете начальника особого отдела ЦК стоял крик, от которого дрожали стекла в шкафах:

– Да я тебя под арест… Трое суток карцера! – орал Шапилин на Лешку. – Сыщик хренов! Я тут ночи, понимаешь, не сплю, а он, видите ли, до утра решил подождать. Да ты, Пинкертон кремлевский, должен был меня среди ночи поднять. Дескать, нашел документ, и точка… да тебя убить мало!

Шапилин метался по кабинету, потрясая кулаками и найденным планом эвакуации Кремля. Но, проходя мимо окна, вдруг остановился.

– А ну, иди сюда!

Казарин, который все это время смотрел в потолок, делая вид, что угрозы Шапилина не имеют к нему ни малейшего отношения, вопросительно посмотрел на грозного начальника.

– Да живо ко мне!

Лешка подошел к генералу, и оба уставились в окно. Во дворе стояла Таня и улыбалась, глядя на окно кабинета отца, из которого на нее смотрели два самых дорогих ее сердцу мужчины.

ЧАСТЬ III

Пролог

Апрель 1943 года

Сигнальная ракета пропорола ночное небо, высветив несколько парашютных куполов.

– Взвод! Вперед! – скомандовал офицер. Несколько десятков солдат с автоматами наперевес ринулись в непроглядную чащу леса, едва сдерживая на поводках рычащих овчарок.

Приземляющиеся парашютисты резали на ходу стропы, пытаясь скрыться от преследования. В темноте многие падали на деревья, разрывая одежду, ломая руки и ноги. Свет фонарей мелькал тут и там.

– Брать живьем! – крикнул командир взвода.

Раздался выстрел, и он упал навзничь. Солдаты, оставшиеся без командира, открыли беспорядочный огонь. Завязался бой. Несколько парашютистов погибли, так и не долетев до земли. Через полчаса все было кончено.

Отряд прочесывания шел все дальше и дальше. Вскоре путь ему преградило затянутое ряской лесное озеро. Злобно рыча, собаки тащили вожатых напрямки, но те жесткими командами заставили их пойти в обход, и вскоре отряд скрылся из виду. Когда собачий лай и хруст веток затих, из воды вынырнул человек. Жадно глотая воздух, он выбрался на берег и повалился на траву. Одежда на нем висела клочьями. Где-то вдалеке вновь послышался приближающийся лай собак. Диверсант с трудом поднял голову, прислушался и тут же метнулся в сторону чащи. Пробежав несколько метров, он лоб в лоб столкнулся с человеком, стоящим под раскидистым дубом. Парашютист отпрыгнул в сторону и, выхватив из-за голенища нож, приготовился к бою. Однако его визави даже не шелохнулся. Приглядевшись, диверсант увидел, что он мертв. Это был человек из одного с ним отряда: пуля достала его в воздухе, и он так и остался висеть на стропах своего парашюта. Диверсант быстро срезал все лямки и оттащил труп в сторону. Затем он снял с мертвого гимнастерку и начал переодеваться.

Глава 1

Бомбежки почти прекратились тогда, когда весеннее солнце согрело московские улицы. С витрин магазинов начали сдирать доски, дворники убирали мешки с песком. Если бы не кресты из бумаги на давно не мытых окнах, военные патрули на улицах и плакаты, можно было подумать, что никакой войны нет. Люди, как и сам город, потихоньку оттаивали после долгой зимы. Они радовались апрельскому солнцу и сводкам, в которых появлялось все больше и больше оптимизма и радости.

Вот уже почти год Татьяна и Алексей Казарины были мужем и женой, но их семейное счастье оказалось недолгим и закончилось 40 дней назад, когда умерла их дочь Лика. Она прожила на свете всего полгода, и теперь ни Таня, ни Алексей не понимали, что делать дальше. Особенно тяжело переживала потерю Татьяна. Она замкнулась и почти ни с кем не разговаривала. Алексей понимал, что нужно сказать жене что-то особенное, как-то поддержать, ободрить ее. Но все слова, которые он мог подобрать, уже были сказаны. А новых Казарин не находил.

В этот тяжелый день вся семья собралась у Шапили-ных, чтобы по русскому обычаю помянуть Лику. Петр Саввич, Таня, Алексей, Владимир Константинович и Вера сидели в гостиной за большим столом, на котором стояли водка и нехитрая закуска. Все были подавлены и поэтому молчали.

Гнетущую тишину нарушил Владимир Константинович. Он взял в руки рюмку и тихим голосом произнес:

– Давайте помянем нашу Ликочку. И хотя я до сих пор не могу поверить, что ее нет…

При этих словах Таня вдруг зажала уши ладонями, встала из-за стола и выбежала из комнаты. Все присутствующие опустили глаза, и только Алексей медленно поднялся и вышел вслед за женой.

Татьяна стояла у окна в кабинете, прижавшись лбом к холодному стеклу. Он с нежностью обнял жену за плечи, но та даже не шелохнулась.

– Я так больше не могу, – не оборачиваясь, произнесла она. – Это невыносимо.

Алексей проглотил подступивший к горлу комок:

– Танюша, успокойся. Но она его не слушала.

– Это я во всем виновата.

– Ну что ты говоришь, родная? – попытался успокоить ее Алексей. – В смерти Лики нет ни твоей, ни моей вины. Это война, будь она проклята…

Таня резко повернула голову.

– При чем тут война? -В ее голосе зазвучали металлические нотки. – Что ты чуть что – «война, война»! Нашел отговорку. У других тоже рождаются дети, но они не умирают. Живут, дышат вот этой весной…

– Я понимаю, – стараясь сохранять выдержку, пробормотал Алексей. – Но что же нам делать?

Таня холодными, безжизненными глазами смотрела на мужа.

– Ты бесчувственный человек…

От этих слов у Алексея заходили желваки.

– У тебя умерла дочь. А тебе все равно!

Лешка провел ладонью по лбу, пытаясь все-таки держать себя в руках.

– Ну что ты такое говоришь? Как ты можешь?

Таня подошла вплотную к мужу, в глазах ее появились слезы.

– Я теперь все могу. И я скажу! Это ты! – Она ткнула пальцем ему в грудь и решительно продолжила: – Это ты во всем виноват! Когда была возможность отправить нас в эвакуацию в Ташкент, ты мог бы на этом настоять. И может быть, тогда, в тепле, вдали от московской сырости, у нашей дочери не было бы пневмонии…

Алексей опешил от такой несправедливости.

– Это я виноват, что ты осталась в Москве?! – чуть не закричал он. Но, вовремя сообразив, в каком состоянии находится жена, понизил тон и продолжил: – Да, я виноват! Виноват, что моя жена не моталась с грудным ребенком по вокзалам, что не тряслась в грязных теплушках и не мыкалась в незнакомых городах по чужим углам и квартирам!

Казарин встряхнул ее за плечи.

– Танька, родная, опомнись!

Губы у Тани задрожали, а в глазах появилась невыносимая боль. Алексей сгреб жену в охапку и сильно прижал к себе. И тут она разрыдалась.

– Прости меня, Лешка, – немного успокоившись, произнесла она сквозь слезы. – Я сама не знаю, что говорю.

А в это время на окраине Москвы, на чердаке старого дома, два человека – один из них был одет в новую офицерскую форму с майорскими погонами, другой – в строгий серый костюм – вели странный разговор. Собеседник майора старался не стоять на свету и все время оглядывался по сторонам. По всей видимости, подобная конспирация офицера нисколько не волновала: он сидел на перевернутом ящике, держа в одной руке коробку дорогих папирос «Девиз», а в другой – открытку, которую лихо крутил между пальцами.

– К связи со мной прибегать в редчайших случаях… Судя по голосу, собеседник майора сильно волновался: его речь была сбивчива и отрывиста.

– Мы не можем рисковать… На вас замкнута целая группа… Вы это понимаете? О связи со мной, кроме вас, знают еще два человека.

Майор с равнодушным видом продолжал крутить открытку, словно она была картой из колоды.

– Шлыков, вы можете перестать? – прервал свой инструктаж незнакомец. – Меня это раздражает.

– А меня – сосредоточивает, – холодно отрезал Шлыков. – Хватит бадяжить! Давайте «точки», и разбежались.

Судя по всему, этот разговор начал ему надоедать.

Собеседник в сером костюме порылся во внутреннем кармане и протянул маленький листик, сплошь усеянный сочетанием цифр и букв. Записи походили на шифр: Зн 13, В 4, Д 7, Ар 3, МШ 1. Ознакомившись с содержанием, Шлыков положил бумажку в коробку с папиросами и встал с ящика.

– И когда?…

Человек в сером развел руками.

– В любой день и час.

Он подал Шлыкову ладонь для прощального рукопожатия. В ответ майор протянул собеседнику открытку, которую все время крутил в руке. На ней была изображена знаменитая актриса Ладынина.

– На память!

Шлыков, так и не пожав протянутую руку, накинул вещмешок на плечо, направился к лестнице. Спустившись с чердака по скрипучим ступеням, он сел в лифт на верхней лестничной площадке, вышел во двор, свернул в подворотню и нос к носу столкнулся с патрулем. Шлыков попытался обойти солдат, но начальник патруля громко и четко потребовал:

– Товарищ майор, предъявите документы!

ШЛЫКОВ ШИрОКО уЛЫбнуЛСЯ:

– Документы у меня в порядке.

– Вот и посмотрим, – сухо ответил командир и взял протянутую офицерскую книжку.

Он не заметил, как майор бросил оценивающий взгляд на фигуры патрульных. Автоматы ППШ на плечах у обоих солдат были сняты с предохранителей.

В это время собеседник Шлыкова тоже решил выйти на улицу. Однако, завидев патруль, вернулся в подъезд, поднялся на последний этаж и через окно стал внимательно наблюдать за происходящим.

Начальник патруля продолжал изучать документы майора.

– Заплутал я в столице, – решил нарушить молчание Шлыков. – Дружок просил своих навестить, а я что-то не могу найти. Зайди, говорит, к моим на Знаменку. Номер дома сказал, а я позабыл. Квартиру только помню. Вот и плутаю по дворам…

Начальник патруля удивленно вскинул брови.

– А вы раньше в Москве бывали?

– Не-е-е… Я сам с Вологды. Говорю ж – Знаменку ищу, – спокойно пояснил Шлыков.

Патрульный оглянулся на одного из солдат и, прищурившись, СПрОСИЛ:

– А вы знаете, товарищ майор, что такой улицы в Москве уже давно нет?

– Как нет? – удивился Шлыков.

– А так. Есть улица Фрунзе. А Знаменки уж лет десять, как не существует. Вам что ж, однополчанин не сказал об этом?

– Нет, – искренне удивился Шлыков. – А может, этих Знаменок несколько? Ну, как Тверских, что ли?

Офицер еще внимательнее стал всматриваться в собеседника:

– Тверские-Ямские? А откуда вы про них знаете, если в Москве ни разу не были?

Возникла секундная пауза. Шлыков незаметным движением расстегнул кобуру и, усмехнувшись, пояснил:

– Так корешок московский рассказывал. Есть, мол, и первая, и вторая, и даже пятая… Что, обманул?

Офицер закрыл документы, но из рук их не выпустил. Шлыков напрягся:

– Что-то не так?

Начальник патруля положил шлыковские документы в нагрудный карман и взял «под козырек».

– Извините, товарищ майор, но вам придется пройти в комендаауру.

Шлыков пожал плечами:

– В комендатуру, так в комендатуру.

Опустив руку, он незаметно выхватил пистолет из кобуры и в безлюдном переулке раздались три коротких выстрела. Убедившись, что ему ничто больше не угрожает, Шлыков нагнулся, чтобы забрать свои документы из кармана убитого офицера, но тут же услышал:

– Стой! Стрелять буду!

С другого конца улицы к нему бежал постовой. Милиционер вскинул руку с пистолетом, но Шлыков успел метнуться во двор, из которого вышел несколько минут назад. Милиционер бросился в погоню.

На выстрелы уже сбегались люди. Появился еще один патруль. Во дворе, где скрылся диверсант, никого не было. Неожиданно где-то на чердаке грохнул выстрел. Милиционер и патрульные рванулись к подъезду, как вдруг раздался звон стекла, и с десятиметровой высоты на асфальт рухнуло мертвое тело. Это был Шлыков…

Глава 2

Аэродром N-ского полка размещался на опушке березовой рощи. Контуры боевых машин и фигуры часовых вдалеке рельефно оттенял желтый диск полной луны. Со стороны казармы доносились звуки гармошки и приглушенный смех.

Чья-то тень скользнула вдоль самолетов и остановилась возле одного из истребителей. Нагнувшись, неизвестный достал гаечный ключ и начал отвинчивать гайки шасси. Ослабив крепеж на первом колесе, он собрался проделать то же самое и на втором, но в ночной тишине послышались чьи-то шаги и голоса. На поляне показались два летчика. За ними семенил техник, причитая на ходу:

– Товарищ Сталин, вам никак нельзя лететь…

– Брось, Митрич, я в норме! Готовь машину. Василий Сталин был сильно пьян.

– Василь Иосич, никак нельзя, никак, – пытался остановить его Митрич. ¦– Ну, скажите вы ему, товарищ Кле-щев. Нагорит мне.

Сталин остановился и, схватив техника за грудки, рявкнул:

– От кого?!!

– Сами знаете… – испуганно пробормотал Митрич. Василий ослабил хватку и, отпустив техника, обратился к своему приятелю:

– Вот, Иван, смотри, какая дерьмовая у нас с тобой в полку дисциплина. Замкомандира полка приказывает готовить машину, а техник ему – накось…

Василий сделал характерный жест рукой и неожиданно заорал:

– Митрич! Запускай мотор, а то, ей-богу, под трибунал пойдешь!

Митрич был неумолим:

– Воля ваша, Василь Иосич. Трибунал так трибунал. Но за штурвал вас выпимши – не пущу. Вот что хотите делайте – не пущу.

Сталин выхватил пистолет:

– Застрелю!

Правда, глаза его при этом улыбались. Засмеялся и Клещев:

– Тихо, Вась, тихо. Успокойся. Ведь он прав… по существу. Ты уже сегодня и так «дал дрозда»! Ну его…

Успокоив друга, Иван пошел к своему самолету. Василий махнул рукой и достал папиросу.

– Эх, дурак ты, Митрич. Ваньке в Москву надо. Срочно! Митрич был счастлив, что пьяный командир остается при нем.

– Понимаю, товарищ полковник, понимаю. Пусть один и летит.

– Чего ты понимаешь? – передразнил его Сталин. – Там любовь. Лю-бовь! А это что такое?

Они остановились возле самолета, Сталин заметил оброненный гаечный ключ. Эта находка заставила заволноваться неизвестного, притаившегося за баками с горючим.

– Митрич, это что за бардак? – Сталин щелчком отбросил окурок и нахмурился.

Техник поднял ключ, но ничего не успел ответить. Сзади раздался зычный окрик Ивана, успевшего уже занять место в кабине:

– Митрич, давай, крутани!

Техник бросился к пропеллеру, а Василий тяжело опустился на траву. Самолет Клещева никак не желал заводиться. Сталин долго смотрел на все попытки Митрича запустить мотор, а потом встал и, усмехнувшись, сказал:

– Не! Не выйдет, Вань. Что-то не везет тебе последнее время ни с самолетами, ни с бабами.

Митрич перестал крутить пропеллер и бессильно вытер пилоткой вспотевший лоб. Клещев спрыгнул на землю.

– Не говори!

Василий похлопал друга по плечу.

– Вань, а ты ей сразу по приезде – по шее. По ше-е! Бабы, они только это и понимают.

Клещев вздохнул:

– Зоя не такая. Ты ее не знаешь.

– Угу, – скептически кивнул Сталин. – Я их слишком хорошо знаю. Все они одинаковые! – Василий презрительно фыркнул и с надеждой добавил: – Ваня, а может, ну ее? Отложишь разборы до завтра? Как там поет Утесов: «Как много девушек хороших, как много ласковых имен…»

Но Клещев так посмотрел на него, что Василий отвел глаза и повернулся к Митричу:

– Ну что, Митрич, а командира полка ты пустишь за мой штурвал?

Техник снял пилотку и почесал затылок.

– Вообще-то нежелательно… Сталин хлопнул друга по плечу.

– Давай, Вань, пересаживайся! Только прошу: одна нога – там, другая – тут.

Иван быстро взобрался в кабину сталинского истребителя и перед тем как завести мотор крикнул:

– Спасибо, Вась, к вечеру буду!

Через несколько минут самолет Сталина вырулил на взлетную полосу, затем прошел рулежку и взмыл в черное небо…

Глава 3

С утра пораньше Алексей уже был на ногах. Предстоял довольно хлопотный денек. Ему нужно было побывать в МУРе и разобраться в деталях вчерашней перестрелки на улице Фрунзе. Происшествие казалось рядовым: диверсантов ловили почти каждый день, и никто бы не обратил на этот случай особенного внимания, если б не одно «но». Закавыка заключалась в том, что все случившееся произошло в двух шагах от Кремля, следовательно, попадало под пристальный контроль комендатуры.

Казарин дождался трамвая и, протиснувшись сквозь спины пассажиров, оказался на задней площадке. Он достал мелочь, чтобы купить билет, но его опередил гражданин с баулом.

–До Петровки, – пробурчал мужчина и протянул рубль.

– Сдачи нет! – так же неласково ответила ему кондукторша.

– Да у вас ее никогда нет, – огрызнулся гражданин. – Давай сдачу – и точка!

Кондукторша покраснела от злости и закричала:

– Гражданин, сойдите с трамвая!

– А почему не с ума? – сострил кто-то рядом, и весь вагон заржал.

Алексей, так и не заплатив, спрыгнул на повороте, и вагон, дребезжа стеклами, позвякивая соединениями на стыках рельсов, пополз дальше.

В МУРе Казарин застрял надолго. Сначала никак не появлялся следователь, а когда он все же пришел, то тут же убежал, бросив на ходу:

– Извини, старик, подожди пару минут. Начальство вызывает.

Алексей не успел возразить, как милиционер скрылся в коридорах МУРа.

Казарин сел на стул и начал терпеливо ждать.

Прошло полчаса, но следователь не появлялся. И Лешку стало клонить ко сну. Какое-то время он мужественно боролся с дремотой, но усталость взяла свое.

– Эй, капитан! Не спи – замерзнешь, – раздалось над его ухом.

Алексей открыл глаза и увидел улыбающегося милиционера.

– Извини, задержался. Вчера всю ночь сигнальщиков ловили, а утром рапорты писали. Представляешь, что удумали, суки. Встаачяют ракету в водосточную трубу и стреляют, чтоб немец видел, куда бомбить. Пока ракета летит по трубе, ее не видно, и за это время сигнальщик успевает смотаться. Заходи.

Следователь распахнул дверь кабинета.

– Майченко, Иван, – представился муровец. Алексей пожал протянутую руку.

– Алексей Казарин.

Получив папку с делом, Казарин углубился в чтение. Ничего нового он для себя не нашел. В рапортах постового и патрульных были подробно описаны детали погони, падение из окна и смерть диверсанта. Также к делу была приложена баллистическая экспертиза: диверсант был убит выстрелом из пистолета системы «браунинг» и, по всей вероятности, умер еще до падения.

– Муть сплошная, – подытожил Иван. – Ни пистолета тебе, ни убийцы. Но в общем все ясно: диверсанты – они и в Африке диверсанты. Надо было по горячим следам ловить, а теперь иди – свищи.

Алексей перелистал дело еще раз, и взгляд его остановился на описи вещей убитого. Под пятнадцатым номером фигурировала «Записка-шифровка».

– А где она? – поинтересовался Казарин.

– Как «где»? – удивился Иван. – Так ее же ваши забрали.

Алексей понимающе кивнул.

– А ты случайно не помнишь, что в ней было? Иван хитро прищурился:

– Случайно помню.

Он взял карандаш и на листочке отрывного календаря написал: «Зн 13, В 4, Д 7, Ар 3, МШ 1». Алексей взял лист в руки.

– Странная какая-то шифровка.

– Вот и я так думаю, – усмехнулся Иван.

Глава 4

Лондон

За месяц до описываемых событий

Красивая женщина средних лет в бордовом платье прошла сквозь анфиладу комнат особняка викторианской эпохи и оказалась в каминном зале. Ей навстречу поднялись два удивительно похожих джентльмена, два сэра Пиквика. Тронутые сединой пряди, зачесанные назад, только усиливали их сходство с диккенсовским персонажем. Один из них поклонился и поцеловал протянутую дамой руку.

– Здравствуйте, Саймон, – вежливо поздоровалась она. – Я думаю, Джеральд не позволил вам скучать. Что привело вас сегодня в наш дом?

Джеральд опередил брата.

– Вот, Анна, наконец-то моя работа заинтересовала разведку ее величества, – выпалил он.

По всему было видно, что его просто распирало от гордости.

– Разведку? – женщина удивленно вскинула брови. – Джеральд, поясни мне, что все это значит?

Саймон не дал ему ответить. Он поднял руку и начал свой рассказ:

– Третьего дня лорд Бивербрук выступил с докладом на секретном совещании у нас на Даунинг-стрит и сообщил такое, что лично меня повергло в замешательство. Или старик сошел с ума, или немцы хотят сбить нашу разведку с толку…

Саймон на секунду остановился, чтобы перевести дух. То, что он сейчас говорил, составляло государственную тайну, и все присутствующие это хорошо понимали. Однако Анна была заинтригована.