Океанский патруль

      Рябинин тяжело отшатнулся назад, спросил кратко:
      - Кто?
      И чей-то матросский голос ответил из темноты:
      - Та це ж, товарищу командир, земличирпалку! У, би-сова, куцы ж вона зализла!..
      Рябинин вдруг захохотал так громко, что радист испуганно выглянул из своей рубки.
      - Отбой тревоге, - весело приказал он, расстегивая канадку. - Их счастье, а то бы мы их разделали под орех!
      - У меня снаряды лежат в орудиях, - доложил Пеклеванный, краснея в темноте от стыда. - Разрешите выстрелить ими?
      - Пускай лежат там. Может, еще пригодятся...
      Землечерпалка виновато отщелкала в темноту семафорограмму: "У нас неисправность в компасе. Мы сбились с курса и отошли мористее. Возвращаемся на прежнее место. Капитан-маркшейдер Питютин".
      Пеклеванный невольно ужаснулся при мысли, что еще момент - и "Аскольд", знающий лишь одно то, что слева не должно быть никого, сейчас уже рвал бы снарядами старое, дряблое тело землечерпалки.
      - Передай этому питюте-матюте, - наказал он сигнальщику, - передай ему, старому болвану, что мы...
      - Оставьте вы их, помощник, - вмешался Рябинин. - Ну их к чертовой матери! Руганью, да еще на таком расстоянии, здесь не поможешь. А команда землечерпалки наполовину из баб и мальчишек. Капитанишко - тоже хрен старый. Им, беднягам, и без того достается!
      Рябинин нащупал в темноте плечо Пеклеванного и крепко пожал его, слабо ободряя:
      - Хватит вам. Вы же весь мокрый. Реглан уже обледенел на вас. Идите отдыхать, помощник. Всю ночь не спали.
      - Ничего, отосплюсь потом.
      - А я вам предлагаю отдохнуть.
      Пеклеванный понял, что это уже приказ.
      - Есть, - ответил он, - идти отдыхать...
      Артем сбежал по трапу и, балансируя на уходящей из-под ног палубе, добрался до кормы.
      Через низкий борт перехлестывали волны. Обмывая стеллажи глубинных бомб, повсюду колобродила вода. Из-под винтов взлетели кверху высокие каскады пены. В сумерках вода фосфорилась ровным голубоватым светом. Все море играло и горело, точно из его глубин всплыли на поверхность мириады разбуженных светлячков. Казалось, корабль плывет среди расплавленного металла.
      Дребезжа железными бадьями, мимо "Аскольда" прошла к берегу провинившаяся землечерпалка.
      Стоять на палубе было холодно. Лейтенант зябко поежился, спустился вниз. В командном коридоре вода, попавшая через люк, гуляла с борта на борт, собираясь то у одной переборки, то у другой. Из конца коридора доносилось пение.
      Артем остановился: женский голос на корабле, ночью, в открытом море? Чистое мягкое контральто прерывалось ударами волн и режущим уши завыванием винтов.
      Она пела:
      Мимо сосен северных бежит дорожка,
      У дорожки - стежка, возле стежки той - морошка.
      Сердце вдруг заныло, сердце заскучало:
      Что же и зачем же я тебя встречала?
      Помню, мы ходили вечером да той дорожкой,
      И ты меня, бессовестный, назвал морошкой.
      И с тех пор подруги все зовут меня не Машей,
      Эх, да вот той самой ягодкою нашей...
      Артем постучал в дверь каюты. Пение прекратилось, щелкнула задвижка.
      - Ну, что же вы остановились на пороге, - встретила его Варенька. Закрывайте дверь. Через люк дует... Вы, наверное, прямо с мостика?
      Она стояла посреди каюты в розовой шелковой блузке с короткими рукавами, на ногах у нее были стоптанные домашние шлепанцы. Артем впервые видел ее не в форме, и это немного смутило его.
      А Варенька, словно не замечая его смущения, раскрывала клинкеты полок, показывая свое хозяйство:
      - Вот здесь у меня хирургические инструменты. Видите? Я их нарочно сложила так, чтобы они не рассыпались во время качки. А вот сюда я поставила самое необходимое, - медикаменты всегда под рукой. Приготовила тетрадь для записи больных, но она так и лежит чистая - никто не приходит...
      Лейтенант слушал девушку, с любопытством осматривая каюту, точно видел ее впервые. Эта розовая блузка и эти шлепанцы неожиданно заставили его приглядеться внимательнее ко всему, что окружало лейтенанта медицинской службы Китежеву.
      Артем заметил, что каюта девушки не похожа на другие: в ней много такого, что всегда отличает женское жилье от мужского. Казалось, Варя не просто готовила для себя угол, а заботливо свивала его, как птица гнездышко. Кружевное покрывало на койке, зеркало в круглой раме над умывальником, загнанные штормом в угол каюты туфли на высоких каблуках все это выглядело странно среди железных бортов, трубопроводов, иллюминаторов, заклепок.
      Артем понял: он не может заходить в эту каюту так же свободно, как заходит в каюту механика, штурмана и командира. Здесь живет не просто офицер, а еще и женщина; и лейтенант снова изумился тому, что как-то совсем не помнил об этом раньше.
      Почему-то показался неудобным и этот ночной приход, и то, что он здесь сидит в неурочное время. Артем встал, подошел к двери:
      - Вы простите, Варя, я вам, наверное, мешаю.
      - Да нет же, нет! Пришли - и сразу уходить. Лучше бы рассказали, что творится наверху.
      - Нечего рассказывать, доктор. Сплошные серые будни. Вы даже не знаете, как бывает иногда тошно, когда подумаешь, что другие воюют, а мы...
      Ему не пришлось договорить: резкий крен отбросил его от дверей и насильно посадил на прежнее место. Стыдясь, что не смог удержаться на качке, он сделал вид, будто сел нарочно, и сказал:
      - Впрочем, вы, доктор, как женщина, не сможете меня понять. Этот вопрос всегда останется для вас какой-то астрономической туманностью в виде скопления далеких звезд...
      Варенька вдруг засуетилась:
      - Я ужасно плохая хозяйка. Вы пришли прямо с мостика, на вас еще сосульки висят, а я... вот дура! У меня есть немного спирту. Хотите?
      - Каплю, - сказал Пеклеванный. - Только если это спирт английский, то лучше не надо. Сплошная хина! Пусть его лакают малярики-колонизаторы!
      Он выпил рюмку спирта, закусил печеньем.
      - Спасибо. Я, кажется, сейчас отойду от холода. Вы как раз чудесная хозяйка. Но меня вам все равно никогда не понять... Я потомственный моряк. Мой предок, еще матрос при Гангуте, отличился в сражении и получил от самого царя серебряный ковш. Приходите ко мне в каюту, я вам его покажу. Владелец такого ковша мог бесплатно пить в любом кабаке. И мой пращур, по вполне понятным причинам, спился. Вдова его забрала детишек и однажды кинулась в ноги Петру, когда он выходил со двора. Петр имел отличную память и тут же велел отдать сирот в корпус. Так-то вот и началась на Руси целая династия Пеклеванных. Особых постов не занимали - происхождение не то, но все-таки целых два столетия честно служили Отечеству на морях.
      - Все это очень интересно, - сказала Варенька. - Но я не понимаю, чего же это мне будет не понять, как женщине?
      - О, доктор! - засмеялся Артем. - Не знаю, как вас, а меня скучные патрульные операции, ползание вокруг таких старых калош, как эта землечерпалка, скажу прямо, не устраивают. Вы даже не представляете себе, что значит для миноносника служить на патрульном судне, которое будет скитаться по морю из квадрата в квадрат, наводя на всех тоску и уныние.
      - Как странно, - сказала Варя. - Может, я действительно чего-то не понимаю, но вот я... я счастлива! И честно скажу вам, товарищ лейтенант, очень полюбила "Аскольд", полюбила и людей, которые на нем плавают. Я понимаю теперь нашего боцмана Мацуту, когда он плакал, уходя с корабля. И я, наверное, тоже буду плакать. Что там плакать! Я буду реветь, как корова...
      Артем промолчал. Он в этот момент только что хотел сказать ей, что уже подал рапорт о списании на эсминец. Теперь поделиться этим просто неудобно. Она говорит, что будет реветь коровой, а он сам стремится бежать с "Аскольда".
      - Чего стоит, - продолжала Китежева, - хотя бы один мой санитар и ваш дальномерщик Мордвинов. Ведь этот парень...
      - Ну, - перебил ее Артем, - это фрукт! Ему, чтобы не угодить после войны в тюрьму, надо сделать прививки на гауптвахте. Вроде профилактики!
      - А знаете, что я вам скажу? - спросила Варенька. - Вот если бы мне пришлось жить на необитаемом острове, то я бы хотела иметь своим Пятницей не вас, а именно такого Мордвинова. На него можно более положиться!
      - Так, - скривилея Пеклеванный от обиды. - А если бы вам предложили сделать выбор: меня или Мордвинова вы бы выбрали себе в мужья?
      Китежева одернула на себе блузку, пожала плечами.
      - Мы не такие уж друзья, чтобы я могла прощать вам подобные шутки. Я ведь не только лейтенант, но, не забывайте, я ведь еще и незамужняя женщина!
      - Я не хотел вас обидеть, - извинился Пеклеванный. - Вы сами обидели меня сначала своим недоверием к моей особе. А что касается Мордвинова...
      Палуба вдруг дернулась вперед, выскользнув из-под ног, и Варенька, теряя равновесие, отшатнулась к переборке. Внизу, в железных туннелях, тревожно завыли валы винтов - "Аскольд" увеличивал скорость.
      - Что это? В чем дело?
      Артем шагнул к двери, и в этот же момент загрохотали колокола громкого боя. Лейтенант выскочил на палубу. В сплошной темени матросы разлетались по постам. Одни проваливались в черные дыры люков, другие обезьянами карабкались по трапам.
      На мостике Артем быстро осмотрелся:
      - А где этот питютя-матютя?
      - Землечерпалка уже вошла в бухту, мы идем одни.
      - Так что же произошло?
      - Подводные лодки, - ответил Самаров.
      - Где?
      - Не знаем. Где-то здесь. Сейчас они долго болтали по радиотелефону. Мы их засекли коротковолновым пеленгатором. Одна из них передала в Нарвик сводку погоды....
      - Когда рассвет, штурман? - спросил Пеклеванный.
      - Через полчаса начнет светать...
      Рябинин потянул Пеклеванного к себе за рукав:
      - Иди-ка сюда, помощник. Подумаем...
      Решили так: из этого квадрата моря не уходить, держаться для безопасности на ломаных зигзагах и проверить весь район. В штаб отправили сообщение: "Поймали радиоконтакт с немецкими лодками. Начали свободный поиск". Штаб ответил: "Идите в квадрат восемнадцать. По окончании поиска следовать в Иоканьгу. Ждите дальнейших распоряжений".
      После получасовой "болтанки" на зигзагах напряжение на мостике "Аскольда" как-то уменьшилось. Первый луч рассвета, посеребривший волны, застал команду еще на боевых постах. Но вестовой уже позаботился принести на мостик крепкий горячий чай. На зубах офицеров хрустели сухари; прикуривали на страшном ветру от зажигалки штурмана.
      - Может, прекратим поиск и пойдем в Иоканьгу? - предложил Самаров. Немцы поболтали, разошлись или же легли на грунт. Черта ли им здесь делать?
      - Ну, не говори так, - возразил Рябинин. - Вон, видишь, какой-то союзник на полных оборотах "чапает"!
      Мимо "Аскольда" скоро прошел американский корвет типа "Кептен" с канадской командой на борту и с британским флагом на мачте. Когда он поравнялся с патрульным кораблем, все прочли выведенную вдоль его грязного ржавого борта чудовищную надпись: "МЫ НЕ ЖЕЛАЕМ СЛУЖИТЬ НА ФЛОТЕ..."
      - Какой поразительный цинизм! - возмутился Пеклеванный. - Неужели адмиралтейство не запретит им эту наглость?
      - Флот его величества, - ответил Самаров, - совсем неплохой флот. И воюют английские матросы неплохо. А это просто какой-то сброд, немцы даже брезгают топить их...
      Рябинин велел прекратить поиск и следовать прямым курсом в Иоканьгу. Море постепенно успокаивалось, гребни волн сглаживались под стихнувшим ветром. Видимость, однако, была скверной, что не помешало Мордвинову разглядеть вдалеке плавающее бревно.
      - Товарищ командир, - крикнул он, - "топляк" плавает!
      Офицеры вскинули бинокли к глазам. Все-таки, что ни говори, а в пустынном море даже поганое бревно может служить развлечением.
      - Давно уже, видать, плавает, - сказал Самаров. - Отяжелело... Только одним концом торчит. А по весне их тут еще больше, все из Горла{7} выносит...
      Но вот из "бревна" вдруг потянуло серым дымком. Артем ахнул: ведь это дизель подлодки выбрасывал наружу выхлопные газы, которые тут же конденсировались в морозном воздухе.
      - Шнорхель! - заорал он, скидывая чехол с приборов. - Подлодка! Я вижу шнорхель!
      Один матрос, лица которого Пеклеванный впоследствии так и не мог вспомнить, сказал только одно слово:
      - Ай! - и прямо с мостика сиганул вниз. Ветер колоколом раздул полы его шинели, всплеснула и сомкнулась вода, но... обратно он уже не выплыл. Океан сразу глубоко засосал труса в свою жуткую глубину.
      - Вот тебе и "ай"! - сказал Мордвинов.
      Все это произошло стремительно. Беспечность "немца" была непонятна. Может, он уже видал проходивший мимо себя корвет и решил, что такого противника можно не остерегаться. Шнорхель подводная лодка убрала, когда на корму "Аскольда" уже летело приказание:
      - Глубинные бомбы - то-о-овсь!
      На мокрой обледенелой палубе не так-то легко доставать через люк и готовить к взрыву громадные бочки по сто и двести килограммов весом.
      - Проходим над лодкой! - крикнул Векшин, стоя на ветру с открытой головой.
      И первая серия бомб обрушилась за борт. Вода, продолжая фосфориться, вскинулась в небо, как огненный куст. Взрыв глухо отдался в гулком корабельном чреве.
      На юте Григорий Платов, возглавлявший минную команду, уже подкатывал к срезу кормы новую серию глубинных бомб. Матросы работали без шапок и ватников - так было удобнее. Палуба, вздрагивая от взрывов, больно била матросов в пятки.
      Повернув к мостику свое мокрое, иссеченное брызгами лицо, с взлохмаченными волосами, Платов следил за сигнальным фонарем Мордвинова. Вот фонарь дает короткий проблеск, и Григорий кричит:
      - Пошел!.. Пошел!..
      Глубинные бомбы, подталкиваемые матросами, летят за борт, где кипит взбудораженная винтами вода.
      - Прямо по корме всплывает подводная лодка! - вдруг доложил Мордвинов. - Прямо по корме!
      В туче брызг, фонтаном выбросив на поверхность воду, субмарина врага вперед задранным носом - выскочила на поверхность. Если бы команда "Аскольда" обладала большим боевым опытом, она нашлась бы в такой обстановке скорее. Но тут даже Рябинин в страшном удивлении не успел опомниться, как люк подлодки откинулся, и на палубу стали выскакивать матросы. Одно мгновение - и подлодка сама навязала кораблю артиллерийскую дуэль...
      - Огонь! - скомандовал Пеклеванный, и в уши сразу ударило грохотом. Желтое пламя осветило верхушки волн. Горячий воздух сильно толкнул в грудь. В лицо пахнула пороховая гарь и мигом растаяла.
      Дробно загрохотали пулеметы и эрликоны. Нескольких немецких комендоров словно слизнуло с палубы. Окруженная всплесками разрывов, подлодка вдруг снова пошла на срочное погружение. Было хорошо видно, как один гитлеровец кинулся к люку рубки, но люк был уже захлопнут изнутри, и лодка тут же ушла у него из-под ног...
      - Пройти над местом погружения, - ровным голосом скомандовал Рябинин, словно дело шло о том, чтобы пройти с тралом над косяком рыбы.
      - Есть пройти, - отозвался из рубки Хмыров.
      Заскрипел барабан штурвала, наматывая стальные штуртросы, тянущиеся к румпелю. "Аскольд" развернулся и, натыкаясь на волны, двинулся вперед туда, где над местом погружения подлодки крутился в глубокой воронке оставленный на гибель матрос...
      Контрольное бомбометание не дало никаких результатов. На поверхность выбросило лишь содержимое гальюнов. То ли от близкого взрыва, повредившего фановую систему, то ли немцы решили просто продуть гальюны сжатым воздухом, чтобы вид их дерьма оскорбил противника...
      Пеклеванный стоял, стиснув руками поручень, еще не смея верить в победу. Глубоко глотнув воздух, произнес только одно слово:
      - Неужели?
      - А, кажется, так, - ответил помполит, понимая, о чем думает в этот момент Пеклеванный. Рябинин спросил штурмана:
      - Векшин! Сколько длилось... все это?
      Прохор Николаевич почему-то не сказал "бой". Наверное, еще не совсем верил в случившееся. А скорее всего, в его представлении бой выглядел совсем иначе: слишком уж просто все, что произошло сейчас, - какой же это бой?..
      Штурман в иллюминатор рубки крикнул:
      - Товарищ командир! Бой с подлодкой длился минуту и сорок пять секунд! - Векшин, пожалуй, единственный ничему не удивлялся.
      Рябинин, оставив рукоять телеграфа, шагнул к Пеклеванному, в щедрой улыбке блеснули его зубы.
      - Ну, помощник, - сказал он, - это твоя лодка. Без тебя мы, конечно, ничего бы не сделали, спасибо тебе, лейтенант: это ты, все ты! Это ты обучил команду! Спасибо тебе...
      Рябинин впервые при всех назвал Пеклеванного на "ты", и это отметили все стоявшие на мостике: капитан "Аскольда" называл на "ты" только тех сослуживцев, которым доверял.
      На мостик долетели возбужденные голоса матросов:
      - Крюк давайте!..
      - Быстрей, ребятушки, никогда такую рыбу не ловили...
      - Осторожней, осторожней!..
      - Несите-ка в лазарет, ребятушки!
      Рябинин перегнулся через поручни, крикнул:
      - Боцман, что у вас там?
      - Матроса вытащили, - ответил с палубы Мацута.
      - Живой?
      - Дышит как будто...
      Через несколько минут Рябинин послал помощника узнать, что с пленным. Артем встретил Варю в коридоре. Уже одетая по форме, она возвращалась из умывальника, вытирая полотенцем мокрые руки.
      - В каком состоянии немецкий матрос?
      - Небольшой нервный шок, - ответила Варенька, улыбаясь. - Сейчас я сделала ему укол, он спит.
      И, шутливо сморщившись, она протянула:
      - Ох, эти скучные патрульные операции! Ох, это однообразие, наводящее тоску и уныние!.. Скажите, неужели даже сейчас...
      Но Артем горячо перебил ее:
      - Вы даже не знаете, доктор, что можно было бы сделать сейчас на миноносце. Эта победа досталась нам легко, потому что мы застали противника врасплох, он даже не успел погрузиться. А вот миноносец, да еще с гидролокатором, да с бомбометами...
      Китежева недовольно взмахнула полотенцем и, не дослушав, направилась в свою каюту. Остановилась у двери, сказала:
      - Какой же вы скучный!..
      "Сорокоум"
      На душе было как-то неспокойно. Кажется, верь она в бога - наверное, молилась бы горячо и пылко. Но и без того, ложась по вечерам в холодную постель, Ирина Павловна каждый раз повторяла: "Господи, только бы ее не потопили, только бы дотянула до порта..." Ночи стояли жуткие, метельные, штормовые, и ей даже снилась легкая, как перо птицы, шхуна - шхуна во мраке, в морозном океане. И пока парусник находился в пути, она скрашивала тоскливое ожидание чтением "шканечного журнала", принятого в подарок от Левашева. В этой толстой растрепанной книге были подробно изложены события корабельной жизни - той самой жизни, которая под гудение ветров в парусах уже давно канула в прошлое...
      "Вахтенные журналы бытности" появились на судах севера в 1896 году, когда особую Северную комиссию обеспокоил тот факт, что больше половины рыбацких шхун пропадает бесследно, а если их и находят потом - то с мертвыми командами. Но, как видно, поморам не понравилась эта канцелярская затея, и они заполняли "шканечный" журнал кое-как, доверяя это зуйкам, окончившим два или три класса, - лишь бы отвязаться от докучной обязанности.
      Сегодня Ирина Павловна снова раскрыла тетрадь и, забравшись под одеяло, до полночи перечитывала неграмотные, до смешного ненужные откровения; видно, зуек не знал истинного назначения "Журнала бытности" и вписывал в него все, что нужно и не нужно.
      "...Ветер в жалейку свищет. Верхний парус, он по-аглицки топселем прозывается, так его порвало. Антипка от руля не отходит, не ест, не спит сам шхуну ведет..."
      "...А сегодня Борис Нилыч меня за волосья оттаскал за то, что я кляксы в журнал ставлю..."
      "Пришли к норвегам в Вардегауз рыбу продавать. Живут норвеги вольготно. Всякий с трубочкой ходит, а разговоров больших не ведут, все больше в молчанку играют. Спать любят, для того и перины на гагачьем пуху..."
      "...Опять злая буря-падера. Вторую ночь не спамши. Стужевей веет. Афанасия Аменева за борт смыло, потонул. Дома деток много осталось и жена брюхата..."
      "Батюшка Варлаам из Никольской церкви пришел с водосвятием. Руль побрызгал малость, а в кубрик не спустился - воняет-де больно, да и трам крутой..."
      Примерно такими описаниями были заполнены все триста страниц журнала. Как видно, рыбаки не прониклись благостными пожеланиями комиссии; очевидно, случись что-нибудь серьезное - и вовсе забросили бы журнал. Ирина Павловна так и заснула с этой книгой в руках.
      А на рассвете шхуна вошла в залив и встала на "бочку" как раз напротив судоремонтных мастерских. Наступал самый ответственный период в жизни Рябининой - период подготовки к экспедиции...
      Ах, что это была за шхуна! Какой она великолепный "пенитель", шхуна доказала уже на следующий день, когда два трактора "ЧТЗ" стали вытаскивать ее для ремонта днища на береговые слипы. Случайно оборвались тросы, и парусник, скрипуче соскользнув по слипам, снова зарылся бушпритом в воду. Даже этот небольшой толчок инерции, полученный шхуной, был вполне достаточен, чтобы она плавным рывком проскочила примерно полторы мили вдоль залива.
      - Ну и каналья! Будто сливочным маслом ее намазали, - так выразился один старый инженер-судоремонтник. - Легко будет она бегать, да каково-то будет управлять этой старой капризницей?..
      Работы шли быстро. Днище шхуны, на тот случай, если придется встретить льды, обшивалось оцинкованным железом, оборудовались под лаборатории каюты, ставились новые мачты из "рудового" дерева. В такелажной мастерской шились новые паруса, артель морских инвалидов вила крепкие снасти.
      Казалось бы, все уже в порядке. Добрый морской скакун хорошо оседлан, дело только за опытным всадником. Но вот такого-то всадника как раз и не находилось. Дело дошло даже до смешного: кто-то подсказал вызвать из Москвы старейшего парусного капитана Лухманова. Но Рябининой тут было уже не до смеха. Ведь это по ее настоянию институт делал основную ставку на использование заброшенной шхуны в экспедиции. А теперь ей пришлось столкнуться с непредвиденным препятствием, из-за которого экспедиция чуть ли не срывалась в самом начале. Дементьев уже предупреждал ее, что "шхунка построена с каким-то чертовским секретом". Тогда она не поверила ему, и вот - пожалуйста! - убедилась в этом только сейчас, когда оказалось почти невозможным отыскать шкипера, который бы смог наладить такелаж шхуны...
      - Ирина Павловна, - не уставал повторять ей при каждом свидании Дементьев, - напрасно мучаетесь. Поверьте, что ни черта не получится. Эту шхуну построил сам дьявол! Я советую лучше отложить экспедицию до следующего года и рассчитывать на "Меридиан", когда он отзимует.
      - До следующего? - возражала Рябинина. - Нет, Генрих Богданович. Я не согласна с вами... Вот сегодня придет ко мне еще капитан Пустовойтов. Говорят, что он лучший шкипер-парусник в Поморье. Я очень рассчитываю на него...
      Но и капитан Пустовойтов, моряк заслуженный и старый, полвека проплававший под парусами, вдруг становился на палубе этой шхуны беспомощным, как ребенок. Он стыдливо пожимал плечами, удивляясь странному расположению мачт и рей. Решив все же попробовать разобраться в такелаже, он сам лазал по рангоутным деревьям и потом пристыженно разводил руками:
      - Извините, Ирина Павловна. Говорят, она очень быстроходна. Очевидно так. Но она даже не похожа на чайный клипер. Я никогда не видел таких кораблей. Мне уже скоро пойдет на седьмой десяток, и я бы хотел поплавать с вами юнгой, чтобы посмотреть - какова она в море? Но командовать шхуной при такой сложной оснастке, к сожалению, я не смогу...
      - Да вы хоть попробуйте! - убеждала Ирина Павловна.
      - Не смею. Всю жизнь ходил в грубых тяжелых сапогах. Разве же смогу я теперь пройти в таких изящных туфельках? Опозорюсь только...
      А шхуна, легкая и красивая, как невеста, плавно покачивалась на волнах, зарываясь в воду выпуклой белой грудью. Тонкий серебристый иней лежал на ее размашистых реях, искрилась медь поручней, нарядно поблескивали свежевыкрашенные борта.
      Где же найти шкипера?
      Вечером Ирину Павловну вызвал к себе директор института и предупредил, что, очевидно, экспедицию придется "сворачивать". Жаль, добавил он, тех средств, которые уже израсходованы. "Меридиан" - такие сведения - вмерз в береговой припай неплотно, - может быть, он еще и вырвется из ледового плена. "Тогда и поговорим", - закончил свою речь директор, и Рябининой осталось только промолчать, хотя ей было обидно и горько.
      Пить чай вечером дома в полном одиночестве - не так уж и приятно. Прохора нет рядом, около плеча какой-то холодок и пустота, а Сережка... "Где-то он?"
      Ирина Павловна машинально придвинула к себе тяжелый кирпич "шканечного журнала" шхуны. Машинально раскрыла журнал на последних страницах и прочла:
      "...На шхуну солдата поставили с ружьем. На губной гармошке играет бойко, а говорить учнет, так точно собака лает. Гав, гав! И фамилия у него какая-то чудная - Антервентом прозывается..."
      "... Ночью Антипка Сорокоум якорь поднял и шхуну в море вывел. Антервент проснулся, из ружья палить зачал, так мы его к рыбам кинули..."
      "Крейсер ассев за нами гонится. Антипка Сорокоум всем по зубам надавал, велел топселя ставить. Высоко, страшно! Ушли от крейсера, а шхуну на отмель выкинули, чтоб врагам не досталась... На-ка, Борис Нилыч, выкуси!.."
      "Антипка Сорокоум..." Что-то очень знакомое в этом имени. Уж не Прохор ли рассказывал ей? Или она слышала это имя в своей молодости? От кого? "Сорокоум - Сорокоумов". Антипка теперь, если только он жив, стал Антипом. А что, если я...
      Ирина Павловна придвинула к себе телефон, набрала нужный ей номер:
      - Это я, Генрих Богданович. Простите, что тревожу, но мне больше не с кем поделиться. Ведь я нашла капитана... Да, да! Нашла капитана шхуны. Это Антип Сорокоумов...
      Через несколько дней из областного бюро справок был получен ответ на запрос института, в котором сообщалось, что Антип Денисович Сорокоумов, возраста шестидесяти четырех лет, живет и здравствует на своей родине, на берегу Белого моря, в селе Голомянье.
      Рябинина выехала из Мурманска в тот же день, поручив дела по подготовке к экспедиции своему заместителю - гидробиологу Рахманинову. Приехала она в село в полдень. Скрипел под ногами снег. Вился над избушками дым рыбацких очагов. Лаяли собаки.
      Село было древнее и знаменитое: на весь север оно славилось своими мастерами-корабельниками, из века в век село ладило шняки да шхуны, которые бороздили океанский простор, появляясь то возле Груманта, то возле Вайгача.
      И, проходя по узеньким заснеженным улочкам, женщина испытывала легкое приятное волнение. Сама улица, тесно застроенная деревянными особнячками с высоко поднятыми над землей окнами, с резьбой, коньками и флюгерами, напоминала старую Москву до французского пожара, знакомую Ирине Павловне по старинным олеографиям.
      Наконец она остановилась перед домом, в котором, судя по адресу, должен был проживать Сорокоумов, и с замирающим сердцем постучала в дверь.
      Женский голос откуда-то сверху ответил с характерным поморским акцентом:
      - Поцто ступишь? Ворота и так нараспашку.
      Ирина Павловна вошла, поднявшись по лесенке в сени, где в облаках пара склонилась над корытом широкозадая женщина, стирающая белье.
      - Мне нужно Антипа Денисовича.
      - А вон пройди, милая, через горницу, он там цаевницает, - ответила ей женщина, зорко оглядев из-под платка незнакомую гостью.
      Ирина Павловна прошла - и очутилась в светлой комнате о шести окнах. По обстановке было видно, что хозяин дома придерживается старины. Двери синели аляповатыми васильками, пол устилали шкуры медведей, над комодом рядом с моржовым клыком висели часы с кукушкой. Теснились шкафы с фарфоровой посудой норвежского производства, сверкали со стен перья заморских птиц неожиданной раскраски...
      Вот и все, что успела заметить Рябинина, когда отдернулся ситцевый полог, разделявший комнату надвое, и перед нею предстал сам Сорокоумов.
      Ирине Павловне сразу вспомнилась шхуна, четкая стремительность ее мачт, поразительная легкость корпуса - все, чего коснулась творческая мысль мастера.
      Каково же было ее удивление, когда она увидела маленького седобородого старичка в заплатанной кацавейке, с хитро бегающими лукавыми глазками. Домашний шерстяной колпак покрывал его маленькую головку, и от этого старичок казался волшебным гномом из детской сказки. Но что сразу поразило Рябинину, так это лицо мастера и капитана: чистое, румяное, как у младенца, оно не имело ни одной, даже мельчайшей, морщинки.
      Сорокоумов пригласил гостью к столу, где шипел самовар, горкой лежали пышные "челноки" с крупяной начинкой, а в миске была "кирилка" - кушанье коренных поморов, состоящее из смеси ягод, рыбы, молока и ворвани.
      Ирина, еще не совсем веря, что перед нею сидит человек, построивший шхуну, осторожно спросила - не сможет ли он показать чертежи. Она уже не решалась просить большего, ей хотелось узнать хотя бы схему расположения рангоута и такелажа.
      Антип Денисович неожиданно рассмеялся ядовитым смешком:
      - Чертежи на снегу были, а ручьи побежали да смыли. Так и строил ладью на глазок.
      - А сколько же лет плавает ваша шхуна?
      - Да уж теперь, кажись, на тридцать вторую воду пойдет. И еще столько же просидит на воде, дочка. Больно уж лес добрый!..
      Звонко прихлебывая чай с блюдечка, он улыбался.
      Ирина Павловна поняла, что с этим стариком надо держать ухо востро, и решила идти напрямик.
      - Антип Денисович, - сказала она, - без вас ничего не ладится. Способны ли вы снова повести шхуну в море?
      Ее поразила та легкость, с которой он дал согласие:
      - Море - это горе, а без него, кажись, вдвое. Я поведу шхуну, тем более карман хоть вывороти, словно в нем Мамай войной ходил.
      - Вы подумайте, - осторожно вставила Ирина Павловна.
      Сорокоумов обиделся:
      - Сказываем слово - так, стало, не врем, дочка.
      - Но вы даже не спросили, куда идет шхуна.
      - А мне хоть на кудыкало. Есть Спас и за Грумантом.
      - В Спаса не разучились верить?
      - По мне, так в кого хошь верь. Все равно: спереди - море, позади горе, справа - мох, слева - ох, одна надежда - Бог!..