Произведения Валентина Пикуля с иллюстрациями из архива писателя - Фаворит (Книга 2)

      Никогда он не каялся! Васенька Рубан, дружочек верный, пожалуй, один только и знал, что в периоды обязательного затворничества опять до крови будут изгрызены ногти на пальцах светлейшего; алчно поедая апельсины и редьку, селедку и ананасы, его княжеская светлость будет читать и мыслить... Еще в Москве Потемкину поручили надзор за Оружейной палатой, в которой сыскал он немало древностей рукописных.
      -- Многое тут, Васенька, тиснения достойно типографского -ради веков будущих. Ты нужное избери. Возвеличь в издании книжном! Ежели не нам, потомкам сгодится. И перестань стихами чирикать -- не дело. Савва Яковлев дал тебе во дни морозные шубу свою поносить -- ты его одами своими всего измазал. Платон сунул тебе горшок с медом -- ты весь в рифмах излился.
      Василий Григорьевич Рубан впал в отчаяние:
      -- Велика ли корысть моя, ежели от эпиталам свадебных да от эпитафий похоронных кормление себе имею? Ты лучше Ваську Петрова грызи: он поденщик престола, а я поденщик публики.
      Петрова помянул он кстати. Потемкин сказал:
      -- Этот не пропадет! Ныне он, щербатый, при английской герцогине Кингстон-Чэдлей обретается. Сказывали мне, что в роскошной галере по Тибру римскому плавает.
      Рубан отвечал: щербатым да кривым на баб везет.
      -- А мне, корявому, и к поповне не подступиться...
      Потемкин ценил поэта за трудолюбие, схожее с трудолюбием Тредиаковского. Но, сам писавший стихи, светлейший отлично в них разбирался и чуял, что Рубан от Парнаса далек:
      -- Меня, брат, на мякине не проведешь, от рифмы звонкой не обалдею. Не будет тот столяр, кто рубит лишь дрова, не будет тот пиит, кто русские слова разрубит на куски и рифмой их заключит... А ты не поставляй за деньги глупых од и рылом не мути Кастальских чистых вод.
      Большой (хотя и неряшливый) ум Потемкина пытался сочетать сказанное о Крымском ханстве до него с тем, что ему самому думалось. В историю он окунался как в омут, где водится всякая нечисть. Фаворит усердно работал над статьей об уничтожении ханства -- этой поганой "бородавки", в вечном воссоединении татарских и ногайских земель с пределами великой России.
      Неожиданно предстал перед ним Безбородко.
      -- Имею честь, -- склонился он перед фаворитом, -- занять ваше светлейшее внимание опытом слога моего, коим начертал я ради приятств ваших "Записку, или Кратчайшее известие о Российских с Татарами делах и войнах".
      -- А ну дай сюда! -- выхватил рукопись Потемкин. Глянул и отбросил ее от себя. -- Врешь, хохлятина! Слог-то недурен. Разве тобою писано?
      -- Верьте, что все бумаги подобным слогом пишу.
      Потемкин поверил. "Записка, или Кратчайшее известие" Безбородко удачно придала его мыслям о Крыме стройность.
      -- Мало при дворе людей, которы бы писали грамотно. А ты, брат, даже знаки препинания расставил... Удивлен я! -- говорил Потемкин.
      -- Счастлив угодить вашей светлости. По должности своей все архивы дворцовые переглядел, и дела восточные зримо выявились. По мнению моему, -- заключил Безбородко, -- настал момент Крымское ханство унизить, а южной России принести блаженство покоя и благополучие хозяйственное.
      -- Ну, спасибо, Александр Андреевич... удружил!
      Потемкин понял: Безбородко будет ему союзен.
      При дворе блуждали сплетни, будто Потемкин на деньги, отпущенные для новых городов, в родимом сельце Чижове строит сказочные дворцы с фонтанами и римскими термами, где и собирается жить, если карьера его оборвется. Многие верили в это. Верил и граф Румянцев-Задунайский...
      Сегодня фаворит имел долгую беседу с маркизом Жюинье и его атташе Корбероном, которые пытались доказать, что если Франция возьмется за выделку русской водки из астраханских вин, то это будет выгодно для России. Потемкин обернулся к Рубану:
      -- Вася, глянь-ка, сколько анкеров винишка своего паршивого французы продали нам в прошлом годе?
      -- Полсотни тыщ анкеров, ваша светлость.
      -- Хорошо. Вы, французы, можете гнать водку из наших вин, но в таком случае двадцать пять тысяч анкеров скостим.
      -- Франция потерпит убытки... так нельзя!
      -- Россия потеряет еще больше, если сглотает свою пшеничную да запьет ее вашей -- виноградной. Вина в мире достаточно, чтобы всем нам спиться, но его не хватит, чтобы экономику выправить. Лучше уж мы продадим вам украинский табак.
      -- Посольство короля Франции, -- заметил Корберон, -согласно покурить ваши табаки, чтобы сделать о них заключение. А сейчас поговорим о продаже вами конопли.
      Конопля -- главное сырье для корабельного такелажа.
      -- Вася, глянь, что у нас там с коноплей?
      -- В прошлом годе четыреста тыщ пудов ушло за границу за шестьсот тыщ рублев. Полтора рублика пудик! Грабят.
      -- Неурожай у нас, -- взгрустнул Потемкин, -- дожди тут были. Плохо с коноплей. Ежели два рубля пуд -- согласны.
      -- Вы разорите нас! -- воскликнул маркиз Жюинье.
      -- Мы согласны вместо конопли продавать флоту Франции пеньку, выделанную из той же конопли. Три рубля пуд!
      -- С вами трудно разговаривать, -- сказал Корберон.
      -- А мне каково? Я ведь в этих делах не смыслю...
      Все он смыслил! Иначе бы и не разговаривал. Но тихое возвышение Завадовского уже начинало разъедать его душу. А придворные исподтишка наблюдали за ним. Потемкин знал, что его не терпят, и, сохраняя важность, ему присущую, поглядывал на вельмож с высокомерием, как господин на вассалов. Однажды он навестил сестру Марью Самойлову.
      -- Гриша, -- запричитала бабенка, -- шептунов-то сколько. Обманывают тебя, да еще и осмеивают... Что ж ты добрых людей не собрал, одних врагов нажил? Да оглядись вокруг и уступи... Неужто все мало тебе?
      -- Деньги -- вздор, а люди -- все, -- отвечал он. -- Ах, Маша, Маша, сестреночка славная... Ее можно и оставить. А на кого дела-то оставлю?
      Потемкин всюду начал открыто высказываться, что Россия не одним барством сильна, что нельзя упования викториальные возлагать едино лишь на дворянство.
      -- Пришло время открыть кадетские корпуса для детей крестьянских и сиротинок солдатских, пусть будут офицеры плоть от плоти народной... Рано мы забыли Ломоносова, рано!
      По чину генерал-адъютанта неделю он провел во дворце, навещая Екатерину. Однажды сказал ей:
      -- А дешперация-то у тебя уже не та, что раньше!
      -- Дешперации более шибкой не требуй, ибо дел стало невмоготу...
      В караул Зимнего дворца заступила рота преображенцев. И заявился к нему Гаврила Державин -- не зван не гадан.
      -- Чего тебе? -- спросил Потемкин.
      Стал поручик говорить о заслугах своих. Печалился:
      -- А именьишко мое под Оренбургом вконец разорено.
      -- Покровителя, скажи, имеешь ли какого?
      -- Был один. Да его Петька Шепелев шпагой проткнул. Это князь Петр Михайлович Голицын.
      Потемкин омрачился. Скинул с ног шлепанцы.
      -- "Приметь мои ты разговоры..." Как дале-то у тебя?
      Державин стихи свои читал душевно и просто:
      Приметь мои ты разговоры,
      Промысль о мне наедине;
      Брось на меня приятны взоры
      И нежностью ответствуй мне...
      Представь в уме сие блаженство
      И ускоряй его вкусить:
      Любовь лишь с божеством равенство
      Нам может в жизни сей дарить.
      Потемкин расцеловал поэта с любовью.
      -- Слыхал? -- спросил он Рубана. -- Вот как надо писать. А ты, скула казанская, -- повернулся он к Державину, -- чего пришел? Или в полковники метишь?
      -- Да мне бы чин не повредил, -- сказал Державин. -- Опять же, если супругу сыскивать, как без чина к ней подойдешь?
      -- Будешь полковником... я тебя не оставлю.
      Когда указ вышел из типографии Сената, Державин глазам своим не верил; стал он коллежским советником, что по "Табели о рангах" и соответствовало чину полковника.
      Но дни Потемкина были уже сочтены.
      Разом опустела его приемная, которую раньше наполняли люди и людишки, ищущие его милости, как собаки ласки, -- это признак недобрый. Вот и сегодня навестили только два дурака, конъюнктур придворных не разгадавшие. Один дурак высказал дурацкое мнение, что он благороден и лишь потому беден.
      -- Не ври! -- сочно отвечал Потемкин. -- Еще не всякий бедняк благороден и не каждый богач подлец. Убирайся вон!
      Второй просил у светлейшего вакантного места.
      -- Вакансий свободных нет, -- сказал Потемкин. -- Впрочем, повремени: скоро мое место освободится, так ты не зевай...
      В разгар лета, желая испытать крепость чувств к нему Екатерины, Потемкин размашисто вручил ей прошение об отпуске:
      -- Слышано, что где-то Тезей оставил какую-то Ариадну. Но еще не приходилось мне читывать, чтобы Ариадна оставила своего Тезея... Воля твоя, матушка! Отпусти ради отдыха.
      Екатерина проявила колоссальную выдержку.
      -- Ты надолго не покидай нас, -- сказала она.
      Это ошеломило Потемкина. Утопающий, он вдруг начал цепляться за последние обломки своего разбитого корабля:
      -- В подорожной прошу указать, что еду не микстуры пить, а ради инспекции войск в губернии Новгородской.
      Он уехал, а при дворе началось безумное ликование: "Ура! Нет больше светлейшего, а Петя-то Завадовский -- скромница, он из темненьких, мухи не обидит... Золотой человек! Матушка небось знает, на кого ей уповать". Завадовский торопливо вселился в покинутые Потемкиным дворцовые апартаменты, стал передвигать мебель, нанял для себя учителя игры на арфе. А дабы чувствовать себя уверенней, собирал возле себя недругов Потемкина, и они порочили князя всячески. Но Гришка Орлов конфидентом его не стал.
      -- Чего радуешься? -- грубо сказал он Завадовскому. -- Или возомнил, что таким, как ты, замены не сыщется? Так будет замена. Где взвод побывал, там и батальону место найдется. Ты на арфе играй, играй. Доиграешься...
      11. БЕРЛИНСКИЕ АМУРЫ
      Перед отъездом в Берлин граф Румянцев-Задунайский предостерег Екатерину относительно Безбородко:
      -- Хотя и умен, как цыган на лошадиной ярмарке, но ты его прижучь. Сладострастию предан безмерно, женщин любит до исступления, за девку штаны свои заложит.
      -- Да какой девке нужна эта уродина?
      -- Пробавляется любовью по вертепам.
      Для Екатерины это была новость:
      -- Безбородко допущен до дел иностранных, секретных. Ты уж не пугай меня, скажи прямо: продажен он или нет?
      -- Увы, матушка, продажен.
      -- Уловлен хоть раз был? На чем попался?
      -- На войне патенты офицерские за деньги продавал. При армии на Дунае расплодил офицеров столько, что капитаны на запятках карет ездили, а поручики мне сапоги чистили.
      -- Плохо, что ты подсунул мне Безбородко, не предупредив. А теперь он в тайны политики Кабинета проник. Послы же иноземные, сам ведаешь, так и рыщут, кому бы взятку сунуть. Выход один, -сказала Екатерина, не желавшая расставаться с Безбородко, -завалить его золотом по самое горло, чтобы он, жук, в подачках от иностранных дворов не нуждался.
      -- А где ты денег возьмешь столько?
      -- На других экономить стану, -- отвечала Екатерина...
      В первую очередь она экономила на сыне. В свадебную поездку императрица снабдила его столь скудненько, что Павел над копеечкой трясся. Правда, она вручила Румянцеву большой сундук с дорогими подарками, но тот Павла к нему не допускал:
      -- И ключа не дам! Раздать-то все можно...
      Впрочем, стоило кортежу Павла пересечь границу, как он был встречен генералами Фридриха и с этого момента пруссаки честно и щедро расплачивались за все расходы жениха...
      -- Эти русские меня разорят, -- ворчал король. Втайне Фридрих рассчитывал, что визит русского наследника вынудит венских захватчиков быть скромнее.
      -- Пусть там не облизываются на Силезию и Баварию, -- сказал король. -- Я еще способен устроить всем хорошую чесотку. -Фридрих велел справить для невесты три платья. -- Два, а не три! -- крикнул он вдогонку портному.
      Мать невесты просила у него денег на приданое.
      -- Вот новость! -- отвечал король. -- Откуда я знаю, мадам, на какие пуговицы вы истратите мои деньги? Будьте довольны и тем, что ваша дочь, став русской цесаревной, ни одного раза в жизни не ляжет спать голодной...
      Из депо извлекли дряхлые фаэтоны прошлого века, Фридрих велел освежить их сусальным золотом, а заодно уж (опять расходы!) вставить новые стекла взамен выбитых. Софию-Доротсю Вюртембергскую тщательно готовили для встречи с женихом: пытаясь устранить неуклюжесть провинциалки, обучали легкости шага, умению садиться, "трепетать" веером. Перед пустым креслом она разучивала книксены и реверансы, а баронесса Оберкирх выступала в роли дрессировщицы:
      -- Не вижу грации! Где непринужденность вашей улыбки? Еще раз сорвите цветок и, нюхая его, изобразите на своем лице неземное блаженство... вот так! Теперь еще раз отрепетируем важную сцену появления перед русской императрицей...
      Заодно разрабатывались темы будущих разговоров с женихом. Конечно, пересадка из Монбельяра на будущий престол России -дело слишком серьезное, и тут стоило потрудиться. Был учтен и горький опыт первой жены Павла. Невесте внушали: что бы там ни вытворяла Екатерина Великая, твое дело -- производить детей и помалкивать... Вюртембергское семейство всегда было унижено бедностью, дети привыкли ходить в обносках. Таких принцесс, как невеста Павла, можно было встретить на базарах немецких городишек: с корзинкою в руках, в накрахмаленном чепце, они до обморока торговались, чтобы не переплатить лишний пфенниг за пучок петрушки.
      Между тем кортеж жениха приближался. За Мемелем граф Румянцев впал в мрачное состояние духа. Померания плыла в окошках кареты осыпями желтых песков, унылыми перелесками. На этих полянах Румянцев, еще молодым, сражался с Фридрихом в Семилетней войне.
      -- Не знаю уж, как он кости свои собрал...
      Впереди кортежа играли на трубах почтальоны.
      Берлин был уже большим и красивым городом: множество садов, зеленые аллеи, опрятно одетые жители -- пуговицы пришиты к кафтанам и мундирам прочно, на века! Павел въехал в Берлин через триумфальную арку, обыватели и чиновники кричали "ура!", за каретою бежали семьдесят девиц с цветочками, изображая легкомысленных нимф и пастушек, играла музыка, звонко палили пушки.
      Король ожидал Павла возле дворца -- сухой и желчный старик в затасканном мундире.
      -- Я прибыл с далекого Севера, -- приветствовал его Павел, -- в ваши чудесные края и счастлив получить драгоценный дар судьбы из рук героя, удивляющего потомство.
      Трость взлетела в руке короля.
      -- Вот! -- произнес он, указывая на Румянцева. -- Вот подлинный герой нашего бурного века. С храбростью Ахиллеса сочетает он в себе добродетель Энея, и мой язык уже слаб, чтобы возвеличить его. Сюда надобно вызвать легендарные тени Гомера и Вергилия... А каков мир! -- произнес король. -- Румянцев вырвал его у турок, держа в одной руке перо, с конца которого капали чернила, а в другой сжимая победоносную шпагу, с лезвия которой стекала варварская кровь...
      Фридрих пропустил Павла, потом сказал Румянцеву:
      -- Мы старые друзья! Прошу следовать впереди меня.
      В покоях королевы Павел был представлен невесте, плеча которой он едва достигал своим париком. Физическое развитие ее и впрямь было великолепно. Мать невесты хвасталась, что по совету Руссо всех детей вскормила собственной грудью:
      -- Теперь вы сами видите, что у меня получилось!
      Опыт вполне удался: София-Доротея обладала таким мощным бюстом, как будто ее готовили в кормилицы. Маленькому цесаревичу очень понравилась гигантская принцесса. Заметив в ее руках нарядный альбомчик, Павел справился о его назначении. Ответ был -- конечно же! -- продуман заранее:
      -- Я записываю в альбом русские слова, чтобы при свидании с вашей великой и мудрой матерью сразу заговорить с нею порусски и тем доставить ей удовольствие...
      Павел просил принца Генриха передать невесте, что он влюблен, а через два дня сделал формальное предложение. "Политика... голая политика", -- отозвался об этом король.
      -- Дети мои, -- обратился он к молодым, -- прошу откушать с немощным старцем. У меня найдется и вкусненькое.
      Он угостил их паштетом из балтийских угрей, итальянской "полентой" и говядиной, разваренной в водке. Беседуя с ними король не забывал о Польше:
      -- В прусских пределах я совместил три религии -католическую, византийскую (вашу!), протестантскую. Таким образом, пощипав Польшу, я как бы принял святое причастие. Это не принесло покоя моей слабой душе: для благоденствия королевства мне, старику, не хватает еще и... Данцига!
      -- Ваше величество, -- приложился Павел к руке короля, -если бы я только царствовал, поверьте, что Данциг...
      -- Не будем забегать впереди наших лошадей, -- остудил его порыв Фридрих. -- Беспощадная мельница времени и так мелет для будущих пирогов. Я сейчас призову своего наследника...
      Фридрих пригласил племянника, будущего короля ФридрихаВильгельма, и скрепил пожатьс их рук:
      -- Клянитесь, дети мои, что, достигнув престолов, вы сохраните дружбу наших дворов -- в сердцах! в политике!
      -- Клянемся, -- отвечали будущие самодержцы.
      -- И завещайте эту клятву детям своим.
      -- Клянемся, -- последовал ответный возглас.
      Очень довольный, король вернулся к столу:
      -- Моя бедная матушка говорила, что в старости можно делать все, что делал в юности, только понемножку. У меня сегодня счастливый день, и мне захотелось выпить... немножко!
      Павел с нетерпением ожидал, что король угостит его зрелищем потсдамских парадов, фрунтов и прочими чудесами плацев, но не тут-то было: опытный политик, Фридрих не сделал этого, чтобы не возбуждать недовольства к себе в Петербурге. Он лишь мельком, без охоты, показал свой Потсдамский полк:
      -- Есть в этом мире вещи куда более интереснее фрунта...
      Жениха с невестой отвезли в замок Рсйнсберг, стоящий посреди угрюмых лесов, на берегу мрачного, затихшего озера. И здесь, в окружении давящей тишины, Павел бурно разрыдался:
      -- Я так одинок... я так несчастен, принцесса!
      -- Со мною вы не будете одиноки, -- утешала его невеста. -Я принесу вам покой души и много детей.
      -- Ах! Сколько же мне еще можно ждать?
      -- Всего девять месяцев, -- заверила его невеста.
      -- Да? Но ведь и ожидаю другого...
      Не рождения наследника, а смерти матери!
      Екатерина велела жене фельдмаршала Румянцева выехать в Мемель -- навстречу вюртсмбсргской невесте.
      -- Мне нужен внук-наследник, -- сказала императрица. -Соблаговолите учинить тщательный осмотр, о чем и доложите. Я не хочу повторения истории с Natalie... Заодно уж, графиня, проследите, чтобы ни одна немецкая мышь не прошмыгнула на Русь за вюртембергскою кисочкой...
      От Мемеля Павел ехал один, а невеста осталась в Мемеле проститься с родителями. Она умоляла русскую свиту пропустить с нею в Россию подругу, Юлиану Шиллинг фон Канштадт (будущую мать будущего шефа жандармов А. X. Бенкендорфа), но русские твердо держались указаний своего Кабинета:
      -- Вы можете ехать одна. Только одна!
      Павел долго ожидал невесту в Ямбургс:
      -- Что случилось с вами, волшебная принцесса?
      Губу невесты безобразно раздуло, в жестоком флюсе оттопырилась ее щека, один глаз совсем заплыл. Она сказала:
      -- Продуло в дороге. И пчелка в губку кусила...
      Екатерина встретила молодых у шлагбаума Царского Села. Обозрев флюс и царственные габариты принцессы, она не удержалась и, фыркнув, шепнула своей наперснице Парашке Брюс:
      -- Подумать только! Сколько добра сразу из Монбсльяра, и все это достанется одному моему глупому сыну...
      Попав в райское великолепие дворца Екатерины, невеста рухнула на паркет и поползла к императрице на коленях. Екатерина (если верить Корберону) крикнула:
      -- Быстро закрыть двери из аванзалы!
      Она не хотела, чтобы придворные видели это недостойное пресмыкательство. "Зрелище, -- писал Корберон, -- было сокрыто от любопытных глаз. Но, очевидно, императрица осталась довольна подобным унижением..." Принцесса была крещена с именем Марии Федоровны, а поздней осенью состоялась свадьба. Покидая застолье с Петром Завадовским, императрица удалилась, благословив молодых словами:
      -- Ну, живите, дети мои. Только не скандальте...
      Мария Федоровна углубилась в изучение шкафов и комодов своей предшественницы. Гардеробмейстер извинился, что не успел к приезду раздать бедным людям все ее платья и обувь.
      -- Бедным? -- обомлела юная цесаревна. -- Да я сама все сношу... Где камеристка? Я должна сверить, что осталось в шкафах, со списком вещей покойницы. -- К великому ее огорчению, недоставало пары варшавских туфель. -- Я должна их найти. Если они обозначены в табели, значит, должны быть. Какое счастье, что обувь покойницы мне впору!
      Когда Павел покинул Берлин, вдогонку ему Фридрих произнес вещие слова, которые в истории оправдались:
      -- Наследник высокомерен. Надменен. Заносчив. Управляя русскими (а это народ суровый), он недолго удержится на материнском престоле. Боюсь, что Павла ожидает такой же конец, который постиг и его сумасбродного отца.
      Это пророчество Фридрих II закрепил в своих мемуарах. Подсчитав расходы на гостей, он заболел от огорчения. А узнав о его болезни, Вена стала потихоньку собирать войска в Богемии, чтобы затем при последнем вздохе "старого Фрица" наброситься на Силезию. Но "старый Фриц" воскрес.
      -- Ах, негодяй! -- вскричал король, срывая с головы ночной колпак. -- Если Вена не дает мне права болеть спокойно, я ведь способен еще вскочить в седло, плюнув на вес рецепты великого врача Циммермана... Европа еще услышит, как грохочут прусские барабаны и как волшебно поют мои воинственные флейты... Горе вам, венские зазнайки!
      Мария-Терезия тихонечко отвела войска из Богемии.
      12. ЗАЛОМ
      Потемкин пропал -- несчастный, отверженный. Растворил себя в дорогах деревенской России, ночевал на сеновалах. Опустился. Обрюзг. Ногти отрастил...
      Не стал он первым. Не быть уже и последним!
      На ухабах трясло. Лошади ступали тяжко.
      Единым оком озирал он скорбные пажити и поляны, слушал несытый вороний грай над храмами сельскими, в которых и молился, взыскуя от Бога тягостей, а не праздников. Худо было.
      Поля, поля, поля... "Господи, дай мне сил в дороге!"
      -- Не оставь Ты меня, грешного, в унынии сердца моего...
      Был вечер. Впереди лежало немалое село. Издали доносились бабьи плачи, причитания старух, мужики же оцепенели в молчании. Подъехал ближе, спросил:
      -- Люди добрые, или беда какая у вас?
      -- Залом! Залом у нас, миленький. Видать, за грехи наши наказал Господь Бог...
      Потемкин грузно выбрался из возка.
      -- Где залом-то у вас? -- спросил, сам робея.
      -- А эвон... вчера у самой дороги скрутило.
      Что такое залом, Григорий Александрович ведал. Лихой человек или ветер иногда причудливо закручивал на поле стебли ржаные в узел. А народ считал, что хлебов коснулась сама нечистая сила. Распутать залом боялись, ибо издревле верили в примету: развязавший залом -- не жилец на белом свете! Коснуться залома мог только священник безгрешной жизни, да и тот брался развязывать узел не голыми руками, а через епитрахиль... Потемкин кликнул старосту.
      -- За священником послали? -- спросил он.
      -- Побсгли парни. Ищут. Боится он. Прячется. Уж больно ржицу-то жаль... сгибнет. Ишь бабы как воют! Беда нам, беда...
      Со стороны села два дюжих парня вели под руки священника. Босыми ногами он загребал бурую пыль, на его жилистой шее жалко болталась выцветшая от времени епитрахиль.
      Народ упал на колени:
      -- Батюшка, спаси... ослобони от беды! Детки малые. Сами до весны не сдюжим: изголодаем ведь. Спаси...
      -- Не могу, православные! Избавьте меня. Грешен. Во субботу с попадьей опосля бани грех имел... Помру ведь!
      -- Да кто по субботам с бабой не грешен? -- галдели мужики. -- Особенно ежели опосля бани... Уж ты не отрекайся: сотвори милость. А мы с иконами округ всех полей обойдем...
      Священник сел на меже, сбросил с шеи епитрахиль:
      -- Не могу! Страшно. Посылайте в город -- за митрополитом с клиром своным. Пущай сам от нечисти нас избавит...
      Глядя на матерей и бабок, заголосили и дети малые.
      Потемкин нагнулся и поднял с земли епитрахиль.
      Нацепил ее на себя, перекрестился -- истово.
      Толпа разом смолкла и расступилась, когда он шагнул, наперекор горькой судьбе. Шагнул прямо в ржаное поле...
      -- Господи, помоги! -- взмолился он тут.
      И правда, что руками узла не распутать. Тогда светлейший с корнем вырвал залом и отбросил скрюченные стебли далеко за межу. После чего торопливо шагнул в коляску.
      -- Все, брат! -- сказал кучеру. -- А теперь -- погоняй...
      И вот тогда освободилась душа -- стало легко-легко.
      И даже чудилось: не сама ли судьба его как этот дьявольский залом во ржи, который не мог развязать он, зато хватило смелости вырвать с корнем и отбросить прочь. И понял -- никуда ему от Екатерины не уйти. Ведь кто же другой оживит буйные города в степях одичалых, кто Крым приобщит к России, кому, как не ему, посылать флоты в моря и армии на кровавые штурмы?
      -- Гони! -- кричал он, взъерошенный. -- Назад гони!
      ...Во дворце был "большой выход", когда двери аванзалы с грохотом разлетелись настежь, арапы отпрянули, -- перед растерянной толпой снова возник он:
      -- Потемкин... вернулся.
      Праздничный. Ликующий. Яркий. Непобедимый!
      Через лоб, пересекая его, пролегла черная тесьма, укрывающая безглазие. Голубым муаром стелилась через могучую грудь андреевская лента. Нестерпимый блеск исходил от алмазов на орденах его. В гордой позе стоял он в дверях, опираясь на трость. А рукоять ее, выточенная из оникса, изображала Екатерину -- в-точном портретном сходстве, но... в виде морской сирены, и в короне ее вспыхивали мелкие бриллианты.
      -- Ты звала, матушка? -- вопросил он. -- Так вот я...
      И, сказав так, он пошел к престолу, каждым шагом своим утверждая самого себя. А перед ним, надменным и гордым, все шире размыкался коридор придворных:
      -- Дорогу светлейшему... дорогу ему!
      Екатерина павой сошла со ступенек трона. Молча распахнула двери в свои покои. Молча и затворила их за Потемкиным. Она крепко обняла его, заплакав и засмеявшись:
      -- Гришенька... единственный мой.
      Не стал последним, так стал единственным.
      ЗАНАВЕС
      Я нарочно умолчал о рождении императрицей ребенка от Потемкина, ибо не выяснил дня его рождения. Очевидно, он появился на свет где-то накануне смерти невестки императрицы.
      Родилась девочка -- Темкина, крещеная, с именем Елизаветы, в отчестве -- Григорьевна. Передо мною два ее изображения: дама уже достаточно зрелая, симпатичная, и не берусь судить, на кого она больше похожа -- на отца или на мать. Рождена она, естественно, втайне. Потемкин отвез девочку на воспитание к сестрице Марье Самойловой и более, кажется, не интересовался ею (обычная история незаконнорожденных детей монархов). Однако Темкина с детства знала тайну своего происхождения, а все поместья на Украине, ей данные, она лихо промотала еще в ранней юности. Уже после смерти отца Е. Г. Темкина стала женою выходца из Греции, херсонского губернатора И. X. Калагеоргия, жила под Киевом в местечке Мсжигорка, имея множество детей.
      Правнук ее и праправнук Потемкина, известный ученый Д. Н. Овсянико-Куликовский, вспоминал в своих мемуарах, что многочисленные наследники Потемкина "жили дружно, весело и шумно, но вместе с тем как-то очень беспокойно, ожидая по временам всяких бед и напастей. Любили жизнь, но не умели ее устраивать. Она у них как-то сама строилась и сама разрушалась -- на основах несокрушимого благодушия, неисправимой доверчивости к людям и такой же нерасчетливости в делах".
      Нет никаких сомнений в большой любви Потемкина к императрице. И она любила его! В начале отношений им не хватало дня и ночи: не успев расстаться, они обменивались любовными "цидульками" в таких откровенных выражениях, что женщина иногда даже пугалась осуждения в будущем:
      -- Вот помрем с тобой, а люди, не дай Бог, прочтут сие и скажут, что мы с тобой были буйнопомешанные...
      Екатерина до старости не могла избавиться от мужского обаяния Потемкина.
      ...Вернувшись ко двору, светлейший сразу же вытряхнул из дворцовых покоев Завадовского, который, как воришка, забрался в чужие комнаты. Боясь гнева светлейшего, случайный фаворит метался в апартаментах, руководя выносом вещей. Он был жалок и мелочен -- цеплялся за мебель, вазы и занавески.
      -- А коробочку эту можно забрать? -- спрашивал он.
      -- Забирай все коробочки свои и-вон!
      Прервав интимные отношения с императрицей, Потемкин достиг в жизни таких высот, каких никогда не достиг бы, оставаясь только любовником... История не богата примерами, чтобы мужчина и женщина, уже разделенные в личной жизни, продолжали оставаться нерасторжимы в делах государственных.
      И тут возникает вопрос: а были ли они мужем и женою?..
      Да, были! И об этом многие тогда знали... Ссгюр, Кобенцль, до Кастера, Вертгсймср и наши историки, Бартенев и Кобеко, писали о браке Екатерины с Потемкиным как о факте точно известном. Бартенев сомневался лишь в дате венчания-то ли конец 1774 года, до отъезда двора в Москву, то ли самое начало 1775 года, когда двор в Москву прибыл.
      А где же документ, подтверждающий этот брак?
      Он покоится в глубинах Черного моря.
      Не будем удивляться... Санечка Энгельгардт, любимая племянница Потемкина, в браке графиня Браницкая, была свидетельницей венчания Екатерины с Потемкиным. Ее записка об этом событии перешла в род графов Строгановых, один из которых, проживая в Одессе, незадолго до смерти погрузил богатейший архив на корабль, велел ему выйти в море, где архив и был утоплен. Погибли ценнейшие документы русской истории. Бартенев полагал, что Строганов сделал это по настоянию Елизаветы Ксаверьсвны Воронцовой, урожденной графини Браницкой.