Произведения Валентина Пикуля с иллюстрациями из архива писателя - Фаворит (Книга 2)

      Панин позвал его к ужину, где были и послы иноземные. Оглядев их, Никита Иванович сказал, табакеркой играя:
      -- Из Америки слухи военные: англичане тамошние расхотели быть королевскими. Чую, вскорости Петербург обзаведется новым посланником -- заокеанским. А эти фермеры, я слыхивал, чай лакают с блюдечек, по углам через палец сморкаются...
      Корберон в тот вечер записал: "У гр. Панина была княг. Дашкова... она не терпит нас, французов, зато исполнена любви к англичанам. Скоро она отъезжает в Ирландию, где и останется с сыном, воспитание которого поручает знаменитому философу Юму". Потемкин спросил у посла Англии:
      -- Так ли уж плохи дела в Америке?
      -- Об этом предмете мой король подробно извещает императрицу вашу, прося предоставить ему для войны в Америке русскую армию, кстати освободившуюся после войны с турками. Георг Третий обещает платить Екатерине золотыми гинеями.
      -- Вам, милорд, -- обозлился Потемкин, -- не хватит Голконды в Индии, чтобы за кровь русских солдат расплатиться!
      В поединке с самозванкой Екатерина понесла поражение. Теперь ей еще более хотелось знать-кто же она такая? Фельдмаршал Голицын, получив от императрицы новые инструкции, навестил в камере Даманского.
      -- Государыня велела мне объявить, что она не враг вашему счастью. Вам предоставлено право свободы. Вы можете венчаться согласно обычаям любой веры. Казна России берет на себя все свадебные расходы, и вы получите богатое приданое от нашей императрицы.
      -- О, как она милосердна! -- воскликнул Даманский.
      -- Не спешите, -- притушил его радость Голицын. -- Вы должны пройти к своей госпоже, и пусть она честно признается перед вами, кто она такая, откуда родом и прочес.
      Даманский беседовал с Таракановой по-итальянски: через дверь было слышно, как она плачет, упрекая его в чем-то, потом громко вскрикнула -- и Даманский выскочил из камеры:
      -- Она утверждает, что сказала вам правду.
      -- Так кто же она такая? -- рассвирепел Голицын.
      -- Дочь покойной Елизаветы и Разумовского...
      Тараканова просила священника православного, но со знанием немецкого языка. Такого ей представили. Перед ним она каялась во многих грехах и любострастии, но своего подлинного имени так и не открыла. А в декабре умерла. Самозванка покоилась на плоской доске, еще не убранная к погребению, с широко открытыми глазами. Растопырив два пальца, князь Голицын аккуратно закрыл их... Бездонное, как океан, великое молчание истории -- о, как оно тягостно для потомков!
      В декабре двор-длиннейшими караванами-покинул Москву, устремившись в столицу. До нового, 1776 года оставались считанные дни. Морозище лютовал страшный. Лошади закуржавились от обильного инея. Дорога занимала пять дней и десять часов. От старой столицы до новой было 735 верст, аккуратные дощечки с номерами отмечали каждую версту... В конце поезда скромно катились Безбородко и Завадовский, а пьяный кучер из хохлов часто задевал боками возка верстовые столбы...
      -- Понатыкали столбив, що и нэ проихать чоловику...
      8. КОМЕДИЯ БОМАРШЕ
      В карете императрицы Потемкин сам топил печку.
      -- Все время загадки! -- жаловался он, обкладывая берестой поленья. -- Дашь человеку мало прав -- считаться с таким не будут, дашь много воли -- распояшется, мерзавец, и других под себя подомнет. До чего трудна эта наука!
      Екатерина, грея руки в муфте, сидела в уголке кареты, поджав под себя зябнущие ноги. Она сказала, что империя двигается не столько людьми, с нею, императрицей, согласными, сколько умными врагами ее царствования. И даже назвала их поименно: граф Румянцев-Задунайский, братья Панины, князь Репнин. Главное в управлении государством -- не отвергать дельных врагов, а, напротив, приближать к себе, делая их тем самым безопасными, чтобы затем использовать в своих целях все их качества, включая и порочные.
      -- Но помни, что имеешь дело с живыми людьми, а люди -- не бумага, которую и скомкать можно. Человека же, если скомкаешь, никаким утюгом не разгладишь...
      Отношение ее к людям было чисто утилитарным: встречая нового человека, она пыталась выяснить, на что он годен и каковы его пристрастия. Всех изученных ею людей императрица держала в запасе, как хранят оружие в арсенале, чтобы в нужный момент извлечь -- к действию. Кандидатов на важные посты Екатерина экзаменовала до трех раз. Если в первой аудиенции он казался глупым, назначала вторую: "Ведь он мог смутиться, а в смущении человек робок". Второе свидание тоже не было решающим -- до третьего: "Может, я сама виновата, вовлекая его в беседы, ему не свойственные, и потому вдругорядь стану с ним поразвязнее..."
      Пламя охватило дрова, в трубе кареты загудело.
      -- А зачем взяла ты у Румянцева этих ослов -- Безбородко да Завадовского? Ведь их ублажать да кормить надобно.
      -- Ослов всегда кормят, -- отвечала Екатерина. -- Если их не кормить, кто же тогда повезет наши тяжести?
      Безбородко и Завадовский появились на Москве, состоя в походном штате Румянцева, который соперников в делах воинских не терпел. И сковырнуть Потемкина фельдмаршалу явно желалось. А тут -- кстати! -- Екатерина нажаловалась, что бумаг у нее скопилось выше головы, а секретари -- лодыри.
      -- Твои реляции-то кто писал для меня?
      Румянцев назвал искусника Безбородко, императрица велела явить его. Но, помятуя о завидном могуществе Потемкина, фельдмаршал сказал Завадовскому, чтобы тоже представился.
      -- А мне-то зачем? Да и боюсь я, -- струсил тот.
      -- А вот как дам по шее... не бойсь!
      Появление Безбородко не обрадовало Екатерину: чурбан неотесанный, шлепогубый, коротконогий, глазки свинячьи. Зато мужественная красота Завадовского ей приглянулась. Близ этого чернобрового красавца Безбородко казался женщине ненужным и даже глуповатым. Из вежливости она его спросила:
      -- Французским достаточно владеете?
      -- Не удосужился. Едино латынь постиг.
      -- Вряд ли вы мне сгодитесь, -- поморщилась Екатерина.
      Чтобы избавиться от урода, она строго сказала, что возьмет его в кабинет-секретари при условии, если через год он будет владеть французским, как природный парижанин:
      -- Дабы времени зря не терять, покопайтесь пока в делах иностранных, разберите в моих шкафах книги, я вас у принятия челобитен попридержу... А там видно будет!
      По приезде в столицу Завадовский получил от императрицы перстень с ее монограммой, а Безбородко, словно крот, перерывал архивы, принимал челобитные, штудировал дипломатические акты. На масленицу Екатерина созвала к блинам всех дежурных при дворе. Велела и кабинет-секретарей позвать. Камер-лакей доложил, что в канцелярии пусто, как на кладбище:
      -- Только какой-то Безбородко торчит.
      -- Ну что ж. Зови хоть его... торчащего там!
      За блинами возникла речь об одном старинном законе: все путались, плохо в нем извещенные, и тогда Безбородко с конца стола прочел его наизусть, Екатерина, не доверяя такой памяти, велела принести том законов, а Безбородко подсказал:
      -- Это на странице двести семнадцатой, снизу!
      Все точно. Теперь Екатерина иначе взглянула на эту образину, полюбопытствовала об успехах во французском. Безбородко ответил ей:
      -- Я решил, что латыни и французского маловато. Заодно уж итальянский с немецким изучаю. Скоро буду знать.
      -- Отчего у вас прозвание столь смешное?
      -- Не смешное, ваше величество, а страшное. Предку моему Демьяну татары крымские в злой сече на саблях отсекли подбородок, оттого потомки и стали писаться Безбородками...
      Работать с Екатериной было легко. Она быстро схватывала суть чужой мысли, придиралась лишь к точности выражений письменных, но в разговоре с нею можно было не стесняться. Часто она прерывала собеседника на середине фразы:
      -- Довольно! Я уже поняла вас...
      От глаз Потемкина не укрылось женское внимание императрицы к Завадовскому. Но спросил он его -- с небрежностью:
      -- Откуда у тебя перстень с шифром матушки?
      -- Матушка и одарила.
      -- Беря у матушки, ты бы спросил у батюшки...
      Фаворит возлежал на софе, над ним висела картина его любимого художника Жана Греза. Английский посол уже извещал короля Георга III: "Некая личность, рекомендованная Румянцевым, имеет, кажется, надежду овладеть полным доверием русской императрицы". Но вскоре посол поправил сам себя: "Однако влияние Потемкина ныне сильнее, чем когда-либо..." 27 января Корберон депешировал во Францию, что Потемкин получил Кричевское воеводство в Белоруссии с 16 тысячами душ, "каждая из которых может приносить ему по пять рублей в год. Но здесь уже поговаривают, что такая милость -- признак близкой опалы". Теперь очень многое в фаворе Потемкина зависело от реакции европейских дворов. Мария-Терезия первой догадалась признать (уже в европейских масштабах!) большую роль Потемкина в русской жизни, и вскоре он получил из Вены богатый диплом на титул "Светлейшего князя Священной Римской империи".
      Его сиятельство превратился в его светлость!
      Светлейший, обставленный бутылками с квасом и щами, валялся на диване, когда Екатерина поздравила его с чином поручика кавалергардов.
      -- Катя, а ведь ты забыла стихи, что в молодости писал я тебе. Помнишь, сравнивал в них себя с червем ничтожным, который, влюбившись в сверкающую звезду, из земли по ночам выползает. Теперь плачу: верить ли мне в любовь твою?
      -- Верь. Ты моя последняя женская радость...
      Она подарила ему Аничков дворец. Вместе они покатили в санях -- критиковать Фальконе. По дороге им встретился маркиз Жюинье, Екатерина пригласила посла сопутствовать им. Маркиз сказал, что в Париже умирает от рака его мать.
      -- Разве ваша Франция не имеет хороших хирургов?
      -- Имеет. Но нужна смелость решиться на операцию...
      Фальконе ругали тогда все кому не лень. Между делом он перевел Плиния, в Париже ему досталось и за Плиния. Теперь приехала Екатерина с маркизом Жюинье, а с ними Потемкин, который, слава богу, хоть понимает, как трудно переводить Плиния. Но все хором винили Фальконе за то, что Гром-камень, с таким трудом в Петербург доставленный, мастер безжалостно обтесал, уменьшив его исполинские размеры. Фальконе устало ответил, что нельзя же Петра I помещать поверх неуклюжей глыбыщи, поросшей травой и мохом, к тому же еще и треснувшей от удара молнии.
      -- Я не понимаю, ради чего меня звали в Россию? Если только затем, чтобы водрузить на площади уникальный булыжник, так для этого занятия достаточно опыта Ивана Бецкого.
      -- Ладно! -- согласилась Екатерина, кутаясь в шубу. -Делайте дальше как угодно, но прежде заключите почетный мир с врагами, как я заключила мир с султаном турецким.
      -- С турками, -- отвечал Фальконе, -- мир заключить было гораздо легче, нежели мне с вашими придворными дураками...
      Екатерина потом говорила Потемкину:
      -- Французы всегда бывают или юны, или стары, так как зрелый возраст проскакивают без задержки, словно курьеры мимо станции, на которой плохо кормят...
      Конюшенная контора уже готовила 1100 лошадей для проезда прусского принца Генриха, которого Фридрих посылал в Петербург ради уточнения политических разногласий. Генрих имел от короля еще и тайное поручение: избавить сердце Натальи Алексеевны от Отрасти к графу Разумовскому.
      Потемкин недавно получил датский орден Слона, а принц Генрих привез ему прусский орден Черного Орла. В благодарность за это Светлейший отправил королю в Сан-Суси целый мешок русского ревеня, столь ценимого в Европе.
      10 апреля она ощутила близость родов.
      Появление принца Генриха народ встретил с большим подозрением: "В прошлый раз приезжал, так чуму на Москву наслал. Гляди-ка, брат, чего он сейчас натворит?.." От народа, как ни прячь, ничего не скроешь, и петербуржцы знали, что разрешение великой княгини от бремени запоздало на целый месяц. Теперь все ожидали 300 выстрелов из пушки -- если явится сын, или 150-если родится девочка. Но пушки молчали... На второй день Екатерина вызвала врача Крузс и графиню Румянцеву-Задунайскую, жену фельдмаршала, сведущую в женских делах. Пришел на помощь и славный хирург Тоди, он без промедления хотел накладывать акушерские щипцы, предупредив императрицу зловеще:
      -- Хоть по кускам, но дитя надо вытащить ради спасения матери...
      Екатерина просила его не спешить с ножом:
      -- Лучше посоветуйтесь с моим Роджерсоном.
      Роджерсон заявил, что кесарево сечение необходимо:
      -- Строение таза таково, что родить она не может...
      Это был первый сигнал с того света; ребенок скончался во чреве матери, а кости бедер ее так и не раздвинулись. Екатерине доложили, что вскрылась Нева, по реке мощно двигается лед. А согласно петровским традициям, крепость в честь открытия навигации должна устроить салют.
      Но пушки были заряжены совсем для иной цели.
      -- Не надо лишнего грохоту, -- велела Екатерина. -- Все ожидают иного салюта, и, ударь пушки, начнут радоваться.
      -- Пусть они стреляют, -- простонала Natalie...
      Роджерсон энергично настаивал на операции.
      -- Это как решит Сенат, -- отвечала ему Екатерина.
      А любой Сенат, даже мудрейший, меньше всего схож с консилиумом гинекологов, потому старцы долго размышляли, чем же кесарево сечение отличается от обычного сечения (розгами, допустим). Наталья Алексеевна иногда слезала с постели, переходила в кресла. Уже тогда ее комната, обтянутая зеленым тиком, стала наполняться зловонием; в матери гнил ребенок, и с ним же загнивала она. Принц Генрих прислал своего хирурга, но было поздно. Ему сказали:
      -- Началась гангрена от разложения дитяти...
      Не спали канониры у пушек. Потемкин тоже не спал, проигрывая графу Панину пятую тысячу рублей. Измученная болями, молодая женщина спокойно простилась с мужем:
      -- Забудьте меня скорее! -- И долго смотрела на графа Андрея Разумовского. Ей было уже безразлично, что люди болтают, и потому сказала любовнику при всех: -- Этот мир был прекрасен для нас. Я буду ждать встречи с вами... в другом мире!
      Екатерина велела звать Платона; увидев своего духовника, великая княгиня зарыдала.
      Все удалились. Платон исповедовал умирающую.
      Екатерина дождалась его возле дверей -- с вопросом:
      -- В чем секретном призналась моя невестка?
      -- Тайна предсмертной исповеди нерушима...
      На рассвете 15 апреля великая княгиня скончалась. Екатерина немедля распорядилась ободрать все обои в ее комнатах, штофы и занавески предать огню. Она сказала:
      -- Догадываюсь, что сейчас газетеры в Европе уже строчат, будто я умертвила свою невестку, а посему приказываю врачам произвести вскрытие -- ради точных научных публикаций...
      Хирурги доложили ей, что зачат был мальчик:
      -- Очень крупный, около девяти дюймов в плечах. Природа сама предопределила ей умереть в родах. К тому же у нее было очень странное искривление позвоночника в форме буквы "8".
      Екатерина повторила, что прусский "Ирод" продал ей завалящий товар, а теперь ей все стало понятно:
      -- Перед смертью моя невестка известила меня, что в детстве была горбатой. Потом попала в руки шарлатана, который выпрямлял позвоночник ударами кулаков и пинками колен...
      Пока хирурги проводили вскрытие, Екатерина распотрошила кабинет покойной. Из потайных ящиков была извлечена секретная переписка с послами бурбонских династий. Испания и Франция, как выяснилось, давали деньги не только Разумовскому, но платили и ей. В руках Екатерины оказался и список долгов Natalie: "ТРИ МИЛЛИОНА РУБЛЕЙ. Конечно, она надеялась расплатиться с кредиторами после своего занятия престола...
      А в лавках и на улицах судачил народ:
      -- Вот молодые-то мрут, а старую бабу сам черт не берет. Но принц Генрих -- мастак: как приедет, так и нагадит...
      Заметив, что ее сын безутешен в скорби, императрица выложила перед ним пачку писем:
      -- Прочти и успокойся. Раз и навсегда...
      Это была любовная переписка Natalie с Разумовским.
      -- Не верю, не верю, не верю! -- кричал Павел.
      Екатерина брякнула в колоколец -- явился Платон.
      -- Я не буду мешать вам, -- сказала императрица. -- Если не мне, так моему сыну доверьте тайну последней исповеди. И пусть он, глупец, осознает, что частная жизнь может опасно влиять на дела государственные...
      После этого она указала Елагину поставить в Царскосельском театре комедию Бомарше "Севильский цирюльник".
      Ну, тут уж все нахохотались до слез!
      9. НА ЖИВОДЕРНЕ
      Екатерина не пожелала оставлять невестку в усыпальнице Дома Романовых -- ее похоронили в алтаре церкви Александро-Невской лавры. Сановников пришло немного, лишь избранные, а Павел вообще отсутствовал. Грешница и должница была накрыта золотою парчой, над изголовьем ее колыхались черные перья страусов. Крышку гроба завинтили. Потемкин заметил, что граф Чернышев при появлении в алтаре поклонился сначала Завадовскому, а потом и ему, Потемкину. "Что за притча?" На паперти, ожидая выхода вельмож, стоял поручик Гаврила Державин, желавший вручить Завадовскому челобитную.
      Но Завадовский с надменной грубостью отвернулся:
      -- Пошел! На кладбищах едино лишь нищим подают.
      Обидные слезы брызнули из глаз Державина.
      -- Так я и есть нищий, -- отвечал он с гневом. -- А подаю-то богатому. Для чего ж вы у принятия челобитен ставлены?
      Но следом идущий Безбородко прошение принял:
      -- О чем, братец, ты просишь тут?
      -- Да поручился я за товарища в долге карточном, а тот сбежал, и долг евоный на мне повис. Немного и прошу у государыни -- чтобы дозволила мне, дураку такому, чужих долгов не платить, коли и от своих-то не знаю куда деваться.
      -- Ступай, братец. Я тебя понял. Все сделаю...
      Державин заметил Потемкина и поклонился ему. Но фаворит проследовал мимо поэта, ослепленный страшными подозрениями.
      Об этих днях Екатерина оставила запись: "Увидев свой корабль опрокинутым на один борт, я, не теряя времени, перетянула его на другой..." Сыну за тридцать, а внуков -- не видать. Потемкин завел речь о Разумовском:
      -- Говорят в городе разное: то ли в Дюнамюнде отвезен, то ли уже в Петропавловской крепости сидит.
      -- А никуда я его сажать не стану! -- возразила Екатерина. -- Сделаю лишь материнское внушение через канцелярию Шешковского и приищу ему место в европейской политике.
      -- Да он же Бурбонам продался.
      Екатерина преподала урок политической игры:
      -- Дурные качества столь же полезны, как и положительные. Граф Андрей доказал, что способен быть не только любовником, но и дипломатом бесстрашным, что мне и потребно от него...
      Потемкин всегда покровительствовал Разумовским, считая их людьми умными и активными. Особенно любил он сестру графа Андрея, Наталью Кирилловну Загряжскую, некрасивую горбунью, он охотно исполнял все ее прихоти и капризы. Во дворце Разумовских (что на Мойке у Полицейского моста), играя с Натальей Загряжской в карты, светлейший спросил ее:
      -- Граф-то Андрей где нынче прячется?
      -- У меня... где же еще?
      -- Ты скажи братцу, что, ежели на живодерню к Шешковскому попадется, пусть не садится в кресло напротив стола Шешковского. Там есть рычаг такой, которым кресло с виноватою персоной в нижний этаж переводится. А внизу кнутобойцы, лица наказуемого не видя, ему посеканции делают.
      -- Куда ж Андрею теперь? За границей спасаться?
      Но спастись стало невозможно: за каждым шагом Разумовского следили шпионы. Почуяв неладное, он заметался, скрываясь на пригородных дачах. Его охотно прятали у себя любовницы -Анастасия Нелединская-Мелецкая и княгиня Марья Барятинская. Однажды на улице, заметив Корберона, он лишь на секунду распахнул дверцу кареты, успев крикнуть французскому атташе:
      -- Не старайтесь искать меня! За мною следят...
      Но сам не заметил, как на козлах его кареты подменили кучера, и Разумовский невольно испытал ужас, увидев себя во дворе незнакомого дома. Кто-то распахнул двери:
      -- Ваше сиятельство, милости просим... ждем!
      Андрей был извещен об искусстве Шешковского. Инквизитор иногда прямо с придворного маскарада увозил какую-либо фрейлину, не в меру болтливую. Выдерет ее во славу Божию, после чего доставят ее обратно во дворец, где она и танцует дальше как ни в чем не бывало. В таких случаях все кончалось визгом да писком! Но инквизитор владел и другим приемом -- даст в челюсть, и будешь потом с полу зубы свои в карман собирать. Помня об этом, Андрей Кириллович внутренне приготовился. Сын украинского пастуха-свинопаса, волею судеб ставшего аристократом, он отлично владел той народной смекалистостью, непобедимой крепостью духа, которой отличались его недалекие предки -- чумаки, запорожцы, гайдамаки, бунтари и пахари.
      На втором этаже, в окружении множества икон, его поджидал обер-кнутобоец "екатеринизированной" империи. Степан Иванович встретил плута стоя, даже поклонец учинил.
      -- Ах, молодость! -- произнес сочувственно. -- Сколько грехов ей отпущено... о том и по себе ведаю. Садитесь, ваше сиятельство. -- При этих словах Шешковский, как и следовало ожидать, указал на страшное криминальное кресло.
      "Ага!" Разумовский первый страх уже поборол:
      -- Мне ли сидеть в присутствии столь важной особы?
      -- Напротив, -- уговаривал его Шешковский, -- осмелюсь ли я сидеть за столом, ежели передо мною ваше высокорожденное сиятельство! Ведь я из ничтожества произошел. Щи лаптем хлебал, мух ноздрями ловил, на кулаке спал, лопухом подтирался, а посуду мою собаки облизывали. Уважьте старика: сядьте!
      С разговорами он вышел из-за стола, слегка подталкивая Разумовского к креслу. Но граф был неумолим:
      -- К чему эти политесы? Лучше садитесь вы...
      Граф Андрей уже заметил рычаг возле стола, а Шешковский задал ему первый вопрос: с каких пор он блудно вступил в мерзкое прелюбодеяние с высоконаречснной цесаревной.
      -- Об этом ведено мне вызнать самою государыней.
      Разумовский занял такое положение, что Степан Иванович невольно обернулся лицом к нему, а спиною -- к креслу.
      -- Сразу и вступил. Еще на корабле...
      Он резко пихнул инквизитора в кресло, сразу же дернув рычаг. Потаенная механика сработала: руки Шешковского защелкнуло в капканах, укрытых в подлокотниках кресла. Пол разверзся под ним, раздалось скрипение тросов, и, в ужасе открыв рот, Шешковский величаво погрузился в нижний этаж своей сатанинской кухни. Над уровнем пола осталась торчать его голова, словно отрубленная.
      -- Сынок, родненький, -- взмолился он, -- пожалей старика. Жена дома, стомахом страдающа, дочка в невестах. Не губи!
      -- Придется потерпеть, -- отвечал Разумовский.
      Внизу звенел колокольчик, побуждая палачей к действию. Работающие сдельно, они проворно тащили со своего начальника исподнее. Потом с большим знанием дела обозрели внушительный объект для кнутоназидания.
      -- Ну и ну!.. -- удивились Могучий с Глазовым (дядя с племянником). -- Уж не казначей ли какой попался севодни? Плеснсмка, Шурка, по чарочке, чтобы разговеться ради бесстрашия... Эть! -- сказал Могучий, высекая первую искру.
      -- А-а-а-а, -- заголосила голова Шешковского.
      -- Что я слышу? -- удивился граф Андрей, смеясь. -Извините, но подобные неприличные звуки вам не к лицу.
      -- Пожалей... в отцы ведь тебе гожусь!
      -- У меня таких отцов не бывало, -- отвечал граф.
      Могучий с Глазовым продолжали обстегивать свое прямое начальство с двух сторон сразу, при этом дядя поучал племянника своего, как лучше до костей пробрать:
      -- Клади с наскоку! С оттяжкою жарь... Гляди -- эть!
      -- О-о-о, -- пробрало Шешковского. -- Ваше сясество... голубчик мой... вот я матушке-то нажалуюсь!
      -- Какой матушке? Моей или... своей?
      Ведя этот бесподобный диалог, молодой пройдоха обрыскал шкафы канцелярии, педантично собрал свои расписки, данные де Ласси и Дюрану, сунул в карман и список долгов покойной Natalie. Ему попался отдельный "брульон", писанный рукой Екатерины, которая начертала по пунктам, какие вопросы задавать Разумовскому. Подумав, он оставил эту шпаргалку на столе:
      -- Вот ею и подотрешься -- это не лопух, чай.
      -- У-У-У" -- завывал Шешковский, страдая.
      -- В этом мире все переменчиво, -- рассуждал Разумовский с улыбочкой, почти сладострастной. -- Недаром же на могилах крымских татар высечены в камне философические афоризмы: "Сегодня я, а завтра ты..." Ну, всего доброго!
      Андрей повернулся к дверям, чтобы уйти.
      -- Не покидай меня, -- заревел Шешковский. -- Коли уйдешь, меня ведь вусмсрть засекут... Нажми пупочку!
      -- Какую еще пупочку нажимать мне?
      -- Да снизу стола. Чтобы от сскуций избавиться...
      Разумовский нажал "пупочку", и тогда Степан Иванович, опомнясь, сказал ему со слезами на глазах:
      -- Далеко пойдешь, граф! Это я тебе предрекаю. Но Христом Богом молю тебя: будь так ласков ко мне, старику, не сказывать никому, что меня в своем же доме высекли...
      Разумовский отъехал к сестре, а Шешковский потащился к матушке Екатерине, доложив, что "внушение" произведено.
      -- Ну как? В чем сознался граф Андрей?
      -- Ни звука не издал... окаянный!
      Она предложила ему сесть, но главный кнутобосц империи сказал, что лучше постоит... Екатерина сказала:
      -- Это хорошо, что граф Андрей ни в чем не сознался. Этим он еще раз доказал, что интриган испытанный, твердый...
      Теперь Разумовский нравился ей еще больше! Ибо надо уметь так ловко, словно червь в яблоко, вкрасться в доверие юной женщины, обнадежить умных послов Испании и Франции. Какая изощренная хитрость, какой злокозненный ум... Этого бесподобного наглеца Екатерина встретила во дворце: Андрей веселился на придворном машкераде.
      -- Как вы смели здесь появиться? -- спросила она.
      -- По праву камер-юнкера двора вашего величества.
      -- Вон отсюда! Езжайте на флот-в Ревель...
      А за картами спросила отца его, бывшего гетмана:
      -- Граф Кирилла, сколько лет твоему негодному сыну?
      -- Двадцать четыре, Като... орясина эдакая!
      -- А сколько кафтанов у него, разбойника?
      -- Одних жилетов четыреста.
      -- Куда столько? Пора бы ему и отечеству послужить. Тогда и кафтаны с жилетами иному делу послужат.
      События следовали стремительно: едва Natalie умерла, как Румянцев-Задунайский был срочно отозван с Украины в Царское Село. "Зачем? -- недоумевал фельдмаршал, готовый думать о новой военной грозе. -- Неужели из-за Буковины?.." Он ошибался: мысли двора занимало сейчас иное. Фридрих II уже пробил по Германии брачную тревогу -- срочно нужна невеста! Пребывание в Петербурге его брата Генриха оказалось как нельзя кстати -принц выступал в роли свата. В переписке между Царским Селом и Сан-Суси обе заинтересованные стороны быстро договорились меж собою, а самого Павла никто и не спрашивал, желает ли он облегчить свое вдовство новым браком. Екатерина была деспотична: она вызвала сына к себе и поставила перед ним портрет молодой женщины.
      -- Мертвые пусть будут мертвы, -- сказала мать, приласкав болонку, запрыгнувшую к ней на колени. -- А я привыкла думать о живых... Познакомься: принцесса София-Доротея из дома Вюртембергского, двоюродная внучка прусского короля.
      Невесте не было и семнадцати лет. Фридрих в письмах к Екатерине настоятельно подчеркивал "небывалое по годам физическое развитие" принцессы, как будто в жены Павлу выбирали акробатку для семейного манежа. Павел сказал матери, что, обжегшись на молоке, он теперь дует на воду:
      -- Отныне не верю ни друзьям, ни словам. Воля ваша священна, но хотел бы видеть невесту не в масле на этом холсте.
      -- Для этого, друг мой, я уже вызвала Румянцева, который помпезно сопроводит вас до Берлина, куда из Монбельяра торопится выехать навстречу вам и сама невеста с родителями.
      Павла безмерно обрадовало посещение Берлина, где он может лицезреть своего кумира -- короля Фридриха Великого! А лично побывать на парадах в Потсдаме -- Боже, он и не мечтал об этом! Какое счастливое совпадение! Словно забивая последний гвоздь, дабы укрепить эту матримониальную конструкцию, Екатерина сказала, что невеста родилась в Штеттине:
      -- Где родилась и я, ваша достойная мать...
      28 мая граф Румянцев-Задунайский примчался в Царское Село и удивился, что всего-то навсего ехать ему в Берлин.
      -- Да я Берлин, матушка, уже брал!
      -- Возьмешь еще раз, -- отвечала императрица.
      10. ДЕЛА И ДНИ ПОТЕМКИНА
      Весною 1776 года Потемкин одобрил план создания нового города в Новой России по названию Екатеринослав, на строительство которого он, как наместник края, утвердил смету в 137 140 рублей и 32 с половиной копейки.
      Екатерина хмыкнула:
      -- Откуда взялись эти несчастные полкопейки?
      -- А шут их знает, -- отвечал Потемкин. -- Не я считал, умнее меня люди считали. Но велю сразу же школу для детей устроить. И консерватория на Днепре будет. Запорожцы соловьями распоются...
      -- Завираешься ты, но весело мне с тобою. Однако прежде консерватории не забудь тюрьму да церковь поставить...
      Екатеринослав (будущий Днепропетровск) -- самый первый алмаз в драгоценной короне причерноморских городов, которым еще предстояло возникнуть в степных пустырях. А мощная фигура администратора Потемкина уже вырастала из-за спины полководца графа Румянцева, понсмногу затемняя фельдмаршала "светлейшею" тенью. Потемкину суждено было довершить то, что начинал Румянцев...
      Он готовил себя к роли Таврического!
      А простреленная голова Голенищева-Кутузова долго еще не давала покоя: сам одноглазый, Потемкин понимал, каково смолоду глаза лишиться. Коварное же нападение турок на Крым после мира ожесточало сердце его. Где же предел терпения России, которое растянулось на тысячелетия? После летних маневров флота Балтийского стали готовить эскадру под коммерческим флагом, чтобы корабли, обогнув Европу, вошли в море Черное, усилив флотилию тамошнюю. Потемкин мучился:
      -- Пропустят ли агаряне корабли наши? А ежели запрут, не прорывать ли нам Босфор с пальбой пушечной?
      -- Помни, что к войне мы не готовы, -- отвечала Екатерина.
      Потемкин горячился: за периодом послевоенным -- без промедления! -- грядет период предвоенный, и горе тому, кто истины сей ребячьей не разумеет. Екатерина с фаворитом -- как супружеская пара: он падал духом -- она укрепляла его, а чего не хватало императрице, Потемкин активно дополнял своей энергией. Среди пиров и забав, жадный до всяческих удовольствий, то усмиряя себя постами, то возбуждая излишествами, Потемкин часто искал одиночества, а придворные в такие дни думали, что фаворит отсыпается от грехов да кается перед богом...