— Ничего ты не понимаешь. Танцы — это так здорово. А после танцев — драка, когда народ выдавливает крайних за хлипкие ограждения висящей в пустоте площадки. Парни и девушки с визгом падают с высоты в полтора километра. Потом они попадают в зону мягкого силового поля, которое тормозит их полет и позволяет благополучно приземлиться, — девушка встала и прошлась пружинистой походкой, словно танцуя под неслышную музыку. — Бывают конечно и несчастные случаи, но редко. Или кто-то слишком далеко отлетит и не попадет потом в тормозное поле, или головами люди столкнутся. Тот, кто успел притормозить, с тем, кто по какой-то причине падает быстрее. Это лишь придает остроты.
Вообще, мне нравится такая жизнь. Может быть, я прожила бы так лет сто в три-четыре приема, забыв про свои заморочки.
Там все просто. День за партой. Потом, когда станешь старше, в каком-нибудь офисе под завывания радио.
И каждый день забегаловка, танцпол и компания. Танцы, поцелуи, пиво с фетой, драки наших мальчиков с чужими, завывание сирен полицейских глайдеров, погони, прятки во тьме.
А если кончится хорошо, — отвязный секс на скамейке в парке или в кустах. Это все настоящее, в отличие от того, чем мы себя тут потчуем…
— И это говорит Управительница Жизни, — недовольно сказал Живой Бог.
— Это говорит Управительница Жизни, которая давно уже поняла, что сила, власть и мудрость не в состоянии сделать ее счастливее девочки-пустышки, предназначение которой на мгновение вспыхнуть и погаснуть в потоке бытия.
— Думаешь, что по больному бьешь, Пастушонок? — сказала Управительница. — Я сотнями лет жила одна, разговаривая с камнями и птицами, столько раз забывала себя и заново восстанавливала, что там уже не осталось ничего от меня прежней.
Мир вокруг потерял цвет, став однообразно серым.
Федора отвели обратно в гарнизонную тюрьму, но уже в другой отсек, в камеру побольше и почище. Примерно через час принесли стандартный офицерский обед, и даже шкалик винного порциона. Вечером был соответствующий чину ужин.
Надзиратель принес кипенно-белое постельное белье, сообщил, что подушка, одеяло и матрас находятся в выдвижном ящике под койкой, поинтересовался, в какое время господин первый лейтенант желает, чтобы у него погасили свет.
Федор шел по городу. Город был эланским, построенный по стандартам «поганого гадюшника» с огромными зданиями, сплошь застекленными тонированными листами прозрачной композитной керамики. Слышалась чужая, непривычная для уха деметрианца речь, наполненная однотипными, одинаково заканчивающимися словами. На какой-то миг первого лейтенанта охватил страх, что в нем признают врага, но к нему никто не обращался. Более того, эланцы старательно отводили глаза, делая вид, что не замечают его.
Другой, леденящей кровь особенностью встреченных им людей, была их заторможенность. Эланцы ходили деревянной размеренной походкой, говорили практически без интонаций, не меняя отстраненного выражения лиц. Ноги несли Федора сами, не подчиняясь его воле.
Поначалу Конечников не обращал на это внимания, но потом ему стало совсем страшно. Какая-то часть сознания подсказывала ему, что он не должен показывать страха, а главное не пускать его вглубь, иначе похожие на манекенов местные жители обратят на него внимание. Что тогда будет, Конечников не захотел себе даже представлять. Он и так слишком напуган.
Шаг за шагом, он выбрался из толчеи центральных улиц пока не вышел на широкий, тенистый бульвар, засаженный огромными, незнакомыми ему деревьями. Федор вздохнул с облегчением.
И оказалось напрасно. Если люди в плотной, компактной группе имели хоть какое-то человекоподобие, то здесь они были похожи на непрерывно воспроизводящуюся, зацикленную на бесконечный повтор голографическую запись. Особенно поразил Конечникова человек, непонятного возраста, глаза которого едва виднелись через чудовищно опухшие черные веки.
Он совершал движения руками, словно бы неуклюжий, старинный робот, который изображает оживленную жестикуляцию. При этом, похоже, ему не хватало оперативной памяти, и каждые 2–3 минуты он снова в точности повторял свои движения. Самое странное было в том, что буквально на половине шага человек исчезал, растворялся в воздухе, чтобы вновь возникнуть в начале своего пути в тени дерева, рядом с ларьком мороженого и прохладительных напитков, где Конечников его впервые увидел.
Но вот ноги-предатели повернули к одному из двухэтажных домов, нельзя сказать, что роскошному, но и не бедному. Несмотря на ужас ситуации, это строение Федору понравилось. В жарком климате такой особняк с огромными террасами и крытыми галереями был очень удобен для жизни.
Дверь сама собой распахнулась, пахнуло прохладой. Чуткий нос дикаря уловил присутствие какого-то еще запаха, старательно забитого хорошим, дорогим дезодорантом. «Наверное, у них шашлык сгорел», — решил про себя Федор, пробуя, насколько свободно у него могут двигаться руки, чтобы оказать сопротивление тем, кто привел его сюда.
Крок стал подниматься по лестнице, разглядывая фотографии в простеньких металлических рамочках на стенах: папа, мама, любимая кошка и ребенок. На снимках в зале бельэтажа этот ребенок был уже взрослым — черноволосая, кареглазая девушка типично эланской наружности. Она старательно улыбалась в объектив, словно пыталась влезть в зрачки тому, кто будет смотреть на ее фото.
Тут Федор почувствовал, что чужая сила отпустила его ноги, и первым делом подошел к камину, чтобы позаимствовать для самообороны совок для углей с довольно длинной, массивной ручкой.
— Федор, не надо разжигать огонь, — раздался голос. — Сегодня и так жарко.
Конечников обернулся. Хозяйка дома стояла в дверном проеме, открыто и радостно улыбаясь первому лейтенанту. Изображение не передавало и десятой доли прелести этой молодой, полной жизни девушки. Федор смутился, и не нашел лучшего, чем выдавить из пересохшего горла:
— Извините меня за вторжение, но дверь была открыта.
— Открыта? — девушка почти смеялась. — Или открылась?
— Открылась сама собой.
— А ты испугался? — девушка хихикнула. — Это я открыла ее тебе. А у вас что, нет дверных приводов?
— Боже мой, — вырвалось у Конечникова. — И только… Там еще странный человек на улице.
— Не обращай внимания, это местный сумасшедший.
— Но не только он… Там они все какие-то странные.
— Поэтому ты так задержался? — поинтересовалась девушка. — Мне скоро уезжать, а ты за эти дни ни разу ни навестил меня.
— А я…
— Я знаю, тебя лишь сегодня выпустили.
— Да. Но как я попал сюда?
— Федя, расстояние не имеет значения. Давай лучше чай пить.
— Давайте, — растеряно ответил Конечников.
— Федор, ты что это так официально? — удивилась девушка. — Я Лара.
— Лара, а вообще, кто ты такая? — наконец решился задать этот вопрос Конечников. — Почему я здесь? Почему ты так разговариваешь со мной. Будто мы знакомы давным-давно?
— Помнишь вашу сказку про Бабу-Ягу? — улыбаясь, сказала девушка. — Накорми, напои, а потом уже и спрашивай. Попей чаю, съешь что-нибудь… А после поговорим.
На девственно чистой скатерти, еще мгновение назад там ничего не было, вдруг появились стеклянная посудина, кипящая на спиртовке, изящная ваза с фруктами, пирожные на блюде. Лара, с улыбкой глядя на Конечникова, налила воду в заварочный чайник, махнула ладонями, направляя пар в сторону первого лейтенанта.
— А запах, запах… — сказала она.
— Пахнет вкусно, — согласился Конечников. — Похоже на жасмин.
Девушка невзначай прикоснулась пальцами к ладони Федора. Восхитительно прохладные, нежные пальцы заставили Конечникова вздрогнуть от смущения. Девушка довольно улыбнулась.
Федор уже не чувствовал, что его ведет. Мир заиграл яркими красками. Внизу на улице веселились люди. Хлопали пробки, вылетая из бутылок шампанского, оркестр играл нечто бравурное.
— Пойдем, посмотрим, — предложила девушка.
Они вышли на балкон. Внизу стоял целый кортеж украшенных лентами мобилей, а в доме по соседству готовилось торжество — в саду были накрыты столы. По наряду одной из женщин, Федору стало ясно, что это, наверное, свадьба. «А там, кто знает этих проклятых эланцев» — пронеслось в голове у первого лейтенанта.
Что-то ему подсказывало, что вокруг одна холодная, стылая пустота, наполненная запахом гари. В тоже время Федор ощущал, что стоит на балконе, положив руку на талию Лары, и с улыбкой машет молодоженам, а те знаками приглашают их присоединиться.
Он со своей неведомо откуда возникшей знакомой сидел за столом и поднимал с остальными гостями бокалы за новобрачных. Потом сам произнес длинный и запутанный тост, желая им долгой жизни, счастья, детей побольше.
При этом трезвая часть Конечникова постоянно заставляла глаза скашиваться вниз, чтобы убедиться, что на нем более подобающая на эланской свадьбе одежда, чем мундир офицера деметрианской армии.
Начались танцульки. Эланские танцы отличались еще большей свободой, чем дикарские пляски «торгашей». Крок невзначай, легко, радостно и с удовольствием лапал свою спутницу, отмечая, что у нее тугая, тяжелая грудь, тонкая талия и крепкая, большая задница.
Потом были пьяные поцелуи с гостями и хозяевами, ночной фейерверк, который почему-то вопреки ожиданиям, погасил все торжество.
Гости под благовидными предлогами начали расходиться.
Они тоже сбежали, прихватив бутылку красного, которую выпили по дороге, в перерывах между поцелуями и смехом. В доме девушка вдруг стала совсем серьезной, хмурой, почти оттолкнула Конечникова, сказала, чтобы он стоял на месте, а сама, отойдя на пару шагов, безо всяких церемоний сдернула с себя блузку.
Тело Лары было нежным, восхитительным, вызывающим желание. Конечников протянул к ней руки, но не ощутил ее плоти. Эланская девушка спросила тусклым, мертвым голосом безо всяких интонаций:
— Скажи, зачем ты нас убил?!
— В смысле?
— Линкор «Эстреко» врезался в землю неподалеку от залива Спокойствия. Через 15 минут термическая волна дошла сюда. Мы умирали медленно и мучительно…
Федор попытался бежать, но та сила, которая привела его сюда, не дала ему этого сделать.
— Ты хочешь заняться со мной любовью? — продолжила девушка. — Это невозможно, потому что меня нет, есть только лишь отвратительно пахнущий, обгорелый кусок мяса.
С этими словами та самая вонь, которую он принимал за запах, оставшийся от неудачного кулинарного опыта, ударила в нос первого лейтенанта.
Федор проснулся. А в голове еще долго метался крик эланской девушки: «Зачем, зачем ты это сделал? Да, нам не суждено было встретиться в этой жизни, но я ведь буду уже старухой, когда ты снова родишься!».
Федор не смог уснуть до утра. Он выпил припрятанный под нарами шкалик, раскачиваясь из стороны в сторону и повторяя: «Око за око, зуб за зуб. Так было, так будет».
Чтобы успокоиться, он стал вспоминать тот день, когда дед впервые разрешил ему самому читать летопись. Его пра-пра-прадед, подводя итог написал, что все случилось из-за эланского линкора.
Память воспроизвела все: вес тяжелого фолианта, специфический запах страниц, капли самодельных чернил между строк, блики на желтом листе бумаги от колышущегося пламени светильников, преломленного толстыми самодельными стеклами. И, конечно же, эти строки:
«Даже по прошествии многих лет не могу понять логику тех, кто послал этот корабль, чтобы погубить жизнь на нашей планете. Только «рогатая камбала» виновата, что мы ютимся в пещерах, спасаясь от девяностоградусного мороза. Только этот странный корабль, подходящий своим плоским корпусом и огромными, симметрично расположенными надстройками на листок, на котором сделали стойку огромные, жирные гусеницы был причиной того, что по поверхности нашей планеты прошли волны пламени и лег вечный снег».
«Око за око, зуб за зуб! — как заклинание повторял Конечников. — «Тебе не одолеть меня, эланская нежить… Тебе не одолеть меня, эланская нежить… Тебе не одолеть меня, эланская нежить…»
Он старался представить себе, как гордились бы его предки, узнав, что именно он, мужчина из рода Конечниковых, сквитался со проклятыми эланцами за все страдания, которые выпали на долю жителей Амальгамы.
Наконец усталость и расслабляющее действие алкоголя справились с нервным возбуждением, и Федор провалился в забытье — еще не сон, но уже и не явь.
Память перенесла на два с лишним десятка лет назад во времена его детства. Вздернутая событиями последних дней психика нашла одно из самых страшных детских воспоминаний.
…маленькому Федору не спалось. Он лежал, ворочался, слушал Витькино сопение, мечтая или уснуть, или чтобы скорее пришло утро. В довершение всего луна светила прямо в окно. Маленькие, мутные стеклышки не позволяли ему видеть Крионы, но проходящего через них света было достаточно, чтобы лишить Федора сна. Над перегородкой, которая отделяла детскую комнату от горницы, плясали отсветы огоньков, доносился скрип пера — дед записывал, что произошло за день.
Федор подумал, что было бы здорово уметь писать как он. Тогда он бы нашел, чем заполнить страницы огромной, толстой, с пожелтевшими от времени страницами книги летописи. Дедушка обещал научить складывать буквы в слова, но не сейчас: нужно подождать пока наступит осень. Тогда Федор будет достаточно взрослым, чтобы понимать эту премудрость.
Федор стал мечтать о том времени, когда сможет также бегло делать записи, потом мысли перескочили на то, о чем он будет писать: смешные случаи, происшествия, мысли о жизни.
Запишет дедовские сказки о давно прошедших временах. О древних людях, живших на диких пустых планетах, таинственных заклинаниях, позволявших общаться без приборов через громады пустых межзвездных пространств и другой магии древних, которая давала силу жить вечно и не умирать даже за черным кругом смерти.
Вдруг за окошком что-то ярко вспыхнуло. Сначала свет был ослепительно белым, потом стал гаснуть, проходя через все оттенки желтого и красного, пока темнота снова не заполнила пространство. Федор стал ждать громового раската, но его все не было и не было. Федор поднялся. По правде говоря, ему давно хотелось «на двор», только он не хотел выходить во влажный, прохладный, тревожный сумрак летней ночи после спокойствия и тепла спальни. Особенно ему не хотелось делать это сейчас, когда он еще не отошел после рассказанной дедом истории про выпивающую души мужчин страшную Одинокую Леди. Может быть прямо сейчас эта древняя ведьма кружит по воздуху вокруг ограды, поджидая того, кто неосторожно выйдет из дому.
На всякий случай Федор взял свое коротенькое, почти игрушечное копье и нарочито громко топая, пошел к двери.
— Ты куда собрался, Федечка? — спросил дед.
Федору только этого и было надо.
— Деда, там, там что-то сверкает, — начал он.
— Это наверное луна.
— Нет, — уже почти закричал Федор, — Оно — то белое, то желтое, то красное. Вдруг это шаровая молния.
— Так ты чего, охотиться на нее идешь? — спросил дедушка, показав глазами на копье.
— Страшно, — признался Федор.
Дед со вздохом встал, очевидно решив, что мальчик боится выйти на улицу один.
— Пойдем, охотник, — с изрядной долей иронии сказал он.
— Я правда видел, — с обидой ответил Федор.
Дедушка в ответ нетерпеливо махнул в сторону выхода.
Темная летняя ночь жила своей особой жизнью. Во мраке шумели деревья, аукались совы, где-то далеко выли волки. Небо было чистым, звездным. Мутный, щербатый, почти не дающий света маленький диск Крионы стоял низко над горизонтом. Глаза стали настраиваться на темноту.
— Ну и где же, Федечка, твоя молния? — спросил дед.
— Она была…
— Ладно… Писай и пойдем, — сказал дедушка.
В этот момент на западе вспыхнуло снова. На мгновение стало светло как днем. Хорошо, что Федор и дед смотрели в другую сторону, но все равно перед глазами потом долго прыгали разноцветные пятна.
— Ты видел!? — закричал Федор. — Видел?!
Дед и он повернулись, пытаясь разобрать, что происходит на небе. В этот момент из точки, близкой к зениту, полетели длинные, быстрые искры, словно невидимый великан швырялся горящими углями. Это было красиво и нестрашно, однако дед схватился за голову, потом резким, не допускающим возражений тоном приказал:
— Давай в дом, буди Витюню. Я к Дусе. Уходим на Хованку.
— Зачем? — удивился Федор. — Посмотри, как красиво.
— Это метеоры. Мы не знаем, что происходит над нами.
— Смотри, деда, звезды летят.
В небе, набирая высоту над лесом, стала медленно всплывать пара ярких звезд. Как показалось Федору, вокруг них плясали какие-то светлые точки. Дедушка вытащил из-под рубашки продолговатый медальон. На табло прыгали циферки и перемигивались красные индикаторы.
— На орбите идет бой, — сдавленным голосом произнес дед. — Дождались.
Он зачем-то погрозил кулаком небу, потом подтолкнул Федора к двери. Немного подумав, дедушка вошел за ним следом, долго рылся на полке в сенях, пока не нашел старую пыльную коробку. Вытащил из нее несколько смешных, похожих на блюдца очков.
— Одень это, Федечка, — сказал он. — И Витюне надень. И смотри, пусть не снимает. Хорошо?
— А зачем? — поинтересовался он.
— Вспыхивает так, что ослепнуть можно. А это глазки защитит.
— А что это такое? Очки?
— Да, кроссполяризаторы. Когда станет очень ярко, стекла сами потемнеют. Помнишь, как мы затмение смотрели? Не забудь только включить.
Дедушка повернул рычажок сбоку и на дужке зажегся крошечный красный огонечек.
— А еще очки кому?
— Тете Дусе и Алене.
— Понятно.
— Вещи с Витей соберите. Шапки зимние, кожушки, носки теплые. Неизвестно, что теперь будет.
Дед прошел со мной в комнату, снял со стены ружье, ссыпал в котомку заряды.
— Собирайтесь, я быстро, — сказал он.
Через пять минут Федор с братом стояли на крыльце. Витя отчаянно дрожал от холода, зевал со сна и хныкал: — «Мне холодно, страшно, я спать хочу», пытался снять с глаз поляризатор и посмотреть на небо без темных стекол защитного устройства. Потом его словно переклинивало, он, кутаясь в теплый овчинный тулуп, делал попытки лечь на крыльцо.
Где-то вдали раздались звонкие удары. Гудел набат на площади поселка. Словно отвечая ему, на небе разгорелся яркий огонь. Вспышка была долгой. Федор с братом, который со страху забыл про свои выкрутасы, наблюдали, как из точки она разрослась до размеров солнца, потом стала еще больше, теряя яркость и блеск, проходя через все оттенки затухания от лимонно-желтого до медно-красного.
Почти тотчас же началось падение метеоров. На этот раз их было много, они чертили небо не тоненькими лучиками, а целыми колоннами света, сопровождая свой полет ревом, визгом, ворчанием и грохотом. Небо засветилось сполохами разных цветов, что, как Федор слышал от деда, называлось «полярным сиянием».
Из темноты, похожие на порождения ночного кошмара из-за черных провалов защитных очков, вынырнули дед, мелкая Алена, и тетя Дуня.
Тетка успела одеть девчонку, но сама была простоволосой, в ночной рубашке, поверх которой была накинута душегрейка. В руках у тети Дуни был объемистый мешок с вещами, на ногах — наспех зашнурованные мокасины.
Увидев Федора и Витю, она запричитала, стала проверять, все ли дети одели, подтягивать портки на Вите, проверять их рюкзачки — что смог бестолковый мужик собрать своим внукам.
Она ругалась плачущим голосом, проклиная деда, чертовых звездолетчиков, которым не сидится дома, гнусные, последние времена.
В крайних домах поселка замелькали огоньки. Огненный ливень в небе объяснил все даже самым непонятливым.
Даже по прошествии 900 лет, от старших к младшим передавались жуткие рассказы, как сначала в небе вспыхнуло пламя, потом прилетел ураганный огненный ветер и, наконец, установился лютый, небывалый мороз, который на столетия сковал землю…
Жители поселка поднимались по склону древнего, давно потухшего вулкана, источенному пещерами — горе Хованка. Там, почти у самой границы снегов, находился вход в древнее убежище, которое когда-то спасло их предков.
Колонна представляла собой жалкое зрелище: наспех одетые, навьюченные домашним скарбом мужчины и женщины, еле плетущиеся старики и старухи, плачущие дети.
Рядом хныкал Витька, он просился к деду на руки. Дедушка, обремененный поклажей и стопкой тетрадей с летописями, просто физически не мог этого сделать. Федор периодически поднимал брата с земли и с удовольствием отвешивал ему подзатыльники, принуждая идти вперед.
Ревели голодные лосицы и телята, блеяли козы, лаяли и скулили собаки, которых волокли с собой поселяне. Стенания, плач, тихая, вполголоса брань, тяжелое дыхание, топот сотен ног и звуки, издаваемые несчастными, испуганными животными сливались в один невнятный звук — звук беды.
Федору хотелось спать, он мечтал об оставленном на произвол судьбы уютном, маленьком, теплом дедовском домике, своей лежанке, на которой так удобно развалиться, вытянуть ноги, задремать, накрывшись толстым одеялом.
Внезапно по серому предрассветному небу промчался ком огня, расчерчивая его пополам своим дымным следом. Истошный вопль раздался на дороге, люди, бросив скарб и скотину, стали разбегаться кто куда. Женщины прикрывали собой детей, дети плакали, мужчины ругались и молились.
Дед остался стоять, наблюдая полет небесного тела, бормоча ругательства и проклятия эланцам.
«Не успели, не успели», — повторял он. По его щекам текли слезы от невозможности что-либо изменить. Было видно, как вращается длинный, похожий на огурец корпус, как отлетают от него раскаленные добела мелкие части в моменты, когда он разворачивается длинной стороной поперек своего движения.
Федор с ужасом наблюдал за падением горящего корабля, остро чувствуя свою беспомощность и то, что сейчас они все умрут.
Летящее в высоте пламя осветило дорогу. По земле побежали легкие тени, точно это души людей уносились прочь от тел, оставляя пустые, плотные оболочки на растерзание огненной стихии.
Баба Дуня выла и дергала деда за рукав:
— Что стоишь, дурак старый, — истошно кричала она. — Делай что-нибудь, не стой столбом.
— Если будет взрыв, то добежать до надежного убежища мы все равно не успеем. Не суетись, Дунька, не срамись. Помирать только раз.
Пылающий корабль тем временем скрылся за горизонтом. Сейчас над землей вспыхнет огненный сполох и все кончится…
— Деда, мы умрем? — спросил Федор, чувствуя, как немеют от страха ноги.
Федор увидел, что Витька со страху обмочился.
— Не знаю, внучок, — ответил дед дрожащим, слабым голосом. — Даст Бог, пронесет. Пойдем, как шли. Может, успеем ко входу подняться.
Издалека пришел тихий, слабый, едва ощутимый толчок. Баба Дуня завыла: «Ой, смерть пришла».
— Упал, — недоуменно сказал дед. — Нет взрыва.
Лицо старика просветлело.
— Нет взрыва, мальчики. Нет взрыва, хорошие мои. Бог даст — не помрем, — как заведенный радостно повторял он, и, не слишком понимая, что делает, снова и снова отряхивал внуков, поправлял им одежду и приглаживал волосы. — Пойдемте скорей, до Хованки рукой подать. Посидим там, глядишь и обойдется.
Конечников проснулся и долго не мог уснуть, заново переживая один из самых страшных моментов детства, а потом все же заснул. Как тогда в детстве, с ощущением избавления от смертельно опасности.
Комментарий 4. Ночь.
15 Апреля 10564 по н.с. 21 ч. 15 мин. Единого времени. Искусственная реальность «Мир небесных грез».
— Я думала, мы будем читать о войне, — недовольно сказала девушка. — А оказывается тут еще развоплощенные замешаны.
— Ну, не я же писал, — ответил Управитель, стараясь не показать свое смущение.
— И ты хочешь подкинуть это для любителей военной истории? — с издевкой поинтересовалась Рогнеда. — Про тактику и недовольство режимом можно. Но знай, что в сети четвертого имущественного класса нет, и не может быть никаких духов, бессмертных, Управителей Жизни. Это все сказки. Или бред психически больных.
Управительница ослепительно улыбнулась стервозной, неприятной улыбкой.
— Да, мы много приложили сил к тому, чтобы все эти темы стали сначала колонкой курьезов, потом содержанием последних полос для любителей аномальщины, потом страшилками для детей и подростков, и, наконец, индикатором психических проблем индивида, — ответил ей мужчина.
— Да тебя же наши зароют. Ты что, не читал?
— Читал… — ответил Управитель, потом поправился. — По диагонали.
— Оно и видно, — досадливо дернула щекой Живая Богиня. — Мне показалось, что стиль очень знакомый. Сначала я не была уверена, но когда пошло про эланцев и встречи через тысячелетия, наметилась очень нехорошая тенденция. Кто автор?
— Колыван, конечно — с усмешкой ответил Управитель.
Управительница аж подпрыгнула.
— Теперь можно и Колывана разрешать, — саркастически сказала она. — Свобода, демократия, открытость. Ты, похоже, самый глупый из виденных мной людей, Пастушонок.
Вспомни, сколько сил было положено, чтобы забылось то, что он разболтал!
Сколько бед случилось из-за того, что целые столетия власть просто боялась настаивать на своем священном праве — требовать от людей забвения своих интересов и самопожертвования ради великой цели!
Управительница замолкла, укоризненно глядя на мужчину.
— Было время, и я сам почти сочувствовал ему, — помолчав, признался Живой Бог. — Мне казалось, что новая струя выдует все ненужное, застоявшееся, несвежее. Когда абсолютных владык практически без борьбы сменили выбранные народом правители, я был почти в этом уверен. Однако жизнь повернулась странным образом. Посеянные идеи вдумчивого анализа обернулись анархией и нигилизмом, раздробили целостность человеческих сообществ. Тщательно скрываемые факты стали основой вседозволенности, а кончилось все тем, что на защиту Родины людей пришлось рекрутировать далеким от добровольности способом. Наспех сколоченные, палочным способом удерживаемые в повиновении части не обладали ни умением, ни желанием сражаться с врагом.
И если бы не зависимость огромных кораблей от телепортов, вкупе с поставками боеприпасов и провианта, в Космосе в полной мере проявилась бы третья сила, которая, пожалуй, больше бы склонялась к союзу с флотом кораблей-роботов.
В итоге — целые тысячелетия Обитаемое Пространство защищают лишь «черные ангелы», которые все больше теряют сходство с людьми изнутри, понемногу становясь рационалами «славных» времен Князя Князей безо всякой помощи его мантры бессмертия.
— А ты собираешься петь «драконам» дифирамбы? — жестко спросила Управительница. — Признаться, странный выбор.
— Я хочу, чтобы нормальные, живые, чувствующие люди оторвались от дискотек, жрачки, сериалов и компов и устремились бы к небу.
— Да, черное становится белым, белое — черным, — мягко и задумчиво сказала Рогнеда, показывая, что она солидарна с целями Бессмертных. — И вновь, черное плавно переходит в белое. И так без конца. Может ты и прав. На новом витке можно и Колывана разрешать. Только ради Бога, — про развоплощенных не надо.
— Вот ты и выкинь, — весело сказал Живой Бог.
— Слушай, неужели Колыван на самом деле вспомнил события тысячелетней давности? Я думала, что он все брал из архивов.
— Не знаю, — покачал головой Андрей. — Устройства ретроскопии уже к концу эпохи джихана стали портативными и компактными, сочетая мобильность прежних моделей и кристальную ясность изображения. Так что домысел это, собственный опыт или эксперименты с устройствами, теперь уже никто не скажет.
— Как занятно сложилась судьба у этого Федора, — помолчав сказала Рогнеда. — Ненависть десятков поколений жителей Амальгамы сделала его палачом целой планеты. И по злой иронии судьбы он уничтожил ту, которую любил когда-то.
— Жизнь порой делает такие зигзаги, — произнес мужчина. — Мы продолжим?
— Нет, — устало произнесла девушка. — Пожалуй, на сегодня хватит. Может я еще почитаю перед сном.
— Намек понял, — проявил сговорчивость Управитель. — Продолжим завтра?
— Да, приезжай с утра.
Великолепие вокруг пропало, растворилось в темноте, пробиваемой злыми, колючими иглами звезд. Осталась лишь платформа, над которой дрожал купол защитного поля и висящий в пустоте крейсер-истребитель. Под брюхом летающего диска слабо светились высокие слои стратосферы ночной стороны Тригона.
— Ганя, по-моему, это чересчур, — произнес мужчина. — Редуцировать искусственную реальность до альфы лишь потому, что кто-то попросил помочь с оформлением заурядной статьи…
— Типа свет включи, выйти из дому страшно, — прокомментировала слова Управителя девушка. — А не боишься, что на самом интересном месте все вдруг пропадет?
— Боюсь, — чтобы не злить Управительницу, признался мужчина…
— Бойся, я такая, — сказала Рогнеда.
Однако же ничего из того, чем пугала своего гостя, она не сделала, вернув луг и тихую летнюю ночь под темно-синим пологом неба, усыпанным мягко светящимися крупными звездами.
Девушка дождалась, пока Управитель не погрузится на свой корабль.
Рогнеда вспомнила, что в одном из отделений кухонного стола лежит заветная пачечка сигарет с тернавью и тоже покинула искусственную реальность.
Девушка не стала устраивать спектакль с прогулками по громадным залам, а сразу же напрямую переместилась в свой огромный, пустой дом.
Набрала еды в автомате, разделась и уютно устроившись в спальне, принялась за ужин, временами бросая взгляд на голографический экран портативного компа, где медленно полз текст старинной книги.
Продолжение
Утром, после завтрака, надзиратели тщательно обыскали камеру Конечникова. Один из них нашел под матрасом пустой «мерзавчик», и довольный собой, торжественно показал его напарнику.
