«Рубин» прерывает молчание

Не раздумывая особенно, я свернул в их сторону, и введя машину в мелкое углубление между ними, остановился. Не прошло и полминуты, как что-то слегка ударило в зад вездехода, подтолкнув его на несколько сантиметров. Мота, по всей видимости, был сыт по горло знакомством с местной травой.

— Кто спит первым? — спросил он, свалившись в кресло рядом со мной.

— Чего ты ждешь? Еще несколько часов, — я машинально посмотрел на небо, — и мы будем прощаться с этим очаровательным уголком. Ты уже сонный?

Он покачал головой. Это могло означать, что ему вообще расхотелось спать, если бы такая интерпретация не была явным нонсенсом.

— Мы двинемся около полуночи, — сказал он наконец. — Осталось всего двести пять — десять километров. Ближе чем в пятидесяти и так не оставим имущество. Значит, спешить некуда. Я отосплю свое… с надбавкой!

— Откуда ты знаешь, что как раз двести пятьдесят?

Вместо ответа он только передвинулся в кресле, открывая пульт, за которым сидел.

Его устилали листки пленки, наброски и один цветной прямоугольный лист, в котором я узнал старую карту Третьей.

— Наброски, — пояснил он. — Все сходится. Ни один картограф не сделал бы это лучше… по памяти.

— Посмотрим сначала, как далеко этой памяти хватает. Если они хотели ускорить шутку, то не могли фальсифицировать трассу с первых километров. Мы слишком рано обнаружили бы, что в траве пищит. А в той траве, — я описал рукой широкую дугу, — может многое пищать.

— Пока тихо, — ответил он, — за исключением одного этого места.

Я управился с кубиком концентрата, напоминающего прессованный камыш и движением головы показал на карту.

— Как мы войдем в город?

Он повернулся в прежнюю позицию, заслоняя собой пульт. Минуту он вглядывался в какую-то точку на разрисованном от руки листке пленки, потом вздохнул.

— Умеешь плавать? — спросил он равнодушным тоном.

Я кивнул.

— Умею! А так же нырять, взбираться на скалы и ездить на велосипеде. Знаю дзюдо. Зато не умею летать! Не могу также стать невидимым!

Он поднял голову и искоса посмотрел на меня.

— Думаю, тебе и не понадобится плыть…

— Во всяком случае, мы уже знаем, что я пойду в город, — сказал я. — Согласен! Так и должно быть, но не думаю, что ты должен будешь ждать в пятидесяти километрах. В случае чего, это уменьшит шансы… и речь идет не обо мне. То есть не только обо мне, — поправился я. — Там есть река, правда?

Я наклонился и стал искать место на карте, которое участники второй эмигрантской экспедиции выбрали для основания поселения.

— Даже две… — он провел пальцем вдоль линии, переходящей в большое пятно. Оно обозначало море или скорее большое бессточное озеро. Недалеко от устья река образовывала вилку, охватывая небольшой клочок суши. В этой дельте располагался Город.

— Всегда одно и тоже, — сказал я. — От первого городища, заложенного на каких-то болотах, через поселения на сваях, да замков и крепостей, прицепившихся к каким-то «орлиным гнездам». Если бы это я должен был построить поселение, до которого никого не хотел бы допустить из тех, кому этого захочется, я выбрал бы что-нибудь этакое… — я оглядел окрестности. — И даже нет, — продолжал я. — Должно быть более плоско. Идеально плоско. Вода затрудняет доступ, но создает и нежелательные возможности ловкачей, оснащенным, скажем скафандрами. В горах легко найти укрытие, ущелье, хотя бы скальную расселину и подойти так, чтобы даже птицу не вспугнуть. А на равнине? Разве что под землей… — Я замолчал. У меня появилась одна мысль.

— Если бы применить крота… — пробормотал я.

— Значит, можно под землей?

— Нельзя, — ответил я сам себе. Они должны быть начеку… не перед нами, конечно же, но перед собственными соседями, не лишенными темперамента, если судить по тем, которые сейчас развлекают Фроса рассказами о путешествиях во времени. Кроты применяются сотни лет. Наверняка о них не забыли. Но по этим рекам ведь время от времени что-нибудь плывет? Какие-нибудь деревья, ветки… ведь они должны иметь лодки…

…парусные, — прорычал Мота. — Вроде бы у них много парусных лодок. Такое хобби!

— Прекрасное хобби, — сказал я с удовольствием. — Особенно для кого-то, кто в белый день, лежа брюхом вверх на борту и насвистывая старое танго, позволил бы ветру нести себя прямо к пристани.

— Не обязательно день, — буркнул Мота, — на воде приятнее всего бывает вечерами.

— Ты прав. Да, это мысль!

— Вот именно. Как раз по этому я пришел к выводу, что ты не должен будешь плыть.

— Ничего. Я забыл тебе сказать, что полжизни провел под парусом…

— Я сразу догадался, — заметил он. — Как только как следует подует, ты дичаешь. Я заметил это во время последней бури…

— Или ты идешь спать, — проворчал я, — или я возвращаюсь в вездеход!

— Не возвращайся, — сказал он с ноткой сожаления в голосе. — Разбуди меня на закате. Мы поужинаем и снова поговорим немного…

7.

Ночь была светлой, как на северном побережье Норвегии в конце мая. С первых минут езды я не трогал ноктовизора. По небу двигались молочно-белые облака, почти неразличимые днем возвышения вырастали немного выше, в воздухе блуждал слабый горьковатый аромат, словно бы от винного уксуса. Два или три раза из-под колес вездехода вырывались какие-то небольшие животные.

Шел четвертый час, когда достигнув вершины очередного горба, я увидел перед собой поперечную направлению езды беловатую линию. Я резко затормозил, зажигая одновременно сигнал на сигнализационной таблице позади машины.

Мота остановился в нескольких метрах от меня.

— Ну, что говорят об этом твои наброски чужаков? — спросил я.

— Ничего, — буркнул он. — У меня там только выезды из города. Это какой-то подъездной путь к обрабатываемым территориям, каменоломням или чему-нибудь в этом роде.

— Или на полигон, — сказал я. — Наверняка, у них есть какие-нибудь казармы или сторожевые посты вокруг города. При их добрососедских отношениях…

— Ну и что?

— Ничего. Кроме того, что дороги могут быть под наблюдением!

— Мы же не будем ими пользоваться, — пробурчал он. — Только этого нам и не хватало еще…

На это я промолчал. Я подал машину немного вперед и выскочил, перебросив ноги через борт. Я услышал сухой треск, закачался и наверняка завязал бы более близкое знакомство со здешним майским лугом, если бы не зацепился рукавом за основание ладарового щупа. Я забыл о траве. Траве?

Почти не отрывая стоп от земли, я двинулся вперед и облегченно вздохнул, остановившись на гладко утрамбованной и словно бы усыпанной мелким гравием покрытием.

Это была узкая переферийная дорога, напоминающая некоторые тракты в земных заповедниках. Она шла по прямой линии с запада на восток. Или наоборот… как кто захочет. Слева и справа она исчезла во мгле, заслоняющей горизонт.

— Ну? — крикнул Мота.

Я пожал плечами и повернул назад. Влез на кресло и тотчас же двинулся.

Сразу за дорогой Мота дал знак, что останавливается. Я тоже задержался, потом задним ходом приблизился к трансеру.

— Каменоломня или полигон, — пробурчал он, слезая с панциря, — пусть не знают, что здесь шляется кто-то…

Он вернулся по следам колес вездехода, наклонился и начал отступать задом, выпрямляя сломанные стебли растений. Он как раз добрался до покрытия, и, перейдя его, взялся за последний отрезок нашей трассы, когда на восходе, в отдаленной перспективе, появилась светящаяся точка. Он заметил ее одновременно со мной. Выпрямился и окинул молниеносным взглядом неподвижные машины. Я знал, о чем он думает, но для бегства было слишком поздно.

Пятно света, видимое поначалу, как слабый одинокий огонек, раздвоилось и как бы удлинилось, целясь в нас узкими бело-желтыми полосами. Даже если бы мы уже двигались и на полной мощности двигателей, мы не успели бы уйти из поля зрения прежде, чем подъезжающие подъедут на место, где мы стояли. Ночь была слишком ясная.

— Мота, — мой голос звучал незнакомо, — они не должны отсюда уехать!

— Ложись! — бросил он в ответ. Я заколебался. — Ложись! — повторил он уже на бегу, мчась в сторону трансера. Внезапно я понял. Это не значит, что я послушался. Но сразу я прыгнул в вездеход, не заботясь уже о траве, чьи острые концы ранили мне ноги повыше щиколоток, я схватил с сиденья излучатель и только тогда, пробежав несколько шагов, в направлении дороги, я упал, рефлекторно закрывая лицо локтем. Я выбрал борозду, выдавленную колесами машины, и так искололся немилосердно, но я не обращал на это внимания, не чувствовал даже боли.

Мота захлопнул люк башни. Я услышал лихорадочный треск двигателей. Трансер двинулся задом, выбрался на дорогу и повернул, становясь носом в сторону подъезжающих.

Они были уже близко. Настолько близко, что должны были видеть непонятную для них конструкцию, блокирующую проезд. Несмотря на это, они не уменьшили скорость. Я наблюдал за их действиями без волнения… Трансер выдержит удар любой массы, какую здесь можно принимать в расчет.

Силуэт чужой машины обрисовывался все яснее. Она была небольшой. Напоминала собой скорее узкую лодку на несколько пассажиров. Когда она подъехала поближе, я заметил, что она катится на трех колесах.

Одно, еле заметное, выступало из-под заостренного носа, другой спадающего к земле. Два других, непропорционально больших, были прицеплены сзади, уже за кабиной, что была предназначена для пассажиров.

Они не могли меня заметить. Даже если бы сумели оторвать взор от трансера, так как трава была достаточно высокой. Мне же было достаточно немного поднять голову, что бы через редкие стебли видеть все, как на ладони.

Наконец лодкообразная машина замедлила ход, молниеносно гася скорость, словно водитель в последний момент сориентировался и увидел, что дорога закрыта. Я однако не заметил, что ее колеса хотя бы на минуту бороздили, неподвижные по шершавому покрытию. У них должны иметься другие способы. Но их техническое оснащение интересовало меня только с одной точки зрения.

— Стоять! — услышал я голос Моты, ненатурально пронзительный усилением. — Выходите!

Тишина. Прожекторы чужой машины стояли неподвижно, заливая корпус трансера светом. В их блеске глубокой чернотой выделялся приподнятый люк дула спаренного излучателя.

— Выходите! — снова загремел мегафон. — Ничего с вами не случится! И не советую убегать…

На этот раз реакция наступила тотчас же.

Еще не отзвучало последнее это слов Моты, как по переднему панцирю трансера проскочили голубые огоньки. До меня долетел громкий сухой треск, словно ребенок, пробегая, вел палкой по штакетнику…

Секунда тишины, — и звук повторился. Теперь он продолжился несколько дольше. Искорки перескочили выше, достигли башенки.

Следя взглядом за ними, я увидел, что раструб одного из излучателей незначительно изменил положение.

— Эй, там, — резко бросил Мота. — Кое-что вам покажу! Обернитесь…

Я машинально пробежал взглядом перспективу дороги, по которой прибыла машина. Я не нашел ничего, кроме одинокого страусиного дерева, растущего на расстоянии каких-нибудь шестидесяти метров. Я не успел подумать, что речь не может идти о чем-либо другом, как башню трансера и дерево соединило на долю секунды нитка огня.

Пространство прошила одна-единственная вспышка, тысячекратно ярче света прожекторов чужой машины, потом наступила темнота.

Прежде чем я снова обрел способность видеть, я услышал на дороге какие-то голоса. Я протер глаза, и, моргая, приподнялся на локтях.

— Пусть никто не двигается, — прозвучало из громкоговорителя. Я понял, что это «никто» относится в первую очередь ко мне и снова укрылся в траве.

Рядом с лодкообразной машиной виднелись две фигуры. Я не заметил, когда они покинули кабину. Должны были очень спешить. А, впрочем, ничего удивительного. От дерева, в которое ударила единичная серия малого лазера, осталось лишь развевающееся облачко дыма.

— Откройте это! — сказал Мота. Его голос звучал уже нормально.

Пассажиры машины беспомощно шевельнулись.

— Крышка, — пояснил Мота. — Хочу увидеть что там в середине.

Они не тянули время. Один из них повернулся и протянул руку внутрь машины. Покрывающая кабину легкая, словно бы брезентовая крышка тотчас свернулась, исчезая под кожухом колес. Даже с места, на котором я лежал, я мог убедиться, что машина пуста.

— Теперь два шага вперед! — скомандовал Мота. — И раздеваться! Живее, тогда не замерзнете!

Жители Третьей поглядели друг на друга.

Их колебания, однако, длились не более нескольких секунд. Вид стертого с лица земли дерева должен был глубоко врезаться им в память.

— Твоя очередь, Мур, —раздался голос из громкоговорителя. — Только так, чтобы ты не оказался между мной и ими…

Я встал. Лица голых повернулись в мою сторону. Руки они все еще держали поднятыми вверх, сведенными на затылках.

— Отдохните, — сказал я спокойно, направляясь в сторону дороги. Я не спешил, внимательно ставил ноги, стараясь не задевать твердые стебли растений.

Медленно, словно опасаясь ловушки, они опустили руки. Когда я был уже близко, один из них, повыше ростом, сделал полшага вперед.

— Что это значит? — тихо спросил он. Тон, который он применил, противоречил сказанным словам. Они были твердыми, но звучали так, словно кто-то умирающий от жажды просил о маленьком глотке воды.

— Через минуту узнаете, — буркнул я и добавил помягче. — Ничего особенного. Вы попросту встали нам поперек дороги. Это плохо, но что ж… Вам ничего не грозит…

Я приказал им отойти на несколько шагов потом обыскал их одежду. Она была сделана из старинного материала, покрытого словно бы мелкой чешуей. В зависимости от того, как я ее держал, она то свисала как мятая тряпка, то снова становилась твердой, что я никаким способом не мог выпутать руки из его изгибов. Но кроме этой странной особенности материала, в ней не было ничего; чем я должен был бы заняться.

— Возьмите свои вещи, — сказал я отступая на шаг. — Что дальше? — спросил я, повысив голос.

— Закрой их в грузовой камере… или нет, подожди! Я выйду помочь тебе, — слова Моты сопровождал лязг открываемого люка. Через секунду над куполом башни показалась его голова.

— Вынь излучатель! — бросил он резко, окинув нас резким взглядом.

Я не думал, чтобы это потребовалось, но повиновался.

— Еще одно… — замурлыкал он, снова исчезая в кабине. Он не пробыл там больше минуты. Когда я увидел его снова, он держал на плече плотно свернутый шнур из стекловолокна. Он выбросил его не панцирь и соскочил. Потом, взяв конец шнура обеими руками, он подошел к людям, которым мы так беспардонно прервали ночную поездку.

— Отвернитесь, — бросил он. — И вытяните руки назад.

Я не был этим восхищен. Одно дело те создания, на Второй, а другое — существа, представляющие тут земную цивилизацию, даже если только в собственном представлении и в отрыве от прошлого. Кроме того, эти, в противоположность к чужакам, находящимся в нашей станции, были здесь в конце концов у себя.

Они позволили себя связать без сопротивления. Я заметил, что более высокий из них, тот, который уже раз дал нам пробу своего голоса, несколько раз открывал рот и держал его так некоторое время, словно в замешательстве. Может, он удивлялся, что ничто не приходит ему в голову.

С его товарищем дело обстояло несколько иначе. Он дословно трясся от страха. Трясся это слабое определение. Его тело дергали какие-то неритмичные судороги, со лба и висков стекали широкие струйки пота и видно было, что он из последних сил держался на ногах. Поначалу я не обращал на него внимания, но потом это начало меня раздражать.

— Что с тобой происходит? — бросил я, когда он проходил мимо, ведомый Мотой и трансеру. — Я же сказал, что мы ничего вам не сделаем. Возьми себя в руки. Жизнь состоит не только из приятных вещей, — добавил я философски. — Я предпочел бы сейчас слушать музыку, чем позволять накалывать этой вашей траве. Пока что мы должны взаимно друг друга. Потом пойдем туда, откуда пришли, вы и мы. Перестать щелкать зубами, для этого нет повода! Подумай о дантисте!

Мне не показалось, что эта неделовая все же тирада произвела на него хоть какое-то впечатление. Впрочем, мои последние слова достигли их, когда они уже сидели в грузовой камере. Сразу же за этим Мота с размаху захлопнул люк и отряхнул ладони, словно измазал их чем-то.

— Займись травой, — буркнул он.

— Хорошо. Езжай теперь первый!

Несмотря ни на что, я хотел иметь перед собой эту грузовую камеру с ее непоседливым содержимым.

Мота исчез в башне. Трансер дрогнул и легко покатился на несколько метров вперед. Он еще не остановился, когда снизу из-под него высунулась изящная лапа манипулятора. Через две минуты странная машина была прикреплена к заднему панцирю.

Я был в половине пути до вездехода, когда меня ударил горячий ветер из дюзы. И шумя всеми двигателями, трансер шел прямо, словно выстреленный из ружья, на север. Я вскочил в кабину вездехода и двинулся.

Мы не уехали далеко. Через какой-нибудь час после встречи на дороге Мота замедлил ход, свернул влево, и высмотрев место между двумя возвышениями на местности, затормозил. Я подъехал совсем близко, как и прошлым утром и заглушил двигатель.

— Спим? — спросил я.

— Хм, — покрутил он головой. — Об этом забудь. Они могли иметь в этом ящике радио или еще что-нибудь в этом роде. Они же тебе не сказали и не скажут. Теперь мы должны действовать быстро!

Я немного подумал.

— Сколько осталось до города? — спросил я наконец.

— Что-то около семидесяти.

— Пусто… — огляделся я. — Они ничего не сеют? А что они собственно едят? Может эту траву?

— Рыбу, — ответил он серьезно. — Так говорили те. У них есть и посевы, но только в прибрежном поясе.

— Много должно быть этой рыбы, — заметил я. — Странно, суша словно выметена от всего, что живет.

— Не знаю, что могло бы жить на этих лугах, — пробормотал он уныло. — Ну, давай их, — бросил он, меняя тон.

Я обошел магину и после короткой стычки с замком поднял крышку грузовой камеры.

— Выходите, — сказал я. — Время для утреннего кофе…

Тишина. Я наклонился и заглянул. Они сидели, неловко выпрямившись, один около другого, и всматривались в меня, широко открывая глазами. Неожиданно во мне поднялась злость.

— Вылазьте, Новые! — резко бросил я. — Не ждите, что вам помогут. Ну, давайте, — говоря это, я вытянул пред собой руку.

Я действительно хотел им помочь, поскольку в позиции, которую они должны были принять, не только встать, но и двинуть головой было почти невозможно. Грузовая камера — это не салон. Вдобавок, во время экспедиции, в которую отправляются с запасным комплектом снаряжения.

Как по команде они отвернули головы. Я стоял секунду, не зная, в чем тут дело, а потом моя рука упала. Я понял, что они брезгуют. Умирают со страха, и одновременно не могут подавить чувство отвращения.

Это было больше, чем я мог ожидать. Я рявкнул на них. Отступил на шаг и повторил вызов.

Это подействовало. Они наверняка набили себе не одну шишку, поднимались и падали, спотыкаясь об элементы конструкции, но вылезли. Я подождал, пока они займут место на задних сиденьях вездехода, потом сам сел впереди, заботясь о том, чтобы ни на момент не оставлять их из вида.

— Нам требуется кое-какая информация, — сказал неприятным тоном Мота, меряя их неприязненным взглядом. — Мы не замышляем ничего плохого, мы прилетели, чтобы забрать из вашего города нашего человека, который вообще не мечтает о том, чтобы там оставаться. Мы его заберем, и никто нас больше тут не увидит. Но если дело должно обойтись без авантюр, вам нужно войти в город тихо. Вот этот, — он указал на меня пальцем, — сделает так, как вы ему посоветуете. Пойдет, устроит свое дело и вернется. Тогда мы вас отпустим. До тех пор вы останетесь здесь со мной. Точнее — не здесь, а ближе к городу, откуда я мог бы показать… но где сам не был бы замечен. Вы укажете нам только место. Кроме того, мы возьмем вашу одежду. Это будет одолжение. Есть у вас в машине какие-либо карты?

Я ожидал, что они будут молчать. Это прозвучало бы смешно, если сказали бы, что я на это рассчитывал, но так, пожалуй, и было. Впрочем, это не имеет значения.

Они ответили сразу. То есть тот, первый, который меньше боялся. Я вслушивался в его слова, выговариваемые со страшным и мягким акцентом, словно он читал вслух гекзаметры и упивался их красотой. Это не был приятный тон. Не для кого-то, кто хотел бы вступить с ним в разговор, такой, в котором мнение партнера можно трактовать серьезно. Даже если это было бы мнение, отличное от нашего. Я слушал, как он говорил, и невольно подумал о «наших» чужаках на станциях. Они не были их друзьями. Не принадлежали и к нашим. Жаль, что сумели вести себя настолько… благородней, чем эти тут. Да, благородней. Именно так я подумал.

— У нас нет карт, — пропел житель Третьей. — В город вы войдете без труда… особенно в нашей одежде. Разве мы и дальше будем замкнуты в этом тесном помещении? Там душно — пожаловался он.

— И дальше, — твердо бросил Мота. В его глазах загорелись какие-то недобрые огоньки. Я его таким не знал. — Говори дальше, — рявкнул он.

— Что вы хотите знать? — воскликнул с нескрываемой тревогой тот, второй. Это были первые слова, которые он произнес с той минуты, когда мы задержали их на дороге.

— Ты… Как тебя зовут? — Мота обратился к тому, что повыше, словно не заметив, что его товарищ вообще что-то говорит.

— Наан, — выдавил спрашиваемый.

— Как? Нааан? — Мота специально произнес это долго. — Или нет? Или Нан?

— Наан, — повторил человек из города.

— Пусть так. Тогда слушай, Наан. У тебя есть яхта?

— Что?

— Спрашивая: у тебя есть яхта? — в голосе Моты звучала нескрываемая злость. — А может, я должен сказать — яаахта? Теперь понимаешь?

— Есть, — поспешно ответил Наан.

— Большая?

— Ну, нормальная, — видно было, что он не хочет нас провоцировать, но не очень понимает, в чем дело.

— Значит, вы производите один тип лодок? — спросил я.

Наан с облегчением вздохнул.

— Так. У нас есть яхты… но по реке плавают только солнечники…

— Что?

— Солнечники, — повторил он принужденно. Он пояснил. — Так они называются.

— Солнечник — это символ устойчивой погоды, — пробормотал словно про себя Мота, однако достаточно громко, что бы были сомнения в направленности этого высказывания.

— Понимаю, — поддакнул я движением головы. — Значит, у тебя есть такая лодка. Какая парусность?

— Двадцать метров.

— Двадцать? — невольно удивился я. — У вас что тут, постоянно дуют ураганы?

— Оставь! Он и так не понимает о чем речь, — выручил смелого моряка Мота. — Где ты живешь?

— Первый порт, — раздалось в ответ.

— Первый порт, — повторил Мота. — Это хорошо. По крайней мере известно, что над водой. Далеко от пристани?

— У меня пристань у дома… — выдохнул он из себя. — Он точно так же… — он указал на своего молчащего товарища.

— Прекрасно! — чем больше удовлетворения было в словах Моты, тем более уныло они звучало. — А теперь иди со мной, — бросил он, показывая на башню трансера. — Покажешь мне это на карте. Поговорим об адресах, семьях и так далее. У нас масса времени, — он сказал это так, чтобы требовалось немного усилий, чтобы поверить в это человеку по имени Наан это удалось без труда. Не мешкая, он направился в указанном Мотой направлении.

— Я могу кое о чем спросить? — пугливо осведомился тот, что пониже, когда голова его товарища исчезла в люке.

Я поглядел на него не очень поощряюще.

— Вы ставите вопросы, — «зарыдал» он, — словно не знаете города… Прибыли с оружием на такой тяжелой машине… Обращаетесь с нами, как… — голос у него истерически сломался. Он замолк и закусил губу. Не было сомнений, что еще минута — и он расплачется как ребенок.

— Как с вами обращаемся?! — разозлился я на его слова. — Но ведь кто-то вроде тебя даже сможет понять, что мы должны тут сделать свои дела… касающиеся только исключительно нас. Мы вас не трогали. Кстати говоря, все не так, как ты думаешь… и пусть тебе хватит того, что мы не знаем вашего города.

Не по нашей вине оказался тут человек, которого мы хотим оттуда извлечь. И он сам тоже не имел ни малейшего намерения оказываться у вас на дороге… так получилось. Разные вещи случаются с людьми, которые летят к звездам. Может ты слышал об этом?

— Но что я имею с этим общего? — выговорил он. — Какое вы имеете право… простите, — испугался он. — Я не хотел…

— Говори нормально, черт побери! — гаркнул я.

— Ну… — он заколебался на мгновение, а потом начал говорить очень быстро. Выбрасывал из себя слова, словно в нем прорвалась какая-то громоздящаяся там плотина. Предложения, выговариваемые высоким прерывистым голосом, сливались в отчаянный многотонный вой.

— Именно, право, — «рыдал» он. — Никто не имеет право принуждать говорить. Вы не подумали об этом? Теперь мне будет плохо. Это недостойно человека, этот тесный ящик наполненный острыми предметами, духота… ведь мы же хотели как можно скорее быть дома! В своем доме! А ты еще говоришь, что вы не желаете нам ничего плохого… — он замолчал, перепуганный. Резко отступил и быстро присел, словно закрываясь от удара.

Я окаменел. Добрую минуту никак не мог собрать мысли. Это уже превосходило всякое воображение.

— Ты же мог не говорить, если теперь тебе должно быть плохо, — прошипел я наконец. — Не бойся, ты не причинишь своему городу и его жителям никаких хлопот. Почти никаких. В конце концов, если это должно было так дорого обойтись, ты мог молчать. Я знаю таких, у которых ни одно из слов не вышло бы из горла…

— Как это? — спросил он со стонущим упреком, — ведь он, — кивнул головой в сторону трансера, — приказал нам говорить! А перед этим угрожал оружием… Страх, принуждение, насилие… как звери! Да, — запел он, — звери!!! Мы знаем, что о вас думать!

Я был сыт по горло. Руки у меня сами сжались в кулаки. Я подумал, что покажу этому щегольку, что такое насилие. Что его…

Я остановился. Нет. Так правильнее. Они у себя. У себя, что означает очень далеко от Земли. И тут останутся. Я машинально шевельнул головой, словно почувствовал тяжесть кислородных баллонов. В конце концов я успел привыкнуть. Нормальная экипировка не на худших, если бы кто-нибудь спросил.

— Послушай, парень, — я старался владеть голосом, — я мог бы сказать, что чуток неприятностей еще никому не повредил. А тебе поможет, как никому другому. Но я не прилетел сюда, чтобы заниматься вашими характерами. Еще день-два и мы исчезнем. Пусть тебе кажется, что нас тут нет. Тебе удастся это без труда, так как ты и без того живешь как во сне… глупом, конечно, но ведь никто не отвечает за свои сны. И договоримся, что нас нет. Не существует…

Являемся комарами из твоего сна. Скоро вернешься и все будет как прежде. Вернешься к своему дому над рекой и какой-нибудь Ваанне, к «солнечникам» с двадцатью метровым парусом и будешь потихоньку размышлять, что же сделать, чтобы было еще приятней. А может, и нет. Да, размышления — это не для тебя. А сейчас…

Меня прервало громкое мурлыканье Моты и глухой стук. Я обернулся и увидел их обоих позади себя. Разговор отложили, видимо на потом. Но не бездельничали. Ваан был в сером рабочем комбинезоне. Выражение «был в нем» как никогда точно передавало суть дела. Он вызывал в памяти высохшее ядро, торчащее в старой ссохшейся, но тем не менее все еще слишком большой скорлупе.

Мота подошел ближе и повернулся кругом, как женщина, которая надела новое платье.

— Идет мне это? — спросил он.

— Очень, — объявил я с убежденностью. — Но старайся не дышать.

Ответ был к месту. Поблескивающая полупрозрачными чешуйками блуза обтягивала его широкий торс, как эластичный бинт, наложенный не обязательно опытной, но зато не лишенной силы рукой.

— Теперь ты, — буркнул он. — Ну! — обратился он к моему плаксе, — небольшой маскарад.

— Еще одна неприятность, — сказал я, — сбрасывая комбинезон.

Я стоял в одних плавках, держа перед собой клубок странного материала. Я осмотрел его со всех сторон, напрасно разыскивая какую-нибудь застежку. Я наткнулся на округлый, словно бы надутый ворот, но его задачей было плотнее охватывать шею. О том, что бы просунуть туда голову, нечего было и думать. В конце концов я высмотрел ручку, напоминавшую старомодный замок-молнию. Я дернул, и блуза внезапно напыжилась словно бы мелкими острыми раковинами. Это был не тот путь. В нетерпении я дернул сильнее. Треснуло, и блуза расползлась сразу на три части. Присматриваясь к их краям, в какой-то момент я машинально приложил их друг к другу. Они прилипли, как намагниченные, слившись в монолитный материал. Я понял, что блузу можно расстегивать или скорее раздирать в любом месте, а потом достаточно соединить отдельные части, чтобы все вернулось в нормальное состояние.

Я тотчас воспользовался этим открытием. Уже одетый, я снова попробовал потянуть за ту ручку, которую в первый момент принял за замок. Я услышал тихое шипенье как бы выходящего воздуха и заметил, что все чешуйки становятся дыбом, открывая кожу. Таким образом, вместо куртки на мне была не слишком густая сетка из открытых раковин. Я передвинул ручку в прежнее положение, и раковины тотчас же закрылись, издав тот же самый звук, что и перед этим.

Я развлекался этим странным замком с минуту, не пробуя понять, как это было устроено. Этот костюм, как говорится, продуваемый и плотный одновременно, несомненно был сделан очень изобретательно, однако показался мне немного черезчур хитрым и что-то слишком удобным.

Я еще раз разорвал блузу и надел пояс с излучателем, энергетическими узлами и аппаратурой связи. Ничего не вышло. Он раздул чешуйчатую ткань так, что это должно было привлечь внимание даже наименее наблюдательных жителей города.

Впрочем, когда я там уже окажусь, Мота и так не сможет говорить со мной. Не только из-за легкости пеленгации радиоволн, но и динамик, который мог зазвучать в самый неподходящий момент, тоже следовало принять во внимание. Глупостью бы было затыкать себе уши наушниками. Хватит, если в случае неблагоприятного поворота дел я сам успею предупредить его. Возьму один микрофон, установленный на коронке зуба, как это делается на Земле во время проведения сложных технических операций, когда руки должны быть свободны, а внешние условия не позволяют применять шлем.