«Рубин» прерывает молчание

— Все трое? — фыркнул я. — Нонсенс!

— Если мы отбросим все малоправдоподобные гипотезы, то что нам останется? — вставил Мота, вытягивая из-за стола одно из кресел.

Он поставил его недалеко от наших и приготовился ко сну. Потом улегся на спину и положил руки под голову, закрыв глаза. По выражению его лица свидетельствовало, что до сна ему далеко.

— Как иначе ты объяснишь, — взъерошился Фрос, — то, что там произошло? Почему ехали на обычном вездеходе, без панциря? Потому, что ничего не ожидали. Внезапно увидели приземляющиеся корабли. Приблизились и… может, впрочем, раньше перехватили какие-то сигналы…

— После чего один из кораблей сделал «бум», — вставил Мота. — Мыкин и Теллер погибли, а раненый Вианден отправился пешком через горы… Тогда оставшиеся в живых попросту улетели…

— Послушайте! — Фрос вскочил и сел в кресле. — Если он…

— Лежи спокойно, — Мота приподнял на мгновение веки и лениво шевельнул головой.

— Это было четыре года назад. Он должен был получить такую дозу облучения, что так или эдак не ушел далеко. Отыскать его… Ну что ж, какой-то шанс есть, ферромагнитные датчики не пригодятся. В нашем снаряжении почти нет металла. Максимум, мы можем запрограммировать автомат со встроенным «гейгером». Таким, на малые дозы. Если попадет на след, будет идти по нему, — пока не найдет. Сделаем это завтра. Так как если бы его здесь не оказалось… На — Всей планете, — добавил я.

— На всей планете, — повторил он серьезно, — то это означало бы, что мы должны поспешить с той прогулкой, о которой ты вспоминал. Четыре года… Хм…

— Но они же не вернулись! — почти крикнул Фрос, — иначе те, с Третьей, не выслали бы спасательной экспедиции. А в этом они не лгут. Голову даю на отсечение, что они знают о судьбе своего второго корабля не больше, чем мы.

— Может быть, эти, здешние, не знают, — согласился Мота. — Но это вовсе не означает, что второй корабль не вернулся. Третья больше Земли. А они не имели связи… допускаю, что во время взрыва снесло антенны… или их навигационные устройства, и так достаточно примитивные, не были исправлены. Но сказать, что они вернулись к своим. Может быть, блуждают по горам где-нибудь в другом полушарии, может, торчат на острое или в поясе вечных льдов, а может…

— Гостят, так называемых у тех, которые ближе нам, — дополнил я.

— Именно, — буркнул Мота. — И чем больше об этом думаю, тем менее веселой кажется мне эта версия. Не хотел бы я быть в его шкуре… если бы это оказалось правдой.

Мы молчали довольно долго. В какой-то момент Фрос встал и начал ходить по кабине.

— Может поеду, приготовлю корабль, — он нервно потер руки. — Высплюсь там и утром.

— Садись, — сказал я. — Если автомат найдет тело Виандена, незачем будет лететь.

— Ну, а те, что внизу?

Я пожал плечами.

— Будет лучше, если останутся тут. Вы слышали, что они говорили. Предположим, что они сразу приступят к этим генетическим манипуляциям, тогда все равно пройдет по меньшей мере двадцать лет, пока вырастет поколение, приспособленное к здешнему климату… невольно я впал в саркастический тон. — Но корабли они построят значительно раньше. Если мы заберем их с собой, они буквально валятся им с неба. Вдобавок, они знают станцию, приобрели уже некоторый опыт… нет, считаю, что их место здесь.

— Как ты это себе представляешь? — поинтересовался Мота. — А кроме того, когда корабли будут готовы, они могут использовать обычных людей и дать им нормальное кислородное снаряжение.

— Могут, — ответил я. — Но если до сей поры поступали иначе… Впрочем, в скафандрах и в кислородных кабинах они будут иметь ограниченное поле маневра… так же как и мы. Шансы сравняются, иначе… вообразите, например, конфликт с существами, которые чувствуют себя одинаково хорошо в кислороде, в двуокиси углерода и в той мерзости, которая заполняет здесь моря? Так, я могу себе это вообразить, могу, но не хочу. А что касается того, что с ними сделать… что ж, спроси Фроса. Я не хотел бы трогать его чувство!

— Мы должны взять их с собой, — тотчас же среагировал Фрос. — Оставлять даже моральную сторону… это произведет хорошее впечатление.

Я рассмеялся. Коротко и не слишком естественно.

— Впечатление! — фыркнул я. — Пожалуй ста! Очередной апостол в системе Альфы. Но это не миссионерская станция. А у нас есть кое-какие другие дела, кроме исправления глупостей прошлых поколений… во имя солидарности и так далее. Ты забыл, что говорил при старте? Впрочем, — добавил я после паузы, — если полетим, то и так не все. Кто-то должен следить за станцией… присмотрит и за инвентарем…

Фрос шарахнулся, гневно потряс головой но не отвернулся, не ответил.

— Так, — пробормотал через минуту Мота, обращаясь словно бы к себе. — Один из нас должен остаться тут. Не следует повторять одну и ту же ошибку… два раза.

В таком случае, кто полетит? — спросил Фрос.

— Ты хотел скорее спросить: кто останется, правда? — усмехнулся я. — Пожалуйста, кого ты предлагаешь? Не стесняйся…

— Ты, кажется, уже знаешь очень хорошо, — кто останется, — ответил он спокойно. Слишком спокойно. В его голосе прозвучала печаль.

— Пойми, Фрос… — начал я, но Мота не дал мне кончить. Он тяжело вздохнул, повернулся на правый бок и погасил свет.

— Хватит! — буркнул он. — Спокойной ночи! Посмотрим, что найдет автомат… если он что-либо найдет. А сейчас — спать!

* * *

Меня разбудил какой-то звук. Не открывая глаз, я немного поднял голову и прислушался. Тишина. Я подумал, что это, наверное, шевельнулся во сне Фрос, и, успокоившись, уронил голову обратно. Ударился я затылком довольно сильно, и, ошеломленный, задержал дыхание.

Что это, черт возьми? Кто-то разобрал кресло! Секунду назад его подушка находилась выше!..

Резкий толчок внизу, словно какая-то невообразимая сила дернула закрепленную в базальтовом дне колонну станции.

Еще один толчок и короткое невыносимое колебание, от которого желудок у меня подъехал к горлу. В долю секунды я облился потом. Бросился вслепую вперед, попав босой ногой вперед в подпорку стола.

Острая боль привела меня в себя. Я остановился и огляделся.

В кабине огни были погашены. Несмотря на это ее внутренность наполнял странный цветной свет. Края пультов и рычаги, металлические муфты соединений, люки пнемоприставок — все выглядело, как сделанное из фиолетового стекла, наполненного раскаленным до светимости газом. Экраны бросали светлые полосы, светлые полосы, цветные лучи смешивались, вращались, изменяя очертания помещенных в кабину предметов и придавая им видимость движения.

Тут же рядом со мной раздался глухой стук. Сразу же следом — сдавленный вскрик и звуки борьбы, словно кто-то пытался выбраться из поваленной палатки. Что-то болезненно ударило меня в углубленное минуту назад место. Я зашипел и обернулся. Во время! Я еще успел отскочить и поддержать Фроса, который с наклоненной головой находившийся уже в шлеме, летел как раз в мою сторону, напрасно стараясь освободить руки, запутанные в проводах и шлангах его собственного скафандра.

— Спокойно, — раздался приглушенный голос Моты. — Ничего не происходит. Это только буря…

Я посмотрел туда, откуда доходил его голос. На фоне экрана, облитый фиолетовым полусветом, его силуэт напоминал фантастическое приведение из какого-то фильма.

Он стоял на расстоянии нескольких шагов от пульта, качаясь на широко расставленных ногах.

— Это только буря, — повторил он. — Но наденьте скафандры. Станция была лишена некоторое время энергии… может произойти замыкание. А через минуту пойдем под воду…

— Под воду? — спросил не слишком осмысленно Фрос.

Мота медленно наклонил голову.

— Угу… пока же идите посмотрите.

Я машинально шагнул вперед. В этот момент станцию тряхнул очередной толчок, сильнее предыдущего. Я закачался, но шел дальше. Из коридора, ведущего к нижним этажам, дошел какой-то металлический звук. Я обернулся и увидел, что Фрос уже полностью в скафандре, быстрым шагом пересекает кабину. Я догадался, что он намеревается сделать, но вмешаться было уже поздно. Впрочем, те, внизу, не ждали приглашения, так как лишь только двери отворились, в коридоре замаячили знакомые силуэты. Я услышал, что Фрос что-то говорит им, но не понял слов.

Внезапно воздух прошил чудовищный, огромный шум. Кабину наполнил визг смешанных звуков, какое-то дудение, трески, как будто-бы гигантские искрящиеся переключатели, прерывистый вой сирен тревоги, соединенные с мокфонами передатчиков, отголоски урагана, несущие с собой отчетливые вызовы радиооператоров.

Я молниеносно бросился в сторону экранов и поискал Моту взглядом. Он стоял спокойно, словно нигде и ничего не происходило, и улыбался. Его правая рука покоилась на одном из глушителей пульта связи.

— Ионосферная буря, — буркнул он. — Так это выглядит во всем диапазоне дециметровых волн. Неплохо, а?

Он убрал руку. Внезапная тишина, не менее ошеломляющая, чем минуту назад вторжения импульсов, атакующих сейчас антенны станции.

Мне потребовалось несколько секунд, чтобы опомниться. Я услышал позади себя приглушенные голоса чужаков, но не обратил на них внимания.

— Магнитная тоже? — добавил я, показывая движением головы на светящиеся края экранов.

— Угу, — подтвердил Мота. —Свет приходит из верхних слоев атмосферы. Здесь только отражения. Но это не все.

Его ладонь протянулась к миксеру наружных микрофонов. Еще до того, как плоская рукоятка заняла верхнее положение, в мои уши ворвался глухой, вибрирующий грохот. Он шел в таких низких регистрах гаммы, что временами переставал быть слышимым. Но именно от него дрожали панцирные стены конструкции, весящей, приблизительно говоря, каких-нибудь двести тысяч тонн.

— Ветер? — завопил я чуть ли не в ухо ему, стараясь перекричать гром.

Он кивнул головой. Секунду стоял в той же позе, словно любуясь этим пронзительным звуком, который человек наверняка не мог безнаказанно слушать дольше нескольких секунд. Потом он отключил микрофоны и жестом указал на экраны.

Картина, видимая на прямоугольных попаромических экранах, изображала безумие. И вместе с кружащимися полосами фиолетового света кипели мрачные, почти черные фигуры, освещаемые секундными всплесками, словно прокладывающими себе дорогу из невыразимой глубины. Временами изображение исчезало, прошитое кустистым взрывом ртути, то снова, потемневшее внезапно, делилось на ритмично скачущие пояса, убегающие к верхнему краю экрана.

— Ваше разведение планктона, — буркнул в какой-то момент Мота, не поворачивая головы, — будете начинать заново. Продержится месяц… может, два. Такие пейзажи встречаются здесь довольно часто. Сам я насчитал почти сотню… в течение десяти лет.

Правда! Для него в этом нет ничего нового!

Меня охватило спокойствие. Я отошел на несколько шагов, чтобы охватить целостность картины, видимой на экранах. Понемногу она начинала меня привлекать. Раз и другой проглянуло передо мной в пепельном танце форм и красок элементы какой-то сильной, грозной гармонии.

… Большой универсализм и одновременно ускорение метаболических процессов… — дошли до меня слова кого-то из чужаков, сказанные более громким шепотом.

— Это бесполезно, — отчетил другой голос. — Принудительная автокорректура тканей годами еще останется фантазией. Может, если применить неорганическое сырье… понимаете, иная энергетика связей…

— Мы пробовали, — я узнал голос Зары, — в матрицы вписывать высокомолекулярные производные металлов, и вы знаете, что из этого вышло…

Минуту царила тишина.

— Во всяком случае, это был бы шаг вперед, — ответил Клеен. — Адаптация в условиях избыточного давления…

— Хотите туда выйти? — спросил внезапно в полный голос Мота. — Пожалуйста! Только вы должны поспешить. Ну?

— Почему выйти? — не понял Фрос.

— Именно об этом они говорят, — пояснил со злой улыбкой я. — Думаю, вам не следует им мешать, — добавил я. — Речь идет о важнейших экспериментах… если я что-то из всего этого понял?

Воцарилось молчание. Мы оба с Мотой повернулись спинами к экранам. Перед нами почти на расстоянии вытянутой руки были лица чужаков, освещенные теперь танцем светящихся цветных полос. Их неподвижные силуэты производили впечатление статуй, участвующих в странном экспрессионистском спектакле. В глубине рисовался бледный словно выцветший скафандр Фроса.

— А вам не хотелось бы? — упал внезапно сказанный сильным, слегка задиристым тоном, вопрос Лона. Стоящий около него Клеен сделал быстрое движение рукой, словно хотел его задержать. Секунду никто ничего не говорил.

— В конце концов мы могли бы это сделать, — голос Моты снова стал сочным. — В скафандрах…

— В скафандрах! — повторил с презрением Лон. — И куда бы вы пошли? На берег? Немного дальше? А туда, откуда плывут эти голоса, которые мы только что слышали? А звезды? А все пространство? И его вы тоже хотите покорить в скафандрах?

— Успокойся, Лон, — тихо сказал Дари. — Эта буря действует на твое воображение.

— Почему же? — запротестовал Фрос. — Говорите…

— … Но чуть погодя, — продолжал за него голос Мота, — Это началось в час шестнадцать местного времени, — он оглядел табло хронометров. — А сейчас…

Стал слышен отдаленный шум компрессоров. Посуда в кухонном автомате забренчала.

— Идите ближе, — Мота отодвинулся, открывая экран. Его ладонь покоилась на пульте. Пальцы он держал приподнятыми и нависшими над широкими красным клавишем.

Прямоугольник внезапно пригас. Картина отдалилась, набрала перспективу. Можно было различить кипящую поверхность моря, более темную полосу суши и туч. Внезапно в глубине возникла какая-то монолитная и заслоняющая горизонт стена и быстрее начала набирать высоту. Она заслоняла поочереди все более низкие области моря, все выше взбирающиеся очертания далеких континентов, и только тогда я понял, что вся эта громада несется с огромной скоростью в направлении к станции. Я открыл рот для крика, но в ту же самую долю секунды пальцы Моты упали на красную клавишу, шум компрессоров стал не так выше, и пол ушел у нас из-под ног. Через экран прошла одна черная полоса, потом его поверхность покрылась светлым, невозможно мелким пеплом. Стены кабины застонали под ударом, но он прошел без эха, словно все конструкции с нами вместе покрывали толстый слой ваты. Еще секунда, замирающее мяуканье компрессоров, сгиб ног в коленях, чтобы удержать растущую тяжесть тела, и пол замер. Станция опустилась на дно океана.

— Ну, пока только это… — констатировал Мота, протягивая руку к выключателю. Зажглись все лампы. Жмуря глаза, ослепленные ярким светом, мы отыскали свои кресла и сели. Понемногу ко мне возвращалась способность видеть, но пере моими глазами все еще была та стена, катящаяся на микроскопический обломок, каким казалась с ним рядом станция.

— Это какая-то песчаная буря? — спросил я слабым голосом.

Песчаная и какая хочешь — засмеялся в ответ Мота. — Однажды это застигло меня на суше. Едва откопали… автоматы вязли, как при копке глубинных колодцев. Сними это, Фрос! — добавил он не меняя тона — давление в норме. Все в порядке…

Фрос очнулся. Он потянулся рукой ко лбу и был явно ошеломлен, наткнувшись на стеклянную оболочку шлема.

— А, черт! — заметил он как бы с удивлением.

Мота снова засмеялся, открыл створку камеры снабжения, вынул стакан, наполнил его водой и залпом выпил. Потом, потирая руки, прошел через кабину и упал в кресло. Видно было, что он в отличном настроении.

— Наконец-то мы вместе… — сказал он обводя взглядом чужаков. — О чем это мы говорили? …

Я поднял голову и присмотрелся к нему.

Он был в веселом настроении, правда. Но его взгляд оставался настороженным.

— Уже третий час, — сказал я неприятным тоном. — Или слишком поздно, или слишком рано. Для всего, кроме сна! Ты так не считаешь?

— Подожди, — включился Фрос. — Сейчас и так не заснем!

— Как это… — бросил я, но уже без убежденности. Я понял, что стою на безнадежной позиции.

— Вспомнил! — утешился Мота. — О пространстве. О том, что в скафандрах мы как улитки, обреченные на ползанье по одному огороженному дворику. Бедные, слепые улитки! Так?

— Видишь? — Клеен обратился к Лону. В его голосе задрожала нота острого упрека.

— Не злитесь, — Фрос протянул к ним руки словно о чем-то просил, — садитесь!

Клеен окинул взглядом указанное Фросом кресло, но остался и дальше стоять без движения. Один Дари без раздумий двинулся, выбирая место тут же около Моты.

— Я пытаюсь понять, — Фрос обошел кресло и положил руку на спинку. — на чем все это основывается? Вы вмешиваетесь в генетические коды, формируя будущие эмбрионы по своему желанию. Оснащаете их жабрами, органами, позволяющими усваивать двуокись углерода, наверняка сможете запрограммировать людей с крыльями и черт знает каким еще. Это мы знаем … и предполагаем, что бы мы не занимались оценками, так как мы знаем то, что на этой дороге не придем ни к чему. Но о чем, в конце концов, идет тут речь? Согласны, вы можете достигнуть этим каких-то промежуточных целей… Скажем, — он описал рукой дугу. — свободу передвижения хотя бы на этой планете, овладению морской средой… и так далее. Не верю, однако, что вы так далеко отошли от норм, не этических, не будем говорить об этике, но попросту культурных, только для этих сиюминутных выгод. Мы слышали, впрочем, вы и не делали из этого тайны, что ваша наука ставит в качестве исходного в приспособленных процессах адаптирование технологических существ к имеющимся условиям, а не как, например, наша — наоборот. Но это ведь тоже не может быть целью… вы понимаете, что я имею ввиду. Как это все помещается в ваших общественных науках? К чему вы стремитесь?

Мы не ждали слишком долго. Клеен только секунду всматривался в лицо Фроса, словно желая прочесть по нему его настоящее намерение, потом потряс головой.

— Ты странно ставишь вопрос, — сказал он очень тихо. — Цивилизация… общественные науки. А чем же являются общественные науки? Для нас это, между прочим, все, о чем ты говорил?

— Прекрасно, сынок! — замурлыкал Мота. — Мы тоже имеем кое-какие взгляды на общественные науки, и смею утверждать, что если бы не именно этот взгляд, ты сидел бы теперь на Земле и размышлял, чем завтра накормить семью. Не будем набавлять себе цену. Лучше ответь на вопрос Фроса. Мы не тянем вас за язык, чтобы вы перечисляли ваши институты, космические полигоны, технологии и так далее. Но это-то вы можете сказать. О чем в конце концов идет речь?

— О… — Клеен протянул это «о», насколько ему хватило воздуха и легких, и замолк. Он беспомощно оглянулся на остальных, после чего, махнув рукой, сел в ближайшее кресло. Он наклонил голову и спрятал лицо в ладонях.

— О времени, — твердо бросил Дари.

— О времени? — Фрос машинально выпрямился, выражение его глаз выдавало полное ошеломление. — Как ты это понимаешь?

Дари задержал взгляд на неподвижной, как бы болезненной, фигуре Клеена. Было даже черезчур хорошо видно, что эта картина не доставляет ему удовольствия. Он подумал и ответил, пожимая плечами:

— Очень просто! С ходом времени все более высокие количественные барьеры прогресса цивилизации превращаются в одинаково быстро растущие качественные чественные барьеры. Что является последним, а может быть, только актуальным в данное время порогом, перед которым стоит человечество? Количество времени! Именно количество, измеряемое от нуля до бесконечности. Количество, которое, однако, для нас определяет качество. Для нас это очевидно и, думаю, что и вы отлично знаете, о чем я думаю, даже если и имеете свое собственное мнение. А почему дело обстоит именно так? Разве вам не достает знаний? Технических возможностей?… Нет! Вам не хватает отваги. Это значит, так было до сих пор! Такое наследство мы получили от вас. Рассуждения Новых, когда именно кто-то тратит человеческие черты, является ли существо, имеющее жабры, еще человеком или уже нет, а может становится зверем только тогда, когда, к примеру, имеет жабры и хвост, наполняют жалостью. К сожалению, это должна быть бдительная жалость, так как мы соседствуем, на одной и той же планете и… но это уже другая история.

— Это другая история, и — вмешался я, — для нас так же интересна, как и первая. Что это значит «бдительная жалость»? Что, убивая друг друга, говорите: «извините»? Иной вариант игнорируете?

Дари думал с минуту, потом сделал неопределенный жест головой.

— По-разному бывает, — буркнул он.

Это мы знаем. Но как сейчас? Что, к примеру, сделает ваш геолог, когда где-то там, в безлюдье, встретит такого же, как он сам, одинокого исследователя с другой стороны?

Клеен внезапно опустил руки от лица и усмехнулся.

— Они редко ходят в одиночку… — сказал он с иронией. — Что сделает? Ничего! Будут делать вид, что не заметили друг друга… Мало правдоподобно, что они начнут разговаривать. Хотя случается и так. То, о чем мы говорим, касается скорее… — он заколебался, — организации. В наиболее общем смысле этого слова…

Так. Картина отношений, господствующих на Третьей, какой она вырисовывалась из рассказов ее жителей, наверняка не была привлекательной. А если еще знать их происхождение и историческое развитие…

— Ну, хорошо, — Фрос явно терял терпение, ожидая, пока мы наконец вернемся к главной, по его мнению, теме. Он передвинул кресло поближе к Дари и присел на краю подушки, наклоняясь в его сторону.

— Ты говоришь об отваге, — начал он, нервно ломая пальцы. — А кем били те, что прилетели сюда? Трусами? Почему именно им вы противопоставляете вашу… бескомпромиссность?

— Хорошо, — шарахнулся от него Дари, — ну прилетели и что дальше?

— Именно, — буркнул Мота. — Дальше — это уже ваши делишки. Отваги вам, может, и хватает, но…

— Я говорю не об этом, — внезапно разозлился он. — Это только эпизоды… с некоторой точки зрения. Раньше или позже мы с этим справимся…

— Вы должны торопиться, — заметил я, — уж раз придаете такое значение времени…

— По тому времени, — подхватил Клеен, — которое нам и вам замыкает дорогу прогрессу. Перспективы…

— Ты наверняка преувеличиваешь, — не выдержал Фрос. — Мы достигли немалого. И не почиваете на лаврах. Динамика человеческой мысли является неповторимым явлением в природе. Ее героизме становится виден в полной мере именно лишь на фоне времени жизни единицы.

— Становился, — с нажимом прервал Дари — становился! Не становился! Не только героизм, но и красота, которые чаруют вас когда вы становитесь перед пирамидами. Они всегда относятся к прошлому. А что дальше? Возьмем хотя бы внешнее направление развития. Пространство? А что это значит? Ближайшие звезды? Хорошо. А потом? Квазаровцы, тахионовые корабли? Пусть будет. Это увеличивает область действия до размеров галактики, и конец! Вопрос космоса является вопросом времени, это ясно как дважды два четыре. Но космос — это только лозунг. Предлог! Если мы когда-то признаем границу непреодолимой, мы можем попрощаться со всем.

Некоторое время царило молчание. Мота лежал навзничь с руками на голове и смотрел в потолок. Фрос вжался немного глубже в кресло. Чужаки обмерялись короткими взглядами и застыли в неподвижности.

— В том, что вы говорите, — отозвался я наконец. — Может быть, есть какая-то идея, если уже не идеология. Только не новая… Представляете себя так, словно до вас никто не подумал о перспективах цивилизации. Тем временем с начала мира люди не делали ничего другого. Первый полет на Луну продолжался именно столько, сколько требуется современным кораблям, чтобы пересечь орбиту Юпитера и вернуться на Землю. Теоретически мы в состоянии пересечь границу Галактики… а ведь мы в состоянии еще и на большее — это не последнее ваше слово. Временем интересовались ваши общие предки — астрономы, физики, гуманисты очень давно. Его математическими зависимостями и… смыслом.

Пусть вам не кажется, что вы так уж очень оригинальны.

— Мы вовсе не хотим быть оригинальными, — парировал Дари. — Наоборот! Мы сознательно удерживаемся в районе экстропаляции… только мы расширили его границы. А скорее мы не признаем этих границ… мы хотим идти в определенном направлении потому, что это следует из вашего выбора, и не по недостатку возможностей. Если ты не видишь разницы… — он замолк и уставился на меня пытливым взглядом. Но не ждал ответа. Набрал воздуха и продолжал дальше.

— Не удивляйтесь, что мы среагировали так живо, когда вы вспомнили о скафандрах. Они являются для нас символом консерватизма… судорожного цепления за традиционную среду. Если уж нельзя иначе, то по крайней мере создадим заменитель этой среды в миллиметровом слое вокруг кожи, в баллонах на спине, в аппаратуре корренции. И не только консерватизма. Так же непримирения с существованием непреодолимых границ… я говорил только что. Емкость баллона ограничивает поле вашей деятельности и стрелка манометра напоминает, что вы являетесь пришельцами… в каждом почти мире, кроме одного — Земли. Разве это не отсутствие отваги? Разве человек не должен стремиться к тому, чтобы его мысль охватывала пространство как сейчас, скажем, эту кабину? Так как речь идет не именно о мысли и только о ней, о динамике наших информатических структур, а не их форме или вообще орудиях, какими являются элементы ваших организмов. Так, как преобразовали орудия по мере прогресса цивилизации, также мы должны поступить с нашими легкими, сердцем, со строением тканей и чем там еще, если не хотим в конце концов достичь благосостояния систем, полностью отчуждением друг от друга. Это значит, отрезанных от доступа информации, удовлетворяющихся существованием.

— Любопытный подход, — замурлыкал Мота. — Весьма любопытный! Но мне как-то кажется что где-то я это все слышал … или читал? Что ты только что говорил, Мур? А, помню! Что очень трудно выдумать что-либо новое…

— Да, читал, — принял призов Клеен, — наверняка, не раз и в разнообразном освощении. Ну и что же из этого? Разве кто-нибудь пробовал что-то большее, чем говорить или писать? Молчишь? Тогда подскажу тебе: нет, не пробовал! Мало того, в дискуссиях на эту тему высказывалось о том, много повсеместно известных и уважаемых специалистов. Еще во времена, когда никому и не снилось заселение Альфы… У вас тоже есть книги. Не было нехватки голосов, представляющих уже тогда нашу сегодняшнюю точку зрения. Они воспринимались деловито и спокойно. Никто не раздирал одежду, никто не кричал, что это отказ от человечности, деградация и разрыв с культурной традицией и так далее. Все происходили в салонной атмосфере — «слова уважаемого коллеги возбуждают во мне смешанные чувства»… «высоко ценю авторитет высокоученого предыдущего оратора, но»… — знаете, как это бывает. Но как только кто-то рискнул перейти от слов к делу, когда мы проводили лишь первые опыты, какие-то мелкие корректуры генетические кодов, тотчас же вы обозвали нас выродками, которых следует уничтожать как болезнь. Решения о будущем человеческих существ без их участия! Критерии подбора родителей! Определение, что вы обращались с нами, как со зверями, были бы слишком мягким, так как зверей вы…

— Потише, — резко сказал Мота. — Что это значит, «мы»? Чего вы хотите от нас?

— А кто? — фыркнул молчавший до сих пор Зара. — Кем были Новые, когда прибыли на Третью? Воспитанниками старой Земли. Может, не совсем верным, но для них речь шла совсем о другом… Во всяком случае, к вам они относились так, а не иначе, выступая с позиций представителей земной цивилизации… которую поглощали и формировали почти на сто лет дольше, чем наши. Так что мы имеем право говорить «вы».

— Хорошо, хорошо! — в голосе Моты не зазвучала хоть одна нотка возмущения, — оставим это. Нигде не сказано, что мы обязаны любить друг друга. Я, по крайней мере, обойдусь без этого. Так что же с этим временем?

Никто не ответил. Мота подождал минуту потом сказал, подняв голову:

— Кончайте, если уж начали. Я догадываюсь, какую связь имеет все эти эксперименты, которые яко бы будят в нас отвращение с решением вопроса времени. И к чему вы стремитесь? Но вы жалуетесь, что мы плохо вас ценим, так что я не хочу совершать еще одну ошибку. Ну?

Клеен пошевелился в кресле и откашлялся, но его опередил Дари.

— Мы хотим достичь приспособительного универсализма. Но динамического! Прокладывать человеческой мысли дорогу в бесконечность вселенной, оснащая наши организмы способностью мгновенной адаптации ко всем появляющимся в ней средам…

— И к вакууму? — быстро вставил Фрос. Его глаза блестели. Он тяжело дышал, как после бега на длинную дистанцию.

— Да… а даже прежде всего к вакууму, — ответил Дари. — Это значит, к тому, что на обыденном языке называется пустотой — материи межзвездной и межгалактической. А решение проблемы времени находится не в другом месте, а именно в пространстве… — он остановился и подумал. Наконец вздохнул и беспомощно развел руками.

— Я не смогу это ясно изложить, — сказал он извиняющимся тоном, — впервые разговариваю с кем-то, настолько далеким… — он запнулся.

— Несориентированными, — подбросил я. Он кивнул, соглашаясь.

— Да… Это значит, так далеко чуждым нашей жизни и нашим делам… попробуйте себе досказать то, чего я не умел выразить… ну, то есть, мы вернулись к теории тахионов. Знаю, знаю, это уже не только теория… но ее сегодняшнее применение не выходит за рамки орудия. Говоря о возвращении к теории, я имею ввиду первоначальный ее самый общий облик, представляющий тахионы, как частицы, которые при скорости света имеют бесконечную энергию и момент, а тратя энергию, ускоряются и наконец, дойдя до бесконечно малой энергии, достигают бесконечных скорости.

— Путешествия во времени, — буркнул я.

— Так это когда-то называлось, — усмехнулся Дари. — Почему бы нет? С одним ограничением. Но на том уровне эволюции, которого достигли все, кто тут сидит…

— Даже вы? — вставил я ядовитым тоном.

— Конечно! — сказал он серьезно, — то, что мы сделали, это только… не о чем говорить, — махнул он презрительно рукой. — Но и через это нужно было пройти!

— Ну, конечно, — фыркнул я. — Преобразование человеческих организмов так, чтобы могли они вести себя как тахионы или другие частицы, это кое-что большее, чем жабры и какие-то мешки для дыхания двуокисью углерода. Настолько большее, что мне вас жаль! Временами вы производите впечатление, что у вас вроде все винтики на месте. К сожалению, при ближайшем рассмотрении…