Галактический враг

      Новообращенный давал обет бедности, целомудрия и послушания. Ему запрещено было приносить вред всему живому, тем паче лишать кого бы то ни было жизни, даже в целях самозащиты (исключение составляли воины-священники, им позволялось убивать, чтобы защитить Орден и невинных людей). Спустя еще два года новообращенный проходил обряд рукоположения, после чего он мог идти в мир и служить Господу и людям, если ему выпадет такой жребий, или остаться в монастыре, стать монахом, отказаться от суетного, бренного мира.
      Саган и брат Фидель стояли под монастырскими стенами, защищавшими от ветра, разбушевавшегося среди остроконечных вершин гор, его шум был единственным звуком в этой пустыне. Над ними возвышались толстые, массивные стены. Не в пример обычным постройкам, которые возводят в суровых краях этой планеты, у монастыря была кровля из стали и пластика.
      Стены и башни аббатства были сделаны из камня, они были солидными, воздухонепроницаемыми. Каждый камень подвергался ручной обработке, подгонялся к соседнему вплотную, так чтобы между ними не оставалось зазоров. Поверхность покрывали обшивкой, защищавшей стены от ветра и непогоды. Внутри аббатства была установлена специальная система, аналогичная той, что стояла на космическом корабле, поддерживающая в воздухе содержание кислорода. Эта система была единственным техническим аппаратом, который разрешалось держать в аббатстве. Освещали кельи свечами, печи для готовки и обогрева лазарета топили дровами и углем.
      – Я никогда не ушел бы отсюда, – сказал тихо Саган. Он положил руку на холодную, неприступную стену.
      Над небольшой чугунной дверью висел мощный, отлитый из чугуна колокол. Из его чрева свисала веревка. Брат Фидель дернул за веревку три раза. Подождал, словно посчитал до десяти, потом снова позвонил. Спрятал руки в рукава и стал ждать.
      – Я – дитя греха, за что на моего отца наложили епитимью, – продолжал Саган, неотрывно глядя на темные, без окон стены, – теперь возвращаюсь в церковь, точно блудный сын.
      – На все воля Божья, – сказал брат Фидель.
      Изнутри послышались звуки открывающейся и закрывающейся двери. Глазок, сделанный из пуленепробиваемого стекла, врезанный в чугунную дверь, открылся. Саган и священник встали так, чтобы невидимый им наблюдатель мог рассмотреть их. Глазок закрылся. Они снова услышали, как открывается и закрывается дверь. Потом послышалось легкое шипение, точно изнутри стали выпускать воздух, давление внутри понизилось, стало таким же, как и снаружи.
      – Не знаю, была ли на то воля Всевышнего, – спросил Саган, глядя на дверь, – или я неправильно понял? Я сопротивлялся, не хотел выполнять приказ, когда они решили отослать меня из монастыря, в котором я вырос. Но король решил, что отпрыск Королевской крови не должен расти в невежестве и изоляции от внешнего мира. Он приказал отправить меня в Академию, и, хотя она была таким же независимым и сильным институтом, как Орден, ректор не посмел ослушаться и не выполнить королевский указ. Когда мне стукнуло восемнадцать, мне разрешили выбрать: вернуться в Орден или остаться в миру. Я был полон амбиций, рвался к власти, славе, богатству. И выбрал светскую жизнь.
      Они услышали какой-то зловещий звук, потом скрежет. Кто-то медленно открывал чугунную дверь.
      – Но тем не менее, – сказал брат Фидель, – вы носите рясу, отправляете все обряды священника-воина, тогда как эту секту давным-давно запретили.
      Тяжелая дверь поддалась не сразу. Ее, видно, редко открывали, и грубый механизм, состоящий из каких-то цепей и колес, срабатывающий с трудом, наконец, заскрипев, пришел в движение. Двое мужчин терпеливо ждали, представляя, как по ту сторону дверей монах-привратник потеет, пытаясь повернуть огромную ручку.
      – Так что, можете себе представить, в какой тайне мы все держали, – сказал Саган, глядя на священника.
      Бледное лицо брата Фиделя вспыхнуло, он опустил глаза.
      – Простите, милорд. Я не хотел...
      Саган не стал слушать извинений.
      – Теперь можно сказать правду. Вам так и так надо ее знать, – добавил он, понизив голос, мрачно. – Это может спасти вам жизнь... Или жизнь тех, кого я перепоручу вам.
      Лицо брата Фиделя теперь стало мертвенно-белым, кровь отхлынула от щек. Он кусал губы, но молчал. Дверь закачалась, пришла в движение, но вместо того, чтобы распахнуться, она стала закрываться еще плотнее, потом замерла и, наконец, поползла в верном направлении.
      – Каждый ребенок Королевской крови должен пройти обряд инициации. У нас с леди Мейгри был один наставник, и мы должны были пройти этот обряд вместе. Мне тогда было двадцать три года, а ей шестнадцать. Я был старше, чем положено для этого ритуала: я поздно начал учиться, к тому же надо было подождать, пока Мейгри достигнет совершеннолетия. Нам сказали, что мы должны совершить этот обряд здесь, на планете, где я родился. Мы решили совершить его в храме.
      Когда мы прибыли сюда, нас встретили члены Ордена, они отвезли нас тайно, под покровом ночи, в аббатство, впустили внутрь. Леди Мейгри была единственной женщиной, которой позволили войти в аббатство. В полном молчании нас подвели к алтарю. Мой отец сам совершал обряд. Он заговорил с нами, нарушив в первый раз обет молчания, который взял на себя после того, как сознался в совершенном грехе. Тогда я единственный раз слышал его голос. Голос моего родного отца!
      Дверь открылась не до конца, но войти они смогли. Они очутились в узком шлюзе, в котором широкоплечий Командующий с трудом поместился. То ли от этой теснотищи, то ли почуяв, как страдает Саган, хотя голос его звучал твердо, юный священник положил руку ему на плечо, словно хотел приободрить его без лишних слов.
      Саган не отозвался на это прикосновение, верно, был где-то далеко, вспоминая былое.
      – Мой отец сказал, что получил знамение от Господа, согласно которому вопреки королевскому указу, традициям и правилам меня примут в Орден без установленного там предварительного курса обучения и сделают воином-священником. Я должен буду дать один обет – обет верности Господу. Мой отец сказал еще, что ждет леди Мейгри и меня, а потом отступил в тень к алтарю и исчез. Тогда я видел его в последний раз.
      Дверь захлопнулась, щелкнул запор. Послышался звук включенного насоса, затем – слабое шипение: в шлюз накачивали воздух. Они терпеливо ждали, когда можно будет снять кислородные маски.
      – Вас что-то тревожит, брат мой? – спросил Саган.
      – Если мой повелитель простит мне...
      – Да, да, – сказал с внезапной досадой Командующий, видно, ему было не по себе, хотя он старался не показать виду.
      – Не понимаю, милорд, как вы могли поддержать Революцию, которая провозгласила атеизм и объявила запрет на Орден, в верности которому вы поклялись?
      – Вы ошибаетесь, брат мой, я поклялся в верности Господу, а не Ордену. Я видел, что монархия – немощна и погрязла в коррупции. Видел, как цивилизованные, некогда процветающие области королевства гибнут от царящей там разрухи, от войн и хаоса, потому что наш король – бессилен, а его законы – глупы и недейственны. Даже Орден оказался жертвой коррупции, его члены в открытую нарушали обеты, стали стяжателями, поддались плотским желаниям. Я поверил, что Революция свершилась по воле Божьей.
      – Вы и сейчас этому верите? – спросил мягко брат Фидель.
      Саган посмотрел на него пристально своими темными глазами из-под капюшона.
      – Да, брат мой. Орден прошел очищение огнем и кровью. Он снова возродился, чистый, освященный Господом. Поэтому у нас новый король, тоже рожденный в огне и крови. Вы понимаете, брат мой?
      Поначалу Фидель не мог ответить, его сковал благоговейный страх, его пронзило внезапное прозрение, во всяком случае, ему показалось, что он постиг промысел Самого Господа.
      – Я понимаю, милорд! Впервые я воистину все понял.
      – Поздравляю вас, брат, – сказал с иронией Саган. – А мне пришлось потратить на это восемнадцать лет.
      Замок на внутренних дверях в шлюз отомкнулся, и они открылись. Командующий и брат Фидель сняли свои кислородные маски и ступили в аббатство Святого Франциска.

* * *

      Внутри было темно. Светила лишь одна, почти догоревшая свеча в маленьком фонаре, стоявшем на полу, отчего их тени нависли над ними. Скорее всего этот фонарик на пол поставил монах-привратник, пока открывал дверь, им он, наверно, освещал себе путь. Теперь он поднял его повыше, направив свет в лица незнакомцев.
      – Я брат Фидель, – сказал юный священник, щурясь под ярким светом, – а это лорд Дерек Саган. Нас ждут в аббатстве.
      Монах утвердительно кивнул, по крайней мере так можно было истолковать легкое движение его капюшона. Он еще подержал фонарь в поднятой руке, направляя на них луч, очевидно, внимательно рассматривая их, в первую очередь Сагана. Командующий стоял неподвижно, с невозмутимым безразличием. Оставшись доволен своим осмотром, привратник опустил фонарь, поклонился в молчаливом приветствии и, махнув белой рукой, казавшейся рукой призрака в тусклом свете, предложил им последовать за ним.
      Все шло хорошо. Их приветствовали, как уже раз двадцать приветствовали брата Фиделя, когда он возвращался в аббатство. Но священнику было не по себе. Он старался освободиться от этой тревоги, убеждая сам себя, что это всего-навсего результат мрачных рассказов Сагана и дурных предчувствий.
      Фидель смотрел на Сагана, пока они неслышно ступали по каменным плитам узких коридоров. Священник не видел в полумраке его лица. Но зато видел глаза, в которых отражался свет фонаря, видел, как они шныряют по сторонам, стремясь проникнуть в плотную завесу темноты, отступавшей под отблеском пламени свечи, но тут же еще плотнее окружавшей их, как только фонарь проплывал дальше.
      Раньше, когда брат Фидель возвращался домой – а это аббатство стало его домом, – тени влекли его в пахнущее ладаном надежное тепло, и в миру он торопился закрыть глаза, чтобы не видеть его резких, ярких огней, торопился вернуться в эту обитель и найти здесь умиротворение. Сейчас они казались ему зловещими, угрожающими, словно в них притаились чудовища.
      Он попытался отогнать от себя эти неприятные ощущения. Скользнув вперед, он поравнялся с привратником.
      – Давненько вы не были у нас, брат, – заметил монах, судя по голосу, незнакомый Фиделю. – Почти два года, по местному летосчислению.
      Это было верно.
      – Простите меня, но вынужден сказать, что я не помню вас, брат. К стыду своему, вынужден просить вас об одолжении, скажите, кто вы и как вас зовут.
      – Совсем не нужно просить у меня прощения, брат. Вы не помните меня, потому что меня не было здесь, когда вы отсюда уезжали. Я появился вскоре после этого. Зовут меня Микаэль.
      Фидель почтительно поклонился, а заодно попытался заглянуть в лицо монаха, скрытое под капюшоном. Но попытка оказалась тщетной. То ли случайно, то ли намеренно, брат Микаэль повернулся и взглянул в боковой коридор, отходивший в сторону от главного, по которому они шли. Он немного замешкался, словно решал, куда идти, потом продолжил свой путь.
      Брат Микаэль совсем недолго думал. Фидель и не заметил бы этого, если бы не следил за ним во все глаза. Фидель тут же решил, что монах заблудился или ему указали неверную дорогу. Впрочем, для новичка это было вполне допустимо. Здесь под землей построили целый лабиринт из келий и подземных ходов. А совсем глубоко в холодных погребах хранился провиант. Сердце системы, поддерживающей жизнь в монастыре, находилось внизу: там пролегали трубы, стояли насосы, тянулись электрические провода. Еще в катакомбах были склепы и гробницы. Заблудиться в этом лабиринте ничего не стоило. Но ведь брат Микаэль прожил в аббатстве уже два года...
      – Долгое время привратником был брат Чэнг, – сказал Фидель, стараясь изо всех сил говорить непринужденно, словно хотел скоротать долгий путь за вежливым разговором. – Надеюсь, ему не пришлось оставить свой пост из-за болезни?
      – Брата Чэнга перевели в другое место, – лаконично ответил брат Микаэль.
      Правдоподобно, конечно, но маловероятно. Брат Чэнг был веселым, жизнелюбивым человеком, но очень дорожил своей работой. Он был очень предан Ордену, но тем не менее ужасно тосковал по внешнему миру и потому радовался даже самой крохотной возможности взглянуть на него. Его смеющееся лицо действовало ободряюще на новообращенных, редкие гости словно согревались теплом его доброжелательности. Брат Чэнг не променял бы свою любимую работу даже на место самого аббата. Фидель хотел было расспросить о добром Чэнге, но подобное любопытство повлекло бы справедливые упреки в пустословии.
      Тем не менее о здоровье своих собратьев он мог справиться – за это его никто укорять не посмеет.
      – А как поживает брат Ник? – спросил он с чистосердечным интересом. – Он очень серьезно заболел перед моим отъездом. Говорят, что-то съел. Надеюсь, он поправился?
      – Ошибаетесь, брат Фидель, – сказал тихо брат Микаэль. – Среди нас нет монаха с таким именем, никогда не было, – добавил он, повернув лицо, скрытое под капюшоном, к Фиделю.
      Фидель пробормотал что-то насчет того, что, наверно, ему оно померещилось. Брат Микаэль согласился с ним. Вообще он не был словоохотлив, а брат Фидель бы в таком смятении, что, хотя его распирала тысяча вопросов, он не мог задать ни один, боясь выдать себя: его раздирали мрачные подозрения.
      Он замедлил шаг, сравнялся в Командующим и, выразительно взглянув на него, попытался дать понять ему, что не все ладно. Но Саган даже не смотрел в его сторону, а когда Фидель заговорил, остановил его, сделав легкий, едва уловимый в полумраке жест рукой, выпростав ее из длинного рукава, а потом снова спрятав. Командующий был погружен в собственные мысли, что было вполне естественным, учитывая печальную и важную причину, приведшую его сюда.
      Фидель начал горестно вздыхать, хотя старался делать это как можно более неслышно, чтобы его не заподозрили в унынии и – да простят ему подобное признание и не сочтут это за отступление от веры – в страхе.
      Брат Фидель и Саган следом за монахом перешли из нижней части аббатства в главную часть. Прошли мимо пустых классных комнат с высокими столами и стульями с высокими спинками: свет фонаря лишь на какое-то мгновение выхватывал из темноты эти столы и стулья, сделанные из отличного дерева. Прошли через оранжереи аббатства, единственное место, куда попадали солнечные лучи. Солнцем тут было огненное чудовище, повисшее над планетой. Проникая через стеклянную крышу, оно, далекое и страшное, казалось, сначала подвергалось безжалостным испытаниям и, обессиленное, укрощенное, получало допуск в монастырь. Ровные, аккуратные ряды зеленых растений в ярких цветных пятнах плодов были готовы подарить свой урожай. Фидель бросил мимолетный взгляд на сад и прикусил губу.
      Из церкви возвращались священники, монахи, послушники. Они шли в благоговейном молчании, спрятав руки в рукава рясы, с покрытыми головами, с глазами, опущенными долу. Несколько монахов поклонилось, приветствуя брата Фиделя и Командующего. Никто не говорил между собой. Монах вел свою паству вперед.
      Они пришли в жилые помещения. Бесчисленное множество келий выходило в неосвещенный холл. Стены, потолок и пол здесь были каменными, холодными и влажными. Монах остановился перед деревянной дверью, засунул руку в карман рясы и извлек оттуда чугунный ключ, вставил его в замок и отпер дверь.
      – Комната для вас, лорд Саган, – сказал он. – А брата Фиделя я поселю рядом.
      – Я хочу увидеть отца, – произнес Саган свои первые слова с той минуты, как они вошли в аббатство.
      – Вас скоро к нему отведут, – ответил брат Микаэль тихим голосом. – Аббат счел, что после того, как вы столь долгое время жили в миру среди нечестивых и дьяволов, вам следует очистить свою душу молитвой.
      Лицо Сагана потемнело. Казалось, он сейчас оттолкнет монаха и сам отправится к отцу. Брат Фидель, стоявший чуть поодаль от монаха, взглянул на дверь и слегка покачал головой.
      – Отличная мысль, брат Микаэль, – ответил Командующий.
      Келья была маленькой, они с трудом помещались в ней, брат Микаэль стоял на пороге, преграждая выход. Койка – тонкий бугристый, но чистый матрац, лежавший на досках, прибитых к каркасу на четырех ножках, – занимала третью часть комнаты. В углу стоял стол со стулом. Напротив кровати – сделанный из камня алтарь.
      Саган опустился на колени перед алтарем, достал из-за пояса свою торбу и вытащил из нее небольшую серебряную чашу. Он налил в нее освященное масло, стоявшее на алтаре, и зажег его. Сладкий запах ладана заполнил комнату. Командующий облокотился об алтарь, сложил руки и склонил голову.
      Брат Микаэль отнесся с явным одобрением к действиям Сагана. И почтительно попятился, чтобы уйти.
      – Соблаговолите следовать за мной, брат Фидель, я покажу вам вашу келью, – прошептал Микаэль.
      – Спасибо, брат мой, – ответил Фидель. – В этом нет нужды. Просто оставьте мне ключ, я попозже сам пойду.
      Брату Микаэлю, видно, это не понравилось. Он продолжал стоять в проходе, поворачивая свою голову в капюшоне от лорда Сагана к брату Фиделю, словно внимательно изучая обоих. Пальцы, державшие ключ, сжались намертво.
      – Я присоединюсь к молитве моего повелителя, – смиренно добавил Фидель. Подойдя к алтарю, он опустился на колени рядом с Саганом.
      – Misere mei, Deus, secundum magnam misericordiam tuam.
      Помилуй мя, Боже, по великой милости твоей...
      Высокий тенор Фиделя присоединился к низкому баритону милорда, произнося слова молитвы. Брат Микаэль продолжал стоять в дверях. Мешать ближнему своему молиться было непозволительным святотатством. Когда душа общается с Господом, отвлекать молящегося разрешено только в самых крайних случаях, если речь идет о жизни или смерти. Брат Микаэль вышел, прикрыв за собой дверь. Фидель услышал, как в замке повернулся ключ.
      Юный священник забыл следующую строку молитвы, которую он знал наизусть и произносил с первых дней своего пребывания в Ордене.
      – Et secundum multitudinem miserationum tuarum, dele iniquitatem mean, – сказал Саган. – И по множеству щедрот Твоих очисти беззаконие мое. Господи, помилуй, – говорил он тихо, потом наклонился к Фиделю и, перейдя на шепот, спросил его, а тот почувствовал на щеке его горячее дыхание: – С каких пор они стали запирать двери кельи?
      – Они не запирали, – ответил взволнованно и огорченно Фидель, он говорил быстро, его лихорадило. – У нас раньше не было замков в дверях. Нам они не нужны были. А вы заметили, что замки врезаны только в вашу дверь и в мою? Меня удивило и другое, мой повелитель...
      Он повысил голос. Сильная рука Сагана легла на руку Фиделя, утешая и согревая. Священник справился со своим волнением, перестал дрожать. Командующий произнес громко третью строку молитвы:
      – Amplius lava me ah iniquitate mea, et a peccato meo tnunda те .
      Омой мя от беззакония моего, и от греха моего очисти мя.
      – Господи, помилуй, – произнес Фидель.
      Главнокомандующий сделал жест рукой. Фидель поднялся, подошел, неслышно ступая, к дверям и заглянул в крошечную дверную скважину. Он долго и напряженно смотрел в неё, потом, удостоверившись, что никого нет, поднялся и покачал головой.
      Саган кивнул, взмахом руки велел Фиделю вернуться к алтарю. Фидель продолжил молитву, вспомнив ее слова под успокаивающим воздействием Сагана. А может, самого Господа? Потом Саган отошел от алтаря, приблизился к столу и вернулся к монаху с листом пергамента, пером и каменной чернильницей, полной старых чернил, от которых в голове Фиделя поднялся шквал воспоминаний.
      Окунув перо в чернила, Саган написал два слова:
       Скажи мне.
      Фидель от удивления открыл рот. Командующий покачал головой, приложив палец к губам. Выразительно обвел взглядом комнату.
      – Думаете, нас подслушивают? – спросил Фидель одними губами, чувствуя себя бесконечно несчастным.
      Саган утвердительно кивнул. Фидель закрыл глаза, призывая на помощь все силы. Овладев собой, он открыл глаза, взял твердой рукой перо и начал писать, но не переставал молиться.
       Сад полон сорняка. Парты в классных комнатах покрыты пылью.
      Саган пожал плечами, полагая, что такие элементарные вещи легко объяснимы. Они продолжали вслух молиться, не прерываясь, заглушая шелест бумаги и скрип пера.
      Фидель написал быстро одну фразу и подчеркнул ее прямой жирной чертой.
       Мой повелитель, здесь должен быть брат Ник.
      Саган вопросительно посмотрел на юного священника. Брат Фидель начал писать следующую фразу, нетерпеливо покачивая головой. Они заканчивали читать Покаянную молитву.
      – Давайте молча поблагодарим Господа за то, что мы благополучно добрались, брат, – предложил Командующий.
      Фидель совсем близко наклонился к Сагану и выдохнул ему в ухо:
      – Брат Ник – козел.
      Командующий выглядел крайне озадаченным, он нахмурился, напомнив юноше строгим взглядом, что сейчас не время для словоблудия.
      – Братья разводят здесь длинношерстных коз, мой повелитель, для молока и шерсти. Мы этим занимались со времен революции, чтобы заработать деньги. И с тех пор у вожака стада была кличка «брат Ник».
      Конечно, мы между собой его так звали, – добавил торопливо Фидель. – «Ник», по-моему, кличка дьявола, а значит, козел... ну... я хочу сказать, нам нужны были козлята, значит... Вы понимаете, мой повелитель? – Фидель смолк, густо покраснев.
      Саган поднял бровь, уголок его рта дернулся. Фидель продолжал свой рассказ, словно в прорубь кинулся.
      – Так уж у нас повелось. Однажды сам аббат зарапортовался и упомянул в молитве «брата Ника», отчего брат Чэнг принялся громко смеяться. В церкви! Сообразив, как он оплошал, аббат не удержался и тоже стал смеяться, правда, потом он наложил на себя и на брата Чэнга епитимью на всю седмицу.
      Фидель остановился, чтобы перевести дыхание. Шепотом говорить было трудно. В груди давило, он никак не мог вдохнуть глубоко.
      – Вы понимате? – сказал он, когда смог снова шептать. – Даже новички знают о «брате Нике». А брат Микаэль утверждает, что провел здесь два года, но никогда не слышал о нем.
      Фидель взволнованно смотрел на Командующего. Он надеялся, ждал, что Саган только посмеется в ответ и отмахнется от его подозрений, как он и раньше отмахивался от разных диких вещей, происходивших в монастыре. Но Командующий помрачнел, лицо его стало серьезным и жестким.
      – Да поможет нам Бог! – сказал громко Фидель, оперевшись локтями на алтарь и положив голову на руки.
      – На Господа надейся, а сам не плошай! – напомнил ему Саган и опустил свою крепкую, уверенную длань на плечо юноши. Голос его опять сошел на шепот. – Вы проявляли чудеса смелости на поле брани.
      – То совсем другое, – с горечью ответил юный священник. – Там опасность была реальной и очевидной. А тут – смутные страхи, чудовищные тайны, и все это происходит в моем тихом и надежном доме... – слезы клокотали в его горле.
      – Самое трудное – преодолеть страх неизвестности, – сказал Командующий. – Но вы справитесь с этим, брат. Вы мне нужны. И Господу.
      – Да, мой повелитель, – сказал еле слышно Фидель и глубоко вздохнул. Потом быстро вытер глаза. – Что я должен сделать?
      Командующий взял ручку и написал.
       Когда за мной придут, чтобы отвести меня к отцу, не идите со мной, найдите какой-нибудь предлог. Постарайтесь узнать, что здесь происходит.
      Саган посмотрел внимательно на юношу, чтобы убедиться, что тот понял его, а может, чтобы оценить его мужество. Фидель кивнул головой, губы его были плотно сжаты, зубы стиснуты.
      Командующий явно остался доволен. Он поднес пергамент к огню, положил загоревшуюся бумагу на алтарь и стал наблюдать, как она превратилась в пепел. Он растер его пальцами, потом сдул. Тщательно вытер перо подолом своей черной рясы, положил чернильницу и перо на место.

* * *

      В замке заскрежетал ключ, в келью вошел брат Микаэль и увидел, что Командующий и юный священник усердно молятся. Они даже не заметили монаха.
      – Лорд Саган, – сказал брат Микаэль, – ваш отец ждет вас.
      Командующий продолжал стоять на коленях. Фидель взглянул на него и увидел, как он внезапно побледнел и изменился в лице. На верхней губе проступил пот, кожа под загаром стала мертвенно-белой, глаза запали, вокруг легли черные тени. Вдруг он быстро задышал, кожа вспыхнула пламенем. Он попытался подняться на ноги, но ноги не слушались его. Фидель уже стоял и успел подхватить его.
      – Милорд, – сказал он тихо. – Вам нехорошо. Может я...
      Саган ничего не ответил, бросил на него суровый взгляд и выдернул руку.
      Фидель все понял и молча двинулся следом за Командующим. Брат Микаэль, стоявший все это время в стороне, почтительно пропустил Сагана, вышел за ним и повернулся к дверям, чтобы запереть их. В это время Фидель подошел к дверям.
      – Я полагаю, брат мой, что вы намерены ждать возвращения лорда Сагана в его келье, – сказал монах.
      – Благодарю за заботу, брат мой, – ответил Фидель, – но я дал обет молиться коленопреклоненно всю ночь в храме перед алтарем Господа Нашего, прося Его о спасении души отца моего повелителя.
      – Да будут ваши молитвы услышаны, – сказал с благоговением брат Микаэль, склонив голову и отступая в сторону, чтобы пропустить Фиделя.
      – Вы помните дорогу в храм, брат?
      – Конечно! – выпалил Фидель. Внезапная покорность и уступчивость брата Микаэля озадачили его. – Спасибо, брат мой, за заботу, – добавил тихо священник, – я ведь провел здесь несколько лет. Вряд ли я забуду когда-нибудь дорогу в храм.
      Голова в капюшоне склонилась.
      – В таком случае я провожу лорда Сагана.
      Они удалились, путь им освещал фонарь брата Микаэля. Фидель остался один. Он подождал, пока Саган и монах скроются из вида, потом взял свечу со стола, зажег ее от дрожащего, пахнущего ладаном пламени лампадки на алтаре.
      – Если я пойду и долиною смертной тени, не убоюсь зла, потому что Ты со мной, Твой жезл и твой посох – Они успокаивают меня, – произнес тихо слова молитвы Фидель и вышел в темный пустой холл.

Глава пятая

      В средине жизни, мы предстаем пред ликом смерти.
Псалтырь, Погребение мертвого

      Монах, брат Микаэль, шел темными коридорами аббатства, освещая дорогу фонарем. За ним шел Саган, опустив голову, натянув низко на лоб капюшон. Никто не проронил ни слова. Командующий не пытался вовлечь монаха в разговор, расставляя ему хитроумные ловушки, не пытался заглянуть ему в лицо.
      Если этот брат Микаэль и в самом деле один из помощников Абдиэля, один из людей, выполнявших его злую волю, его ничего не стоит узнать по невыразительному лицу, пустому, бессмысленному взгляду. Саган мог бы быстрым движением сорвать с него капюшон и узнать правду. Но руки Сагана были спрятаны в рукава, пальцы сплетены в немой молитве. Он знал правду. Он знал, что ступает не за каким-то монахом. Дерека Сагана вел Господь.
      Узкие коридоры были пустыми. Когда они шли мимо просторных помещений, к примеру, мимо часовни, ярко освещенной свечами, теплой, пахнущей ладаном, они видели там членов Ордена, погруженных в молитву. И всякий раз головы в капюшонах поворачивались в их сторону, провожали их взглядом, наблюдая, как медленно и торжественно они движутся своей дорогой.
      Монах провел его через оранжерею, где выращивали лечебные травы. Командующий безошибочно определил, где они находятся, по влажной почве и растениям. Он заметил в свете фонаря пучки засохших стеблей и листьев, свисающих аккуратными прядями со стропил, фляги с наклейками, ступку и пестик на рабочем столе.
      «Мы недалеко от лазарета», – подумал он, припоминая расположение помещений в монастыре, в котором он провел первые двенадцать лет своей жизни. Его отец лежит в лазарете, там, где больные и увечные восстанавливают свое здоровье, где умирающим облегчают последние часы жизни.
      Командующего охватили страх и волнение, его обожгла лихорадка, внутри все напряглось. Боль пронзила руки, скрутила их, он еще сильнее сцепил пальцы. В ушах звенело от бешено пульсирующей крови, глаза застилало.
      Но монах прошел мимо лазарета.
      Командующий похолодел, внезапно, как на поле брани, когда в вены попадает адреналин, и тебе уже ничего не остается делать, как просто выполнять свою «работу». Он понял, куда они попали, увидел, что это – тупик, коридор кончался, выхода не было. В конце коридора была дверь с надписью – « Requiem aeternam» – «Вечный покой».
      Саган оглянулся на помещение, где находился лазарет. Там топили углем, чтобы больные грелись. Но ни одного пациента он не увидел на койках, ни одного инвалида – в креслах на колесах, ни один гомеопат не сидел возле пациента. Монах дошел до дверей. Протянул руку, толкнул створки и отступил почтительно в сторону, давая понять, что Командующему следует войти внутрь.
      Саган оглянулся. Ему не надо было спрашивать, где он. Надпись на дверях, запах сырого камня, ледяной воздух, которым повеяло оттуда ему в лицо, говорили лучше всяких слов.
      – Почему вы привели меня сюда? – спросил он сурово. – Мой отец мертв? Почему вы не сказали мне?
      Брат Микаэль не намерен был отвечать. Он взял фонарь, осветил вход в комнату, почти незаметно кивнул, приглашая Сагана войти. Когда убедился, что Саган не собирается делать ни шагу, ответил ему:
      – Ваш отец жив.
      – Так отведите меня к нему! – потребовал Саган.
      – Я привел вас, – ответил брат Микаэль тихо.
      – Это же морг! – изумился Командующий, пытаясь унять свой гнев.
      – Такова его воля, – ответил брат Микаэль.
      Саган воззрился на монаха, стоявшего неподвижно в дверях, прислонившись к косяку, чтобы дать возможность Командующему пройти. Саган порывисто вошел.
      Морг находился в большой холодной каменной комнате без окон. В полу была выдолблена сточная канавка, по ней сливали воду, которой обмывали покойников, готовя их в последний путь. В центре комнаты стоял каменный гроб, по четырем углам которого возвышались чугунные подсвечники в человеческий рост высотой, а в них стояли большие, толстые, круглые свечи. При слабом свете Саган увидел, что в гробу лежит не покойник, а живой человек.