По следам дикого зубра

— Да, я так думаю. И когда настанет удобный для них момент, штыки повернутся в нашу сторону. Я не знаю, как сложится обстановка, но на душе у меня тяжело. Представь: ты наденешь шинель, все твои друзья — ученые и егеря — тоже. Кто останется в заповеднике? Директор? Это хуже всего. Так вот, если случится самое плохое, заботу о зубрах я возьму на себя. В солдаты не годен, так хоть здесь… Лиде одной не справиться. Дело сложное, без мужчин трудно. Не исключай и такого хода событий.

Михаил подавленно молчал. Ему и в голову не приходило подобное.

— Я тоже буду рядом с Лидой, — тихо сказала Данута Францевна. — Втроем уже легче.

— Могу я сказать о твоем желании в главке? — Миша стоял перед отцом. — Я имею в виду военное время.

— Да, Василию Никитичу Макарову. Он меня помнит. И поспеши-ка ты, сынок, с беловежским пополнением. Там зона опасности. Чем скорее управишься, тем лучше.

Ночью Михаил сел за письмо. Самое длинное и самое, пожалуй, серьезное письмо из всех, написанных им Лиде Шаровой. Он крупно и разборчиво написал, что любит ее. Признание для Лиды, в общем-то, не такое уж неожиданное, но так вот прямо написанное слово о любви, да еще в письме суровом, тревожном, — это звучало очень смело и честно. «Люблю. И если все плохое не произойдет слишком скоро и я успею вернуться к тебе, то хочу услышать твой ответ, чтобы решить наше будущее — сегодня и навсегда».

Утром он отдал письмо маме.

— Отправь, пожалуйста, с первой оказией. Через надежные руки.

Она поняла.

4

Весенняя Москва встретила Михаила ярким солнцем, последними сильно потемневшими сугробчиками снега и бесчисленными светлыми ручьями. Река вскрылась, по ней важно плыли ноздреватые, хрупкие льдины. Веселые люди заполняли улицы.

Вид сияющей Москвы, спокойный ритм, всегда свойственный ее лику, знакомый высокий дом на Чистых прудах с машинами у подъезда, где помещался главк, — все это никак не вязалось с мрачными предсказаниями отца. Зарецкий повеселел. Мир более устойчив, чем могло казаться из далекого Майкопа. И командировка его, конечно же, увенчается успехом, он привезет зубров из пущи и Аскании, словом, без помех продолжит работу, которая так радовала его своей творческой доброй сутью.

Вспоминая о письме Лиде, он озорно краснел. Давно хотел признаться… Когда он вернется на Кишу, у них начнется другая жизнь. В тысячу раз лучше!

Он не нашел Макарова, зато побывал у знакомых зоологов, рассказал, зачем приехал, получил одобрение. Они вместе написали письмо для Совнаркома РСФСР, которому теперь подчинялся главк заповедников, с просьбой разрешить перемещение шести зубров из пущи для кавказского стада.

Вечер Михаил провел у Владимира Георгиевича Гептнера, рассказал о поведении зубров, о перспективе роста стада и не без иронии о директорских словах: «Зубры? На мясо? На кожи?»

Профессор даже не улыбнулся. Напротив, как-то поскучнел, походил по комнате, сказал:

— Ваш директор не оригинал, не он один мыслит только хозяйственными категориями. Мы постоянно ведем борьбу за научную чистоту заповедников против попыток использовать их в качестве источника хозяйственной выгоды. Дело не только в отсутствии у людей нужных познаний или просто элементарной этики по отношению к природе и к будущему. Все сложнее. Мы со школы начинаем воспитывать в человеке потребителя, печатаем бравые книги о власти над землей, учим брать и брать. Все это порождено и великими потребностями, и поверхностным оглядом своей земли: вон какая махина, шестая часть мира! На всех хватит! На тысячи лет! А это ведь далеко не так. Совсем не так! Население растет, техника тоже. Проблема…

На другой день Зарецкий сидел в кабинете Макарова. Тот долго вертел в руках письмо директора и бумагу для Совнаркома, потом взялся разговаривать по одному телефону, по другому и, наконец, протянул бумаги Михаилу, не подписав их.

— На память, — сказал без улыбки. — Храни до лучших времен.

— Я так понимаю, что сейчас плохие времена?

Он не ответил, встал и, как старший Зарецкий, подошел к карте.

— Вот она, Беловежская пуща. Зубры там на воле, прячутся в глухих уголках. Отловить их трудно. Да и некому. Все заняты. Чем?.. А вот тут, — палец его скользнул к Висле, — тут, понимаешь ли, стоят чужие танки. Это тебе известно?

— Отец говорил. Еще сказал, что, если я надену солдатскую шинель, сам он пойдет в заповедник.

Макаров задумчиво смотрел на Михаила.

— Вот как! Он мудрый человек! Не дай бог, конечно, войны, но кто знает… Скажи ему, что старик Макаров будет безмерно благодарен ему, если он примет на себя, в случае опасности, заботу о зубрах. На него можно положиться.

— А как же с пущей? Могу я поехать туда?

— Нет, не можешь. Военная зона. Зубров там охраняют, а вот чтобы устраивать отлов — этого не будет. Требуется согласование с самыми высокими инстанциями, а там и без нас забот… Если все обойдется, я вызову тебя. Вот такие дела, дружок. Значит, асканийцы прижились? Место им по душе? Из Крыма сообщили, там тоже зубрята пошли.

— Мне можно возвращаться, Василий Никитич?

Макаров молча пожал ему руку.

Майские праздники удержали Зарецкого в Москве. Он не сразу сумел купить билет на юг. Только на третье число.

Он побывал у своих университетских друзей, даже на вечеринку попал и по этой причине возвращался в гостиницу далеко за полночь, пешком. Вот тогда-то он и поглядел в глаза войне: почти час стоял на Цветном бульваре, пережидая, когда пройдут танки и автомашины с красноармейцами. Они шли и шли, спускаясь по Садовому кольцу, наполняя улицу едким дымом солярки. Ночные прохожие все подходили, толпа стояла кучно, дожидаясь перехода на другую сторону, глядела на войска, грохочуще идущие через Москву. Наконец выше, у кинотеатра «Уран», между колоннами появился разрыв, толпа изготовилась, побежала. Зарецкий обернулся с тротуара. Машины шли опять, наполняя душу предчувствием неладного.

…В Белореченской он увидел, как грузились в вагоны казачьи части.

Первые слова, сказанные отцом, были:

— Тебе повестка из военкомата. Отдохни, расскажи, что там, и сегодня же явись, как положено.

Миша поцеловал его в щеку.

— Кажется, ты во всем прав, папа.

В военкомате он пробыл до позднего вечера. Двор был заполнен молодым народом. Здесь он встретил Задорова.

— Всех егерей вызвали, — сказал Борис Артамонович. — Что происходит?

— То самое, о чем думаешь и ты.

— Эт-точно! — И умолк, помрачнев.

5

На Кише каждый вечер разговоры о событиях в мире.

Зоологи на все манеры комментировали известия, но сходились на одном: и вызовы в военкомат, и приказ готовиться к призыву — это меры предосторожности перед опасностью воины. Не более того.

Приехал директор. Он вел себя иначе, чем в прежний наезд. Со всеми соглашался, заискивал, его вытаращенные глаза выражали растерянность. Не спросил, что с зубрами, не поехал на Сулимину поляну. Зато пространно говорил об огромном значении проекта восстановления зубров, о роли заповедника и вдруг попросил Лидию Шарову сочинить ему бумагу, чтобы отразить, как он выразился, место заповедника в истории и современности.

— Буду настаивать на броне для всех ученых и охраны. Война, конечно, общее дело, но бросать такую работенку нам нельзя. Садись, пиши. Возражений не будет?

— Я добровольцем пойду, если что, — сказал Задоров.

— Да как ты можешь? — Директор сердито насупился. — Мы считаем тебя спецом по зубрам. Их охранять кто будет?

— Россию защищать — это и зубров защищать. А тут жена останется, она дело это знает.

Директор перевел глаза на Зарецкого.

— Тоже пойду на фронт, — сказал он. — Лидия Васильевна возьмет на себя заботу о зубрах.

Примерно так же высказались зоологи Жарков, Теплов, даже пожилые егеря. Директор совсем растерялся. Широкий лоб его покрылся капельками пота. И как только Лида отдала ему исписанные странички о значении заповедника, засобирался и уехал в Майкоп, конечно не отказавшись от своего намерения о броне для сотрудников. Для себя, естественно, тоже…

В начале июня на Кишу приехали старый Зарецкий и Василий Васильевич Кожевников, которому уже было более семидесяти. Прямая фигура, белая борода, голубые глаза из-под мохнатых бровей делали его похожим на былинного старца Древней Руси. Чуть не со всеми зоологами они поехали в зубропарк, пробыли там и ночь. На другой день исходили вдоль и поперек склоны вокруг загона, осмотрели огороды и похвалили кишинцев за хозяйственность и благоустройство.

Возвратились на Кишу. Перед вечером Михаил сказал отцу:

— Мы с Лидой собрались погулять. Составь нам компанию.

Андрей Михайлович кивнул. Сын помог ему надеть плащ. Пошли через красивый луг не в сторону зубропарка, а вниз, к реке. Стоял тот задумчивый час, когда все в природе затихает, а шумный день уступает место мягким сумеркам, полным дневного тепла, но и близким к холодной ночи. Разноцветный ковер выстилал склон, по которому шла тропа. В кустах черемухи распевали щеглы. Глухо гудела река. Солнце ушло, но облака над горами, освещенные снизу, бросали на землю оранжевый свет.

Они остановились.

— Папа, — сказал Михаил, заметно волнуясь. — Мы с Лидой решили пожениться. Мы давно любим друг друга. И мы просим тебя и маму…

Тут он запнулся. Старое слово «благословить» никак не выговаривалось. Лида опустила глаза.

Андрей Михайлович обнял их.

— Мир вам и счастье, дорогие. В такое время, когда будущее… Впрочем, зачем об этом вспоминать! Одного желаю: если грянут испытания, будьте дружны, крепки духом и берегите свою любовь.

— А как же мама? Как мы скажем ей?

— Положись на меня. Шепну вам по секрету: она давно ждет этого события. Я привезу ей добрую весть!

Они возвращались, когда уже стемнело. Взявши старшего Зарецкого с обеих сторон под руки, говорили обо всем на свете. Счастливые, они оттолкнули в эти часы все тревоги. Жизнь, целая жизнь впереди!

Через считанные минуты о событии узнали во всех домиках кордона. Пятнадцать человек уселись за один стол. Перед большим фамильным самоваром хозяйничала жена Бориса Артамоновича. Черные горы и лес замыкали кордон со всех сторон, охраняя его от мировой неустроенности. Здесь властвовали мир и счастье.

Этот мир просуществовал для кишинцев еще одиннадцать дней.

Воскресным днем кто-то из сидевших у маленького приемника услышал торжественно-грозные слова. Правительство Союза Советских Социалистических Республик сообщало о нападении на нашу страну фашистской Германии.

Прискакал вестовой из управления. Директор бодро сообщал, что все работники заповедника до особого распоряжения остаются на своих местах.

Он все-таки добился, чего хотел.

Броня оказалась для егерей и ученых только отсрочкой. Война быстро приобрела такой тревожный оборот, что ни о каком послаблении с мобилизацией не могло быть и речи.

Через несколько месяцев после начала войны немцы находились недалеко от Ростова-на-Дону…

6

Кордон опустел. Мужчины ушли уже в конце августа. С этого дня все заботы пали на женские плечи. Предстояло убирать огороды — картошку, морковь, докашивать траву, дежурить у загонов, готовиться к зиме.

Из Гузерипля прискакал заместитель директора по науке, сунул Лидии Васильевне телеграмму, а сам свалился, улегся на землю. Так устал, так торопился!

Она смотрела на срочный бланк и глазам не верила: «Адрес Кавказского заповедника прибывает вагон дикими зверями эвакуированными Московского зоопарка. Обеспечьте прием выгрузку сохранность. Полная ответственность». По бланку синим карандашом наискосок шла директорская резолюция: «Л.В.Шаровой. Выезжайте в Хаджох. Мобилизуйте народ для перегона бизонов на Кишу».

— Бизонов? — повторила она. — Каких еще бизонов?!

— Я почем знаю? — Заместитель угрюмо отвернулся. — Живых, надо полагать. Из Гузерипля выехали семь человек. Собирайте своих — и скоро-скоро…

— Да вы понимаете, какая это опасность — привезти бизонов к нашим зубрам? Это, это… — Она задохнулась от негодования. — А если они больны? Почему не в Гузерипль, не в Карапырь? Я не представляю себе, чтобы умные люди…

— Ничего не знаю. Есть приказ — исполняйте. Я отправляюсь в Хаджох. Жду вас как можно скорей.

И ускакал.

Лидия Васильевна посмотрела ему вслед и расплакалась. От обиды, от страха за своих зубров. Она поняла, что это безрассудство, глупость. Это катастрофа для заповедника! Но приказ в военное время?.. Его полагалось выполнять. Она свела брови и начала действовать. Двум пожилым лесникам приказала срочно ставить сбоку зубропарка отдельный загон для бизонов, а сама со всеми женщинами в седлах поехала навстречу неизвестному.

Девятого сентября груз прибыл на станцию. Две открытые платформы с клетками. Затурканный, грязный работяга-сопровождающий подал Шаровой документы:

— Распишитесь, что приняли. Хватит с меня!

— Сколько вы в дороге? — спросила она.

— Три недели.

— Кормили? Прививки им делали?

— Когда там! Из клетки в клетку. Последний овес вчера скормил. Сам голодный, не дождусь, пока сдам.

— Останетесь помогать. Когда выгрузим и устроим зверей, тогда получите расписку. А вы, — она глянула на замдиректора строгими глазами начальника, — вы тотчас дайте телеграмму директору, пусть постарается вернуть хоть на несколько дней наших зоологов. Они еще в Лабинске. И вызывайте ветврача с вакциной для прививок. Немедленно!

В документах значилось: «Бизон Бостон, вес 880 килограммов, зубробизон Жах, зубробизонка Зорька и гибрид бизоноскота Гедэ». Ну какой, извините, глупец послал их сюда? Почему не в Мордовию, не на Урал, не в Уфу?! Впрочем, поздно горевать, их тоже спасать надо, еле живые.

Подогнали машины. Бизоны храпели, бились в тесных клетках. С большим трудом перегрузили, повезли в сторону Даховской. Где выгрузить, как гнать?! Да и гнать-то нельзя: не выдержат. Прежде нужно дать им отдых.

Знакомый рабочий подсказал:

— Дубильный завод знаете? Там длинные штабеля двухметровых баланов. Можно зараз переложить их на манер загонов и зверей туда. А входы клетками загородить.

Она ухватилась за эту мысль, упросила рабочего скакать вперед, собрать всех, кто может начать перекладку.

К штабелям подъехали часа через четыре. Народ вышел, работали. Поленья лежали рядами; меж рядов — метров по двадцать — оставалось заложить всего по две стенки. Успели. По каталкам сгрузили клетки, поставили отдельно у трех загонов. Выломали передние стенки клеток. Чавкая навозной кашей, вышел громадный Бостон. Прошел десяток шагов — и сразу лег. Точно так повел себя и Жах в соседнем отсеке. Шустрее выглядели бизонки, они побегали, пощипали траву, погрызли кору на дубовых стенах.

На ночь Шарова оставила сторожей. Сама ночевала на заводе.

Чем свет набросали через загородку свежей травы. Бизоны накинулись, как на лакомство. Вид их пока не внушал опасения. Но ветврача все не было. Пропал и замдиректора. Сбросили заботу.

В этом месте звери жили три дня. Очень кстати прошел сильный дождь. Бизоны отмылись. Посвежели, выглядели лучше. Решили двигаться так: сначала один бык, за ним другой, следом бизонки — с разрывом в три-четыре часа.

Быстрый Жах, пепельно-серый гигант, как только увидел выход, рванул с места — и челноком по долине, туда-сюда, всадницы от него; кое-как все же вогнали его в просеку. Бизон мчался, словно за ним гнались, и так до старого амбара близ Сохрая. Там лег — и ни с места. Его понукали, швыряли палками, бизон рассердился, выбежал на узкую, крутосклонную дорогу, по которой вперед пустили пару волов с двухколесной волокушей, полной травы. Жах догнал волокушу и потянулся за ней, на ходу подкрепляясь овсяницей. Лишь раз отстал, когда пил из ручья.

Бостон не захотел выходить из загона. Забился в угол и дико посматривал на людей. Выгнали его не без труда, направили на дорогу, по следу Жаха. Шел осторожно, часто пил в лужах, часто ложился. Послушный. Даже какой-то удручающе скучный.

С бизонками еще проще. То ли у них нрав был общительный, то ли стремились к постоянному месту, они весь путь прошли спокойно и почти догнали Бостона на подходе к Сулиминой поляне.

Новый загон сделать успели, от основного отгородили двойной стенкой, чтобы не соприкасались с зубрами. Как только заперли, люди повалились без сил, не веря себе, что пригнали.

Лидия Васильевна никак не могла успокоиться. Чего-то она боялась. Уговорила всех ночевать у загонов.

Заснули в сторожке, как в бездну пали. Ближе к рассвету их разбудил треск, возня. Вскочили, фонари зажгли, палки в руки — и к загонам. Темно, жутко, в новом базу какая-то беготня… Ворота большого загона сломаны, у нового — тоже. Среди бизонов носится Журавль, их надежда. Не подойти! Он перегнал Жанку и Гедэ в свой загон и встал в воротах с недвусмысленным видом: мое! Оба бизона в драку с ним не вступали, даже не поднялись. Журавль только подошел и обнюхал их. Кто не сопротивляется, тех не бьют.

— Боюсь, что бизоны больны, — прошептала Шарова. — Если так, пропадет все наше стадо.

Через день Бостона нашли мертвым.

На Кишу пришел Игорь Жарков, уставший, небритый, в смешной короткой шинели. Отпустили его на десять дней.

Полная тревоги, Лидия Васильевна повела зоолога к мертвому быку.

— Похоже на септицемию, — сказал он. — Послали в лабораторию?

— Уже в третий раз. — Лида в отчаянии закрыла лицо ладонями. — Что мы можем? Словно вымерли там!

— Нужна срочная прививка всем зубрам и бизонам. Посмотрим, что Жах…

Жах пал через два дня. Сомнения исчезли. Эпизоотия…

Еще через неделю погиб Журавль. Зубры лишились вожака.

Привезли наконец вакцину. Делайте сами! Никто из зоологов никогда не делал прививок. Ведь это не коровы, а дикие звери!

— Займемся, Лида, — сказал Жарков.

Зубриц по одной направляли в струнку, зажимали дощатыми щитами. Увертываясь от разъяренных рогов, зоологи наклонялись сверху и, сжав зубы, вгоняли иглу шприца в шею, над лопаткой — куда можно.

Вечером все было кончено. Сидели как в воду опущенные. Жарков хотел что-то спросить у Лиды. Она уже спала…

Так трагически кончилась неделя. Зуброводы с грустью смотрели на свое осиротевшее стадо. Уцелеют ли остальные или их ожидает та же участь? Сыворотка действует всего две недели. Что потом? Земля в загонах уже заражена! Лида задумчиво покусывала губы.

— Надо угонять зубров, — сказала она решительно. — И как можно дальше отсюда. В лес. На волю. Здесь они неминуемо пропадут. Если уже не заразились.

— Как же смотреть за ними? — Малиновская, жена Бориса Артамоновича, думала о детях, которые все эти дни в одиночку жили на кордоне, где им и страшно и опасно.

— Другого выхода нет, Маша. Отрядим для присмотра за ребятишками нянечку. А сами по очереди будем дежурить возле зубриц.

— Разбегутся. Не боишься?

— Не разбежались, когда за волками гнались. Стадный инстинкт. Думаю, что на поляне, где у нас огороды, им будет неплохо. Сарай соорудим на зиму, оградку. Урочище Жерновое. Чистое место, чистая вода.

Кончался сентябрь, пришли морозные ночи, по утрам луга белели от изморози, на лужах появлялся ледок.

В одно такое утро широко открылись ворота загона. Зубрицы, зубрята, а за ними и две бизонки вышли на свободу. Их погнали выше по склону. Прошло двадцать или тридцать секунд, и звери исчезли из виду.

С отчаянной решимостью Лидия Васильевна махнула рукой:

— Пускай себе! На то они и звери…

Глава шестая

Три письма Зарецкому. В глухие места — к зубрам. Вести с фронта. Странные директорские заботы. За беглянкой. Бычки — дети Кавказа. Два больших боя. Парашютисты. Военная судьба Кожевникова.

1

Три письма пришли на имя А.М.Зарецкого в октябре сорок первого.

Лидия Васильевна сообщала о трагических событиях, случившихся после приема бизонов из Московского зоопарка: как пали они, как погиб Журавль и о своем решении выпустить зубров на волю, подальше от зараженной зоны. Она просила Андрея Михайловича приехать до зимы на Кишу.

— Вот оно, последствие глупой акции! — Старший Зарецкий не находил слов в адрес людей, которые отправили бизонов на Кавказ. — Мы заскользили вниз. Кто заменит утраченного Журавля? Где возьмешь нового быка? Лида говорит, что в будущем году родятся… А вдруг опять телочки? На годы отодвигается создание чистопородного стада!

— Хоть бы этих удалось сохранить, — вздохнула Данута Францевна. — Как подумаю о Лиде, голова кругом. В лесу, в глуши, а скоро холод, метели. Как она справится? Не пора ли нам, Андрей?..

Зарецкий выхаживал по комнате с письмами в руке. Он раскраснелся от переживаний. Первый укол войны, точнее, удар из-за угла! Первый ли? Нет сомнения, что зубры в Крыму и Аскании тоже под угрозой. Кавказское стадо снова единственное. Тем оно дороже.

— Ты права, надо ехать. Подыматься — и скорее на Кишу, — решительно произнес он.

А опасность возрастала. Не прошло и четырех месяцев, как фашистские армии с боями, но и с огромными потерями одолели сотни и сотни километров по нашей земле, они у Брянска, Киева, в Крыму. Они вышли на междуречье Днепра и Дона, взяли Харьков, создали угрозу Ленинграду, даже Москве! Ростов под ударом. Старый воин сознавал, что это значит: враг рвался к Волге и Кавказу.

Сам он уже дважды просился на фронт. И очень переживал, получив после очередной комиссии очередной отказ: не тот возраст, не то здоровье.

— Да, надо ехать в заповедник, — повторил он и, посмотрев на два других письма, вскрыл конверт со штампом Краснодара.

Перед глазами синели четыре машинописные строки: «Прошу срочно явиться в штаб обороны Кавказа для переговоров, касающихся неотложных решений». И аккуратная подпись заместителя начальника штаба, комбрига…

Зарецкий протянул письмо жене. Данута Францевна только ахнула: все непонятное было для нее страшным.

А он уже разрывал третий конверт, московский. В письме лежал приказ Макарова о назначении А.М.Зарецкого на должность хранителя-зубровода в Кавказском заповеднике с правами заместителя директора.

В следующий час он уже собирался, надевал старую бекешу егеря, знаком попросил жену присесть, сел рядом с ней. Помолчали. Он встал, поцеловал ее и шагнул за порог.

В Краснодаре его принял дежурный командир, со второго этажа спустился военный с одной шпалой в петлицах и повел наверх.

Комбриг, человек уже не молодой, пожал руку, подвинул стул и, когда Зарецкий сел, сказал:

— Из Майкопа мне сообщали о вашем настойчивом желании идти на фронт. Но для вас есть дело не менее серьезное в самом заповеднике. Мы готовим в горах силы для отражения возможного наступления немцев, создаем базы, собираем группы, способные вести бои в сложных горных условиях, даже во вражеском тылу.

— Неужели они решатся?..

— Есть очень веские основания. Немцы нацелены на кавказскую и бакинскую нефть. Дорогу им преграждает не только Красная Армия, но и Кавказ, горы. Возможны бои в горах.

Андрей Михайлович побледнел. Мысль о сражении в местах, где удалось поселить первых зубров, повергла его в ужас.

Они подошли к карте Западного Кавказа. Разговор длился более двух часов. Зарецкий получал особые полномочия: советовать командирам, где и как строить базы, указать им егерские тропы, побывать в отрядах, которые формировались из районных активистов. Он должен был передать этим отрядам опыт войны двадцатых годов в горах, определить и закрыть самые уязвимые пути к перевалам.

— Вот ваш район. — Комбриг показал на предгорья от Хадыженска до Псебая во всю глубину меж Передовым хребтом и Главным Кавказом. — Действуйте. И пусть ни одна душа не узнает об этой вашей деятельности. Вы работник заповедника, не более.

— Не совсем понимаю, почему я должен скрывать?

— В составе немецкой южной группы армий действуют части генерала Шкуро. Старый волк собрал за рубежом немало здешних казаков, удравших после революции. Они знают горы, у них есть знакомые, родные. Зачем вам, командиру партизанских групп, подвергать себя опасности?.. И соблюдение военной тайны, конечно. Где вы думаете устроиться?

Зарецкий ответил не сразу. Майкоп? Нет. Киша, Псебай? Нет. Сказал:

— Вблизи Даховской. Там начало многих дорог в горы.

— Хорошо, товарищ Зарецкий. У вас будут связные. Информируйте обо всем, что случится. Не давайте заповедник в обиду. И ни пуха ни пера!

— Я должен съездить на Кишу. Получил приказ о назначении на должность хранителя зубров. Распоряжусь делами в заповеднике, подыщу и возьму в помощники двух-трех егерей. А по пути заеду в Майкоп к жене.

— Вы не считаете, что для нее лучше перебраться в более спокойное место? Ну, скажем, глубже в горы.

Андрей Михайлович удивился. Значит, и Майкоп может стать зоной военных действий? Но не высказал этой мысли.

— Да, пожалуй, это так. Думаю, ей лучше перебраться на кордон Киша. Правда, сейчас туда очень тяжелая дорога. Но ближе к лету…

— Желаю вам успеха! — Комбриг проводил Зарецкого до дверей.

Из Краснодара Андрей Михайлович написал жене, что задержится, и сразу поехал в Хадыженск, Апшеронск, где имел несколько встреч с командирами будущих отрядов. Продвигаясь по реке Курджипсу, Зарецкий достиг Мезмая, а оттуда попал к Даховской. На одном из лесных кордонов он облюбовал место для связных. Тут складывалась большая партизанская группа.

Проехав до Майкопа, он встретился, наконец, с обеспокоенной Данутой Францевной. Стало очевидным, что война у их порога.

— Когда приедешь за мной? — спросила она.

— В июне — июле. Сейчас поеду на Кишу, все там подготовлю, помогу Лиде. Очень нуждаюсь в Кожевникове. Вот когда недостает мне Алексея Власовича! А ты готовься. При первой же возможности будешь со мной.

2

Шел январь сорок второго. Суровая зима выбелила горы и долины, сровняла тропы. Великого труда стоило доехать до Хамышков и кордона Лагерный, откуда можно было переправиться на правый берег Белой.

Путь до кишинского поселка Зарецкий проделал в одиночестве, Кожевникова не нашел.

Поселок ученых, заваленный сугробами, выглядел покинутым. Лишь из одной трубы ветер рвал и уносил клочья дыма. Здесь он нашел ребятишек. За ними присматривали Веля Альпер и Евгения Жаркова. Как обрадовались они гостю! Не знали, куда посадить, чем потчевать. У них еще была картошка, мука и сухие фрукты.

— Все остальные около зубров, — сказала Веля, опережая вопрос Зарецкого. — В караулке на Сулиминой. Или дежурят в землянках около стада, там новый загончик. Зима! Только сделают сюда тропу — и уже замело. Третьего дня была Лида, мы баню устроили. Худющая стала! Что там на фронте, где наши, как они?

— От Москвы немцев отогнали. — Зарецкий в первую очередь объявил эту радостную весть, она согревала и его.

— Они были у Москвы?! — Жаркова ужаснулась. Как же так?..

— Они сейчас недалеко от Ростова-на-Дону. Очень серьезное положение. И все-таки… Кто еще с вами?

— Две недели, как здесь Кожевников. Еще егеря Павел Кондрашов, Ксенофонт Тушников. Вырвались из Гузерипля, чтобы помогать зубрам. Директор держал их при своей особе.

Зарецкий огляделся. На столе лежали бумаги. Альпер работала над монографией: «Кормовые ресурсы высокогорья», Жаркова готовила гербарий, приводила в порядок рукописи мужа. Все шло своим чередом.

Переночевав на Кише, Андрей Михайлович утром поехал выше. На лугах стелилась поземка.

Из железной трубы домика наблюдателей на Сулиминой поляне вился дымок. Перед дверью, неумело размахивая топором, колола дрова жена еще одного солдата, зоолога Теплова. Бросила топор, обняла, расплакалась. И сразу — за расспросы. Где, да кто, да как.

Они вошли в караулку. Там спали два зубровода. С дежурства. Поднялись, закурили.

— Лида у загона, — сказала Теплова. — Строит с мужчинами хату. Очень тяжело бегать сюда по пять километров. Она здорова, за все берется сама, молодчина. Вы надолго?

Зарецкий чуть погрелся и начал одеваться. Коня он оставил. Пошли пешком, трое мужчин. В сгустившейся темноте тропа чуть проглядывалась. Рощи, грушовники, луга, черные ручьи. По левой стороне на хребте качались, скрипели сосны, скалы нависали над тропой. Декорация к лермонтовскому «Демону». В нынешнем положении чем глуше место, тем лучше для зубров. Не отыщут, если кто поискать захочет.

— Что в Гузерипле? — спросил он у Кондрашова.

— Кого там только нету! Набилось людей… Директор спит и видит, как бы за перевалом укрыться. Боится он — страсть! В лесах есть и которые укрылись. Из Псебая человек пять в бега ударились, дезертиры. Мы обходим леса, следы ищем. Лихие люди и зубра не пожалеют.

Зубров он увидел прежде, чем караульщиков. Стадо сбилось внизу на укрытой от ветра поляне. Их черные тела выделялись на белом фоне. Услышав скрип шагов, звери резво вскочили. Зарецкий привычно подсчитал: восемь с малышами. Восемь… И ни одного быка.

Зубры потоптались и опять легли.

Впереди открылся костер. У огня сидели люди. Заметив тени, поднялись, винтовки на руке. Раздался крик:

— Кто такие?

Клацнул затвор.

— Свои, Васильич, — отозвался Кондрашов, узнав по голосу Кожевникова.

Обнимая седого егеря, Зарецкий сказал:

— Вы как в разведке, со строгостями. Ну, здравствуйте, люди добрые!

Кожевников запихнул бороду глубже в полушубок. Глаза его блестели. Обрадовался, что снова встретились.

Из-за кустов лещины вышли — полушубки на плечах — Лидия Васильевна и жена Задорова. Лида прижалась к Андрею Михайловичу, укрыла лицо.

— Ну-ну, дочка, будь крепкой. Все хорошо. Ты молодцом. Одобряю твои действия.

— Что о Мише слышно? — Она заглядывала ему в глаза.

— Никаких пока вестей. Их под Ростов отправили. А вообще на юге плохо. Зато от Москвы фашистов отогнали. Километров на двести.

Женщины переглядывались. Если плохо на фронте, то их мужьям тоже… Чай пили невесело. Положение хуже, чем они думали. Беседа расклеилась. Лидия Васильевна вдруг сказала:

— Мужчины, спать! Мы посидим, покараулим. Утром вам работать. Марш в землянки!