«Время и бремя тревог». Публицистика Валентина Распутина

П. П. Каминский

«Время и бремя тревог». Публицистика Валентина Распутина

Введение

Валентин Григорьевич Распутин – одна из центральных фигур литературного процесса второй половины XX в. Как писал СП. Залыгин, «Валентин Распутин вошел в нашу литературу сразу же, почти без разбега и как истинный мастер художественного слова, а повторять, что произведения его значительны, что, минуя их, сегодня уже нельзя серьезно рассуждать о нынешней русской и всей советской прозе, нет, очевидно, никакой необходимости»[1]. Третья по счету солженицынская премия была присуждена именно В. Распутину, А.И. Солженицын связал с именем писателя тот переворот в литературе, который заключался в возрождении традиционной нравственности[2]. Вглядевшись в корневые основы жизни народа, саму субстанцию народного существования, писатель предельно усилил нравственно-философское звучание прозы о деревне, создал модель единого мира, сущего и должного человеческого бытия (Г.А. Белая).

На протяжении всего творчества публицистика была частью литературной работы, внутренней потребностью художника в прямом общении с обществом, которая усилилась после «Пожара» (1985), когда В. Распутин, крайне болезненно переживающий социальные процессы перестройки и постперестройки, проявил себя и как публицист, крупнейший общественный деятель.

Несмотря на место и роль публицистики в творчестве В. Распутина, в распутиноведении на сегодня сложилась парадоксальная ситуация: при всей изученности его повестей и рассказов (В. Шапошников, Г.А. Белая, Н.С. Тендитник, С.Г. Семенова, В.Я. Курбатов, Н.Н. Котенко, А.Ф. Лапченко, И. Дедков, Г. Бочаров, В.Е. Ковский, И.И. Плеханова, О.Н. Шахерова, СВ. Перевалова, А.В. Урманов, D. Gillespie, G. Hosking, D. Brown, T. Polowy, К. Parte, G. Diment, J. Dunlop и т. д.) публицистический дискурс практически не изучен, отсутствуют работы, в которых бы он рассматривался целостно, как несобственно-художественное высказывание автора о человеке и бытии. Предлагаемая книга впервые рассматривает публицистику писателя в таком аспекте. В анализе поэтики и проблематики материала (публицистические работы В. Распутина, написанные с марта 1957 г.) предпринята попытка системной реконструкции мировоззрения писателя, факторов его формирования, этапов становления и развития. Исследование мировоззренческих доминант и образованных ими концептуальных уровней мировоззрения (онтологического, историософского, социально-философского, этического и эстетического) позволяет обнаружить те свойства мышления В. Распутина, которые формируют персональную картину мира и определяют художественное творчество.

Книга открывает значение публицистического типа высказывания для самосознания В. Распутина и углубляет представления о месте и роли публицистики в его творчестве. Ее цель, с одной стороны, устранить ситуацию сущностного непонимания позиции писателя, с другой, устранить заблуждения, сложившиеся вокруг его публицистики как «справа», так и «слева» в современной общественной мысли.

Предпринятый анализ позволяет скорректировать взгляды на творчество писателя как художественную систему, в которой традиционный тип ментальности предстал в двух принципиально разных социально-исторических ситуациях – стабильности и модернизации, уточнить сложившиеся представления о причинах художественного кризиса В. Распутина 2-й половины 1980-2000-х годов.

Публицистика понимается нами как тип высказывания, в котором максимально развернуто такое свойство мышления и коммуникативной ситуации, как публицистичность[3]. Публицистичность – характеристика интенции и позиции автора, который отождествляет себя с неким корпоративным целым, выступает не сам по себе, а от лица какой-либо общности (коллектива единомышленников, социальной группы, общества в целом), и непосредственно выражен как личность оценивающая. Содержание публицистического высказывания тяготеет к опредмеченности в этических определениях, выражает определенное ценностное отношение к чему-либо. Мысль, чистая познавательно-моральная оценка полностью совпадает с автором, выражена напрямую и ориентирована на навыки суждения и способ мышления адресата. Публицистический дискурс, представляя собой разновидность риторического, прагматичен, выполняет эмотивную функцию и направлен на достижение конкретного эффекта внушения, убеждения или побуждения. Логику высказывания, направленного на убеждение, определяет нередуцированный аналитизм. Писательская публицистика – переходное явление, объединяющее публицистичность и художественность как разные типы и способы мышления, предшествующие собственно художественному.

Ключевая категория настоящего исследования – это мировоззрение, которое может быть рассмотрено как имманентно, так и во взаимоотношении субъекта и реальности. С точки зрения имманентного рассмотрения, в него входят мироощущение, мирочувствование, латентные состояния, не ставшие предметом саморефлексии, но способные актуализироваться в жизненной практике (архетипический уровень). С другой стороны – рациональный уровень. В единстве этих двух уровней мировоззрение предстает как содержательная структура, определяющая способ осмысления мира. Взятое в аспектах взаимоотношения с реальностью, мировоззрение может быть исследовано на трех структурообразующих и взаимодетерминирующих предметных уровнях (любое изменение в их рамках трансформирует систему мировоззрения в целом, обеспечивает процессуальность познания и изменчивость картины мира): бытие (природное, метафизическое), социум (социальная группа, народ, человечество); человек (индивид / личность, рациональное / чувственное, индивидуальное / коллективное существо и т. п.).

В соответствии с теоретическими представлениями о структуре мировоззрения, составляющего предмет исследования, выстраивается и структура книги.

В первой главе «Публицистика Валентина Распутина. Формирование мировоззренческой системы» на материале ранней и зрелой публицистики в диахронном аспекте реконструируется картина мира писателя, структурообразующие уровни (доминанты) его мировоззрения (представления о человеке, социуме, бытии), определяются факторы, обусловившие формирование мировоззренческой системы.

Во второй главе «Долженствование в этической системе Валентина Распутина» рассматривается этическая система писателя, включающая представления о происхождении и генезисе нравственного долга, деонтологической миссии искусства, противоречиях, возникающих при осуществлении и передаче этических норм в современности.

В третьей главе «Что в слове, что за словом?» Проблемы литературы и искусства» – анализируются принципы эстетического мышления и художественной практики писателя, его культурфилософские взгляды.

Четвертая глава «В поисках «смысла давнего прошлого». Историософия Валентина Распутина» посвящена авторской философии истории. Здесь анализируются разные аспекты ее осмысления, выявляется своеобразие историзма мышления писателя.

В пятой главе «Сумерки людей». Писатель перед лицом современности» анализируется осмысление В. Распутиным экологических и социально-нравственных проблем России рубежа XX и XXI вв.; высказывается версия о сущности и причинах мировоззренческого кризиса писателя в поздний период творчества.

Публицистика Валентина Распутина. Формирование мировоззренческой системы

Публицистика в творчестве Распутина

В публицистике писателя можно выделить три этапа: первый – с 1957 по 1966 г., второй – с 1966 по 1979-й, и третий – с 1979 по 2000-е годы.

Начало творчества приходится на хрущевскую оттепель и связано с журналистской работой в газете Иркутского обкома ВЛКСМ «Советская молодежь», куда, будучи студентом историко-филологического факультета Иркутского госуниверситета, В. Распутин устраивается внештатным корреспондентом[4]. 30 марта 1957 г. в газете публикуется первый его репортаж «Скучать совсем некогда», рассказывающий о том, как проводят весенние каникулы ученики 46-й семилетней школы 2-го поселка строителей Иркутской ГЭС. С января 1959 г., одновременно с завершением учебы в университете, В. Распутин переходит в штат редакции, куда его принимают на ставку библиотекаря. В первый год в качестве внештатного корреспондента «Советской молодежи» В. Распутин публикует шесть материалов, в 1958 – 16, в 1959 – 28, в 1960 – 29, в 1961 – 18. Всего с 1957 по 1961 г. – 97 публикаций[5]. В это время будущий писатель работает в таких жанрах, как информационная заметка, репортаж, критическая корреспонденция, комментарий, портретная зарисовка, очерк, фельетон. Некоторые публикации выходят под псевдонимами «Р. Валентинов» и «В. Каирский».

В августе 1961 г. В. Распутин увольняется из «Советской молодежи» и устраивается на должность редактора литературно-драматических программ Иркутской студии телевидения. Здесь он проработал всего полгода и был уволен за подготовку (совместно с поэтом С. Иоффе) программы о судьбе репрессированного иркутского писателя П.П. Петрова. В августе 1962 г. В. Распутин переезжает на постоянное место жительства в Красноярск и становится литературным сотрудником редакции газеты «Красноярский рабочий», но почти полтора года не публикуется, пока в феврале 1963-го не устраивается специальным корреспондентом в молодежную газету «Красноярский комсомолец». Как специальный, т. е. командируемый к месту событий корреспондент, В. Распутин много ездит по Восточной Сибири: на железнодорожную трассу Абакан-Тайшет, на строительство гидроэлектростанций и рудников Талнаха, в сельские районы Красноярского края и т. д.

Уже за первый год работы в «Молодежке» В. Распутин публикует 30 материалов, в том числе два очерка в «Красноярском рабочем» и два очерка в «Советской молодежи». В 1964 г. выходит 17 публикаций в «Красноярском комсомольце» и очерк в «Советской молодежи», в 1965 – 19 газетных и одна журнальная публикация (очерк в журнале «Огонек»), в 1966 – по одному очерку в «Красноярском комсомольце» и альманахе «Енисей». Всего – 70 публикаций за красноярский период жизни и 167 за время работы в журналистике.

В марте 1966 г., опубликовав уже несколько рассказов («Я забыл спросить у Лешки», «Человек с этого света», «Ветер ищет тебя», «Имена», «Глобус», «На снегу остаются следы», «И десять могил в тайге», «Продается медвежья шкура», «Эх, старуха…») и имея за плечами опыт семинара молодых писателей Сибири и Дальнего Востока (Чита, сентябрь 1965), на котором талант начинающего прозаика был высоко отмечен В. Чивилихиным, В. Распутин уходит на профессиональную писательскую работу и возвращается в Иркутск.

Итог первого – журналистского – этапа творческого пути В. Распутина, продлившегося девять лет, подвели две книги 1966 г. – «Костровые новых городов»[6] и «Край возле самого неба»[7]. Они включили в себя очерки и первые рассказы В. Распутина, опубликованные за пять последних лет на страницах «Советской молодежи», «Восточно-Сибирской правды», «Красноярского комсомольца», «Красноярского рабочего», альманахов «Ангара» и «Енисей».

Сразу после возвращения писателя в Иркутск с апреля по август 1966 г. публикуются рассказы «Рудольфио», «В общем вагоне», «Мы с Димкой», «Мама куда-то ушла», «День рождения». В 1967 – «Мужчины», «Там, на краю оврага». С конца 1960-х до начала 1980-х годов создается все хрестоматийное наследие зрелого В. Распутина: «Василий и Василиса», «Деньги для Марии» (1967), «Последний срок» (1970), «Вниз и вверх по течению» (1972), «Уроки французского» (1973), «Живи и помни» (1974), «Прощание с Матерой» (1976), «Что передать вороне?» (1981), «Наташа», «Не могу-у..», «Век живи – век люби» (1982) и др.

После 1966 г. и вплоть до 1979 г. («Абстрактный голос»[8], «Иркутск с нами»[9]) В. Распутин не обращается к публицистике (в 1975 и 1977 гг. переиздаются очерки начала 1960-х годов[10]). В это же время он дает много интервью и выступает публично, в основном, по вопросам эстетики, литературы и искусства, пробует себя в литературной критике, пишет очерки о творчестве и предисловия к публикациям сибирских писателей: Г. Машкина, В. Сидоренко, А. Преловского, А. Ольшанского, В. Золотухина, предисловие к сборнику собственных повестей, воспоминания о друге А. Вампилове и пр.

Активизация публицистической мысли В. Распутина приходится на начало 1980-х годов и обусловлена как социально-политическими (перестроечными), так собственно литературными (кризис прозы национального самосознания) причинами. В период перестройки и после публицистика становится доминирующей в творчестве писателя, образуя свой план и в его художественных произведениях: повесть «Пожар» (1985), рассказы «В одном сибирском городе», «Сеня едет» (1994), «В больнице», «Женский разговор», «В ту же землю», «По-соседски» (1995), «Видение», «Нежданно-негаданно», «Вечером», «Поминный день» (1997), «Новая профессия» (1998), «Изба», «На родине» (1999), «Под небом ночным» (2002), «В непогоду» (2003), повесть «Дочь Ивана, мать Ивана» (2003).

С 1979 г. публикуется более двух с половиной сотен очерков, статей, рецензий, выступлений, высказываний В. Распутина. Писатель дает около полутора сотен интервью. В 1987 г. выходит публицистический сборник «Что в слове, что за словом?: Очерки, интервью, рецензии»[11]. В 1991 – сборник очерков «Сибирь, Сибирь…»[12]. В 1993 – сборник публицистики рубежа 1980—1990-х годов «Россия: дни и времена»[13]. В 2000-е годы выдерживает несколько переизданий сборник бесед В. Распутина с журналистом «Советской России» и «Правды» В. Кожемяко 1990—2000-х годов – «Последний срок: диалоги о России»[14].

В 2007-м, в год 70-летия В. Распутина, выходит сборник, включивший в себя избранные публицистические выступления и повесть «Пожар», не вошедшую в юбилейный четырехтомник прозы писателя[15]. – «В поисках берега»[16]. Публицистические произведения писателя включаются и в сборники его прозы.

Публицистичность является существенным моментом творчества писателя. В процессе журналистской работы В. Распутин обращается и к жанру очерка, в котором публицистичность вырастает в эссеизм и соединяется с повествовательностью («Край возле самого неба», «Вниз и вверх по течению»). В публицистике В. Распутина последних трех десятков лет рассматривается самый широкий спектр общественно-политических и социокультурных проблем (исторический путь России и современность, экология и нравственность и т. д.). В 1980—1990-е годы В. Распутин продолжает заниматься литературной критикой, публикует десятки вступительных статей и послесловий, рецензий и творческих портретов писателей. В интервью этих десятилетий активно обсуждаются вопросы эстетики и поэтики, литературного процесса, проблемы искусства.

В конце 1970 – начале 1980-х годов В. Распутин-публицист обладал безусловным авторитетом в российском обществе. С конца же 1980-х годов наметились две противоположные тенденции в оценке личности и современного творчества писателя. С одной стороны, оценка неприятия или снисходительного сочувствия (А. Латынина, С. Федякин, Д. Быков, А. Агеев и т. д.), утвердившаяся после того, как В. Распутин подписался под «Словом к народу» (1991). «Говорят: он губит свой талант, он предал свое назначение. Перо изменило ему – и поделом: кликушествует, купается в грязи, связался с фашистами»[17]. С другой стороны, консервативно ориентированная часть писательской общественности («Наш современник», «Молодая гвардия», «Москва», «Сибирь» и др.) сделала В. Распутина своим «знаменем» (В. Карпов, В. Курбатов, Н. Котенко, И. Стрелкова, В. Крупин, А. Старцев, В. Семенова и др.). Эти две тенденции в оценке писателя актуальны и по сей день благодаря неизменной позиции В. Распутина.

«Откуда есть-пошли мои книги»: генезис мировоззрения писателя

Прямое слово публицистики открывает истоки мировоззрения В. Распутина. Основные мировоззренческие доминанты складываются, с одной стороны, из личного жизненного опыта, который актуализировал определенные архаические структуры (архетипы) сознания, сформировал основные ценностные предпочтения, с другой стороны, в процессе освоения культурного дискурса, включающего в себя народный язык и патриархальную культуру, классическое наследие русской литературы и литературу современную, историографию, философию, религию и т. д. Все это определяет вектор осмысления и оценки истории и современных общественных процессов, представления о роли литературы и месте художника в обществе.

Сам В. Распутин полагает, что основы мировоззрения формитует чувство родины: «Мировоззрение художника – это, прежде всего, родина, ее судьба, ее правостояние и благосостояние»[18]. Центром мира, исходной точкой его освоения является малая родина; здесь приобретается начальный опыт человека, к которому потом присовокупляется опыт, приобретенный в процессе жизни: «Родину, как и родителей, не выбирают, она дается нам вместе с рождением и впитывается с детством. Для каждого из нас это центр Земли, независимо от того, большой это город или маленький поселок где-нибудь в тундре. С годами, становясь взрослей и обживая свою судьбу, мы присоединяем к этому центру все новые и новые края, можем сменить место жительства и переехать в провинцию <…> но центр по-прежнему там, на нашей «малой» родине. Ее сменить нельзя»[19]. Малая родина осмысляется как первичный источник нравственного сознания: «Первые и самые прочные представления о добре и зле, о красоте и уродстве мы выносим из нее (из родной земли. – П.К.) и всю жизнь затем соотносим с этими изначальными образами и понятиями»[20]. Значение родины для личности писателя накладывает на него особую ответственность. Поэтому именно родина, по убеждению В. Распутина, должна быть основным предметом литературы – как в прозе В. Золотухина, который «с нежной памятью пишет о своей родине и ее людях, который благодарен ей за свое рождение и воспитание и за свой язык»[21].

В феврале 1997 г., обобщая и развертывая высказывания 1970—1990-х годов, В. Распутин пишет «Автобиографическое повествование: Откуда есть-пошли мои книги»[22]. Он уверен, что «…писатель начинается в детстве от впечатлений, которыми напитывается именно тогда»[23]. Детство – период максимальной открытости миру, ребенок уподобляется губке, переживания, участвовавшие в становлении личности, впоследствии питают художественные произведения. В. Распутин вспоминает детские годы, судьбу отца, школу, учебу в университете, первые увлечения и разочарования. Можно выделить несколько факторов, повлиявших на формирование мировоззрения писателя.

Первый фактор можно условно определить как онтологический. В детстве происходит формирование самоощущения, характеризующегося переживанием себя как части единого природного универсума, структурообразующим элементом которого в сознании писателя выступает река (Ангара): «Река участвует во всем круговороте жизни тех, кто населяет ее берега. Они, не всегда об этом подозревая, поклоняются ей, относятся к ней, как к той живой и неизменной вечной связи, которая соединяет все поколения, и прошлые, и будущие»; «…река участвует в создании нашего характера, взглядов, всего нашего человеческого состава»[24]. Семья как часть родового, национального космоса, по В. Распутину, – момент производный от бытийного. Родители (мать и бабушка) – продолжение животворящей сущности природы, жизненной энергии, воплощаемой рекой, их влияние на формирование личности писателя – составляющее в общем воздействии природного целого: «Первые мои впечатления связаны с Ангарой, потом с матерью и бабушкой. Я понимаю, что должно быть наоборот, ведь не Ангара же вспоила меня грудным молоком, но, сколько ни веду я в себе раскопки, ничего прежде Ангары не нахожу»[25].

К этому же фактору можно отнести ощущение В. Распутиным своего этнического происхождения, связанного, одной стороны, с историческими обстоятельствами покорения Сибири, с другой стороны, с особенностями ландшафта Приангарья. Писатель прослеживает свой род от выходцев с Русского Севера (из мурманских и архангельских краев), отмечает в себе и «примесь коренной сибирской породы, этакую тунгуссковатость»[26]. В. Распутин констатирует в себе основные духовные качества, выделяемые в русском первонасельнике Сибири, а также изначально заложенное в собственной душевной структуре сознание коренного жителя сибирской тайги, генетическую связь с окружающим природным миром, обусловленность характера ландшафтом.

Кроме того, на формирование основ мировоззрения В. Распутина в детстве влияет переживание социальной организации родной Аталанки. В деревенской общине родовой уклад находится в органическом единстве с природой. В патриархальной среде сибирской деревни В. Распутин усваивает основные принципы коллективистической родовой этики: «В послевоенную пору когда я полностью вошел в память, вся деревня жила одним миром. Слово «колхоз» было понятием не хозяйственным, а семейственным…»[27] По воспоминаниям писателя, «в деревне люди делились всем, что было: и картошкой и мукой»[28]. Когда за потерю государственных денег арестовали отца писателя, соседи спрятали все подлежащее конфискации имущество семьи Распутиных, а потом вернули «с прибытком»[29].

Община характеризуется сдержанностью культуры, что объясняется тяжелыми условиями выживания в годы детства В. Распутина, поэтому фольклор занимает строго определенное место в иерархии коллективных ценностей и бытует только в процессе хозяйственной деятельности: «У нас деревня была суховатая на песню и сказку. Почему так получилось, не пойму – может быть, от надсадного житья. Водились, конечно, и песня, и сказка – где они не водились? – но как-то без поклонения, в припомин. Не собирались по привычке в долгие зимние вечера, как в иных местах, которые я встречал, чтобы под треск камина присластить свою жизнь напевной стариной. Но за прялками, за вязанием, за починкой под треск того же камина любили рассказывать былички – всякие страшные истории с домовыми, лешими, водяными»[30]. В. Распутин воспринимает фольклорные образы как часть народной поэтической мифологии, необходимой общине в процессе освоения природного мира: «Я так и уехал из деревни, не встретив ни домового, ни лешего, ни баннушки, ни русалки, но, когда писал "Прощание с Матерой", не мог обойтись без хозяина острова. Это не дань язычеству, а дань поэзии, без которой не жил народ»[31].

На уровне веры писатель сохраняет связь с мифопоэтическими представлениями народа, что реконструируется в его онтологии и гносеологии: «Да и, признаться, я продолжаю верить, что вопреки полной просвеченности мира, должны существовать следующие из глубокой древности земные наши хранители»[32]. Фольклор – «заповедник» нравственности и языка – называется первичным и самым достоверным источником, из которого В. Распутин черпает свои представления о народной душе: «Фольклор более и полнее, чем что-либо другое, выявляет народную душу. Изустно передававшиеся из поколения в поколение песни, сказки, былины, плачи и верования, не говоря уж о малых формах, несут в себе от самых корней духовную историю и духовную жизнь народа»[33]. В интервью 1977 г. «Болеть человеческой болью…» говорится об увлечении сбором фольклорно-этнографического материала[34].

На мировоззрение писателя влияет народный язык: «Языковая стихия, которой владеет писатель, приходит к нему, наверное, в детстве и ничем ее, никаким литературным языком выправить невозможно. Этот опыт многих поколений, выраженный в языке, приходит затем к писателю»[35].

В. Распутин отмечает значение чтения и образования в собственном развитии как художника. В начале творческого пути он самоопределяется по отношению к русской и мировой литературе. Как человек своего поколения, начинающий литератор переживает увлечение переводной литературой (Э. Хемингуэй, Э.М. Ремарк, В. Борхерт и др.), хлынувшей в СССР после XX съезда КПСС: «…мы зачитывались ею, восхищались, забывая, что у нас прекрасная литература и своя классика. Читали ее как-то меньше»[36]. В дальнейшем сфера интересов смещается к освоению русской классики. Главное обстоятельство здесь – понимание литературы как формы национального самосознания: «…с возрастом, с опытом <…> Пришлось возвращаться опять к классике и учиться больше у нее, поскольку она – есть выражение нашего национального духа»[37]. Русская классика XIX – начала XX в. занимает приоритетное место в иерархии писательских ценностей. Она осмысляется как абсолютная мера всей современной литературы в целом и своего творчества в частности: «Классика – это литература, завершившая эволюцию. Эволюцию от эмбрионального художественного слова до полнокровного художественного организма. Зачем и для чего начинать все с начала?»[38] В. Распутин выделяет целый ряд значимых имен (А.С. Пушкин, И.С. Тургенев, Л.Н. Толстой, Ф.М. Достоевский, Н.С Лесков, И.А. Бунин, М.М. Пришвин и др.), но особо подчеркивает ценность для себя гносеологии Ф.М. Достоевского и поэтики И.А. Бунина: «У одного я брал уроки проникновения в человеческую душу, у другого – литературной живописи»[39]; «Меня привлекал напряженный психологизм Достоевского, страсти его героев, умение все рассказать о человеке. Бунин же привлекает меня отточенным литературным мастерством, ощущением весомости слова, короче говоря, умением писать и живописать»[40].

На эстетику В. Распутина влияют художественные поиски современников: А. Вампилова, В. Шукшина, С. Залыгина, В. Астафьева, Ф. Абрамова, В. Быкова, В. Белова, А. Адамовича, Н. Рубцова и др. Знакомство с их работами и личное общение с ними, как утверждает писатель, помогло ему «твердо осознать, что нужно делать в литературе»[41].

В 1970-е годы происходит знакомство с историографией[42] и русской философией[43]. В разные годы в публицистике упоминаются имена таких философов, как Н.К. Рерих, И.А. Ильин, В.Н. Ильин, К.Н. Леонтьев, B.C. Соловьев, Н.Ф. Федоров, Г.П. Федотов, В.В. Розанов, Л. Шестов, И.А. Бердяев, П.А. Флоренский, С.И. Булгаков, И.С. Трубецкой, С.Л. Франк, И.О. Лосский.

Важным фактором на этапе зрелого творчества является Православие. Писатель обращается к вере осознанно. Как указывает И.С. Тендитник, в 1978 г. он принимает Святое Крещение в Ельце от старца Исаакия[44]. Архимандрит Исаакий (И.В. Виноградов, 1895—1981) – участник Первой мировой и Гражданской войн, белоэмигрант, окончивший Православный Свято-Сергиевский богословский институт в Париже и во время учебы постриженный в монахи митрополитом Евлогием (B.C. Георгиевским). В 1945 г. он был арестован органами СМЕРШ в Праге и осужден за сотрудничество с Русским общевоинским союзом. Пройдя карагандинский лагерь НКВД и ссылку, осел в Ельце, став настоятелем Свято-Вознесенского собора. Таким образом, оказывается значимым не только факт воцерковления В. Распутина, но и сама фигура вероучителя, обеспечивающего прямой контакт с традицией русской религиозной философии, с интеллектуальной традицией Русского Зарубежья.

Итак, мировоззрение В. Распутина формируется в ходе «жизненных университетов»[45] – под влиянием опыта, полученного на протяжении жизненного пути. Этот процесс сопровождается освоением, по меньшей мере, пяти культурных дискурсов: народного языка и патриархальной культуры, воспринятых в детстве, русской и зарубежной литературы XIX – начала XX века, современной литературы, отечественной историографии (в том числе региональной) и русской философской (религиозной) мысли. Все эти влияния раскрываются в прямом слове публицистики, определяют систему критериев оценки чужих произведений в критике, а также сам круг рассматриваемых художников.

«Молодость, какая она есть»: журналистская деятельность Распутина на рубеже 1950—1960-х годов

Журналистская деятельность В. Распутина конца 1950 – начала 1960-х годов не может быть осмыслена без учета социокультурного контекста хрущевской оттепели, в котором шло формирование его личности и таланта. На содержание и тональность ранних публикаций В. Распутина в газетной периодике в значительной степени воздействовали и чисто «профессиональные» факторы: политика редакций, принципы отбора тем, способы их жанрового и стилистического воплощения, формы организационно-массовой работы (работа с письмами, рейды и комсомольские посты, выездные редакции и т. д.), принятые как в советской прессе вообще, так и в комсомольских газетах в частности. При рассмотрении журналистских материалов молодого В. Распутина выявляется их полное соответствие основным тенденциям и идеологическим стандартам той эпохи.

Тип молодежной газеты обусловил тематическую специализацию молодого журналиста. Первые публикации в «Советской молодежи» были посвящены школьной и студенческой жизни, пионерской и комсомольской работе, вопросам организации досуга молодежи, ее вовлечения в общественную жизнь населенных пунктов и районов Иркутской области. Специфику деятельности В. Распутина-корреспондента во многом определяет повседневная журналистская «текучка». Он выполняет социальный заказ, представляет участие комсомольцев в экономическом развитии Иркутской области и Красноярского края: организация соцсоревнования на предприятиях, выполнение социалистических обязательств, внедрение передовых методов производства, подъем производительности труда, экономия рабочего времени и сырья, снижение себестоимости выпускаемой продукции.

Публикациям свойственен критический пафос, проблемные материалы имеют прямой инструктивный характер и в полной мере реализуют установку советской журналистики периода оттепели быть инструментом общественного контроля. Одним из главных объектов критики были случаи неудовлетворительной работы первичных комсомольских организаций: критические корреспонденции о плохом руководстве, организации труда молодежи на промышленных и сельскохозяйственных предприятиях, соцсоревнования, политической учебы, культурно-массовой и просветительской работы, срывах выполнения соцобязательств и т. д. В каждом случае В. Распутин называет имена ответственных за такое положение вещей. В вину секретарям комсомола ставится бездействие или недостаток инициативы, равнодушие к общественной работе – безответственное отношение к коллективу, к каждому из его представителей, к общим задачам коммунистического строительства: «Что-то тихо вы живете, не разжигаете костров, не поете песен. Где-то разменяли вы на мелочи традиции первых целинников»[46]. С другой стороны, В. Распутин пишет положительные отклики на качество работы комитетов комсомола – в качестве примера для подражания.

По мере приобретения профессиональных навыков и роста мастерства журналиста В. Распутин обращается к освоению содержательных возможностей жанра очерка. О специфике раннего распутинского очерка свидетельствуют воспоминания иркутского поэта М. Сергеева (впоследствии заместителя главного редактора альманаха «Ангара») о работе выездной редакции «Восточно-Сибирской правды» во время уборочной кампании 1959 г., где В. Распутин представлял «Советскую молодежь»: «Мы работали азартно, яро, носились по накаленным от страдного напряжения полям Аларского и Нукутского районов, сочиняли оды передовикам и филиппики нерадивым, спали мало, работали в общем для всех «номере» сельской гостиницы, на ходу газика, зеленым кузнечиком прыгающего по огромным просторам, на подножке комбайна, пока закусывал комбайнер, в чаду пунктов заготзерно, вершивших суд, проверяющих зерно на чистоту и влажность. С листа – в номер. Утром в поле – вечером в газете, такова была наша продукция. <…> У каждого из нас был свой стиль, и более всего это относится именно к Распутину, умевшему уже тогда в человеке, с которым беседовал накоротке, почувствовать главное – его душевный стержень. И уже в первых очерках его в «Советской молодежи», в коротких репортажах и портретах нашей боевой выездной, виден его характер, его внутреннее напряжение, биение дарования»[47].

В. Распутин предпочитал портретную разновидность жанра очерка, где в центре стоял человек. В основном герои – сверстники автора, увиденные в повседневности: труде, быту, в общении. В «Советской молодежи» будущему писателю интересен процесс социализации личности, ее самоопределения и ответственного существования в социуме. Исходя из этого, очерк в иркутский период мог быть как комплиментарным, так и остро критическим. Положительный герой В. Распутина – ударный труженик, активный общественник, сознательный гражданин – «настоящий советский человек»[48]. Степень патетики во время работы в «Советской молодежи» была еще невелика. В. Распутин стремился представить даже самые выдающиеся трудовые достижения как заурядные и повсеместные: «Сам Володька молчит. Трудовой подвиг? Забавно получается. Это если человек работает нормально, а не в зубах ковыряет, то он уже и герой – так, что ли? Как же в таком случае будет при коммунизме, когда все сознательными станут? Все герои или совсем без героев? Вот то-то и оно-то»[49].

Десоциализированная личность (лентяй, лгун, пьяница, хулиган, индивидуалист), напротив, подвергается суровому порицанию в прямом авторском слове. В критическом портретном очерке В. Распутин противопоставлял поступкам маргинала интересы коллектива и нормы морали – социалистической и общечеловеческой. Часто очерк посвящался нравственному возрождению человека, которое заключалось в возвращении в коллектив и принятии жизни по его законам: «Вот и судите сами, если человек за два-три месяца неузнаваемо изменился – время тут вмешалось или людская забота, дружный комсомольский коллектив?»[50]

Через призму социализации в иркутский период рассматриваются проблемы общественной морали – такие отрицательные социальные явления, как алкоголизм, насилие в быту, хулиганство, детская беспризорность, проблемы отношения детей к престарелым родителям.

При всей критичности взгляда В. Распутина на действительность будущий писатель в этот период был искренне убежден, что все язвы общественной жизни могут быть искоренены, с одной стороны, эффективной организационной и воспитательной работой комсомола, социалистическим соревнованием и т. п., а с другой, человеческим участием, простыми товариществом и любовью. Например, в очерке «Страшное позади» (1959) В. Распутин изучает тяжелую судьбу Анатолия Замыцкого, исключенного из Иркутского университета за нарушение общественного порядка. Бывший студент попадает в тюрьму, после освобождения ведет асоциальный образ жизни. Элементы психологического анализа проявляются в том, что сложность характера героя очерка мотивируется судьбой – беспризорное детство, детдом, – а не природой человека, поэтому В. Распутин утверждает, что даже за пьяницу, хулигана и тунеядца обществу необходимо бороться. Родовая, общинная забота о человеке понимается как свойство всей социальной жизни.

В портретном очерке иркутского периода В. Распутин впервые начинает опыты с психологией персонажей. Он пытается моделировать внутренний мир как положительного, так и отрицательного героя, воспроизводит его душевные состояния и переживания. Например, очерк «Я спою тебе новую песню» (1959) – изложение интимного монолога рабочего Усть-Удинского леспромхоза Л. Р-на, брошенного женой за пьянство. Страдающий герой вспоминает некогда счастливую семейную жизнь, терзается чувством вины, ощущает ответственность за детей и исправляется. Этот и многие другие очерки отличает высокая степень психологической достоверности; достаточно рано В. Распутин проявляет себя как тонкий психолог. С 1959 г. – («Байкал бушевал») В. Распутин экспериментирует с зарисовками природы, в чем достигает значительного успеха в очерках о Тофаларии.

Основной тип героя материалов красноярского периода – состоявшийся в коллективе человек. Теперь все персонажи портретных очерков сводятся к положительному типу – ударники коммунистического труда, победители соцсоревнования[51]. Это может быть объяснено, во-первых, требованиями редакции «Красноярского комсомольца», во-вторых, состоявшейся профессионализацией В. Распутина, активно использующего апробированные шаблоны и идеологические штампы советской журналистики. Например, в репортаже с первомайской демонстрации в Красноярске В. Распутин сам оговаривается, что пишет по лекалам: «Праздничные репортажи принято начинать с погоды»[52]. А в 1963 г. В. Распутин пишет конъюнктурный очерк о визите матери Павлика Морозова в Енисейск, подчеркнуто профанируя официозный дискурс: «Эх, мальчишки, мальчишки. Эх, девчонки, девчонки! Он все шел и шел, и ветер хватал его за концы галстука, только ветру ли было бороться с ним, – он шел и все видел, все знал, и кулачье проклятое пыталось сорвать с него галстук, только и кулакам это было не под силу. Мать помнит, как это было. Они убили его, а галстук, вот он, галстук – на тебе, на нем, не ней, и тысячи, миллионы ребят, повязав его, идут туда, куда шел Павлик»[53].

В красноярский период в публицистику В. Распутина входит категория долга, редуцированная во время работы в «Советской молодежи». Персонажи красноярских очерков В. Распутина – люди долга, реализация которого заключается в выполнении соцобязательств[54]. Понимание долга расширяется в очерках и репортажах со строительства железнодорожной трассы Абакан-Тайшет.

Положительный персонаж В. Распутина конца 1950 – начала 1960-х годов характеризуется непротиворечивостью и внутренней цельностью. Укорененность в коллективе и труд на его благо являются условием благополучия, гармонического существования в мире в целом. Труд включает механизатора Ивана Егоровича Рыцева в круговорот природных циклов: «Шли годы, менялась жизнь, подрастали сыновья, но поля оставались те же, и каждый год нужно было убирать с них хлеб, и каждый год на своем комбайне он шагал по ним, оставляя после себя сиротливую жниву»[55]. Девушке-механизатору совхоза Степной Усть-Абаканского района Нине Яске утром на посевной открывается мир во всем его величии и великолепии; ее отношение к бытию – хозяйское, деловое: «Иногда она говорила (солнцу. – П.К.у. – Ну, здравствуй. А иногда ничего не говорила и только смотрела, как разливается по земле бесконечное море солнца»[56].

С начала 1960-х годов В. Распутин выделяет не только социальные черты личности, но и индивидуально неповторимые. В очерке «Эту песню еще подхватят» (1963) одна из девчонок бригады механизаторов плачет, уткнувшись в подушку, потому что ее бросил парень, не пожелавший больше встречаться с трактористкой. А в очерке «Для кого стучат ходики» (1964) повар больничной кухни Александра Калинина, потерявшая в детстве ногу, читает «Как закалялась сталь», учится танцевать, как Маресьев. Корреспондент рассказывает о драме ее частной жизни, когда девушку бросил, осмеяв, парень.

Первые публикации В. Распутина в «Советской молодежи» были наивны и по стилю, и по содержанию. Но уже совсем скоро будущий писатель достигает необходимого уровня профессионального мастерства журналиста, его голос становится уверенней, приобретает взрослое и самостоятельное звучание. Материалы молодого корреспондента начинают выделяться на фоне остальных оригинальностью жанрово-стилистического воплощения тем. Письму В. Распутина свойственна репортажная манера. Элементы репортажа проявляются абсолютно во всех жанрах, к каким бы он ни обращался. Создание эффекта присутствия, наглядность, динамизм повествования, обилие прямой речи и диалогов героев публикаций являются основными типологическими характеристиками творчества В. Распутина-журналиста и уже обнаруживают в нем зачатки повествовательной манеры писателя. Так или иначе многие из очерков начала 1960-х уже могут быть названы рассказом – «Снова ветер в лицо» (1961). Стиль В. Распутина свидетельствует об остром переживании мира, выражает состояние восторга и социального оптимизма.

В начале 1960-х в журналистском творчестве В. Распутина оформляются две основные тенденции миромоделирования: героико-романтическая и лирико-онтологическая. Первая возникает в 1960-м – в репортажах и очерках о жизни бодайбинских приисков и строительстве Братской ГЭС, и развивается в период работы В. Распутина в «Красноярском комсомольце». Вторая воплощается в цикле очерков о Тофаларии, которые начинают публиковаться с 1961 г., и ряде других работ. Обе тенденции органически вытекают из всего предыдущего опыта работы В. Распутина в «Советской молодежи» и свидетельствуют об увлечении начинающего прозаика поисками оригинального стиля.

«Золотые костры романтики»: утопический дискурс в очерках начала 1960-х годов

Героико-романтическая тенденция миромоделирования связана с изображением молодым корреспондентом ударных комсомольских строек в Сибири: «Журналистский блокнот В. Распутина заполняется приметами новых городов, картинами жизни, быта новоселов Сибири, вбирает в себя трудовые ритмы 60-х годов, ритмы нового грандиозного освоения сибирского края»[57]. Как вспоминает сам писатель, «слова "таежная романтика" не сходили тогда с газетных страниц, и я тоже отдал дань этому увлечению»[58].

Для стиля очерков о комсомольских призывах, все больше приобретающих черты художественной прозы, характерна риторическая патетика, гиперболизация позитивных черт главных персонажей, повышенная экспрессия. Авторская манера письма становится возвышенно романтической: «Строитель приходит первым. И ставит колышек. К нему прибивает дощечку. На ней пишет: завод такой-то или город такой-то. А никакого города, никакого завода еще нет. Но строитель зажигает один огонек, второй, десятый, сотый. Как новогоднюю елку, он освещает огнями городов и строек некогда глухую сибирскую тайгу. А сам уходит дальше – в бездорожье, в безуютье и снова ставит колышек»[59]. Эпическое начало сложно взаимодействует с лирическим, личность рассказчика выдвигается на первый план и полностью идентифицируется с авторским «Я», что связано, во-первых, со спецификой журналистских жанров, во-вторых, с мироощущением В. Распутина. Однако очерк характеризуется нормативностью поэтики, идеологическим формализмом в решении тем освоения Сибири, односторонностью взгляда.

Герои очерков строители Братской, Мамаканской ГЭС, Дивногорска, железнодорожных трасс Абакан-Тайшет, Решоты-Богучаны, заполярного Талнаха, прокладчики ЛЭП – 500. Как правило, это приезжие люди. Сквозь все публикации проходит тема испытания Сибирью. В. Распутин подчеркивает избранность и исключительность новых покорителей Сибири среди себе подобных (обывателей), представляет их как людей переднего края. В публицистике создается обобщенный образ «тысяч и тысяч друзей», «наших лучших ровесников», «которые осваивают самые глухие уголки и идут в самые трудные места»[60] – «Коллективный образ народа-строителя»[61], который конкретизируется в десятках персонажей. Жизнь такой личности проходит на пределе человеческих возможностей, предполагает абсолютную реализацию всех потенций и сводится к категорическому императиву, формулировка которого обрамляет композицию очерка «Пять последних шагов» (1965): «Каждому дано в жизни сделать большое и важное открытие, и если не каждый его сделал, – значит, где-то однажды не досидел до него последние две-три ночи или не дошел до него последние пять-десять шагов»[62].

Как и прежде, личность исследуется в социальном аспекте, характер раскрывается во взаимодействии, во-первых, с социумом, во-вторых, с природой. Этическая оценка типа совпадает с социальной. Персонажи воплощают не только социальные черты, в бытовых ситуациях показан их внутренний мир. Индивидуальность несет в себе коллективные черты, а духовное богатство коллектива заключается в разнообразии индивидуальных проявлений.

Для очерков свойственно непротиворечивое видение общественных отношений. Общее дело становится фактором, интегрирующим социальную общность: «Самые разные и совершенно незнакомые, они вдруг стали близкими друг другу. Их породнила дорога. Теперь они делали одно дело – трассу»[63]. Связь между комсомольцами имеет характер родства и дружбы, когда единая цель и общие трудности заставляют чувствовать плечо товарища. Строители сравниваются с альпинистами, которые, связанные одним канатом, страхуют друг друга («Золотые костры романтики»); семантика названия города Братска связывается с тем, что «…Братск был тем местом, где необходимо высшее братство сердец и рук»[64].

Общая цель имеет характер общей мечты; кто не имеет этой мечты («…кто не ходил по будущим шпалам и не ездил в будущих поездах»[65]), не выдерживает испытаний и убегает. При этом образ беглецов дан редуцированно и не драматизируется. Бегство предстает как результат естественного отбора («…зато остались такие, что могли работать за всех»[66]), в котором проясняется нравственная сущность человека. На место отказавшихся от своей доли ответственности – слабых и охотников за материальной выгодой от комсомольской путевки – приходят новые ребята и новые девчонки. Сибирь нравственно и физически возвышает человека.

Персонажи-строители – люди самоопределяющиеся. В очерках звучит мотив зова: «зов далекой и трудной земли»[67], который проявляется в двух основных формах – романтической мечты и осознания долга. Жажда открытий (свершений, подвигов) у героев очерков неуемна. Они не удовлетворяются достигнутым и стремятся к новым целям. Целых пять очерков[68] посвящается строителю трассы Абакан-Тайшет Володе Стофато – сыну одного из погибших в 1942 г. при исполнении служебных обязанностей изыскателей Южно-Сибирской железнодорожной магистрали К. А. Стофато. Володя с детства мечтает быть достойным мужества отца. Ему мерещится, как отец по утрам выходит к строящейся трассе и с надеждой высматривает среди идущих на работу своего сына. Сам Володя провожает поезда на восток, и ему кажется, что они возвращаются за ним. И однажды, невзирая на запреты врачей, он все-таки бросает институт и тракторный завод в Липецке и отправляется в Саяны – прокладывать железную дорогу и строить поселок на разъезде имени Стофато. Жизнь Володи обретает смысл лишь через приобщение к общему делу: «Конечно, ребята на трассе могли бы обойтись и без Володи, но Володя не мог обойтись без них. И он не мог обойтись без отца, который остался там. <…> Это был его долг, долг, перед которым он не мог отступить»[69].

Важное место в поэтике очерков занимает обращение к прошлому: истории гибели изыскателей трассы Абакан-Тайшет A.M. Кошурникова, А.Д. Журавлева и К.А. Стофато, а также Великой Отечественной войне. События, предшествующие современности, мифологизируются. Прошлое предстает как подготовка к исследуемым событиям настоящего, в свою очередь, настоящее является подготовлением будущего: «Нет, это другой человек. И идти ему теперь легче. Для этого за двадцать лет были сделаны сотни открытий и проведены сотни дорог, и люди, падая, снова поднимались и делали несколько шагов, чтобы на его долю досталось меньше тяжестей. <…> Но где-то дорога кончается и снова начинаются шаги, и время первооткрывателей продолжается – оно не кончилось, оно, расходясь от обыкновенных часов магнитными волнами, притягивает к себе тысячи и миллионы людей»[70].

В. Распутин проводит параллель между современностью и событиями Великой Отечественной войны, вписывает героев-современников в контекст славного прошлого отцов. В очерке начала 1965 г. «Возвращение» воскресший через двадцать лет герой войны Александр Матросов приходит на помощь строителям Дивногорска. Мифологическая ситуация его чудесного возвращения предстает как неоспоримо достоверная: «Могут сказать, что это вовсе не он, а какой-нибудь другой, очень похожий парень, каких в Дивногорске много. Не верьте. Это был он. Это был Матросов»[71]. Матросов работает в три смены и перечисляет заработанное в фонд мира, теснее объединяет ребят на котловане, помогает найти место на стройке растерявшейся было девушке, выступает на комсомольском собрании, стыдит маловерного товарища. Характерна образная система очерка и используемые рефрены: «Все-таки он вернулся. Он был в списках погибших ровно двадцать лет – с последних зимних дней сорок третьего до первых весенних дней шестьдесят третьего (Здесь и далее курсив наш. – П.К.) <…> А они тоже были трудные – эти первые весенние дни шестьдесят третьего года. Но это были другие, счастливые трудности. И тоже шли и шли без конца машины, но это были машины с бетоном. И тоже гремели взрывы, но это взрывали скалу. И тоже везли людей на передовую, но это первая, вторая и третья смены ехали в котлован. И тоже бросались ребята в атаку, но это ребята с отбойными молотками, с вибраторами и лопатами уходили на смену»[72]. Выделенный курсивом рефрен повторяется 9 раз. Риторический оборот «Могут сказать… Не верьте (Неправда)… Могут подтвердить (Они подтвердят, Он подтвердит)» – 4 раза.

Следование парадигме мифических времен составляет залог успеха современных строителей. Миф одухотворяет и наделяет смыслом настоящее, придает современникам силу и стойкость: «Не у одного костра рассказывали в те дни эту историю, похожую на легенду. Говорят, она помогала. Кто ей не верил – тот, говорят, не выдерживал»[73]. Имена погибших первооткрывателей освящают строительство железнодорожной трассы. Имя отца для Володи Стофато составляет «смысл человеческого мужества, от которого он не имел права отступить даже в мелочи»[74]. Образ погибших первооткрывателей становится житийным образцом, эталоном деятельности и целеполагания для современников. Прошлое присутствует в настоящем, обеспечивает преемственность времен и поколений, воплощается в долге сыновей перед отцами.

Природа в очерках об ударных стройках в Сибири враждебна первопроходцам и строителям. С образом природы связан мотив холода. Он развивается с самого начала очерка «Продолжение саянской легенды» (1963), открывающего цикл «Костровые новых городов»: «Искры от костра поднимаются в небо и зажигают звезды. Но звезды не греют. Холодно»[75]. Образы природы наделяются семантикой стихии, хаоса. Тайга в горах – бушующее море: «…зеленое море штормило, и волны (горы, как волны), поднимаясь, одна за другой надвигались на них, на маленький отряд из 14 человек, и пенистые гребни волн (на горах еще лежал снег) скатывались к их ногам»[76]. Тундра в очерке «Пять последних шагов» – пространство чужое и лишенное смысла: «И геологи торопились по этой земле на юг, к Норильску, а затем снова шли в маршруты и снова возвращались, и, пожалуй, никто из них не испытывал к ней любви или привязанности. И не только потому, что она была дикой, – к этому геологи привыкли, а потому, что она казалась бессмысленной»[77]. В неравной схватке с «суровой и сумасшедшей» рекой Казыр в Саянах гибнут изыскатели А.Д. Журавлев и К.А. Стофато. Пурга на Талнахе несколько дней не выпускает комсомольцев с буровой, сравниваемой с судном, которое борется с «бушующим морем» («Володя и Слава»).

Строитель несет в царство стихий порядок, окультуривает пространство, наделяет его смыслом. Образ железной дороги воплощает стабильность: «Рельсы, как знак равенства мужеству строителей, уходили на восток. Там шла борьба за каждый метр и за каждую высоту. Горы постепенно отступали, а позади они не казались уже такими страшными и неприступными»[78]. Но природа препятствует гармонизирующей деятельности человека: «Дороги переплетаются, как вены, на теле земли, и по ним днем и ночью мчатся поезда – это пульсирует кровь, – днем и ночью мчатся поезда все вперед и вперед, заставляя биться сердца всех открытых земель. И только перед Саянами поезда останавливались и, повздыхав, возвращались обратно, словно в этом месте на землю был наложен плотный жгут, за которым начиналась мертвая зона»[79]. Под натиском покорителей природа вынуждена отступить, строители побеждают стихию: «Поезд с рабочими идет на восток, и Саяны, смирившись, молчат. Что могут поделать Саяны, если петля дороги сжимает их все больше и больше? Ничего они не могут»[80]. В процессе покорения природы множится сила строителей, они противостоят природе на равных, приобретают титанические черты.

Образ природы характеризует романтическое мироощущение молодого В. Распутина, который восхищается экзотикой диких мест. Воспринимая природу как враждебную силу рассказчик одновременно восторженно любуется ее красотами: «Самая первая неожиданность – лес. Кажется, он в удивлении замер, окружив Талнах со всех сторон, все еще не понимая, откуда взялось здесь это чудо-юдо, и только самые смелые лиственницы да ели вошли в Постоянный поселок и, сгрудившись кучкой, встали среди пятиэтажных домов. <…> Подивившись на Талнах, лес ходит от озера к озеру: спустится к самой воде, постоит, помолчит, вытянув над водой, словно руки, шершавые ветки, и опять уходит дальше»[81]. Образ природы складывается интуитивно. Романтический рассказчик не связывает в систему взаимодействие человека и природы, не проблематизирует экологические отношения. Так, в «Золотых кострах романтики» рассказывается, как погиб, уйдя в Крольский тоннель, родник Чистый ключ. Этот случай приводится без сожаления и вообще какой-либо этической оценки. Субъект речи только подчеркивает, что погибший родник дал название новому поселку.

В основе картины мира в публицистике В. Распутина о комсомольских призывах лежит глобальный технократический проект социального переустройства. Для героев очерков характерен универсализм восприятия мира, достигаемый в его рамках. В сознании Володи Стофато этот проект воплощается в образе поездов; они осваивают пространство хаоса дикой природы, гармонизируют мир, придают ему цельность, стабильность и осмысленность: «Они (поезда. – П.К.), как застежки длинных-предлинных молний, соединяют после себя две части света – две части света по обе стороны поезда, и мир опять становится цельным и полным. <…> Они, как часовые, обходят большие города и маленькие дощатые поселки, проверяя, не случилось ли что, и если они уходят дальше точно по расписанию, – значит, все в порядке: в больших городах и маленьких дощатых поселках мир и труд»[82].

Носителем технократического проектирования является рассказчик, воплощающий такой же тип мышления, что и ровесники-герои. Персонажи – представители строительных профессий – приобретают в картине мира молодого корреспондента сакральный статус, предстают теургами: «Как садовники, они выращивают на земле города, дороги, заводы, электростанции. А когда их сады начинают плодоносить, они зовут сборщиков урожая. Собирать урожай будут другие, а они уйдут на новое место, чтобы разбить на нем новый сад. Такова их профессия»[83]. Сам технократический проект одухотворяется, приобретает статус теургии.

Утопизм обусловливает романтический модус оценивания, который переносится на социальную жизнь. Огни в окнах домов пристанционного поселка в очерке «А потом пойдет поезд» (1964) – «символ тепла, уюта, чистоты» – не могут существовать без огней на железной дороге – «символа работы»: «И там, и тут – огни. Что стоили бы те огни, не будь этих? И очень трудно было бы поддерживать эти огни, не будь тех»[84]. Вне индустриально-машинного контекста не мыслится и частная жизнь людей. Поезда, «как иголки, тянут за собой нити человеческих связей – любви, дружбы, работы и вдохновения. Они устраивают встречи и разлучают для встреч – это необходимо»[85]. Сюжет очерков доказывает телеологическую направленность жизни, нацеленность в будущее. Однако для достижения идеальных времен необходима реализация новых проектов, куда и устремляются силы молодых строителей после завершения очередной стройки – трасса Решоты-Богучаны, и т. д.

Таким образом, в публицистике о комсомольских стройках предельно кристаллизуются важные свойства мышления молодого В. Распутина. Значительное количество текстов (беллетризованных очерков) с устойчивой, регулярно воспроизводимой структурой поэтики утопического (характер, хронотоп, мотивная структура) позволяет говорить о формировании в публицистике В. Распутина начала 1960-х годов утопического дискурса. В. Распутин мифологизирует комсомольские призывы в духе времен первых пятилеток и послевоенного восстановления. По замечанию красноярского исследователя Н.В. Ковтун, «в творчестве 1960-х годов писатель близок настроениям ранней прозы А. Платонова с ее культом всемогущества науки, машины, которые могут спасти человечество от бед, вывести на принципиально новый виток развития»[86].

В очерках создается особая картина мира, сама реальность наделяется утопическими свойствами. Пафос очерков определяет романтическая устремленность к идеалу, настоящее оценивается с позиции будущего. Грядущий мир символизируется традиционным для соцреализма образом новых городов («Голубые города» А. Толстого). В центре эпического повествования – герой-преобразователь, человек-теург, строитель утопически прекрасного будущего. Образы персонажей приближены к «житийному» образцу, раскрываются в сюжете титанического труда и противостояния природе. Они гармонизируют, укрощают и возделывают пространство хаоса дикой природы (рытье котлована на строительстве ГЭС в пятидесятиградусный мороз, подрыв скал на месте прокладки железнодорожных тоннелей и т. д.). Природа в очерках дана как символический фон, пейзаж, подчеркивающий мужество и силу героя, обретающего в этом неравном противостоянии духовно-моральное совершенство.

При этом в очерках нет строгого соответствия соцреалистическому канону прогрессистской, «прометеевской» утопии, он «размыт». Утопический дискурс В. Распутина плюрализован, нормативность поэтики нивелирована. Характеры изображаются с той или иной степенью психологической достоверности (все герои публикаций – реальные люди; на специфику их изображения влияют жанровые требования газетного очерка). Черты человеческой индивидуальности в них не редуцируются. Персонажи корреспондента «Красноярского комсомольца» обладают своеобразно понимаемой внутренней свободой, свободой воли, даны в момент самоопределения. Комментируя повесть 1969 г. «Нечаянные хлопоты: История, услышанная в Усть-Илиме», написанную в соавторстве с В. Шугаевым и продолжающую линию комсомольских очерков об ударных стройках в Сибири, В. Распутин говорит, что им «хотелось показать не столько пейзаж, сколько тех, кто в бетон и камень вкладывает «душу живу»[87]. Очерки первой половины 1960-х годов лишены неопосредованного идеологизирования и прямой догматичности. В них отсутствует обязательный для соцреалистических утопий образ вождей, обладающих абсолютной истиной.

Черты утопизма проявляются в творческом сознании и мироощущении молодого В. Распутина (культ научно-технических преобразований, утверждение утопических нравственных ценностей, вера в проекты, приближающие совершенное время). Однако они не приводят к панутопизму обладая «инерционной» природой. Начало творчества писателя приходится на конец 1950 – начало 1960-х годов – время «мерцающего соцреализма», когда в литературе и публицистике находят отражение эйфория и гуманистические идеалы оттепели, детерминируя «редукцию» канона: «Идеологически однородное пространство социалистической Утопии вытесняется, заменяется пространством самоидентификации, самопознания автора и героя. Процесс профанации, предельного расширения канона, однако, не отменяет его власть абсолютно. Обломки, осколки, «останки» мифа мертвым грузом тяготеют над сознанием писателя и читателя»[88].

Утопический дискурс формируется в журналистском творчестве В. Распутина не сразу, а только после переезда в Красноярск и соприкосновения с новым материалом. Одновременно с очерками и репортажами с комсомольских строек публикуются полностью противоположные по эстетике очерки и рассказы о Тофаларии. Это свидетельствует об ученическом характере раннего творчества В. Распутина, когда элементы нормативной эстетики соцреализма, пока еще авторитетного для молодого и неопытного корреспондента художественного метода, используются в поисках оригинального стиля, жизненный материал определяет изобразительные средства (штампы – «зеленое море тайги», «город-сад», «великая электрическая река Ангара» и пр.).

Вне зависимости от типа дискурса, используемого В. Распутиным в публицистике конца 1950 – начала 1960-х годов (утопический / «журналистско-реалистический»), реконструируются иные важные установки и предпосылки мышления молодого корреспондента. Для их осмысления целесообразно использовать методологию, предложенную А.А. Ивиным. В основе концепции исследователя лежит идея о двух полярных стилях мышления, определяющих ход исторического развития человеческой культуры и цивилизации – коллективистическом и индивидуалистическом. Под стилем мышления ученый понимает «сложную, иерархически упорядоченную систему неявных доминант, образцов, принципов, форм и категорий теоретического освоения мира», которая «постоянно воспроизводит свою структуру и обусловливает специфическую реакцию на каждый включаемый в нее компонент»[89]. Коллективистический стиль мышления формируется в условиях коллективистической культуры и характеризуется такими чертами, как догматизм, авторитарность, спекулятивность, символизм, дидактизм, этический иерархизм и т. д.

Мышление В. Распутина-комсомольца проявляет авторитарность как основную установку сознания. Будущий писатель в конце 1950 – начале 1960-х годов не проповедует какую-либо идеологическую доктрину, но определенным образом исследует человека, коллектив, их взаимоотношения. В строгом смысле он не идет от идеи к жизни, но постигает, интерпретирует и оценивает жизнь с точки зрения прочно укорененной в структуре мышления имплицитной теоретической парадигмы (своеобразные авторитарные предпосылки мышления, универсальные схемы познания): «Еще до начала анализа конкретных проблем авторитарное мышление предполагает определенную совокупность положений или образцов анализа, определяющих основную линию исследования и во многом предопределяющих его результат. Эти изначальные образцы не подлежат никакому сомнению и никакой модификации, во всяком случае в своем "ядре"»[90].

Картина мира складывается из понятий и образцов, штампов и концептов официальной социалистической культуры; жизнь подвергается доктринальной деформации, искажается. Мышление будущего писателя, как и мышление любого массового представителя авторитарного общества, спекулятивно и связано с «удвоением» мира, когда приоритет над реальным миром отдается умозрительному, но сознание стремится сблизить, соединить их, наделить реальность идеальными свойствами: «…абстрактное и схематизирующее мышление, втискивающее богатую и постоянно меняющуюся реальность в прокрустово ложе раз и навсегда утвердившейся схемы и доктрины»[91]. Этим объясняется поэтика символизации в репортажах, очерках и зарисовках молодого В. Распутина (особенно в период командировок по великим стройкам): «Он (символизм. – П.К.) проникает в повседневную жизнь и деятельность, делая самые обычные поступки насыщенными дополнительным, связанным с трансцендентной реальностью содержанием»[92]. Спекулятивный подход к реальности тем более отчетлив, что выражается в советском журналистском дискурсе, функционально ориентированном на агитацию и пропаганду.

Необходимым атрибутом авторского мышления в журналистских произведениях В. Распутина является дидактизм со своеобразным ценностным подходом к вещам. Личность оценивается в рамках коллективистской концепции морали. Наличие единой всеподавляющей цели (социалистическое строительство) выстраивает иерархию ценностей, когда общественное доминирует над личностным; реализация личностных ценностей возможна только через подчинение общественному предназначению.

«Мне снова хочется в Тофаларию»: преодоление социального утопизма и становление персональной онтологии в очерках 1960 – начала 1970-х годов

В очерках и рассказах о заповедной саянской стране Тофаларии и ее коренных жителях тофах воплощается совершенно иная, по сравнению с комсомольскими очерками, – лирико-онтологическая тенденция. В. Распутин открывает этот горный край во время командировки на строительство железнодорожной трассы Абакан-Тайшет. Он преодолевает влияние прогрессистской утопии социализма, в его мышлении впервые проявляются мифопоэтические черты. Очерки полностью свободны от социальной патетики и возвышенной риторики. Цикл также характеризуется обостренной эмоциональностью, сосредоточенностью на стилевых поисках, повышенным вниманием к выразительности слова: «Будто было землетрясение и развороченная земля застыла в страхе перед новыми, еще более сильными взрывами изнутри и, не успев сравнять высокие горы и глубокие ущелья, приготовилась к новым ударам»[93].

В очерках о Тофаларии складываются основы системы представлений В. Распутина о природе – авторской онтологии, которая, воплощаясь в ранних рассказах, получает развитие в зрелом творчестве и публицистике писателя 1980-х – начала 2000-х годов. Природа Саян описывается как космос – система, все элементы которой взаимосвязаны и пребывают в состоянии единства. Их сложное взаимодействие раскрывается в очерке «Край возле самого неба» (1961), который открывает книгу: «Скалы вытянули вверх свои уродливые остроконечные головы и, ухватившись за небо, стягивают его вниз. Деревья, как самые бесстрашные альпинисты, выстроившись цепочкой, лезут на скалы. Когда дуют ветры, горы приветствуют друг друга, помахивая ветвями деревьев. Ветры разносят запахи, расплескивают по тайге горячее солнце, рассеивают снежную муку»[94]; «Горные речки – это бунтари, которых никому не удалось сломить. <…> Горы боятся речек. Горы никогда не спят, наблюдая за ними, боясь, что вода смоет их, разнесет маленькими камешками по саянской тайге, разотрет своими сильными холодными руками и утопит навсегда в своей пучине»[95]; и т. п.

Живые существа и человек оказываются органично включенными в космос и его отношения. В очерке «Край возле самого неба» В. Распутин описывает сцену противостояния волка и кабарги. Спасаясь от хищника, животное оказывается на скале, откуда, оставшись без сил, падает через несколько дней в лапы терпеливому противнику, а волк оглашает тайгу торжествующим воем: «Вой этот легко перемахнул через каменную стену, на которую не смогла взобраться кабарга, и напугал оленей. Потом он утонул в шумной Гутаре»[96].

Эволюция образа природы, по сравнению с комсомольской публицистикой, происходит в результате постижения писателем человека и его места в мироздании. В «тофаларском» цикле В. Распутин исследует отношения внутри системы человек / природная среда. Характер взаимосвязи человека и космоса в очерках о Тофаларии определяется точкой зрения и установкой на восприятие природного мира Саян. Условно в очерках можно выделить три типа воспринимающего сознания: во-первых, сознание пришлого современника, во-вторых, сознание коренного населения Тофаларии, в-третьих, сознание субъекта речи очерка.

Первый тип восприятия – восторженно романтический. Его носителями являются геологи и туристы. В очерках «В Саяны приезжают с рюкзаками» (1963), «От солнца до солнца» (1964) в новом ракурсе предстает тема «таежной романтики» и испытания Сибирью. Автор восхищается красотой и силой этих людей – бывшего морского офицера Марка Васильевича Пуссе, кинооператора Иркутской студии телевидения Владимира Зубчанинова, а также сотен и тысяч других романтиков, приезжающих в Саяны. Но природа и человек обладают разновеликими потенциалами, Саяны встречают чужаков опасностями и смертью. Очерк «В Саяны приезжают с рюкзаками» начинается с воспоминания автора о том, как четыре года назад за погибшим сыном в Тофаларию приезжала пожилая женщина. Не жалует смельчаков безучастная к людям Змеиная гора: «Однажды метким ударом камня она сбросила на землю трех туристов, ползущих на нее по канату. Они разбились, а она, накрывшись темнотой, как одеялом, спокойно уснула»[97]. «Старый, самолюбивый» Казыр топит одного из московских кинооператоров, снимавших в Саянах фильм. В. Распутин вспоминает гибель в 1942 г. троих изыскателей Южно-Сибирской железной дороги – A.M. Koшурникова, А.Д. Журавлева и К.А. Стофато.

По мере накопления уважительного отношения к природе и приобретения необходимых для выживания навыков происходит своеобразная инициация приезжих в жизнь Саян. Во время первой своей поездки в Тофаларию Марк Пуссе со спутниками смеется над охотничьими рассказами и предупреждениями проводника-тофалара Григория Тутаева о том, что «Казыр не любит человека». В результате под ответный «злобный, слюнявый хохот» горной реки их лодка уходит на дно, а трое товарищей едва спасаются от «пенистого, пьяного течения». Зато на следующее лето Казыр подчиняется отважному путешественнику, а еще через год Саяны пускают его к Медвежьему озеру. Принимая их законы, становясь пленниками Саян, люди включаются в структуру космоса; между человеком и природной средой устанавливается устойчивая, двусторонняя духовная коммуникация: «…сотни сердец, как сжатая пружина, несут в себе запас той яркой разноцветной радости, с которой встречают открытия. И однажды этот день настает. Обычный с утра, он заканчивается фейерверком чувств, и все эти чувства, словно праздничные поздравления от сотен друзей, получают горы»[98].

Однако тип восприятия приезжего человека оценивается как неполноценный, недостаточный для обретения связи со всей полнотой реальности: «Геолог, уходя в тайгу на пять или шесть месяцев, знает, что в октябре ему придется возвращаться в город»[99]; геологу к осени нестерпимо хочется домой, а весной, также нестерпимо, – в тайгу. В итоге он так и не становится до конца частью тайги, но тайга является частью его жизни. Единственно адекватными связями с космосом, с точки зрения В. Распутина, обладают лишь местные жители – тофалары.

В аборигенах Тофаларии В. Распутин открывает носителей особого – онтологического – типа сознания. Писатель рассматривает их легенды, нравы, быт и обычаи, создает полнокровные характеры тофаларов: Генки Тутаева («Вам завтра ловить оленей», 1961), Григория Тутаева («В Саяны приезжают с рюкзаками», 1963), Степана Токуева, Альберта Банакаева («От солнца до солнца», 1964). В очерках «Всех понятней тайга» («Продолжение песни следует», 1961), «От солнца до солнца», а также в «тофаларских» рассказах («И десять могил в тайге», «Эх, старуха…», «Человек с этого света») создается образ старух-тофаларок, соотносимый с образами Анны, Дарьи и других старух В. Распутина поры писательской зрелости.

В отличие от туристов и геологов тофалары не возвращаются в Саяны, а живут здесь. Тайга для них – не экзотика, а обжитое пространство, промысловая территория. Отношение аборигенов к природе лишено как романтической восторженности, так и страха. Это сильные люди, поскольку обладают всеми необходимыми навыками для выживания в тайге, которых недостаточно у приезжих. Они хозяева тайги: «…он испытывает к ней уважение, но соблюдает осторожность, он признает ее силу, но знает и слабости. <…> На него может быть совершено нападение, и это будет преступлением. Его может подстерегать опасность, поэтому он вооружен»[100]. Герой очерка «От солнца до солнца» Степан Токуев запросто преодолевает путь через горы от Алыгджера до Верхней Гутары, спеша к любимой девушке: «Степан решился на эти 180 километров с такой же уверенностью, с какой я пошел бы на свидание за четыре квартала в городской парк»[101]. В другом очерке – «Вам завтра ловить оленей» – аналогичный бросок сквозь тайгу на похороны матери совершает подросток Генка Тутаев. Характеризуя мироощущение тофалара, начинающий писатель ставит в центр неспособность к ощущению одиночества, свойственного представителям внешнего мира: «Тофалар с детства, с самого первого дня в тайге. <…> Их связь больше обычных представлений о связи человека и природы. Она родственна. Веки вечные они кормились одной грудью: днем это было солнце, а ночью луна. Вот почему они не могут тяготиться друг другом, это стало бы противоестественным»[102].

Примечания

1

Залыгин С. Повести Валентина Распутина// Залыгин С. Собр. соч.: в 6 т. Т. 6. Рассказы 1981—1989. Литературно-критические статьи. М., 1991. С. 446.

2

Солженицын А. Слово при вручении премии Солженицына Валентину Распутину 4 мая 2000 // Новый мир. 2000. № 5. С. 186—189.

3

Каминский П.П. Принципы исследования публицистики на современном этапе // Вести. Том. гос. ун-та. Филология. 2007. № 1. С. 97—105.

4

Распутин В. Быть самим собой / беседу вел Е. Осетров // Вопросы литературы. 1976. № 9. С. 143.

5

Валентин Григорьевич Распутин: биобиблиогр. указ. /сост. Г.Ш. Хонгордоева, Э.Д. Елизарова с участием Л.А. Казанцевой; науч. – библиогр. и техн. – библиогр. ред. Л.А. Казанцевой; ред. Л.В. Войлошникова. Иркутск: Издатель Сапронов, 2007.

6

Распутин В. Костровые новых городов: Очерки. Красноярск: Краснояр. кн. изд-во, 1966.100 с. Содерж.: Продолжение саянской легенды; Золотые костры романтики; А потом пойдет поезд; Возвращение; Подари себе город на память; Пять последних шагов; Мое открытие Талнаха; Володя и Слава.

7

Распутин В. Край возле самого неба: Очерки и рассказы. Иркутск: Вост. – Сиб. кн. изд-во, 1966. 66 с. Содерж.: Край возле самого неба; В Саяны приезжают с рюкзаками; Продолжение песни следует; От солнца до солнца; На снегу остаются следы; И десять могил в тайге; Продается медвежья шкура; Эх, старуха; Человек с этого света.

8

Вост. – Сиб. правда. 1979. 28 июля. С. 2. О случаях формального отношения к работе служащих телефонной станции и аэровокзала в Иркутске.

9

Сов. культура. 1979. 14 сент. С. 6.

10

Распутин В. Самый лучший маяк для молодых; Свет мира; Первый поезд//Здравствуй, Абакан-Тайшет. Красноярск, 1975. С. 6—10,192—199, 247—250; Край возле самого неба//Слиток. М., 1977. С. 5—16; Первый поезд // Октябрьский марш: Приангарье. Иркутск, 1977. С. 266—268.

11

Иркутск: Вост. – Сиб. кн. изд-во, 1987. 336 с.

12

М.: Мол. гвардия, 1991. 304 с. (Отечество Старое. Новое. Вечное). Переизд.: Собр. соч.: в 3 т. М.: Мол. гвардия: Вече-ACT, 1994. Т. 3. Сибирь, Сибирь…, Очерки; Публицистика. 1994. 493 с; Иркутск, 2000. 256 с; Иркутск: Издатель Сапронов, 2006. 576 с.

13

Иркутск: Изд-во журнала «Сибирь» совм. с товариществом «Письмена», 1993. 232 с.

14

Распутин В., Кожемяко В. Последний срок: диалоги о России. 1993—2003. Трудные времена глазами писателя и журналиста / 2-е изд. М.: Воскресенье, 2006. 160 с.

15

Распутин В.Г. Собрание сочинений в 4 т. Иркутск: Издатель Сапронов, 2007.

16

Распутин В. В поисках берега: Повесть, очерки, статьи, выступления, эссе. Иркутск: Издатель Сапронов, 2007. 528 с.

17

Басинский П. Memento mori. В. Распутин, большой и маленький // Лит. газ. 1992. № 44 (5421). 28 окт. С. 4.

18

Распутин В. Что в слове, что за словом? // Лит. в шк. 1987. № 3. С. 13.

19

Распутин В. Вопросы, вопросы… // Распутин В. Что в слове, что за словом?: Очерки, интервью, рецензии. Иркутск, 1987. С. 165.

20

Там же.

21

Распутин В. [Предисл. к публ. повести В. Золотухина «Дребезги»] // Юность. 1978. № И. С. 42—43.

22

Распутин В. Откуда есть-пошли мои книги // Распутин В.Г. Избранные произведения. М., 1997. Т. 1. С. 5—14.

23

Цит. по публ.: Распутин В. Откуда есть-пошли мои книги // Распутин В.Г. В поисках берега: Повесть, очерки, статьи, выступления, эссе. Иркутск, 2007. С. 501.

24

Распутин В. Вверх и вниз по течению / подгот. Л. Ронин // Природа и человек. 1984. № И. С. 33.

25

Распутин В. Откуда есть-пошли мои книги // Распутин В.Г. В поисках берега. Иркутск, 2007. С. 502.

26

Там же. С. 502.

27

Распутин В. Откуда есть-пошли мои книги… С. 509.

28

В. Распутин. Тихая его родина // беседу вел Н. Савельев // Рос. газ. 1999. бнояб. С.5.

29

Там же.

30

Распутин В. Откуда есть-пошли мои книги… С. 507.

31

Там же.

32

Распутин В. Откуда есть-пошли мои книги… С. 507.

33

Распутин В. В некотором царстве, в некотором государстве: [Предисл.] // Русские сказки Забайкалья. Иркутск, 1983. С. 6.

34

Распутин В. Болеть человеческой болью…/беседу вела Н.С. Тендитник // Сов. молодежь. 1977. 29 нояб. С. 2.

35

Там же.

36

Там же.

37

Распутин В. Болеть человеческой болью… С. 2.

38

Распутин В. Много дела на земле / беседу вел Э. Максимовский // Студ. меридиан. 1981. № 2. С. 36.

39

Распутин В. Родина – изначальна / интервью вел А. Клейн // Сов. молодежь. 1984. 13 нояб. С. 2.

40

Распутин В. Быть самим собой… С. 145.

41

Распутин В. Родина – изначальна… С. 2.

42

Распутин В. Душа крепка корнями… / беседу вел Г. Бутаков // Вост. – Сиб. правда. 1987. 15 марта. С. 2.

43

Распутин В. Болеть человеческой болью… С. 2.

44

Тендитник Н.С. [Валентин Григорьевич Распутин]: Факты биографии и творчества // Русскш Востокъ. Иркутск, 2002. № 11 (178). 15 марта.

45

Распутин В. Болеть человеческой болью… С. 2.

46

Распутин В. Приказа отступать не было // Краснояр. комсомолец. 1963. 3 нояб. С. 2.

47

Сергеев М. Валентин Григорьевич Распутин [Вступ. ст.] // Валентин Григорьевич Распутин: Библиографический указатель. Иркутск, 1986. С. 11—12.

48

Распутин В. Познакомьтесь: Николай Дементьев // Сов. молодежь. 1958. 9 дек. С. 3.

49

Распутин В. Женился парень на доярке // Сов. молодежь. 1961. 14 янв. С. 2. Подпись: В. Каирский.

50

Распутин В. Разговор с собственной совестью // Сов. молодежь. 1959. 17 марта. С. 3.

51

«Это все люди с красно-черными лицами, которые загорают летом от солнца, а зимой от мороза. Это все люди с мозолисто-черными руками, которые впитывают в себя землю как загар. Это все люди, которых очень скоро, с первым звонком весны, земля снова соберет на свой трудный урок». См.: Распутин В. Честное слово рыбинцев // Краснояр. комсомолец. 1964. Зянв. С. 1.

52

Распутин В. Сибирский Первомай // Краснояр. комсомолец. 1963. 4 мая. С. 2.

53

Распутин В. Далеко от Сибири до Крыма // Краснояр. комсомолец. 1963. 24 мая. С. 3.

54

Свинарка Антонина Кошурнова и шофер Иван Шилько продолжают дело своих дедов – партизан Тасеевской партизанской республики – «…великое дело борьбы за коммунизм на фермах и полях». См.: Распутин В. Внуки партизан // Краснояр. комсомолец. 1964. 19 янв. С. 3.

55

Распутин В. Спят под снегом поля // Сов. молодежь. 1961. 1 янв. С. 2. Подпись: В. Каирский.

56

Распутин В. Весна в распахнутых руках // Краснояр. комсомолец. 1963. 8 марта. С. 1.

57

Якимова Л.П., Юдалевич Б.М. Сибирский очерк. 20—70-е годы. Новосибирск, 1983. С. 138.

58

Распутин В. Быть самим собой… С. 143.

59

Распутин В. Костровые новых городов: репортаж со слета строителей // Краснояр. комсомолец. 1963. 29 сент. С. 3. В соавт. с Б. Ивановым; Распутин В. [Предисл.] // Костровые новых городов: Очерки. Красноярск, 1966. С. 2.

60

Распутин В. Золотые костры романтики: (Репортаж) // Распутин В. Костровые новых городов… С. 36.

61

Тендитник Н.С. Судьба Сибири – личная судьба: О творчестве Валентина Распутина. Красноярск, 1985. С. 9.

62

Распутин В. Пять последних шагов // Распутин В. Костровые новых городов… С. 73, 81.

63

Распутин В. Золотые костры романтики… С. 37.

64

Распутин В. Подари себе город на память // Распутин В. Костровые новых городов. С. 65.

65

Распутин В. Золотые костры романтики… С. 38.

66

Там же. С. 28.

67

Распутин В. Володя и Слава // Распутин В. Костровые новых городов. С. 99.

68

Распутин В. За поездом поезд // Краснояр. комсомолец. 1963. 1 мая. С. 2—3; Распутин В. Имени отца // Там же. 1963. 26 сент. Подпись: В. Каирский. С. 3; Распутин В. Продолжение саянской легенды // Краснояр. рабочий. 1963. 20 окт.; Распутин В. Ты пламя берешь рукою // Краснояр. комсомолец. 1964.13 сент. С. 1, 2—3; Распутин В. Разъезд Стофато// Огонек. 1965. № 14. С. 20—21.

69

Распутин В. Разъезд Стофато… С. 20, 21.

70

Распутин В. Продолжение саянской легенды // Распутин В. Костровые новых городов. С. 18.

71

Распутин В. Возвращение // Распутин В. Костровые новых городов. С. 61.

72

Распутин В. Возвращение… С. 57.

73

Распутин В. Продолжение саянской легенды… С. 4.

74

Там же. С. 9.

75

Распутин В. Продолжение саянской легенды… С. 3.

76

Распутин В. Золотые костры романтики… С. 27.

77

Распутин В. Пять последних шагов… С. 74.

78

Распутин В. Продолжение саянской легенды… С. 17.

79

Там же.

80

Распутин В. Сколько стоит счастливое солнце // Краенояр. комсомолец. 1963. 19 мая. С. 2.

81

Распутин В. Мое открытие Талнаха// Распутин В. Костровые новых городов. С. 82.

82

Распутин В. Продолжение саянской легенды… С. 7.

83

Распутин В. Золотые костры романтики… С. 29.

84

Распутин В. А потом пойдет поезд // Распутин В. Костровые новых городов… С. 56.

85

Распутин В. Продолжение саянской легенды… С. 7.

86

Ковтун Н.В. Русская литературная утопия второй половины XX века. Томск, 2005. С. 290.

87

Распутин В. Быть самим собой… С. 148.

88

Ковтун Н.В. Русская литературная утопия второй половины XX века… С. 154.

89

Ивин А.А. Введение в философию истории: учеб. пособ. М., 1997. С. 89.

90

Ивин А.А. Введение в философию истории… С. 116.

91

Там же. С. 98.

92

Там же. С. 194.

93

Распутин В. Край возле самого неба // Распутин В. Край возле самого неба: Очерки и рассказы. Иркутск, 1966. С. 3.

94

Распутин В. Край возле самого неба… С. 3.

95

Там же. С. 5.

96

Там же. С. 3.

97

Распутин В. В Саяны приезжают с рюкзаками // Распутин В. Край возле самого неба. С. 9.

98

Распутин В. В Саяны приезжают с рюкзаками… С. 10.

99

Распутин В. От солнца до солнца // Распутин В. Край возле самого неба. С. 15.

100

Распутин В. От солнца до солнца… С. 21.

101

Там же. С. 20.

102

Там же. С. 16.

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.