Литературоведческая дискуссия: метод и стиль. По материалам аспирантского семинара

7. Возможен ли филологический контраргумент на слова философа Р. Р. Вахитова «Мы не можем с Платоном поговорить, приходится читать» и если «да», то какой?

8. Чем вызвана критика администраторов российских реформ в образовании?

9. Чем вызвана критика «нашего студента» в словах С. М. Шаулова и его «защита» в словах других участников?

10. В чём заключается заключительное для этого фрагмента предложение Р. Р. Вахитова?

11. Как вы думаете, не определился ли к этому моменту личный стиль ведения дискуссии кого-либо из участников? Если определился, то как его можно охарактеризовать?

Промежуточное резюме

В этом фрагменте круг подключившихся к дискуссии существенно расширился, и в ней выделился ещё один (кроме Р. Р. Вахитова) неформальный лидер обсуждения: С.М. Шаулов. Участники, призвав ещё раз к соблюдению тематической конвенции (Ю.М. Камильянова), увлеклись, тем не менее, привычным обсуждением «помех» для деятельности (студенты не в состоянии овладеть теми объёмами чтения, которые предлагает учебная программа, а сами программы предстают в виде учебно-методических комплексов, проверка которых в условиях вуза ведется некомпетентными людьми и проч.). При этом хороший тонус дискуссии определялся, в том числе, рефлексией над возникавшими в ходе обсуждения противоречиями (например, суждение М. С. Рыбиной о репликах Ю.М. Камильяновой).

Попытка проблематизации предмета, предпринятая Р.С. Бакаевым (о необходимости задать критерий результата), вызывает почти раздраженную реакцию Ведущего: «Я все-таки предприму последнюю попытку вернуть наш разговор в подразумевавшееся русло». С.Ю. Данилин предлагает компромиссный вариант разговора об основных понятиях литературоведческого курса, но всё же подлинная коллизия этого фрагмента обнаруживает себя тогда, когда С.М. Шаулов неожиданно соглашается со всеми «внешними репликами» (теми самыми, что недавно отклонялись как не соответствующие теме), выделив среди них реплику П.Н. Толстогузова как «близкую» себе по основному критерию, и заявляет о настоятельной необходимости обсуждения проблемы в предельно общем, антропологическом и экзистенциальном, ракурсе («Для чего читает человек? Почему живут книжки?» и т. п.). При этом первый «генерализатор» Р. Р. Вахитов привычно пытается осуществить свой способ обобщения («ни того, ни другого мы до конца не поймем»), но при этом лишь контрастно обнаруживает отличие в стилистике и логистике спора на фоне участников-«экзистенциалистов».

Фрагмент и участок коллизии завершается новым обращением к «помехам» (в виде студентов без «фоновых знаний») и к требованию рационализировать историко-литературный курс с помощью преподавания универсального аналитического инструментария к многообразным текстам (по аналогии с философией).

Раздел четвёртый. Исторический и систематический подходы как предмет методологической оценки

«Р.В.: Позволю себе поделиться своими мыслями о преподавании в вузе истории философии, которым я занимаюсь уже около 15 лет… Возможно, эти рассуждения подтолкнут моих коллег-литературоведов на мысли относительно преподавания истории литературы. Мне кажется, что здесь вполне уместны некоторые параллели с историей литературы и некоторые из них я даже попытаюсь наметить в последней части своего доклада, разумеется, не претендуя на истину в последних инстанциях.

На мой взгляд, история философии – одна из самых увлекательных дисциплин. Ведь она показывает, как философы пришли к тому или иному выводу, позволяет увидеть живое развитие философской мысли. И только так можно научиться самому мыслить, философствовать, причем не в обывательском смысле, подразумевающем «разговоры обо всем сразу и ни о чем конкретно», а в строго научном смысле, имеющем в виду попытки решать философские проблемы. А.Ф. Лосев писал об этом: «История философии относится к числу тех областей знания, из которых должна складываться теория познания. Ведь только с помощью истории философии люди смогли понять, как вырабатывались формы и категории теоретического мышления, методы освоения мыслью действительности, методологическая культура»[10]. Мне неоднократно приходилось самому убеждаться, что историко-философский материал вызывает гораздо более живую реакцию у студентов, чем материал блока «Систематическая философия», где философия представлена не как сложный и полный интеллектуальных драм и парадоксов путь, а как набор готовых истин. К тому же история философии предполагает отступления в область истории культуры, искусства, политической и экономической истории, а это затрагивает область специализации студентов, что зачастую им близко и понятно.

Но как преподавать историю философии? Это вопрос неизбежно встает перед каждым преподавателем, если только он попытается вникнуть в суть философских проблем и их решений и передать эту суть студентам, не ограничиваясь банальностями дурных учебников. Речь идет даже не о методике преподавания, а о самой концепции истории философии. Прежде чем ответить на этот вопрос, я, опираясь на свой горький опыт, отвечу на другой: как не надо преподавать историю философии. Как это часто бывает, легче сказать «как не надо», чем «как надо». Должен признаться, что я и сам иногда делаю «как не надо» и сейчас размышляю над тем, как бы перейти на другие рельсы. Преподавать историю философии не надо, представляя ее как простой набор философских мнений, каждое из которых слабо связано с другими и проистекает из особенностей жизни того или иного великого философа, его культурного окружения, менталитета эпохи и т. д. То есть не нужно подменять историю философии историей философов. Как это бывает и в истории литературы, когда ее заменяют рассказом об отдельных произведениях. Хотя это бывает и занимательно, и интересно, особенно если философ любимый… К сожалению, такая установка навязывается преподавателю истории философии даже лучшими современными учебниками по этой дисциплине. Об этом говорит сам метод их написания, который состоит в том, что они пишутся коллективом специалистов-философоведов, каждый из которых является знатоком того или иного мыслителя или той или иной эпохи истории философии. Они разбивают материал на главы, и каждый пишет отдельную главу. При этом такие специалисты придерживаются зачастую противоположных философских воззрений, но это не смущает ни их самих, ни редактора учебника. Я сталкивался с буквально шоковой реакцией студентов-естественников, которые привыкли к систематическому изложению, к культуре мышления. Я не хочу обидеть гуманитариев, но у гуманитариев часто очень смутно все это в голове, а физик привык все четко укладывать по полочкам. И вот на одной странице учебника, в главе о Марксе, написанной марксистом, студент читает, что материя первична и Бог – иллюзия, а на другой странице того же самого учебника, в параграфе о Соловьеве, написанной христианином, читает об убожестве материализма, о Боге как всеединстве и т. д. Возникает впечатление, что учебник написан философом-шизофреником, который менял свои взгляды от главы к главе. Очевидно, при этом исходят из того, что наилучший курс истории философии должен быть построен так, чтоб о каждом более или менее выдающемся философе было бы сказано максимально подробно. С этой точки преподаватель, обладающий неограниченным количеством учебного времени и увлеченными, благодарными студентами, излагал бы учения разных философов до самых мелочей и тонкостей. А в идеальных условиях рассказ о каждом философе должен был бы вести отдельный ученый, а еще лучше – сам философ.

Б.О.: Но это не касается истории литературы. Вряд ли возможно доверить самим писателям рассказ о своем художественном творчестве.

Л.К.-Б.: Вспоминается известная фраза Р. Якобсона о Набокове, когда последнего рекомендовали как преподавателя русской литературы, аргументируя это тем, что он крупный писатель: «Слон тоже крупное животное, но мы же не доверим ему чтение курса зоологии».

Р.В.: Как я понимаю, курс истории литературы – это компиляция литературоведческих концепций. У каждой концепции есть свой автор. Поэтому в идеале вы бы доверили рассказ о ней самому автору концепции, мнение которого вы, собственно, пересказываете в своих лекциях. Установка такого преподавания истории философии – в понимании истории философии как галереи мнений. была известна еще Гегелю, который писал: «.мы тотчас же наталкиваемся на весьма обычное воззрение на историю философии, согласно которому она должна именно рассказать нам о существовавших философских мнениях в той временной последовательности, в которой они появлялись и излагались. Когда выражаются вежливо, тогда называют этот материал истории философии мнениями; а те, которые считают себя способными высказать этот же самый взгляд с большей основательностью, даже называют историю философии галереей нелепиц или, по крайней мере, заблуждений, высказанных людьми, углубившимися в мышление и в голые понятия. Такой взгляд приходится выслушивать не только от людей, признающих свое невежество в философии (они признаются в нем, ибо по ходячему представлению это невежество не мешает высказывать суждения о том, что, собственно, представляет собою философия, – каждый, напротив, уверен, что он может вполне судить о ее значении и сущности, ничего не понимая в ней), но и от людей, которые сами пишут или даже написали историю философии»[11]. Если экстраполировать на историю литературы, то мы пришли к тому, что усредненный курс истории литературы состоит из определенных концепций, и зачастую эти концепции плохо согласуются между собой. Хотя преподаватель и студенты часто не замечают противоречий. В этом смысле я не видел более-менее хорошего учебника, за исключением, пожалуй, «Лекций по истории философии» Гегеля. Можно взять любой учебник на русском языке и показать: вот осколок марксистской парадигмы, вот осколок постмодернистской парадигмы. Несогласованность наблюдается зачастую, даже если книга написана одним автором.

Однако легко заметить, что в этом случае отрицается само наличие истории у философии как формы мировоззрения, а также отрицается сам статус науки у дисциплины «история философии». В самом деле, развитие философского мировоззрения состоит не в том, что с течением времени оно наполняется все новыми и новыми мнениями, которые слабо связаны с предыдущими и друг с другом. Тогда философия как таковая – просто фикция, пустое понятие, которое обозначает конгломерат разных философских мнений. В таком случае нет, как говорят философы, субъекта развития, и развиваться нечему. В то же время если нет предмета истории философии – философии как таковой, развивающейся в истории по своим законам, то нет и науки, изучающей это развитие, истории философии как дисциплины. Наука изучает закономерности развития тех или иных процессов, а не разрозненные мнения, существующие путь даже у гениальных людей и возникшие у них, может быть, по вполне субъективным причинам. Как от этого уйти?

Разрешить это затруднение нам поможет несколько неожиданное замечание Гегеля. Многообразие школ и направлений в истории философии, которое многими воспринимается как аргумент против существования философии как единого предмета, свидетельствует, по мысли Гегеля, об обратном. Ведь при всех различиях между ними по содержанию, при всех спорах между ними их объединяет хотя бы то, что они поднимают философские проблемы, разрешают их при помощи философских методов, говорят на общем языке, иначе и споры между ними были бы невозможны: «.как бы различны ни были философские учения, они все же имеют то общее между собою, что все они являются философскими учениями», – пишет Гегель[12].

Примечания

1

Участниками занятий были Е.С. Аминева, М.П. Березань, С.В. Горин, Е.В. Дмитриева, Р.Ю. Минова (Бунакова), Е.В. Толстогузова.

2

Материалы семинара были опубликованы в книге «Третье литературоведение: материалы филолого-методологического семинара» (Уфа, 2009) и в нескольких номерах журнала «Гуманитарные исследования в Восточной Сибири и на Дальнем Востоке» (Владивосток, 2008, №№ 3, 4; 2009, № В). В целом благожелательные рецензии на выпуск отдельной книгой этих материалов опубликованы в «Книжном обозрении», «Филологических записках» (Воронеж) и в «Вельских просторах». Стенограмма одного из заседаний семинара «Курс истории литературы в идеальном мире», приведенная в настоящем пособии, подготовлена Б.В. Ореховым и П.Н. Толстогузовым. Первый является автором идеи семинара, его организатором, ведущим и редактором «Материалов» семинара. Второй – симпатизантом, нерегулярным участником и научным редактором текста некоторых заседаний (для журнала «Гуманитарные исследования в Восточной Сибири и на Дальнем Востоке»).

3

Г.Ф. Низяева, «Гуманитарные исследования в Восточной Сибири и на Дальнем Востоке».

4

http://polit.ru/lectures/2004/04/08/gen.html [Электронный документ.] (Дата обращения: 15.12. 2009 г.)

5

См.: Третье литературоведение: материалы филолого-методологического семинара. Уфа: Вагант, 2009. С. 185217; Гуманитарные исследования в Восточной Сибири и на Дальнем Востоке. 2009. № 3(7). С. 86–102.

6

Если уж проблема «строительства» так насущна, то лично я предпочитаю традиционную, пока что не заваливавшуюся постройку: учебный курс истории литературы нужно строить как исторический, а спецкурсы – как историко-теоретические экскурсы.

7

В словах С.М. Шаулова «мы получили совершенно правильные отклики на заданный Б.О. вопрос», «мне гораздо ближе вторая затравка к теме – толстогузовская» и приведенная им же цитата «Кому можно доверить построить университетский курс физики?». Косвенно такая отсылка звучит в словах М.С. Рыбиной «Можно ли эту проблему как-то разрешить, особенно если мы будем исходить из того, что все равно все определяет личность преподавателя?»

8

Из стихотворения Иосифа Бродского «На столетие Анны Ахматовой».

9

Пелевин В. Generation 'П'. Рассказы. М.: Вагриус, 1999. С. 87.

10

Лосев А.Ф. История философии как школа мысли // Коммунист. 1981. № 11. С. 55–66.

11

Г.-В.-Ф. Гегель Лекции по истории философии. Кн.1. СПб.: Наука, 1993. С. 77–78.

12

Там же. С. 83.

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.