Майор Пронин (№4) - Секретное оружие

— А где же в таком случае Мария Сергеевна?

— А уж это у вас, очевидно, надо спрашивать! Леночка… Елена Викторовна сказала, что она находится… уж не знаю где, но где-то у вас!

Пронин с интересом всматривался в Павлика.

— Ну а если и так, зачем же пришли ко мне вы?

— Товарищ Пронин, я мало что понимаю в делах, которыми занимаетесь вы. Я врач. Поэтому мой вопрос может быть и наивным, и даже глупым, но вы уж меня извините.

— Пожалуйста-пожалуйста. Я вас слушаю.

— Неужели, чтобы уберечь профессора Ковригину, нельзя было придумать другого способа?

Теперь Павлик говорил уже спокойно, очень твердо, с убежденностью в своей правоте. Однако Пронин не ответил на вопрос, а только кивнул и сказал: “Так-так”, — мол, продолжайте, я хочу услышать все до конца. И Павлик продолжал.

— То, что вы придумали, дико, жестоко. Если хотите, цинично. Я не специалист, но я берусь здесь же предложить вам десять других способов. Без мнимой смерти и этих отвратительных фальшивых похорон! Скажу вам откровенно, будь я на месте вашего Королева, я бы не выполнял таких поручений, я бы бросил такую работу.

— Понимаю, товарищ Успенский, — ласково сказал Пронин, вышел из-за стола, подвинул свободный стул, подсел к Павлику. — Понимаю и кое-что расскажу вам сугубо доверительно. Этот самый Королев, которого вы, очевидно, здорово не любите, не имеет к нам никакого отношения.

У Павлика перехватило дыхание.

— То есть как “не имеет”?

— А так…

Смутная догадка начала приобретать отчетливые очертания.

— Не хотите же вы сказать, что этот Королев…

— Хочу, — прервал его Пронин. — Это пока служебная тайна, но вам это следует знать. Королев попросту шпион.

— А Елена Викторовна это знает?

— Пока еще нет, но скоро узнает.

— Ничего не понимаю, товарищ Пронин. А где же, тогда Мария Сергеевна?

— Это нам, к сожалению, пока неизвестно.

Павлик облизнул пересохшие губы.

— Может быть, она действительно убита?

— Нет, не думаю. Она им нужна живая…

Прощаясь, Пронин крепко пожал Павлику руку и еще раз напомнил, чтобы он в случае необходимости звонил майору Ткачеву и что его, Павлика, вызовут, как только он потребуется.

— А потребуетесь вы, очевидно, в ближайшие дни, — заключил Пронин.

После ухода Павлика Пронин сразу же вызвал к себе Ткачева.

— Снимки готовы? — поинтересовался Пронин. — Вызовите ко мне младшую Ковригину, а сами организуйте проверку по всем каналам.

Ткачев потоптался на месте.

— Иван Николаевич, вы сказали ему?

— Да, сказал. Вы правы, он настоящий парень. И вообще больше незачем играть в прятки ни с Леной Ковригиной, ни с Успенским. Они себя достаточно проявили, их тоже надо включить в борьбу…

Он отпустил Ткачева. Тому предстояло уточнить еще многие факты для подготовки завершающей операции. Петля, которая была наброшена на тех, кто похитил Ковригину, начала затягиваться…

Леночка вошла в кабинет к Пронину оживленная и даже веселая.

Пронин залюбовался ею. “Если мать еще лучше, — подумал он, — так что же это за красавица…”

Они поздоровались.

— Как настроение? — осведомился Пронин.

— Немножко лучше, — ответила Леночка. — Спасибо за письмо.

— За какое письмо?

— За мамино. Королев мне уже передал его.

— А он все-таки дал вам его вчера?

— А разве не полагалось? — смутилась Леночка, боясь, что подвела Королева.

— Не то что не полагалось, — сказал Пронин, — но я думал, что это он просто так, для красного словца, а на самом деле никакого письма нет.

Он увидел, как Леночка прижала к себе сумочку.

— Оно у вас с собою? — догадался он. — Дайте-ка его на минутку.

— Да там, в общем, ничего. Всего два слова… Пронин почему-то долго читал записку. Потом перечитал ее еще раз, рассматривал через лупу.

— Это ваша мама писала? — спросил он.

— Конечно.

— Уверены, что она?

— Неужели же я не знаю ее почерка? — недоуменно возразила Леночка. — Да и Королев… — Она даже растерялась. — Не мог же он подделать?

— Мог. Он все может, этот ваш Королев, — резко сказал Пронин и неожиданно спросил: — Вы ехали сюда так, как вам было сказано?

— Да, — ответила Леночка. — Доехала до мединститута, вошла в главный подъезд, вышла через другой и поехала сюда…

— А вы не заметили, за вами никто не следил?

— Нет. Кто же может за мной следить?

— Королев, — сказал Пронин. — Все тот же ваш Королев.

— Почему мой? — возразила Леночка. — Он не мой, а ваш.

Пронин выдвинул ящик стола и бросил перед Леночкой фотографию.

— Он?

— Он, — подтвердила Леночка.

— А вы знаете, кто это?

— Василий Петрович Королев. Капитан Королев…

— Капитан-то он, может, и капитан, да только чей? — сердито сказал Пронин. — Это его вчера в кафе сфотографировали. Вы знаете, что это за тип? Шпион, дивер­сант… Это он украл вашу мать!

У Леночки кровь отлила от лица.

— А где же она? — еле слышно спросила Леночка.

— Это мы и хотим узнать, — сказал Пронин. — Но вы не волнуйтесь, мы ее обязательно отыщем.

— А может быть, ее уже нет… — промолвила Леночка, холодея от ужаса.

— Это исключено, — уверенно возразил Пронин. — В том, что она жива, сомнений нет. В противном случае они бы ее сразу убили. Ваша мама — целый капи­тал. Она им нужна живая, а не мертвая!

— Да, но где же она, где? — нетерпеливо спросила Леночка. — Где же вы будете ее искать?

— Найдем, я же вам обещал. Найдем, — успокаивающе повторял Пронин. — Но на этот раз вам действительно придется помочь органам государственной безопасности.

— Но я ведь и хотела помочь, — растерянно произнесла Леночка. — Мне и в голову не могло прийти…

— А мы вас и не виним, — перебил ее Пронин. — Этот тип действовал ловко, что называется, со знанием дела. Значит, вы не отказываетесь от помощи нам?

— Конечно! Говорите, я сделаю все, что нужно.

— Все, что нужно, — задумчиво повторил Пронин и спросил: — А если придется рискнуть?

— Ну что ж, я не испугаюсь!

— А если придется рискнуть жизнью?

— Увидите, — взволнованно сказала Леночка, — ни мой отец, ни моя мать не были трусами.

— Хорошо, — ответил Пронин и добавил: — А пока молчите и ждите.

— Это самое трудное. — Леночка вздохнула.

— Без терпения и выдержки нельзя быть ни хорошим врачом, ни хорошим чекистом. Если Королев будет звонить, разговаривайте, точно ничего не знаете, захочет встретиться, встречайтесь, но на людях — в скверах, в кафе. Если пригласит куда-нибудь на квартиру или за город, воздержитесь. Это директива. Придумайте предлог умно, не вызывая подозрений, и откажитесь.

— Вы его арестуете? — спросила Леночка.

Пронин отрицательно покачал головой.

— С этим не надо спешить. Арестовать просто, но это не значит, что он все расскажет…

— Понимаю, — сказала Леночка, — Как у меня тревожно на душе. А что мне сейчас делать? Ведь надо что-то делать!

— Молчать и ждать. Мы вам скажем, когда что-нибудь понадобится. И никому ни слова. Это тоже очень важно. Я думаю, вы это понимаете.

Пронин позвонил секретарю.

— Если Григорий Кузьмич вернулся, пусть зайдет.

Ткачев вошел с пачкой фотографий в руках.

— Что-нибудь выяснили? — спросил Пронин.

— Да, кое-что…

— Ничего-ничего, говорите, — разрешил Пронин. — Ей полезно знать.

Ткачев взял фотографию, лежавшую на столе перед Леночкой.

— Королев, — сказал он и положил снимок перед Прониным. — Беляков, — сказал он затем и положил рядом фотографию этого же человека. — Сразу узнали и шофер, и в Институте неотложной помощи. — Тка­чев положил третий снимок. — Кварц тоже узнала, ее дачник. — Положил четвертый. — Прилуцкий. Под этим именем он прописан в гостинице “Останкино”.

— Скрылся? — спросил Пронин.

— Нет, благополучно живет, — сказал Ткачев.

— Ну, а на самом деле? — несмело спросила Леночка. — Как же его зовут на самом деле?

Пронин сочувственно поглядел на девушку.

— Как его зовут на самом деле, мы постараемся ответить вам как можно скорей.

Глава десятая

Где? Где? Где?

Без терпения и выдержки нельзя достичь победы, говаривал Пронин.

Если бы неискушенные люди знали, что скрывается за этими словами!

Нет работы более нервной, томительной и кропотливой, чем работа в органах разведки. Это только в романах события развиваются эффектно и стремительно. На деле все будничней и сложнее: одни и те же данные приходится по многу раз анализировать, иные отбрасывать, другие трижды проверять, прежде чем появится возможность приступить к решающим дей­ствиям.

Пронин и Ткачев не один раз взвешивали накопленные факты и оценивали обстановку. Предстояло решить сложную задачу. Нужно было изобличить шпионов, но прежде всего — прежде всего! — необходимо было найти Ковригину.

Жизнь ставила перед ними вопрос за вопросом, и от их способности найти правильные ответы зависел успех дела. Противники действовали по заранее намеченному и хорошо продуманному плану, которому следовало противопоставить свой план, умнее и тоньше.

Дня три спустя, после того как перед Леночкой раскрылось подлинное лицо Королева, Ткачев засиделся у Пронина.

Кабинет Пронина… Скромная небольшая квадратная комната, старинный письменный стол, несколько стульев и кресел, сейф для документов, на стене карта своей страны и старый диван, обтянутый порыжевшей кожей, на котором Пронин мог иногда вздремнуть после бессонной рабочей ночи, чтобы через три-четыре часа снова сесть за стол с таким видом, точно только что пришел на работу.

Самый скромный кабинет. Но сколько удивительных историй могли бы поведать его стены, свидетели доверительных бесед, оперативных совещаний, страшных признаний и благодарных слез…

— Больше выжидать нельзя, — высказал Пронин заключение, к которому и он, и Ткачев пришли после продолжительного разговора. — Можно считать, что на сегодняшний день противник находится в выигрыше. Операция хорошо им продумана и пока что развивается по его плану. Им нужно открытие Глазунова, и человек, владеющий тайной, у них в руках. Мы обязаны отнять у них этого человека. Война! А искусство воевать заключается в умении навязать противнику свой план, заставить его принять бой там, где ему невыгодно, и мы с вами должны навязать противнику свою волю.

Что известно им о противнике?

Мало. Недостаточно. Во всяком случае, многое неизвестно.

Но у работников государственной безопасности в Советском Союзе по сравнению с их противниками имелось одно преимущество. Деятелям капиталистических разведок нельзя отказать в способностях, ими накоплен большой опыт, и поэтому в борьбе между собой они добиваются иногда успеха. Они даже методологически сильны. Но у них все основано на эмпирическом накоплении фактов, широко осмыслить и обобщить свой опыт в соответствии с законами жизни им не дано.

Поэтому дальнейшее поведение своих противни­ков Пронин определял, исходя не только из фактов, накопленных по данному конкретному делу, но и из множества аналогичных фактов и характерных особенностей, свойственных разведчикам капиталистических государств.

По всем данным, Королев–Прилуцкий, или, вернее, тот, кто так именует себя, появился в Москве в апреле. Судя по заданию, это крупный разведчик.

Подлинного Прилуцкого нашли в Краснодаре. Александр Тихонович Прилуцкий. Он безвыездно живет в этом городе, но года два назад у него похитили бумажник с деньгами и документами, в том числе и паспорт. Это и был тот самый паспорт, который Прилуцкий–Королев предъявил в гостинице “Останкино”.

В Москве у него, конечно, имеются сообщники, он не мог действовать один, тем более что после похищения Ковригиной оставался у всех на виду и вел самый невинный образ жизни. Сообщников Королева предстояло установить.

Королев не мог исчезнуть сразу после мнимой смерти Ковригиной. Похитители были убеждены, что ее гибель не вызвала подозрений. Пока Леночка находилась у них под наблюдением, пока она верила, что действует по указанию органов государственной безопасности, она была нужна для похитителей. Уничтожить Леночку они не могли, это вызвало бы подозрения и привлекло внимание к смерти самой Ковригиной. Поэтому Леночку им следовало оберегать.

Можно было, конечно, арестовать Королева. Но что это даст? Пауэрс испугался смерти, а вдруг Коро­лев окажется отчаянней, проглотит ампулу с ядом или уколет себя отравленной булавкой? Будет, наконец, молчать?..

Арест Королева только спугнет его сообщников, и вот тогда они могут пойти на убийство Ковригиной, чтобы уничтожить улики.

Королев — это пока было все, что можно было использовать для поисков.

— Королев приведет нас к Ковригиной, — утверждал Пронин. — Надо только заставить его к ней пойти!

— Если Ковригину не вывезут за это время, — сомневался Ткачев. — Может быть, Королева специально держат, чтобы отвлечь наше внимание.

— А как вывезут? — спрашивал Пронин. — Забросить легче, чем вывезти. Человек не иголка.

— Ведь были же попытки? Помните, в Киеве? Пытались же!

— Пытаться пытались, но ведь не получилось…

На всякий случай по всем таможням было дано указание приглядываться к громоздким вещам.

Но от основной своей мысли Пронин не отступал.

— До сих пор Королев делал то, чего хотел он сам, — не уставал повторять он Ткачеву. — Наша задача заставить его делать то, чего хотим мы.

…Но не так-то просто заставить врага действовать вопреки своим интересам. Ты его загоняешь в ловушку, а он подстерегает тебя с капканом! Сколько таких операций заканчивалось гибелью, увы, не только наших врагов, но и наших товарищей. Враг хитер и коварен. Малейший просчет может оказаться роковым.

Глава одиннадцатая

Допрос под пыткой

Мария Сергеевна не знала, сколько времени она находилась в заключении. Плафон над ее головой светился непрерывно. Белый, мягкий, матовый свет… Ох, хоть бы он погас! Окон не было, часов не было, свет не выключали. Она потеряла счет времени. Она не знала — день за стенами тюрьмы или ночь…

Постепенно она привыкала к своему положению. Да, как ни странно, но привыкала…

Она сменила лиловую пижаму на синее платье, платье было узковато, но все-таки она натянула его. нельзя же все время оставаться в пижаме, туфли, наоборот, чуть велики. Это было неудобно, потому что она много ходила. Она заставляла себя ходить. Она часто мылась, сперва стеснялась, боялась, что ее застанут раздетой, потом перестала об этом думать, стала обтираться холодной водой до пояса. Ела, пила, спала, читала. Налаживался какой-то быт. Делала все, чтобы не ослабить волю, не утратить физические силы.

Офицер и Вайолет — вот и все люди, которых она видела. Офицер был у нее три раза. Вайолет заходила чаще. Она, вероятно, служила здесь надзирательницей или чем-нибудь в этом роде. Она была интеллигентна, во всяком случае, достаточно интеллигентна, чтобы найти себе дело поприличнее.

Вайолет приносила пищу, помогала убирать камеру, старалась оказывать мелкие услуги. Иногда у Марии Сергеевны складывалось впечатление, что Вайолет хочет с ней поговорить, но не осмеливается. Вероятно, это было ей запрещено, а может быть, кто-нибудь следил за Вайолет. Как-то она принесла Марии Сергеевне флакон. “Женщине трудно без духов, — сказала она, — возьмите”. В другой раз предложила: “Может быть, вам сделать аперитив?”

Это действительно была какая-то особая тюрьма, если надзирательница осмеливалась предлагать заключенной спиртные напитки!

Но на вопросы Марии Сергеевны — где она, что ее ожидает, какой сегодня день, который час, Вайолет не отвечала.

Из непродолжительных разговоров с офицером Мария Сергеевна поняла, что ничего хорошего ее не ждет. То есть все было бы хорошо, если бы она оказалась нечестным человеком… Впрочем, это было сказано слишком мягко. Вещи следует называть своими именами… Если бы она оказалась предательницей. Вот в таком случае все кончится для нее хорошо. Но Мария Сергеевна готова была десять раз умереть, но совершить предательство она не могла.

Офицер очень ясно давал понять, что упорство Марии Сергеевны все равно будет сломлено. “Есть средства, — обронил он, — которые способны заставить заговорить любого человека”. Вероятно, он так и думал.

“Что могут со мной сделать?” — думала Мария Сергеевна и запрещала себе об этом думать. Если ей и предстояло пережить что-либо страшное, не следовало это предварять. Она вскрывала банку и принималась за сосиски. Грызла галеты. Пила кофе. Накладывала больше сахару. Противника следовало встретить во всеоружии. А у нее единственным оружием был ее несгибаемый дух. “В здоровом теле — здоровый дух” — вспоминала она с улыбкой любимое выражение Леночки. В здоровом теле — здоровый дух. Сосиски, печенье, кофе, сахар…

В одно из своих посещений Вайолет предложила принести еще какие-нибудь книги. Мария Сергеевна поинтересовалась, нет ли в тюремной библиотеке книг русских поэтов. Поэзия родственна математике, стихи тоже должны быть точны, логичны, закончены. Хорошие стихи чем-то напоминали уравнения. Вайолет усмехнулась и сказала, что чего-чего, а русской поэзии здесь достаточно. Мария Сергеевна попросила принести Тютчева и Некрасова, одного она любила за кристальную ясность образов, другого за высокий гражданский пафос, и Вайолет не обманула, принесла.

Мария Сергеевна с наслаждением читала стихи, и они помогали ей сохранять твердость духа.

Весенней негой утомлен,

Я впал в невольное забвенье:

Не знаю, долог ли был сон,

Но странно было пробужденье…

Ни тени слабости, ни признаков малодушия не должны увидеть те, кто рассчитывает на ее слабость и малодушие. Она не Трубецкая, не Волконская, не Космодемьянская, но все они — ее сестры… Русские женщины!

Бог весть, увидимся ли вновь,

Увы, надежды нет.

Прости и знай: твою любовь,

Последний твой завет

Я буду помнить глубоко

В далекой стороне…

Не плачу я, но нелегко

С тобой расстаться мне!

Она сердилась на себя за то, что чувство жалости к Леночке на какую-то минуту заставило ее потерять осмотрительность…

В свое последнее посещение этот неизвестный офицер выразил ей свое сочувствие.

— Вероятно, ваша дочь очень о вас тревожится, — сказал он. — Мы можем переслать в Москву ваше письмо. Ничего лишнего, конечно, ни где вы находитесь, ни как с вами обращаются, никаких подробностей, несколько ободряющих слов. Если хотите, напишите записку…

И она захотела! Фактически этот офицер продиктовал ей записку. Она растерялась от неожиданности, от возможности хоть что-то сообщить о себе, и офицер подсказывал ей слова: “Не беспокойся обо мне, все будет в порядке. Держи себя в руках…”

А вот сама она не сумела держать себя в руках! Ничего не надо было писать. Кто знает, для чего понадобилась записка. Может быть, нужен ее почерк, может быть, хотят обмануть Леночку… Мария Сергеевна простить себе не могла, что на какое-то мгновенье поддалась слабости…

Мария Сергеевна задумалась. День сейчас или ночь?

Дверь отворилась… Опять этот офицер! Никаких записок больше она писать не будет…

Офицер вошел и тотчас захлопнул за собой дверь.

— Добрый день, — поздоровался он.

Говорит — добрый день, а на самом деле сейчас может быть ночь…

Он взял стул и сел у стола.

— Поговорим, — произнес он.

А о чем говорить, если эта женщина вообще не хочет разговаривать. Ее посадили в тюрьму, она отлично понимает, что это не шутка, понимает, чего от нее хотят, и после всего этого желает, изволите ли видеть, читать стихи!

Неужели эту женщину не тяготит одиночество?

— Вам не скучно здесь? — осведомился офицер.

— Напротив, — сказала Мария Сергеевна, — Мне очень весело. В вашем обществе и в обществе Вайолет.

— Вайолет славная девочка, — возразил офицер. — Она тоже жалуется, что ей с вами невесело. Она любит теннис, музыку, танцы, мечтает о том, чтобы ее отпустили…

— Так отпустите ее, — сказала Мария Сергеевна.

— Только вы можете ее отпустить. Все зависит от вас. Можете отпустить и ее, и себя. Вам предлагается выгодная сделка. Вы посвящаете нас в суть открытия своего шефа, а взамен…

— Вы не хотите позавтракать? — предложила вдруг ему Мария Сергеевна.

— Я уже пообедал, — нечаянно вырвалось у ее собеседника, не ожидавшего такого вопроса.

“Он уже пообедал”, — отметила про себя Мария Сергеевна. Значит, время сейчас к вечеру. Во всяком случае, сейчас вторая половина дня. Послеобеденное время.

— В таком случае, позвольте мне…

Мария Сергеевна налила себе кофе, отпила несколько глотков…

— Я вас слушаю, — сказала она.

Она хочет его слушать… Тем лучше!

— Вы заполняете несколько листков. Три, два, даже один. Я не знаю сколько. Основные формулы, а вза­мен…

— А если я напишу ерунду? Набор цифр?

— С тем, что вы напишете, ознакомятся ученые. Если это в какой-то степени ориентирует их, поможет продвинуться в решении каких-то задач, вы получите…

— А до тех пор?

— До тех пор вы будете находиться в обществе Вайолет и вашего покорного слуги.

— А кто же все-таки мой покорный слуга?

Марии Сергеевне показалось, что ее собеседник колеблется, назвать себя или нет. Он действительно колебался. Если эта женщина очутится когда-нибудь на свободе, он не хотел бы, чтобы она знала его имя. Потом подумал: или она согласится на все, что он предлагает, или вообще перестанет существовать, освободить ее уже нельзя ни при каких обстоятельствах. Он ничем, в сущности, не рискует…

— Майор Харбери к вашим услугам, — назвался он.

— Теперь я буду знать, — сказала Мария Сергеевна и повторила: — Майор Харбери. Я запомню вашу фамилию.

— Мы еще подружимся, — пообещал Харбери. — Вы еще будете меня благодарить.

— За похищение?

— За ту жизнь, которая предстоит вам в дальней­шем.

— А вы знаете, какая жизнь предстоит мне в дальнейшем?

Харбери сел поудобнее, достал пачку сигарет, закурил:

— Я вам сейчас опишу…

Мария Сергеевна тоже поудобнее села на кровать, на розовое пушистое одеяло, такое пушистое, каких она не видела до сих пор.

— Не лучше ли, если я сама скажу, какая жизнь мне предстоит? — сказала Мария Сергеевна. — Я представляю ее себе.

Она провела ладонью по одеялу — такое мягкое, что кажется, будто оно и не из шерсти.

— Возможно, мне дадут институт, специально оборудованный научный институт, в котором все будет подчинено только мне. Не так ли, господин майор?

— О да! — подтвердил Харбери. — И не только ин­ститут…

— Как-никак я доктор наук, профессор, и притом незаурядный профессор, иначе не стоило бы меня похищать, — сказала Мария Сергеевна. — Значит, я получаю институт. Само собой разумеется, у меня будет машина. Я представляю себе эту машину. Я была на американской выставке. Пожалуй, единственное, что мне там понравилось, так это ваши машины. Значит, роскошная, мощная, большая машина…

— Две, — сказал Харбери. — Даже три. Для деловых поездок, для прогулок и для ваших домашних.

— Пусть две, — согласилась Мария Сергеевна. — Три — это уже чересчур. Две современные комфортабельные машины. Я не очень в них разбираюсь, но, скажем, цвета топленого молока и с сиденьями, обтянутыми светло-желтой кожей.

Она села на кровати поглубже, точно уже находилась в машине и устраивалась в ней поудобнее.

— Значит, две машины. Где-нибудь в пригороде собственный дом. Пять спален, три гостиных, столовая, две веранды, две… нет, три ванные… Цветник. Цветное телевидение. Может быть, даже установка для кондиционирования воздуха…

— Не может быть, а вы будете ее иметь, — сказал Харбери. — Мы не жалеем денег на крупных ученых.

— Отлично, — сказала Мария Сергеевна. — Значит, кондиционирование. Кроме того, я буду получать большие гонорары. Мои книги будут издавать крупные издатели, они не скупятся на оплату больших ученых. Однако наибольший успех выпадет не книгам по математике. Я напишу еще книгу… Назовем это социальной темой. Что-нибудь вроде того, что… Ну, скажем, “Почему я бежала из Советской России”. Или — “Закат науки за железным занавесом”…

— Если вы это сделаете, вы разбогатеете, — сказал Харбери. — Мы даже найдем человека, который напишет за вас такую книгу.

— Нет, зачем же, я уж сама это сделаю, — сказала Мария Сергеевна. — А летом, в каникулярное время, поеду отдыхать… Говорят, у вас хорошо во Флориде?

— У нас много хороших мест, — сказал Харбери. — Вам будет из чего выбрать.

— Первоклассные отели, море, прогулки на яхтах… — задумчиво произнесла Мария Сергеевна. — И, наконец, вы привезете ко мне мою дочь. Если удалось похитить меня, то уж мою дочь вы сумеете переправить. Ей предстоит блестящая будущность. Туалеты. Развлечения. Брак с каким-нибудь молодым адвокатом или офице­ром. Таким, как вы, например…

Мария Сергеевна загадочно смотрела на своего собеседника; он верил ей и не верил, но во всем его облике появилась какая-то размягченность.

— Все это вы мне можете гарантировать? — спросила Мария Сергеевна.

— Да, — сказал Харбери.

— Я не обманываюсь?

— Нет, — сказал Харбери.

Мария Сергеевна улыбнулась.

— Это рай. Настоящий американский рай. Как видите, я сумела его нарисовать, майор… Я не ошибаюсь, майор Харбери? В таком раю я обречена блаженствовать?

Да, она улыбнулась!

Сперва Харбери не поверил своим ушам: эта женщина слишком быстро сдавалась, даже в лагерях для перемещенных лиц русские, которых вербовали после войны в иностранную разведку, даже они труднее поддавались на уговоры. Но Ковригина перечислила именно все те блага, какими приманивали за океан иностранных артистов и ученых. Все может быть! Может быть, она и не такой уж преданный своей Родине человек, как ее рисовали.

Харбери полагал, что Ковригина перечисляет условия, на которых согласна перейти на службу к другой стране. Она, конечно, запрашивает… Хотя, кто знает, может быть, она и в самом деле стоит такой цены?

Мария Сергеевна продолжала улыбаться.

— А вы сумеете привезти мою дочь? — спросила она. — Вы не обманываете?

— Можете не сомневаться, — охотно подтвердил Харбери. — Для нашей разведки нет невозможных вещей.

Лицо Марии Сергеевны потемнело.

— А знаете, что сделает моя дочь, — спросила она, — когда вы привезете ее ко мне?

— Бросится к вам в объятия?

— Вы угадали, — сказала Мария Сергеевна. — Но только наполовину. Она действительно бросится… для того, чтобы плюнуть мне в глаза!

Харбери пытливо посмотрел на Марию Сергеевну.

— Я не совсем вас понимаю…

— И не поймете, — с насмешкой произнесла Мария Сергеевна. — Вы предлагаете мне все блага? Вам они представляются верхом человеческого существования? Но вы просто недостаточно осведомлены о моей жизни. Значит, институт, машина, собственный дом, деньги, курорты, туалеты. Что еще вы можете обещать мне? Представьте себе, все это я имела в Москве. Ин­ститут у нас такой, что не мы интересуемся вашими открытиями, а вы нашими. Машина… Когда мне бывает нужна машина, я ее получаю, а то, что она не моя, не так уж важно. Не нужен мне и собственный дом с пятью спальнями и десятью гостиными, меня и мою дочь устраивала наша квартира. Мы с дочерью не раз отдыхали и на Кавказе, и в Крыму, где нисколько не хуже, чем на ваших курортах. А что касается туалетов, это просто смешно. Ведь не мы у вас, к примеру, а вы у нас покупаете меха… — Мария Сергеевна горько усмехнулась. — Я не знаю, что вы делали и долго ли жили в России, но вы совсем не знаете советских людей.

Харбери поднял руку, как бы желая остановить свою собеседницу.

— Извините, — сказал он. — Вы умней и сильней, чем я думал. Но есть нечто, от чего и вы не захотите, не сумеете отказаться. Свобода! Свобода, которая есть необходимое состояние всякой души. Истинная и полная свобода.

— О, майор Харбери, вы перешли к другим катего­риям… Но навряд ли вы успеете и здесь. Вероятно, свободу мы тоже понимаем по-разному.

— Свобода духа — вечная и неизменная категория

— Допустим. Позвольте же вас спросить: вы свободны?

— О да!

— В таком случае выпустите меня отсюда.

— Не могу!

— Но ведь вы же свободны?

— Мне просто невыгодно вас отпускать.

— Что же это за свобода, которая нуждается в подавлении свободы другого?

— Свобода борьбы!

— Или конкуренции. В том мире, который вы представляете, свобода в том и заключается, чтобы лишать свободы других. Свобода сильного.

— Но я и предлагаю вам силу!

— Силу или свободу?

— Средства, которые сделают вас свободной.

— Свободной жить за счет других? Это для меня не свобода. Позвольте вам объяснить. У вас свобода — это свобода для небольшого количества индивидуальностей и за счет массы других индивидуальностей. А у нас свобода для большинства, для всего народа; приобретя свободу, народ наделяет ею всех, кто трудится. Моя свобода вечна и благотворна. Вы же служите тем, кто подавляет свободу, и сами, сами вы не пользуетесь ею ни в малейшей степени…

— Но творчество, творчество… — Харбери чувствовал: где-то внутри его набухают злоба и тоска. — Вы же не можете делать то, что хотите!

— А что же я делаю?

— То, что предписывают власти!