Помни обо мне

И сдержанная молчаливая ласка сделала больше, чем сделало бы все его красноречие. Это было самое главное, чего не хватало Тане в течение прошедшего года. Она опустилась рядом с Юрой и, подчиняясь безотчетному порыву, внезапно поцеловала его в щеку, и раз, и другой, и третий, как целовала она мать, когда хотела в чем-нибудь ее утешить и дать ей понять, что она любит ее и всегда будет с ней.

Мачтовые сосны уходили в облака, облака медленно проплывали над ними, ветер донес до них запах хлеба, чего-то такого теплого и домашнего, чего так долго была лишена Таня.

Юра поднялся и потянул ее за руку.

— Пойдем.

— Куда?

— Домой.

Таня опять ушла в себя.

— Нет, Юра…

— Что нет?

— Я не одна там. Там девочки…

— Какие девочки?

— Такие же, как и я.

— И что из того?

— Может быть, они тоже…

Она не договорила, но Юра понял ее и подумал: «Ради Тани стоило поехать не только на Урал, а за тридевять земель».

— Думаешь там… сладко?

Если она заговорила о том, что другие девушки тоже, может быть, захотят покинуть тайгу, значит, сама Таня приняла решение… Человек возобладал в ней над богом!

— Пусти меня сегодня обратно. Завтра я приду… Честное слово!

И Юра опять не совершил ошибки, не стал удерживать Таню. У нее не должно было возникнуть сомнения в том, что Юра верит ей, верит в нее всем сердцем.

ПОГОНЯ

Спутница Тани рысью промчалась вверх и скрылась за увалом.

Смиренности и степенности обучали послушниц… На этот раз послушница нарушила все правила. Опрометью пронеслась по вырубке и носом ткнулась в грудь инокине Раисе.

Инокиня качнулась и оттолкнула послушницу от себя:

— Оглашенная! Вот как скажу сейчас матери Ираиде…

Девушка не могла открыть рта.

— Да что с тобой?

— Антихрист!

— Свят, свят… Ты в уме, девка?

— Антихристы у ручья! Как налетели… Один, в ковбойке, схватил Тасю и поволок…

Раиса кинулась в мужское общежитие. Доложила иноку Елисею. Тот не поверил, позвал инока Григория, и они вместе отправились к увалу.

Прячась за деревьями, приседая на корточки, стали всматриваться по ту сторону ручья.

Сомнений не было: все, что наболтала перепуганная послушница, подтверждалось. Местопребывание странников открыто. В лесу находились посторонние, и не только находились, но, очевидно, интересовались иноками.

В развевающихся полурясках Григорий и Елисей бегом вернулись к Елпидифору.

— Отец, беда!…

Иноками овладело волнение. Может, на них случайно набрели, а может, и что-нибудь посерьезнее…

Елисей вовсе не хотел попадать в тюрьму. Он знал: за веру его не тронут, но были за ним грешки посерьезнее, у него были поводы избегать столкновения с властями, начнись проверка, кто он да что, ему тюрьмы не миновать.

Отец Елпидифор оставался на высоте.

Жить оставалось мало, и он не боялся ничего.

— Ну! — прикрикнул он на своих соратников. — Да сохранит нас господь и да расточатся враги его!

Елисей и Григорий не так-то уж боялись преимущего, но такова сила его духа, что они не посмели перечить, хотя опасность была налицо.

Тем временем паника распространялась по обители. Инокини крестились, вздыхали, покачивали головами, послушницы шептались и кудахтали, иные увязывали узелки, один инок нет-нет да и посматривал на топор, а другой давно уже растворился в кустах, «яко тать в нощи».

И вдруг из-за горы появилась Таня.

Девушки заверещали:

— Мать Раиса!…

Та опередила послушниц, схватила Таню за руку, поволокла к Елпидифору.

— Говори, говори…

— Это… — Таня не умела врать. — Комсомольцы из моей школы. Из Москвы. Приехали за мной.

Раиса обмерла.

— Свят, свят…

И смолкла — Елпидифор только взглянул на нее.

— Пойдем-ка…

Всем хотелось услышать рассказ Таисии, но старейший отошел с нею в сторону, и, как ни навастривали иноки уши, услышать ничего не пришлось.

Таня честно все рассказала старцу, и опять он на долго замолчал, как-никак ответственность лежала на нем.

— Отец Елисей, — подозвал он наконец своего ближайшего помощника, — скажи Раисе, пусть не отходит от Таиски.

Не намерен он был ее отпускать.

И опять замолчал.

Все томились.

— Уходить, — наконец изрек преимущий.

Иноки побежали было за узелками…

— Куда? — крикнул преимущий. — Молитесь! Уйдем ночью. Авось бог милует…

В обители воцарилось тягостное молчание. Укладывали в мешки нехитрое имущество, собирали вещички.

Девушки перешептывались, старухи бормотали молитвы. Отец Елисей положил возле себя топор. Допоздна ждали нападения. Кто знает, чего надумают нехристи!

Относительно спокойно чувствовал себя один Елпидифор, ему терять было нечего. Тревожнее всех провели ночь, хоть и по разным причинам, Таня и Елисей. Елисей решительно не хотел иметь дело с милицией. А Таня… Таня по-прежнему была обуреваема сомнениями и колебаниями, но предпринять ничего не могла. Фактически она находилась под конвоем, кто-нибудь из иноков обязательно находился возле нее.

После полуночи Елпидифор велел собраться всем странникам. Первым опустился на колени и приказал молиться. Многим было не до молитвы, но ослушаться не посмел никто.

Наконец преимущий встал. Разделил всех на три группы. Трех молчаливых иноков тут же отправил в путь. Затем отпустил несколько дряхлых старух. Наиболее близкие к нему иноки и инокини и воспитанницы школы шли вместе с Елпидифором.

Уходили незаметно. Неслышно крались меж деревьев, осторожно перешли ручей и пошли, пошли… Снова в путь, в странство.

Вечером комсомольцы держали военный совет. Главная цель, которую они поставили на сегодня перед собой, достигнута: Юре удалось поговорить с Таней. Но дальше в оценке положения мнения разошлись. Петя и Венька считали, что Юре не следовало отпускать Таню. Зато Лида считала, что Юра поступил правильно: в конце концов, Таня не безвольное существо, у нее своя голова на плечах, и не надо снимать с нее ответственности за свое поведение.

Во всяком случае, следовало положиться на то, что утро вечера мудренее. Предосторожности ради палатку решили разбить подальше от скита и по очереди не спать.

Всю ночь прислушивались — не подкрадывается ли кто-нибудь с недобрыми намерениями. Ветер шелестел в ветвях, а им казалось, что кто-то подбирается к палатке. Где-то с грохотом упало дерево, а Петя уверял, что это выстрел…

Наконец рассвело. Опять ждали у ручья. Ждали кого-нибудь, кто придет за водой. Но никто не шел. Ребята с тревогой принялись посматривать на часы. Венька вызвался сходить на разведку, посмотреть, что делается у сектантов.

Вернулся, запыхавшись:

— Ребята! Никого!

— Чего никого?

— Никого нет, удрали!

— Что же делать?

— Догонять! Пойду вперед, буду по пути делать отметки. Мне тут известны все тропы, а вы постарайтесь не отставать. Думаю, ушли недалеко. Ночью здесь никто не рискнет идти, ушли только с рассветом…

Венька скрылся.

У Юры защемило сердце. Как же так, думал он, обещала и не пришла? Неужели обманула? Не может быть! Что же произошло? Неужели он нашел Таню, чтобы снова ее потерять?

Петя оглядывается:

— Юрка, не отставай!

Отстать-то он не отстанет, но удастся ли ему еще увидать Таню?

Юра и Петя давно бы сбились со следа, не заметили бы знаков, которые оставлял Венька: надломленную ветку, царапину на стволе, наколотую на хвою ягоду… Одна Лида видела эти вешки.

Юра прибавлял шагу, начинал бежать, задыхался.

— Не торопись, — твердила Лида. — Сбавь темп, иначе не выдержим, отстанем.

Юра ничего не понимал: идти быстро — отстанем, идти тихо — догоним.

— Тайга, — объясняла Лида. — По такому лесу нельзя бежать — собьет с ног.

Малахитовые какие-то ели вперемежку с белесыми березами. Сосны с пунцовыми стволами. Заросли мелкорослой и жалкой ольхи, и опять ели и кривые щербатые березы. А под ногами то мох, то брусника, обломки сухих ветвей и прелые прошлогодние листья.

Все непонятно в этом лесу, никакой тропки не замечал Юра среди кочек, овражков и буераков, а Лида уверяла, что они точно идут по следу.

Юра шел, но уже не верил, что идут они по следу людей, которые увели Таню; опять он ее потерял, опять поиски, опять год, два, три, а может быть, и никогда…

Внезапно Лида остановилась, указала на примятую траву:

— Недавно тут прошло человек пятнадцать. Отдыхали или, во всяком случае, останавливались. Видите?

Юра и Петя не видели ничего.

— Здесь лежало что-то тяжелое, какая-то поклажа, — показывала Лида. — Здесь лежал человек, здесь сидели женщины.

Нет, ничего не видно!

Лида прутиком указала на перетертые листья, на втоптанные с двух сторон следы, на вмятину с человеческий рост, усмехнулась, подняла из кучки прутиков и травинок женскую шпильку.

Шпилька в тайге… Оказывается, и в тайге теряют женщины шпильки!

— Теперь недалеко, — уверенно произнесла Лида. — Полчаса еще, час.

Петя удивился:

— Как вы можете знать?

— Пройдет еще час, расправятся ветви, сдвинутся листья…

Эта девочка читала все в лесу, как по книге.

— Скоро нагоним.

— Неужели мы так быстро сумели покрыть разделяющее нас расстояние? — недоверчиво спросил Юра.

В свою очередь, Лида удивленно посмотрела на Юру.

— Не так уж быстро, мы идем часов шесть.

Юра взглянул на часы:

— А мне казалось, часа два…

Он не чувствовал голода, не замечал усталости.

— Еще немного…

Тронулись дальше.

— А это что?

Лида наклонилась. На кустике можжевельника покачивался клочок бумаги. Точно опавший листок. Она поднесла к глазам и тут же передала Юре:

— Тебе.

Клочок тетрадочной бумаги, и на нем карандашом всего одно слово: «Юра». Почерк Тани! Кто-кто, а Юра не мог ошибиться.

Значит, они действительно прошли здесь. Значит, Таня думает о нем. Значит, уверена, что Юра устремится вслед…

— Юра!

Он не слышал.

Откуда-то появился Венька.

— Тише вы!

— Откуда ты?

— Тише! Все эти монахи тут, за оврагом. На лужке расположились, завтракают. Лучок черным хлебом закусывают.

— А Таня с ними?

— Всю дорогу идет меж двух монахинь. Конвоируют.

— Тебя не заметили?

— Меня?!

— Давайте обсудим…

— А чего обсуждать? — Юра весь напрягся, точно приготовился к прыжку. — Я иду за ней!

— А если полезут драться? Там такие дяди…

— А много их?

— Чертова дюжина. Четыре мужика и девять женщин.

— Старики?

— Трое вполне на уровне, да и старик не даст маху.

Юра махнул рукой.

— Иду!

СУМАСШЕДШЕЕ ПИАНИНО

Вчетвером поднялись на взгорок. На лужайке под ярким солнцем табором расположились беглецы. Странное это было зрелище. Все в черном, в каких-то полурясках, в черных платочках, в скуфейках, сидели они кружком, а посередине стоял и ораторствовал высокий худой старик в длинной рясе и уродливом черном колпаке.

Прошло еще несколько мгновений, и старик в рясе увидел преследователей.

Юра сбежал с пригорка. Где же Таня?… Вот! Рядом с каким-то чернобородым дядькой.

— Таня!

Она рванулась, но чернобородый схватил ее за руку.

— Остановись! — прокричал старик в рясе.

Юра так и не понял, ему или Тане.

Голос, однако, такой, что хоть бы и на сцену. Сумрачно посмотрел на Юру:

— Что надобно?

Юра указал на Таню.

— Мы никого не держим…

Старик заговорил спокойнее, сдержаннее, взял себя в руки.

— Антихристово семя! — вдруг пронзительно выкрикнула одна из старух. — Убить мало вас, нечестивцев!

Петя, Лида и Венька тоже спустились на лужайку, стали чуть поодаль от Юры. Солнечный свет ярко освещал всех. Четыре комсомольца и тринадцать странных существ. Одни против других. Обычно они вели себя тише, скромнее, эти скрытники, когда их обнаруживали в тайниках. Но сегодня их больше, и чувствуют они себя посмелее. У косматой старухи дрожат губы, вот-вот разразится новыми ругательствами. Но высокий старик властно простер руку.

— Вам чего?… — медленно и даже как-то плавно произнес он. — Вам, собственно, чего, молодые люди? Шли бы своею дорогой, оставили бы честных христиан в покое.

Но Юра смотрел на одну Таню.

«Неужели я зря приехал за тобой на Урал? — мысленно обращался он к ней. — Неужели ты забыла, как сидели мы с тобой в Третьяковке? Как бродили по набережным…»

Косматая старуха тряслась все сильнее. Таня стояла потупившись. Чернобородый не отходил от нее.

— Таня! Таня! — продолжал Юра вслух, никого уже не стесняясь. — Я не могу без тебя! Не хочу без тебя! Что бы я для тебя только ни сделал…

И то, что обычно говорят наедине, с глазу на глаз, где-нибудь при свете луны, в тени цветущей сирени, звучало здесь, при ярком солнце, в присутствии двух десятков людей, еще значительнее и торжественнее, чем обычно. С каждым словом Юра все сильнее чувствовал громадность своей любви.

И Таня сдалась, рванулась и упала на руки Юре.

— Таисия! — вскрикнул старик. — Неразумная! Опомнись!

Он пошел прямо на Юру, но старика опередила все та же бесноватая старуха, подскочила к Юре и ударила палкой по голове.

Петя бросился было на помощь, но Юра движением руки остановил Петю, старуха до крови рассекла ему на голове кожу, но Юра не снизошел даже до того, чтобы рассердиться, он стоял перед стариком, готовый защищать Таню.

— Таисия! — выкрикнул старик хриплым, срывающимся голосом. — Возвратись в келию!

Таня не ответила, и тогда старик обратил свой гнев против Юры.

— Ты! Это ты во всем виноват! — закричал старик. — Змий, хитрый змий, порождение змеи и ехидны! Корень гнева и ярости, да изган ты будешь во мрак и скверну!…

Он распалялся все больше. Волосы выбились из-под клобука, рука воздета к небу…

Позади высились темные ели, гул несся по лесу. Страшен был старик в гневе, и недоумевали его приверженцы, видя, как ироническая улыбка все заметнее кривит губы осыпанного проклятиями юноши.

— Таисия! — воззвал опять старик. — Уйдешь ты от этих козлищ?

Девушки в черных платочках с любопытством выглядывали из-за спины старика.

Таня еще шагнула назад и молча покачала головой.

Тогда старик отступился от нее и размашисто перекрестился.

— Пеняй же на себя!

Он поднял над головой обе руки и завопил протяжным неистовым голосом:

— Горе вам, чуждым богу и неугодным ему! Попадете вы по смерти в снедь змию! Преданные сатане, готовьтесь быть ввергнутыми в пещь огненную!…

Косматая старуха заслонилась от ужаса.

— Да будет вам анафема, анафема!…

Старик анафемствовал. Это было самое страшное, что он мог сделать, — отлучение от бога, от церкви, самое ужасное наказание в арсенале христианской религии.

— Кто не возлюбил Иисуса, да будет отлучен до пришествия господа! Анафема, анафема, маран-афа!

Он сделал все, что мог.

Таня заплакала. Даже Лида чувствовала себя подавленной, так наэлектризовал окружающих гневный старик. Один Юра неожиданно усмехнулся и произнес странное и никому не понятное выражение.

— Сумасшедшее пианино, — сказал он, глядя старику прямо в глаза. — Вы — сумасшедшее пианино.

Он тут же повернулся к своим спутникам и предложил:

— Пойдем?

— Нет, — сказала Лида. — Я хочу попробовать уговорить других девушек. Таня, скажи им…

— Девочки! — произнесла Таня слабым голосом, приближаясь к черным платочкам. — Может быть, вы тоже…

Юре стало не по себе. Счастливый тем, что нашлась Таня, и еще более счастливый, что она ушла от этого воронья, Юра забыл, да и не то что забыл, даже не подумал о других девушках, которые находились не в лучшем положении, чем Таня…

Но тут произошло непредвиденное обстоятельство: на сцену выступило новое действующее лицо.

Откуда-то из-за деревьев никем не замеченный появился… лесник не лесник, охотник не охотник, мужчина в серой кепке, в потертой кожаной куртке, в высоких болотных сапогах, с двустволкой за плечами, пожилой мужчина с чисто выбритым и безразличным каким-то лицом.

Он встал между двух враждующих лагерей, и сейчас же, вслед за ним, откуда-то вынырнула великолепная могучая овчарка.

— Куш! — приказал незнакомец собаке, хотя она уже сидела возле его ног, и неторопливо обратился к окружающим: — Извиняюсь, товарищи, но что это тут у вас происходит?

— Спасаем девчонку, вот что, — не без запальчивости объяснил Петя. — Из рук вот этих… — Он не знал, как назвать сектантов.

В глазах незнакомца вспыхнула и погасла смешинка.

— Кого и от кого?

— Видите ли, — пришел Юра на помощь другу, — вот эти фанатики заманили в свою секту нескольких девушек, и мы хотим, чтобы они поняли…

— Э, так нельзя…

Незнакомец укоризненно посмотрел на Юру и неодобрительно покачал головой.

— Гражданин начальник! — вдруг обратился к незнакомцу чернобородый. — Оградите вы нас от оскорблениев!

Незнакомец повернулся к чернобородому:

— Кто же это вас оскорбил?

— Да не меня, а старца, — пожаловался чернобородый и указал пальцем на Юру. — Назвал человека пианином.

— Как? — удивился незнакомец.

— Пианином.

— Разве это обидно?

— А как же! — воскликнул чернобородый. — Пианином там или балалайкой…

— А вы что скажете? — обратился незнакомец к оскорбленному. — Вы-то чего молчите?

Однако старик продолжал молчать, он еще не принял решения, как себя следует вести.

— Чего же набрали воды в рот? — упрекнул его незнакомец и опять обратился к комсомольцам: — Нет, товарищи, вы превысили свои функции, и, кстати, есть ли у вас при себе документы?

Юра независимо посмотрел на незнакомца и перевел взгляд на Лиду.

— Ты его знаешь? — вполголоса спросил он.

Лида слегка помотала головой:

— Нет.

— А вы кто такой, чтобы проверять у нас документы? — вызывающе спросил Юра. — Вы бы предъявили сначала свои!

— Я представитель охотнадзора, моя фамилия Власов, — представился незнакомец. — И кроме того, я член дружины по охране общественного порядка.

— Интересно, среди кого вы наводите здесь порядок? Среди зверей? — насмешливо спросил Юра. — Вы браконьер, — сказал он, гордясь своей проницательностью. — Потрудитесь не соваться в чужие дела.

Незнакомец, однако, не обиделся и опять обратился к комсомольцам:

— Кто тут у вас старший?

И хотя среди них не было старшего, три мальчика разом посмотрели на Лиду — и по должности, и по опыту старшей была она.

— Я, — ответила Лида, выступая вперед.

— Отлично, — сказал незнакомец, копаясь в боковом кармане, переступая с места на место и незаметно уводя Лиду в сторону. — Вот мой охотничий билет.

Он протянул Лиде какую-то книжечку, что-то сказал, она кивнула, и он еще что-то сказал.

— Извините, — звонко сказала Лида. — У меня нет документов… — Она смущенно пожала плечами. — Кто же берет с собой в тайгу документы!

— Вот то-то же, — укоризненно произнес незнакомец. — А еще поднимаете шум.

— В следующий раз будем умнее, — послушно согласилась Лида. — Кто же знал…

Незнакомец повернулся к сектантам:

— Ну, а вы что тут делаете?

— Идем, — мрачно ответил их предводитель, сердито глядя из-под насупленных бровей на незнакомца.

— Куда?

— По грибы, — еще мрачнее ответил старик.

— Ну и идите, идите, отцы, — добродушно напутствовал их незнакомец и уже гораздо строже обратился опять к комсомольцам: — А вас я бы попросил не приставать к незнакомым людям и не мешать им заниматься своими делами.

— Пошли, — решительно сказала Лида и принялась взбираться на пригорок.

— Лида, так нельзя, — возмущенно возразил Юра. — Он же явно попустительствует этим фанатикам!

— Пошли, пошли, — твердо повторила Лида и стала взбираться еще быстрее.

Лида струсила, но Юра не решился перечить, она лучше знает законы тайги. Хорошо, что Таня с ними. Она взбиралась на пригорок следом за Лидой. Венька тоже послушался Лиду. За ним Петя… И Юре ничего не оставалось, как повернуться и пойти вслед за всеми.

— Вот так-то лучше, — заметил ему в спину незнакомец, и Юра услышал, как он еще утешил сектантов: — Ничего, ничего, отцы, идите, в обиду вас не дадим.

С полчаса вся компания молча пробиралась по тропке.

— Куда теперь? — прервал молчание Петя.

— Обратно, — не без юмора разъяснил Венька.

— А куда же пойдут те? — поинтересовался Петя.

— К медведям.

— Без шуток.

— А я без шуток. В той стороне только медведи.

— Разве они здесь водятся?

— Сколько угодно.

— А почему их не боятся?

— Потому что летом медведь не опасен, а такой компании испугается любой зверь.

— Все-таки не понимаю, — не удержался Юра. — Почему мы уступили?

Лида ласково улыбнулась:

— Поймешь, Юрочка, поймешь.

— А кто это?

— Охотник.

— С овчаркой? На кого же он охотится?

— На кого-нибудь да охотится.

— Не надо было нам уходить.

— Надо!

— Нет.

Однако Лида не хотела продолжать спор.

К Юре подошла Таня:

— Она сильно тебя ударила?

Он потрогал голову.

— Обойдется.

— Может, перевязать?

— Потом…

Шли медленно, чувствовалась усталость. Лес к вечеру казался еще страшнее и нелюдимее. Путь преграждали ветви елей, обросшие бледным зеленоватым лишайником. Птицы смолкли. За тусклыми стволами стлались тени. Солнце висело прямо за спиной. Под ногами похрустывала хвоя. Скорей бы привал!

Молчание нарушил Петя:

— Послушай, Юрка, как это ты обругал старика?

Юра хмыкнул:

— Я не ругал.

— Ну, обозвал.

— Сумасшедшее пианино.

— Действительно, — сказала Лида. — Какое бессмысленное выражение.

— Это не мое выражение.

— Все равно бессмыслица!

— Это выражение Ленина. Впрочем, извините, перепутал. Сам не понимаю, как оно у меня вырвалось. Не пианино, а фортепьяно.

— Но как же это понимать — сумасшедшее фортепьяно?

— Очень просто. Я читал зимой Ленина. Есть у него такая книга: «Материализм и эмпириокритицизм». В ней объясняется разница между идеализмом и материализмом…

— Ну?

— Вот Ленин и приводит там выражение французского философа Дидро.

— Расскажи!

— Дойдем сперва до привала.

Они еще засветло добрались до палатки.

Разожгли костер, разулись, поставили на огонь кулеш со свиной тушенкой, расположились у костра.

— Теперь давай, — напомнил Петя. — Обещал…

Последний отрезок пути Юра мучительно ломал голову, напряженно вспоминая прочитанное, ему еще не приходилось выступать с лекциями на философские темы.

— Может, отставим?

— Нет уж, давай, — не согласился Петя. — Наедимся кулеша, разморит, и завалимся спать.

— Вы, конечно, проходили историю партии?

— Конечно, — неуверенно отозвался Венька. — А что?

— Вы, конечно, знаете, что коммунисты и комсомольцы по своим убеждениям материалисты?

— Конечно, — подтвердил Венька.

— Ну, а эти самые… верующие… являются идеалистами.

В самой чаще уральской тайги полыхал костер, потрескивали горящие сучья, взлетали золотистые искры, булькал закипающий кулеш. Вокруг костра расположились две девушки и три парня, и один из них впервые в жизни разъяснял своим товарищам разницу между идеализмом и материализмом.

— Материализм, ребята, считает основой всего природу. Она, так сказать, начало начал, а мысль, мышление, дух возникли уже после того, как появился человек, это, так сказать, производное природы. Сперва жизнь, бытие, а затем уже возникает мышление.

— Конечно, — согласился Венька. — Сперва каша, а потом уже философия.

— Не так просто! Дидро называл идеалистами философов, которые считали, что все в мире существует только в связи с их собственными переживаниями, без меня, мол, и мира не существует.

— Ну и дурни, — сказал Венька. — Какие же это философы, если даже ребенку понятно, что все существует помимо него?

— А ты помолчи, — остановила Лида. — Ты слушай.

Венька обиделся:

— А я что делаю?

— Вот и молчи.

— А сам Дидро считал, что люди — это лишь инструменты, одаренные памятью и способные ощущать и объяснять происходящее. Предположим, говорил он, что фортепьяно обладает способностью помнить и чувствовать. Разве оно не станет повторять мелодии, которые исполнили на его клавишах? Наши чувства и есть не что иное, как клавиши, по которым ударяет природа.

— А что же такое сумасшедшее фортепьяно? — спросила Лида.

— А это когда какое-нибудь чувствующее фортепьяно начинает воображать, будто в нем заключена вся гармония вселенной!

Кулеш кипел, все были голодны, но ребята медлили с ужином, их увлек старинный спор энциклопедиста Дидро с епископом Беркли. Во всяком случае, девушек интересовало, почему Юра назвал Елпидифора сумасшедшим пианино.

— А что сказал Ленин? — еще раз спросила Лида.

— Ленин спрашивал: от вещей мы идем к ощущениям и мыслям или от мыслей и ощущений к вещам? — Юра хорошо помнил это место. — Первой точки зрения держался Энгельс. И вот тех, кто воображает, что он один существует в мире, кто считает себя центром Вселенной, кто, извините, думает, что он пуп земли, — таких людей Ленин называл сумасшедшими фортепьяно!

Таня засмеялась.

— Ты чего? — удивилась Лида.

— Елпидифор — сумасшедшее фортепьяно!

— А ты думаешь, он нормальный? — воскликнул Венька. — Ты сама тоже была не вполне… — Он пальцем повертел у виска.

— Ладно, ладно, — примирительно сказал Петя, — давайте-ка, разумные фортепьяно, поднажмем сейчас на кулеш.

Они перелили кулеш из котелка в миску, и все застучали ложками. Вселенная сияла над ними тысячью звезд. Лес окружал их неразгаданными тайнами. Они многого, многого еще не знали, но то, что мир существует помимо них и вне их, это они знали, как и то, что, пока они существуют в мире, им предстоит непрерывно изменять и совершенствовать этот лучший из всех существующих миров.

ДЕВУШКА В КУСТАХ ЖИМОЛОСТИ

В день отъезда трое москвичей отправились прощаться в лесничество. Лида, Венька, Василий, Перфилов — всем им хотелось пожать руку, поблагодарить, пожелать самого доброго…

Юра с чего начал, тем и кончил — зашел в каморку под лестницей.

Василий обрадовался:

— Ты нужен. С тобой хочет поговорить один человек. Просил разыскать.

— Кто такой?

— Увидишь.

Повел Юру на второй этаж, открыл дверь в чей-то кабинет.

— Заходи.

У окна стоял человек в военной гимнастерке без погон. Юре показалось, что они встречались.

— Здравствуйте!

Ба, охотник! Тот самый, который помешал разговору Юры и его товарищей с сектантами.

Без особого энтузиазма пожал Юра протянутую руку.

— Вы нам чуть всю музыку не испортили, — весело сказал незнакомец. — И зол же я был на вас!

— Не понимаю.

— Для того и пригласил, чтобы объяснить.

Указал на диван, сел рядом:

— Э-эх, вы!

— Что я?

— Кустарь-одиночка.

— Это как понимать?

— Догадываетесь, где я работаю?

— Теперь догадываюсь.

— Лида не сказала?

— Нет.

— Дисциплинированная девушка. Конечно, вы правильно поступили, что искали свою… Кем она вам приходится? Подруга?

— Товарищ.

— Правильно, говорю. Но нам чуть не испортили всю музыку. Мы этими истинно православными христианами давно интересуемся. Знаете, что это за секта?

— Знаю.

— И что же знаете?

— Морочат людям головы. Сбивают с пути неуравновешенных девушек…

— Не только. Тащат людей в прошлое. Враждуют с нашим обществом. Ждут войны…

— А я чем помешал вам?

— Игрой в Шерлока Холмса. Прятаться эти люди умеют, недаром зовутся скрытниками. Не случайно же появился я в лесу и заступился за этих «грибников». Они было взволновались, но, кажется, успокоились. Решили, что спасали вы лишь свою барышню. А что было бы, если бы распался весь их университет? Опять ищи по всему свету! Главный козырь Елисея — создание собственного агитпропа. Сразу сделали бы далеко идущие выводы и ускользнули… Ведь люди людям рознь. Есть верующие, искренне верующие, таких большинство, им надо помогать выбраться из трясины. Но есть деятели другого склада среди их наставников. И опять же не все. Елпидифор, например, тот на самом деле фанатик, всю жизнь провел в тайниках, у него уже давно не все дома. А вот Елисей и еще кое-кто, эти и хитрее и подлее. Пользуются простодушием людей и обделывают свои делишки. Вербуют рабов божьих, а превращают в собственных рабов. Елпидифор-то действительно воображает, что спасает христианские души, а Елисей… Неизвестно еще, чем грозило знакомство с ним вашей Тане!

— Так что же мне надо было делать?

— Обратиться к нам, а не самостийничать.

— Но я не особенно напортил?

— Будем надеяться.

— Теперь-то вы их разоблачите?

— Все в свое время. Не так это, кстати, просто…

— А я не могу быть вам полезен?

— Одну жертву вы спасли, теперь закрепляйте успех. Пока у вашей Тани только порыв, а ее надо сделать сознательной атеисткой…

Собеседник Юры прошелся по комнате, остановился, вдумчиво посмотрел на юношу:

— Вот что, Юра, дам я вам один совет. Если хотите, совет старшего товарища, совет коммуниста. У нас в государстве религия — дело частное. Никому не возбраняется верить хоть в бога, хоть в черта, государство в эти дела не вмешивается. Но для партии религия не частное дело. Ленин говорил, что религия есть один из видов духовного гнета, что людей приводит к религии какая-нибудь беда, нужда, одиночество, и коммунисты не могут безразлично относиться к темноте, в которой оказываются люди вследствие своих религиозных верований. За людей надо бороться, помогать им улучшать свою жизнь и в самом высоком, духовном, и в самом, так сказать, обыденном, житейском, материальном смысле. Все взаимосвязано. Настоящий человек не может быть счастлив, если кто-то рядом несчастен…