Хромой Орфей

Вероятно, они задумали что-то особенное, хотят, видно, отбомбить сразу с десятикратной силой. После отбоя, если позволит обстановка, он смоется с завода и поедет к Бореку. Похоже, что все пойдет на лад, беда только, что Борек - первый ученик по химии в их классе - совершенно бездарен как механик. В саду пригородного домика, несмотря на протесты родителей, он оборудовал в старой беседке неплохую лабораторию и занимается там своими фокус-покусами. Уже два месяца, как обещает сделать бомбу, но она все еще не готова. Наверно, Борек боится. "Не беспокойся, - говорит он всякий раз Павлу, выкатывая на него слезящиеся глаза за толстыми стеклами очков, - взрывчатка выходит отличная, хоть и негде ее испытать, в общем за химическую часть я ручаюсь, а вот с механизмом дело не ладится. Был бы тут Карел, помнишь его?"
      В последний раз Павел встретил у него несколько однокашников, бывших соучеников по восьмому классу, которые вернулись из рейха: двое удрали сами, остальных отпустили - союзники разбомбили города и предприятия. Приехали, как говорится, с голой задницей. Уже из самого беглого разговора Павел понял, что на них рассчитывать не приходится. Ребята вспоминали чудаковатых учителей, девчонок из их школы, говорили о том, кто где побывал за эти два года, отпускали циничные шуточки. Их худые, с виду веселые лица скрывали что-то, чего Павел не мог выразить словами, но понимал, потому что сам все изведал какая-то смесь опасений и страха, грубости, беспредметных упреков, преждевременной усталости и тупого безразличия. "Наплевать на все!" - как высказался за всех Пепек Баца, бывший первый ученик по прозвищу "Зраза". Пережить и не оглядываться на прошлое!
      Павел не сердился на товарищей за такие настроения, он знал, что они хватили горя и не хотят больше ничего знать. А когда он заговорил о войне и о том, что будет после нее, ему ответили недоуменными и даже недовольными взглядами, и Павел оставил эту тему. Странная это была встреча: однокашники разошлись и даже не сговорились, когда увидятся вновь. Наверно, если это будет осуществимо, лишь в день десятилетия выпуска восьмого "Б".
      Да, нужно позвонить Монике. Хотя бы позвонить. Вчера отец подал ему письмо, нацарапанное расточительно большими буквами, всего несколько слов: "Приходи! Мне гнусно. Прочитала все детективы, какие только были написаны, и все еще не нашла преступника. Начинаю уже считать ворсинки на ковре. Не бойся, я тебя не люблю, просто заела скука, и хочется видеть твою похоронную физиономию".
      Самолет шел вдоль самой кромки облаков, внизу незаметно передвигалась земля, покачивание в пустоте убаюкивало. Войта наконец-то мог предаться размышлениям. Что же он оставил на земле и к чему уже нет возврата? Ребята! Вы все уже знаете? Что сейчас творится на аэродроме? А на заводе? Что с ней? А мама? Что, если ее арестуют... и маму тоже, что, если... что, если ее будут бить на допросе... посадят в тюрьму? Нет, чепуха, они же могут доказать, что Войта не жил с ними. Как это я не подумал о них раньше? В голове только и была эта затея с побегом. Увижу ли я всех их когда-нибудь? Вернусь ли? Что об этом думают мои ребята, рабочие на заводе? Мальчишество, мол, шальная затея, которая может стоить многих жизней. Авантюра? Или геройство? Нет, скажет он, если ему суждено пережить все это, нет. И выложит всю правду. Геройство? Я решился на это потому, что не мог жить так, потому что я не спал ночами, задыхаясь от злобы и унижения, потому что у меня не было сил вырвать ее из сердца, забыть, перестать тосковать по ней! Разве я отважился бы на этот побег, если бы мог обнимать ее, спать с ней в белой комнатке, если бы мог жить вблизи от нее, хотя и в подвале, если бы вообще все не было так безнадежно... Нет, конечно, нет! Ведь я все еще люблю ее, и сейчас, и сейчас, и нет этому конца!
      Он с беспокойством заметил, что Коцек внимательно изучает карту и поглядывает на местность внизу. Города и местечки, деревушки, изогнутая полоска реки, шоссе и черные пятна лесов - когда-то на нас набросятся преследователи? - горы, он глянул вниз, - под крыльями косматые хребты и глубокие борозды долин...
      Павел посмотрел на часы: тревога длилась уже почти два часа, зенитки стыдливо молчали, гул канонады уступил место свисту пронизывающего ветра. Тоска.
      - Где мы летим? - крикнул Войта в микрофон.
      Голова в шерстяной шапочке не повернулась.
      - Я сам хотел бы знать, - раздалось в наушниках. - Летим правильно, направление я держу, но приземляться нельзя, там, внизу, наверняка они... Впереди препаскудная погода, но горючего у нас еще полбака. Холодно, а? Возьми-ка управление, у меня руки замерзли, я буду следить... Вот так, а теперь прибавь газу и бери штурвал на себя... Хорошо!
      Наконец-то сирены завыли отбой, и, прежде чем они умолкли, по полю рассыпались темные фигурки.
      - Пошли, - сказал Богоуш. - Я замерз, как цуцик.
      Они вышли из туннеля. Павел почти бежал, чтобы согреться, он чувствовал, что в носу у него при дыхании слипаются волоски. За ним спешил Леош казалось, стоит ему топнуть поэнергичней, его головка отскочит от тела. Последним семенил Бацилла, сопя, как упитанный конь с пивоварни.
      Перед главными воротами, распахнутыми настежь, они замедлили шаг.
      - Мать честная! - бледнея, воскликнул, Леош. - Они уже здесь! Я с утра предчувствовал... Ребята, я туда не пойду...
      - Заткнись, осел, - грубо оборвал его кто-то. - Уж не из-за твоих ли сверл они приперлись сюда? Похоже, будет поголовная проверка.
      Держась в толпе, они медленно двигались к проходной, напустив на себя самый безразличный вид. Сквозь густую толпу к воротам подъезжали черные "мерседесы" - один, другой, третий. Раздраженный рев клаксонов раздвигал толпу, суматоха, толкотня, неподвижные лица за стеклами автомобилей. Рабочие знали эти машины - поражало их количество. Видно, произошло что-то серьезное, тем более что за черными "мерседесами" последовали три крытых брезентом грузовика: солдаты! Наверно, оперативный отряд, черт их знает! Мундиры, автоматы, в полутьме под брезентом - восковые лица, как у манекенов. Мурашки бегают по спине, по животу, всюду. Ревут клаксоны, ревут остервенелые веркшуцы в воротах. С дороги, с дороги! Чего глазеете, как бараны? Вот свирепое лицо с заячьей губой. Уж не спятил ли?
      Стало известно, что эта апокалиптическая процессия автомобилей, минуя цехи, направилась к главному ангару и на аэродром. Как обычно, непостижимая паника ширилась, расходилась кругами. Шаги, телефонные звонки, беготня, взгляды, слухи и догадки передавались из уст в уста, нарастали, противоречили друг другу, исключали одна другую, но внешне царило выжидательное спокойствие, грохотали пневматические молотки, жужжали сверла. Что-то случилось, что-то чрезвычайное, и это "что-то" как бы висело в пыльном воздухе фюзеляжного цеха, в смраде клозетов, проявлялось в муравьиной суете веркшуцев, толкавшихся в цехах с таким видом, словно они пришли на похороны, и упорно не поддававшихся на попытки "разговорить" их. "Видать, сели в лужу!" - усмехнулся Мелихар. "Негодяи!" - сквозит в походке Каутце, который с видом мстительного божка быстро проходит по цеху; заметно это и на флегматичной с виду физиономии Мертвяка, который с верностью служки тащится вслед за своим чиновным преподобием; и в появлении редкого гостя - немецкого директора завода, в грозном поблескивании его очков и свастики на лацкане пиджака. Немцы явно изумлены, испуганы и обозлены чем-то неслыханным, от чего захватывает дыхание. "Das ist nicht moglich!.." *[* Это невозможно!.. (нем.).]
      Отголоски этих скрытых и потому еще более страшных обстоятельств отразились и на Даламанеке. Весь обмякший, как куль с овсом, он сидел на стуле, стараясь быть незаметным.
      - Чтобы никто не уходил с участка, ребята! Вкалывайте, прошу вас! А где Машек? И Файрайзл? Пошли в клозет? Сейчас же вернуть их!
      Развевая полы рабочего халата, он помчался в контору и тотчас же вернулся обратно.
      - Будет проверка! Всем взять инструменты в руки! И тихо, никаких разговоров. Вкалывать! Кто смылся? Что-о? Ах, сукины дети! Я же предупреждал. Не стану их покрывать, у меня семья!
      Войта снял перчатки - прошлой зимой их связала мама, распустив шерстяной свитер покойного архитектора, - и подышал на окоченевшие пальцы. Два часа двадцать минут чистого полета. Шестьсот пятьдесят, а то и семьсот километров, впрочем, может быть, и меньше. Скорей всего они уже перелетели линию фронта и внизу, под толстым слоем туч, иной мир. А может быть... Полутьма и снова тряска, больно кольнуло в ушах. Войта раскрыл рот, сделал глотательное движение, зажал нос, глубоко вздохнул. Он заметил, что концы крыльев прогибаются, и вдруг замер в испуге: на мгновение в просвете туч - совсем близко под ними - мелькнул скалистый утес...
      Секунды, минуты - грозные, как судьба. По заводу разнеслась весть, что в ангаре и на аэродроме арестовывают рабочих: чехов и даже немцев. Десять, двадцать человек под дулами автоматов повели к грузовикам, солдаты пинками загоняли туда новых и новых арестантов. Ребята из малярки заметили среди них и немца Хюбша. Пожилой мастер даже не успел сполоснуть измазанные в масле руки о майн готт! - он шел, подгоняемый окриками и ударами прикладов, ничего не понимая. Майн готт!
      Оперативный отряд оцепил ангары, аэродром, закрыл все выходы с завода, слышался рев автомобилей и отрывистые приказы, среди гестаповцев и заводского начальства слонялись немецкие летчики; им давно бы пора стартовать, если бы не такое неслыханное осложнение: одному из них не хватило самолета! Скандал! Переполох!
      Откуда-то появился Мелихар с таинственной усмешкой на буграстом лице. Гонза нетерпеливо наклонился к нему. Бригадир поднял глаза и нахмурил запыленные брови: рядом несколько знакомых, которые могли слышать разговор, Гиян, Падевет и старый Марейда, - но это свои люди.
      - М-да, - проворчал Мелихар и почесал небритый подбородок.- Двое парней из ангара сели в машину и смылись. Во время налета. Все рассчитали!
      Он произнес это безразличным тоном, без нотки восхищения, но и без раздражения, и, поморгав, поглядел на окружающих.
      - Молодцы! - в восторге воскликнул Гонза. - И все удалось?
      - Откуда мне знать? - Мелихар пожал плечами. - Только бы не похватали из-за этого многих других, черт побери! - добавил он.
      - Да, уж не дай бог! - проворчал старый Марейда, замахал длинными руками и сплюнул на пыльный пол. - Мальчишество, хулиганство! И к чему? Какой от этого толк?
      Все знали этого неутомимого работягу: былой страх безработицы въелся в него до мозга костей. И все-таки Гиян не сдержался:
      - Чего зря мелешь языком, шкура! Не иначе, хочешь получить на старости лет орден от Адольфа. На твоем месте я бы позаботился покрыть крышей халупу, пока все не пошло прахом!
      - Молчи, сосунок, - ощетинился старик. - Ты еще за подол держался, когда я... Чего рыпаетесь? Хотите опять остаться без работы? Попомнишь мои слова, когда будешь торчать у ворот да подтягивать штаны, дождетесь!
      - Заткнитесь! - грубовато прикрикнул на них Мелихар и вдруг добавил совсем спокойно: - Одного из них вы знаете, он работал тут, на крыльях.
      Мелихар помолчал и назвал фамилию. Все были ошеломлены. Да может ли это быть! Кто бы мог ждать от этого губошлепа! Каков стервец! Вот уж выкинул штучку. А почему? Ты знаешь? Помнится, он был женат?
      - С чего ему вздумалось удирать? Одурел, что ли?
      - Верно, женат! - Гиян хлопнул себя по лбу. - Факт! Мы с Франтой Падеветом были у него на свадьбе. Невеста - красотка и, говорят, из благородных. Мы там торчали, как ослы в цветнике, ей-богу! Чудная какая-то была свадьба.
      - Разойдитесь, ради бога, ребята! - Это был Даламанек. Он умоляюще всплеснул руками. - Не дурите, ради бога, сюда уже идут. Сверла в руки, и ни гугу!
      Три часа полета. Дело плохо, понял Войта, когда Коцек обернулся к нему. Впервые он прочел на его лице нечто похожее на тревогу. Коцек жестом показал на грязную кашу облаков и снова отвернулся, даже не улыбнувшись. Все ясно: надо приземляться во что бы то ни стало, пока есть горючее, - считаться с видимостью не приходится.
      Еще несколько бесконечных минут они болтались на ветру, погруженные в облака, - крутом ни зги, только тучи и ветер, ветер и тучи. Потом Войта почувствовал, что самолет наклонился носом к земле и стал неудержимо спускаться.
      У Гонзы голова шла кругом: невероятно, ошеломительно, и это Войта! твердил он себе, стоя со сверлом в руке. - Извини меня, старик, я-то думал, что твоя спокойная отвага попросту плод слабого воображения. Ах я идиот! Видимо, уж таков мой удел - сомневаться во всех и вся.
      Сзади кто-то толкнул Гонзу в спину, он услышал свой голос, выкрикнувший свое собственное имя, и тут же осознал, что смотрит в лицо Мертвяку. Тусклые глаза на мгновение задержались на нем: мы знакомы, говорили ему эти глаза, всегда вызывавшие у Гонзы легкое содрогание. Сейчас этого ощущения не было. Гонза ответил пристальным взглядом. Лети, лети, старик, ты замечательный парень, извини меня за все, я набитый дурак с аттестатом, Мелихар прав. Я жалкая вошь. Знал бы ты, как они тут бесятся! Лети, лети, подальше от этого борделя.
      Когда кончилась проверка, Гонза не удержался и заглянул в проход между крыльями - нет ли там Павла? Знал он об этом раньше? Павел поздоровался с Гонзой только взглядом, продолжая с безразличным видом пробовать острие сверла.
      - Ты знаешь? - спросил Гонза.
      Павел неохотно кивнул.
      - Да.
      Опять пауза. Но Гонза не сдавался.
      - Ну, что скажешь?
      Павел только устало отвел глаза.
      - Да ничего, - сказал он просто. И добавил: - Он-то не болтал!
      И прежде чем им разойтись, он показал кукиш. Это был выразительный жест, и Гонза повторил его.
      ...Резкое снижение, пронзительный свист, воздух давит на барабанные перепонки. Войта то разевает, то закрывает рот, как рыба, выброшенная на берег. Дело плохо, плохо, им уже не до разговоров, настал решающий момент. Войта чувствует это снижение, это падение всем телом, - словно на него взвалили тяжеленный груз... и бог весть почему начинает считать: раз, два, три... Но этой ужасной полутьме нет конца!.. Мамино лицо... почему именно она? Сто один, сто два, сто три... Видимость нулевая! Двести, двести один... Свист и падение... Триста... Пятьсот... Ясно, мы разобьемся в лепешку, ясно, что натолкнемся на грозную, непроницаемую громаду света, которая охотно пропустила их сюда, наверх, а теперь убегает от них и, может быть, уже не существует... Безумный страх. Тучи, мутный дар хлещет по крыльям... Уже триста метров, двести девяносто, стрелка альтиметра угрожающе дрожит, вокруг свист и серая пустота, мотор снова взвыл, самолет бросает вверх и вниз, стремительное падение, от которого захватывает дыхание. Двести пятьдесят метров... это конец, вот сейчас, сейчас... И Войта уже не думает ни о чем, безмерная жалость к себе овладела им, жалость, которую человек чувствует перед гибелью, отчаянная покорность, сейчас, сейчас будет удар... Удар, которого он уже не услышит, и тьма, непроглядная тьма навеки...
      Войта зажмурился и вцепился пальцами в озябшие колени.
      И вдруг, видно, в самый последний момент и совсем неожиданно, серая пелена выпустила их - наверно, вот так же мир выглядел после потопа, - из редеющих клочьев тумана перед ними ужасающе близко возникла земля: неровная, ненадежная, с заснеженными бороздами узких полей, низкими пригорками. Крутой вираж, у конца левого крыла пейзаж взметнулся кверху и повернулся вокруг самолета, похожий на громадную тарелку, заполненную лесом. Верхушки хвойных деревьев уносятся назад, мелькнул клочок пашни, и снова темные пятна лесов, поворот, самолет качнулся... Вот за тем полем виден кусочек плоской земли отлогий косогор, а дальше опять стена леса... "Держись!" - послышалось в наушниках. Захлебываясь скоростью, самолет мчался, земля приближалась. Толчок, за ним резкий безжалостный удар снизу - первый привет земли. Войта закрыл глаза. Снова пустота, подскок и новый удар, нестерпимое давление сжало все тело, что-то черное летит им навстречу, дребезжание и снова удар, ремни больно врезались в плечи, толчок - и земля навалилась на Войту и ударила его, и вот уже больше ничего нет, только тишина, гудящая, шумная, сладостная, удивительная тишина... Тишина! Ну вот и готово, успел подумать Войта.
      Кажется, шумит ветер? Где-то что-то капает. Таковы первые ощущения. Почему мы не взорвались? Видно, Коцек успел выключить зажигание. Молодчина! С ним хоть к черту на рога! Матерь божья, я жив!
      Да, жив. Войта недоверчиво щупал колено, но почти ничего не чувствовал он промерз до костей. Я жив, жив! Я безумно хочу жить! Ему хотелось орать во весь голос. Я жив! День. Земля. Я живу на земле. Умей я молиться, я бы помолился. Кто знает, зачем? Прочитал бы какую-нибудь нелепую молитву за то, что я жив.
      Войта потряс головой, она была на своем месте - эта дурная, измученная башка. Постараюсь, чтобы она подольше продержалась у меня на плечах.
      Ну вот и готово! Но где же мы? Войта вдруг сообразил, что он не сидит, а висит на ремнях и они врезаются ему в тело. И странное дело: земля не под ним, а перед ним, за неподвижной спиной Коцека. Ага, мы ткнулись носом, машине капут. Милая, хорошая машина! Им овладела нежность к этой массе стали и алюминия, восхищение вещью, которой человеческие руки дали жизнь и силу. Спасибо тебе, гробик! Он погладил пальцами руль высоты. Спасибо!
      Ну, соберись с силами! Войта окликнул Коцека - тот не отзывался. Что с ним? Войта испугался. Уж не... Коцек висел на переднем сиденье в неестественной позе, навалившись на рули управления. Вот он пошевелился и что-то пробормотал. Жив! Прежде всего надо выбраться из самолета. Окоченевшими пальцами Войта расстегнул пряжки и, сняв ремни, осунулся на педали - ручное управление уперлось ему в бедро. Мешок мяса и костей! Ладно, не беда, вылезем - еще мальчишкой он был мастер лазить по деревьям. Войта попытался сдвинуть крышу, к его удивлению, она подалась, морозный ветер ворвался в кабину, и это было приятно. Войта жадно глотал его, потом выполз из кабины, соскользнул по крылу и упал на землю всей тяжестью. Земля, земля, жесткая и неумолимая! Он наслаждался ее надежной твердостью. Комья земли были покрыты тонким слоем снега. Войта пошатывался, стоя на ней и переступая с ноги на ногу, как медведь на цепи, потом нагнулся, набрал горсть снегу, растер им замерзшее лицо, попробовал на вкус - знакомое ощущение на нёбе. Может, слепить снежок? Или снежную бабу - недолговечный памятник в честь их прибытия?
      Войта сделал несколько шагов от самолета, уткнувшегося носом в пашню метрах в пятидесяти от края елового леса. Не так уж плохо мы приземлились: повреждено только шасси, носовая часть, пропеллер и, наверно, мотор; плоскости целы. Он оглянулся: лес, лес, белое поле, едва заметная дорога, по которой, вероятно; давно уже никто не ездил. Где же мы? Местность вокруг почти такая же, как дома, и все же в ней есть что-то особое, свое - Войта чувствовал это, хотя не мог точно определить. И не стал задумываться. Главное - они смылись. Избавились от всего, всего, всего!
      Он вернулся к самолету и увидел, что Коцек ворочается на сиденье и кивает ему; наконец он с трудом вылез из кабины. Войту обеспокоило, что, очутившись на земле, Коцек зашатался и оперся спиной о крыло. Он был необычно бледен и даже не нагнулся, чтобы поднять шерстяную шапочку, которая свалилась у него с головы. Тяжело дыша, он тер лицо руками.
      - Что с тобой? - спросил Войта.
      Усилием воли Коцек овладел собой. Только сейчас Войта увидел, что лоб у него в поту.
      - Ничего, - сказал Коцек и выжал из себя обычную улыбку. - Плохо привязался, и меня здорово тряхануло. - Он показал на грудь и надсадно закашлялся, но, перехватив взгляд Войты, задорно улыбнулся: - Sic et non! Приземление было малость жестковато. Зато до чего приятно сознавать, что остался в живых! Правда? - Он что-то еще процитировал по-латыни, не утруждая себя переводом. - Человек должен верить в свою счастливую звезду, если уж он живет на свете. Понятия не имею, где мы, но это неважно, здесь наверняка нет немцев. Мы отмахали почти восемьсот километров. Хотел бы я видеть рожу Каутце - очень бы мне это сейчас помогло! Собирай барахло, Войта, надо найти людей и рапортовать о нашем нежданном появлении. - Приступ кашля снова затряс его, и это очень не понравилось Войте. - Ну, пошли!
      Гудок в фюзеляжном равнодушно возвестил перерыв, а две темные фигуры медленно, как улитки, тащились по белой безлюдной равнине восточной Словакии. Два человека! Вот они идут нехоженым путем, шаг за шагом удаляясь от необыкновенного памятника с германскими опознавательными знаками, от памятника, выставившего хвост в пасмурное небо. Один из них шагает впереди, согнувшись под рюкзаком, другой отстает, останавливается и хрипло кашляет, потом снова пускается в путь. Павел шарит по карманам, закуривает, а те двое все идут и идут, и вот уже исчезают в сумраке леса...
      Х
      Кто бы это мог быть? Фантазия легкомысленно предлагала десяток ответов, но Бланка боязливо отвергала их один за другим. Нет, нет, ничего не жди, не гадай. Стоит ли вообще идти? Но она знала, что пойдет, не может не пойти. Место знакомое - одно из самых заурядных и скучнейших кафе, какие еще и сейчас предлагают пражанам свое хмурое гостеприимство. Находится оно в такой же заурядной и унылой улочке неподалеку на набережной, несущей имя недоброй памяти Рейнгарда Гейдриха. Само по себе это кафе ничем не подозрительно. Да и что с ней может случиться? Скорее всего кто-нибудь из этих нахалов с завода пытается таким оригинальным образом назначить ей свидание. А что, если...
      Не гадай!
      И все-таки в полупустом трамвае она не удержалась, вынула из сумочки письмо и в меланхолическом свете затемненной лампочки перечитала несколько слов, написанных на кусочке бумаги в клетку: приходите тогда-то и туда-то важное дело! От печатных букв шел холод анонимки, а слова означали только то, что в них было, подпись отсутствовала. От Зденека? Нет, нет, она испугалась, чепуха. Гонза? Не надо строить себе никаких иллюзий! Один шанс из тысячи - не больше, но сердце у нее заколотилось. Но зачем бы он ей писал? И почему на "вы"? Ведь она каждый день видит его десятки и сотни раз на заводе, и это как сотни болезненных уколов, после которых оба без слов отворачиваются друг от друга. Нет, между ними все кончено, и она знает, что возврата нет... Это был крах. Падение в грязь, удар топором под самый корень...
      Эту записку она обнаружила совсем случайно и не в ящике на дверях - там как раз лежало письмо от него: несколько фраз, написанных острым, уверенным почерком, таким характерным для этого человека. Он сообщал, что едет по служебным делам на две недели в рейх и. когда вернется, даст знать. Он думает о ней, ждет встречи и так далее.
      Бланка нашла в кладовке сухую горбушку, немного плавленого сыра, с ненужной тщательностью накрыла на стол. Поев, она все еще чувствовала голод. В последнее время она жила впроголодь, достать съестного было негде, да и денег не хватало. В последнюю встречу с ним она не удержалась и приняла плитку шоколада и коробку сардин. Этого хватило на один вечер, потом последовали угрызения совести. Катишься под уклон, девушка! Ну и что ж? В моем-то положении? Только от денег она возмущенно отказалась.
      Бланка посмотрела на фотографию Зденека над диваном. В комнате стоял сырой холод, батареи были чуть теплые. Оставалось забраться с книжкой под одеяло, почитать немного, а потом попытаться проспать несколько часов до жестокого утра. Никто не придет, никто не стоит в нише подъезда... После ареста Зденека Бланка прекратила знакомство с несколькими приятельницами и друзьями, с которыми когда-то выступала в любительских спектаклях. Родственников в Праге у нее не было, а тех, что жили вне Праги, она не жаждала видеть, подозревая, что они что-то узнали и потому сторонятся ее. Кстати говоря, Зденек открыто презирал большинство из них. Дядя с маминой стороны дослужился до солидного чина в чешской полиции и явно опасается быть скомпрометированным. Ну и будьте вы все неладны!
      Бланка причесывалась перед своим зеркалом - это была сложившаяся привычка, нечто вроде обряда перед сном - и не без тщеславия рассматривала свое лицо. Хороша ли я еще? Откуда взялась эта морщинка у рта? Исчезнет она когда-нибудь? Ну и заботы у тебя, вздорная девчонка! Скверная и эгоистичная! Холод загнал ее под одеяло, она потянулась за начатым романом, но не успела увлечься судьбой героев, как заметила что-то белое на полу, у двери в коридор и вскочила, снова окунувшись в противный холод.
      Холодно было и здесь, да еще все пропахло дешевым табаком. Кафе походило на полутемное дно пруда. Несколько посетителей с замкнутыми лицами сидели за столиками, большинство в пальто; все они показались ей страшно одинокими. И чего они тут сидят? Между столиков двигалась унылая фигура обер-кельнера в потертом фраке. Проворчав что-то, он принес Бланке чашку суррогатного чая с таблеткой сахарина с таким видом, что ему все совершенно безразлично. По ее просьбе он еще швырнул ей газету и удалился на кухню.
      "Фюрер принял Квислинга...", "Большевистские атаки на Одере успеха не имели...", "Расовая проблема Америки: негры терроризируют белых женщин". "Черчилль - вдохновитель красных". Репертуар театров отсутствовал - театры закрыты. Отдел мелких объявлений: "Меняю электр. каток для белья на сапоги".
      Бланка отложила газету и стала изучать зеленоватые лица посетителей, но никаких выводов сделать не смогла. Кто же из этих людей, наконец, встанет и подойдет к ее столику?
      Каждую минуту большая стрелка часов, щелкнув, передвигалась на одно деление. Прошло полчаса, час - ничего! Холод и безнадежность угнетали Бланку. Что, если... Новые сомнения охватили ее. Что, если это лишь глупая и грубая шутка? Что, если я сижу здесь, а шутник поглядывает на меня?
      В гнетущей тишине под ногами обер-кельнера заскрипели половицы. Один из посетителей зевнул, блеснув золотыми зубами, и потребовал счет. Прошло уже полтора часа, и все никаких результатов - встану и уйду.
      И вдруг кто-то подошел к ней сзади и негромко спросил, свободна ли газета. Это было так быстро и неожиданно, что она не успела разглядеть его лица.
      - Пожалуйста!
      Наклонясь за газетой, человек внятно прошептал:
      - Я подожду вас на улице. Не торопитесь! - И громко: - Благодарю вас!
      Она разглядела лишь сутулую спину и чуть лысоватое темя. Он вышел. Дверь за ним качалась еще несколько секунд.
      Она расплатилась и заставила себя неторопливо покинуть кафе. Липкая тьма улицы поглотила ее. С минуту она стояла на ветру, сунув руки в карманы и стараясь привыкнуть к темноте. Постепенно ей это удалось, и она замерла на месте. Мужская фигура придвинулась к ней.
      - Не бойтесь и пойдемте со мной.
      - Куда? - испуганно спросила она, почувствовав прикосновение его руки.
      - Недалеко. Право, вы можете не бояться... Не разговаривать же нам здесь. Неподходящая обстановка. Вы все еще боитесь?
      - Нет. Чего мне бояться? - почти обиженно возразила она, Они пошли рядом, он вел ее в сторону набережной, она уже не противилась, что-то в его голосе внушало доверие. Так вот он какой! Что же ему от меня надо? В крайнем случае начну кричать и драться. Она не успела разглядеть лицо незнакомца, но готова была поклясться, что в жизни не видела этого человека, даже голос его ей незнаком. Несомненно, он уже немолод, это заметно и по походке. Подняв воротник, он шагал рядом, изредка покашливая, и за всю дорогу не сказал ни слова. Куда же мы идем? На квартиру я ни за что не пойду! Бланка с облегчением вздохнула, когда поняла, что такого намерения у незнакомца нет: по безлюдной набережной, где гулял ветер, они шли в сторону Национального театра, потом свернули по мостику, переброшенному через рукав реки на Славянский остров. Незнакомец вел Бланку по безлюдному парку и остановился у каменного парапета, за которым шумела вода.
      Бланка оперлась на парапет и выжидательно молчала - перед ней маячила тень мужской фигуры со светлым пятном лица. Он тоже молчал, будто с интересом прислушиваясь к шуму ветра.
      - Не сердитесь, что я вытащил вас из дому в такую погоду, - наконец сказал он с ненужной церемонностью. - Но я считал, что должен с вами поговорить.
      Ее удивил его нерешительный тон.
      - Можете не извиняться.
      - Хорошо. - Не приближаясь, он откашлялся, приложив руку ко рту, потом так же нерешительно сделал странное предложение: - В случае чего мы с вами разыграем влюбленных. Это и в ваших интересах. По документу я Вацлав Вавра, торговый агент фирмы "Шипек", техническое оборудование. Мы познакомились в кино "Якорь" на фильме "Отмычка". Там идет этот фильм. Большего вам знать не надо. Вы... ваше имя мне известно, но я не сразу смог узнать вас по фотографии. У вас другая прическа.
      Бланка не отвечала, но была полна нетерпения. К чему вся эта комедия? Может, он пускает пыль в глаза? Она слышала, что некоторые соблазнители не стесняются прибегать к романтике подполья. Но непохоже, чтобы этот... Какое ему дело до моей прически? И где он взял мое фото?
      - Я, собственно, хотел повидаться с вами уже давно, - продолжал он глухим голосом. - Тогда еще можно было что-то предпринять, но, к сожалению, не было никакой возможности встретиться с вами. Ни у меня, ни у моих... бывших друзей. Только несколько недель назад...
      Кашель заставил его умолкнуть. Бланка заметила, что он вынул из кармана платок.
      В воздухе замелькали снежинки, они опускались ей на волосы, таяли на лбу. Вдали по мосту бежал трамвай, словно толкая перед собой тусклый конус света.
      - Не сердитесь на меня за то, что я вам сейчас скажу. Может, это и напрасно, но вы поймете, что в наше время... И то, что я сообщу вам, никому не рассказывайте. Уверяю вас, что это все равно не поможет.
      Бланка почувствовала себя обиженной, хотя все еще не знала, что он имеет в виду.
      - Это вы так обо мне думаете? Я не доносчица.
      - Я мало знаю вас, приходится быть осторожным.
      Бланка нетерпеливо переступила с ноги на ногу. Паузы, которые он делал, раздражали ее. Она подняла взгляд и спросила напрямик:
      - О чем, собственно, будет разговор?
      - Тише, пожалуйста, - сказал он и добавил: - О Зденеке.
      Он совсем невыразительно произнес это имя, но она почувствовала, что он волнуется и не может подавить свое волнение. Опять наступила пауза.