Хромой Орфей

Послушай, а довольно ли в раю мешков? Резкий свет слабеет, это настольная лампа, пахнет чаем, мать проходит в своей тяжелой шинели мимо кожаного кресла, и из вывернутых карманов ее вылетают маленькие птички. Чего он от меня хочет? Мучительное напряжение мозга, и, повернув голову, он видит темную дыру. Хлест, хлест! Я не хочу, я все расскажу! Боль при движении, он хнычет и жалуется, как мальчишка, поняв, что его куда-то несут, а он лежит на разноцветных флагах, а Леандер поет мужским голосом хабанеру. Рука полоснула ножом с отколупанным черенком и - мат! Дверная ниша. Спор с кем-то. Нет, ты позер, ну-ка сделай это, наложи на себя руки. В реку падает слюна, чудовищно обильная, поблескивающая слюна, он мчится по мостовой - и перед ним покачивается сетка с бутылкой молока и пачкой цикория, он их догнал, но когда пешеход обернулся, оказалось, что это она и вместе с тем совсем не она, а та кукла с равнодушным лицом Нефертити, она клюет его остылыми губами в губы... Почему именно она? И жадные, бесстыдно-язвительные поцелуи дарят ему наслаждение, он отчаянно сопротивляется и уже все понял. Нет, не хочу, ведь вы смерть, я не хочу идти с вами.
      Он проснулся весь в поту и с неотложной потребностью помочиться. Жив! Заколебался у двери, не зная, решиться ли и постучать, но тут заметил ведро под умывальником...
      Который час? Неразрешимая проблема! Он услыхал гудок. Тишина. Потом шаги. Отдаленное жужжанье насекомых. Заправила вперил в него водянистый взгляд - я тебя запомню!.. Он моргал, глядя на раскаленную нить электрической лампочки, шаги и голоса, пол стонал и гнулся под тяжестью тел, но никто не приходил.
      Забыл обо мне. Или все-таки...
      Шаркающие шаги замедлились у двери - нет, это не Башке! Гонза оглянулся, когда ключ начал медленно поворачиваться в замке. Смерть? Нет, в темном прямоугольнике появилась сгорбленная фигурка, проникла внутрь, и дверь захлопнулась. Вошедший попал в полосу света, и оказалось, что это низенький и какой-то совсем уж обтрепанный старичок. Морщинистое лицо с лукавыми глазками. Пришлепал ближе, со щеткой и ведром в руках, жмурясь на свет. Узнал Гонзу.
      - Эге, браток! Ведь мы знакомы, а? Помнишь?
      Где я его видел? А, вспомнил: холодный утренний вагон, пустое отделение, рука кромсает кожаный ремень у окна - тот самый старик! Чего ему здесь нужно?
      - Знаешь, набойки-то до сих пор держатся! - начал он, показывая свои чиненые башмаки. - Кожа как с бегемота, зря ты не взял. Ну, не беда... Держался ты молодцом, прямо сказать...
      Он побрызгал пол водой и принялся не спеша размахивать щеткой, время от времени оглядываясь на дверь, непрестанно бормоча всякую чепуху, хотя его мучила одышка.
      - Нужно же кому-нибудь здесь подметать, верно?.. А платят неплохо, между прочим, это они молодцы...
      Вот пустомеля! Гонза не отвечал, но был рад, что видит знакомое лицо, пусть даже лицо этого болтливого старикашки.
      - Ну-ка, братишка, отсядь, надо подмести тут! - Старик подковылял к самому стулу. - А под тобой-то подметать нехорошо, примета такая - тогда ты не женишься и останешься бобылем, вроде меня. А плохое это дело - человеку одному на свете жить...
      Что это он шепчет? Я не ослышался? Нет. Слышал внятно.
      - ...Ничего они не знают... Не поддавайся на ихние штучки! Ни гу-гу! Ржигу знаешь? Из него что-то выудили... будто он тебя где-то видел...
      Старик распрямил спину, на лице его не изменилась ни одна черта, он громко произнес, отдуваясь:
      - Конец - делу венец! Проклятущий ноябрь. На дворе опять льет, то-то слякоть будет. Ну, спасибо этому дому, пошел к другому.
      Не говоря больше ни слова, он поплелся из комнаты, стуча ведром, и не успел Гонза опомниться, как за стариком захлопнулась дверь...
      Узнав прихрамывающие шаги, Гонза выпрямился и напряг мускулы лица. После ухода старика протекла, наверно, бездна времени.
      Он вздохнул почти с облегчением. Ключ.
      - Наконец-то могу уделить вам минуту, - промолвил Мертвяк, усевшись за письменный стол.
      И все началось сначала: чиновник опять вынул листовки, тщательно отвинтил колпачок самописки, снял волосок с пера и только после этого вперил в Гонзу свой мертвенный взгляд.
      - Надеюсь, вы тут не очень скучали. У меня не было возможности обеспечить вам приятное общество. На дворе ужасная погода!.. Так - начинай!
      Короткий приказ был дан утомленным голосом и без угрозы.
      Гонза поднял голову.
      - Я ничего не знаю. Все, что знаю, я уже вам сказал. Эту листовку я бросил в уборную, не читая...
      Решительный тон, каким это было произнесено, вызвал у Мертвяка некоторый интерес, но не вывел из себя.
      - Это ваше последнее слово? - спросил он без подъема.
      - Да. Не могу ничего больше прибавить.
      - Гм... и то ладно. - И после краткого, но сосредоточенного раздумья: - А вы знаете, что я с вами сейчас сделаю?
      - Не знаю. Но, кажется, догадываюсь, - промолвил Гонза кротко, чтобы не слишком раздражать его.
      - Нет, не догадываетесь, - живо прервал его Башке и встал.
      Он удалился необычно твердым шагом, заперев за собой дверь на ключ, и вернулся не очень скоро с какой-то бумагой в руке. Перестав обращать внимание на Гонзу, он закурил сигарету и стал что-то тщательно переписывать. Канцелярский чиновник с наслаждением работал. Готово. Он с довольным лицом придвинул бумагу к своему побледневшему гостю и подал ему самописку.
      - Прошу подписать! Это как будто мелкая формальность, но дружески советую вам отнестись к ней внимательно. Прежде всего прочтите. Если мы узнаем, что вы кому-нибудь рассказали, о чем мы с вами здесь говорили, нам, само собой, придется принять меры.
      Текст прыгал у Гонзы перед глазами, он прочел с большим трудом, потом поднял глаза на терпеливо ожидающего Мертвяка:
      - Значит...
      - Вот именно, - прервал его Башке с довольной улыбкой. - Не говорите, что не рады, все равно не поверю. Понимаете теперь, что разговоры о нашей жестокости в значительной мере несправедливы? Я рад, что могу это сделать. Право! Мы не людоеды и действуем только по закону. Вы не признались - ничего не поделаешь. Может быть, тут в самом деле ошибка, бывает иногда такое странное стечение обстоятельств, и мы не непогрешимы. Бывает, бывает. Хотите закурить, чтоб успокоиться? Да не бойтесь, теперь можно. Представляю себе, что значит для курящего так долго не курить, а паек - маленький. На сей раз закроем глаза на то, что вы не передали той листовки, а то пришлось бы ползавода посадить, и производство станет, верно? Но только на сей раз! Вы теперь знаете, что должны сделать, если натолкнетесь еще на что-нибудь подобное...
      Он встал, обошел, прихрамывая, вокруг стола и улыбнулся с самоуверенной благосклонностью.
      - Если случайно встретитесь с кем-нибудь из этого... "Орфея"... скажите им, чтоб они бросили! Пока не поздно! Ведь глупо! Переловим их как мышей, жаль молодежь. И рук, нужных государству. Прошу передать им это от меня лично, прибавил он со смешком. - А вы научитесь играть как следует в шахматы! Вы играли schreklich *.[* Ужасно (нем.).]
      Он отковылял к двери и повернул ключ.
      - Можете идти!
      И эта была, в сущности, самая большая неожидаиность, которую Гонзе привелось здесь испытать.
      Его охватило головокружительное чувство легкости и трепетной радости, хоть и не без примеси подозрения. Нет, это невозможно, не может быть, чтоб этим все кончилось... да, но я на свободе и могу идти, куда хочу, могу шататься как пьяный по заводу и дышать полной грудью...
      Тьма, агатовая тьма свистела в сплетениях проводов и плескала ему в лицо облачной водой, но это было очень приятно. Он слизывал капли с губ, подставлял лицо дождю. Куда? К ней! Фюзеляжный притягивал его, как свет ночную бабочку, он протащился мимо проходной, в главных воротах посмотрел на часы: половина десятого, господи, сколько же времени я там проторчал! Ребята снова уже на работе. Услыхал, что кто-то зовет его из ворот, узнал певца.
      - Иди сюда, компаньеро, здесь тебя ждут!
      Мама. Он увидел ее в жарко натопленной комнатке за проходной, она встала ему навстречу в своей железнодорожной шинели, с сокрушенным лицом и глазами, подведенными бессонной ночью. Она подавила рыданья. Он был ей благодарен за это.
      - Енка!
      Он еще не был уверен в своем голосе и предпочитал не открывать рта наклонился к ней и дал себя обнять и поцеловать, что ж такого, ведь это моя мать, я вышел из этого женского тела, и она имеет теперь естественное право прикасаться к нему с этим особенным жадным чувством собственности, словно лихорадочно стараясь убедиться, что я целый и что ни кусочка меня не осталось там, нет, руки, ноги, голова - все здесь. Ну довольно, прошу тебя. Его смущали глаза веркшуца, - этот взрыв чувств как бы застал его врасплох. Он осторожно высвободился из ее объятий.
      - Все уже в порядке, - предупредил он ее вопросы, боясь, как бы это свиданье не приобрело слишком патетического характера. - Павел заходил? Почему ты здесь?
      - Я хотела... хотела идти туда, Енка...
      Его смяла внезапная растроганность; к ее материнской тревоге примешивалась почти девичья застенчивость, он не удержался, погладил ее по каштановым волосам. Они были мокры от дождя. Красивая еще, подумал он с горькой гордостью, у меня довольно красивая мама.
      - Отпустили меня. Все объяснилось. - Он нарочно сказал это громко, чтоб слышали веркшуцы. - Утром буду дома.
      Вот и все, и сразу словно им больше не о чем было говорить, их охватила обычная неловкость. Балда, надо было бы ей что-нибудь сказать, ну хоть что ты очень рад ее приходу. Он не сумел выговорить этого, его хватило только на самые банальные вопросы - что нового дома, что делает дед, и все то, что несмело затрепетало между ними в первую минуту, улетучилось. Он даже преувеличенно забеспокоился, как бы не ушел последний автобус в город, а ей ведь утром на работу; она грустно согласилась и унесла во тьму свое разочарование.
      Он с трудом подавил желание еще раз окликнуть ее и только помахал рукой, наугад, по направлению к автобусной остановке.
      - Все в порядке, компаньеро?
      - Кажется.
      Он откозырял и пулей выскочил из проходной.
      Все стало какое-то другое, а может, все прежнее, только я изменился. Видно, взросление - не плавный процесс, он идет скачками в решающие дни, а то и минуты.
      В лицо ему ударил железный грохот, запах металла, затхлого тепла. Он втянул ноздрями воздух и зашагал по проходу, к стапелям, не глядя по сторонам. Но, сделав несколько шагов, ясно понял, что его возвращение не осталось незамеченным. Сотни глаз следили за ним, кто как будто бы с безразличием, кто с дружеским удивлением или с безотчетной тоской, точно он вернулся с того света. Он понимал их. Но он-то мог смотреть прямо в глаза кому угодно оттого, что совесть его была как перо ангельского крыла. Факт, господа! Из меня ничего не выудили.
      Чей-то голос пробился к нему сквозь грохот цеха, он повернулся на него и в то же мгновение почувствовал ее губы на своих губах. Она обняла - это была она, он узнал ее по этому шалому поступку, по тому, как она обняла его на глазах у всех, впервые показав открыто, что близка ему. Он понял все это и схватил ее за руку.
      - Как ты выдержала?
      Некоторое время они были в забытьи, в полной тишине, они стояли в этой тишине одни, обнимаясь глазами. Потом она опомнилась и заправила выбившуюся прядку волос под платок.
      - Не знаю. Умирала от страха. Тысячу раз, в последний - вот только что... А теперь я до невозможности жива. Потрогай!
      Он беспокойно огляделся.
      - Потом. Я обыкновенный смертный и чувствую себя на сцене дураком, понимаешь?
      - Абсолютно не понимаю. Пускай смотрят, мне нечего стыдиться. Вот человек, которого я люблю, смотрите! - Она опустила ресницы. - Ты не боишься, что я тебя съем?
      В проходе между крыльями на него натолкнулся ничего не подозревавший Богоушек, он вскрикнул от неожиданности и выпустил из рук шланг от пневматического молотка.
      - Могилы разверзаются! Что с тобой было, друг?
      - Ты не поверишь, но они решили спросить моего совета, где пустить в ход тайное оружие - на Западе или на Востоке.
      - Иди ты... - выругался по-мужски будущий ученый и провел рукой по своей бородке. - Врешь?!
      - Ни капельки. Кроме того, я позорно проиграл партию в шахматы. Ты случайно не видел Павла?
      - Нет. А что?
      - Да хочу спросить его насчет одного хода слоном. А Бацилла где?
      - Болен. Вчера еще скапустился, с животом что-то. На складах вчера аресты были... Ну будь!..
      Мелихар поправлял изоляцию на подвесной лампе, он кинул на вернувшегося хмурый взгляд и непристойно выругался.
      - Наконец-то! Я уж думал, придется мне обучать какого нового пачкуна. Нам со вчерашнего дня прибавили еще одно крыло, так что зевать нечего!
      И как ни в чем не бывало он взял молоток и с нетерпением стал ждать, когда напарник найдет поддержку и залезет под крыло.
      Ну вот, размышлял Гонза под оглушительные удары, пусть-ка теперь Милан врет насчет рабочих! Вот там один из них. И хоть Гонза уже знал разные капризы Мелихара, но такого он не ждал: в том, как тот его встретил, не было ни капли дружеского участия, даже просто чувства, - одна резкость и чуть не гневное осуждение. Словно Гонза прогулял по своей воле. Сволочь, чурбан бездушный! Кретин! Его взяла досада, он работал, стиснув зубы, замкнувшись в гордом молчании, и не думал скрывать свои чувства. Дзуб... дзуб... Как можно скорей отыскать ребят и успокоить их! Неужели не знают, что я вернулся? Как же это, никто из них еще не подошел? Боятся, что ли?
      Задумавшись, он не успел снять палец с головки заклепки, железо задребезжало под молотком. От острой боли поддержка вывалилась из руки, Гонза тихонько застонал и сунул палец в рот: обычно это помогало. Зажмурился.
      - Что там еще? - загремело у него над головой. - Работаешь, так не думай о всякой чепухе, черт возьми! На такую работу мне...
      Ох, это мучительное желание кинуть в него молотком или хоть швырнуть ему в лицо самые грубые оскорбления! Сдержался. Не опускаться до его уровня! Показать ему свое презренье! Он сплюнул и, чуть не задохнувшись от бешенства, поднял поддержку.
      Давай! Меня не заденешь, дикарь!
      Только когда закончили крыло и устало перевели дух, с Мелихаром произошла одна из свойственных ему непонятных перемен: он отер пот с лица, осклабился и сам надкусил кислое яблоко примирения; вид у него был как у виноватого мальчишки. Он подбросил поддержку, что обозначало обычный призыв: ну-ка, сколько раз поднимешь?
      - Ну что, молодой?
      Неохотное пожатие плечами.
      Мелихар поскреб себе виски.
      - Ежели ты рассчитывал на триумфальную арку с певчими... - Гонзу обозлило, что Мелихар понял причину его строптивости и так бесцеремонно ее обнажил. Но он промолчал. Мелихар вынул из кармана мятую пачку дешевых сигарет вчерашней выдачи - в ней оставалось всего три штучки. - Пойдем подымим, что ли, молодой.
      Приглашение нельзя было отклонить, и они пошли. Меня не умаслишь, твердил про себя Гонза. Коридор, ведущий во двор, был пустой и холодный, за дверью свистел ветер. Закурили молча.
      - Дали вам там хоть кофей-то? - прогудел Мелихар.
      Гонза дрожал от холода, но нарочно не спешил с ответом.
      - Почти что так.
      - Гм... И просто взяли да отпустили?
      Гонза выдохнул облако вонючего дыма. Ломай себе голову! Потом с небрежным лаконизмом бросил:
      - Взяли да отпустили.
      - Ну да! - промолвил Мелихар. - Они ведь добрые, факт. Он сильно затянулся, огонек сигареты озарил его лицо; он перестал расспрашивать, но Гонза готов был поклясться, что Мелихар усмехается в темноте. Это побудило Гонзу начать самому.
      - Ничего из меня не выудили.
      Это прозвучало строптиво.
      - Понятное дело. Они ведь круглые дураки, это уж как есть. А вы почем знаете, что не выудили?
      - Что я, совсем дурак, что ли? - В голосе Гонзы был оттенок неуверенности. - А что вы хотите сказать?
      - Ничего. Не выудили так не выудили.
      Мелихар простуженно раскашлялся, потушил сигарету пальцами и кинул взгляд вдоль коридора.
      - Только вот что... - равнодушно пробормотал он, - другой раз можно выдать, хоть и держишь язык за зубами.
      Куда он гнет? Почему не говорит прямо, черт бы его побрал!
      - Послушайте, - продолжал Мелихар, чуть шевеля губами, - знаете, что такое подсадной? Нет? Старый трюк. Подсадной пьянеет оттого, что его выпустили на свободу, и приводит к ним остальных, как на веревке. Тут много глаз. - Ткнув безмолвного помощника в грудь, он прибавил: - Конечно, лучше всего, когда ты ни во что не впутывался, а потому никто из тебя ничего не может выжать, правда?
      Что у тебя на уме? Вызывающая беззаботность, с которой говорил Мелихар, задела Гонзу.
      - Откуда вы знаете, что из меня нечего было выудить? - вырвалось у него. Думаете, я трус? Зас... с аттестатом? Было, если хотите знать... было!
      - Заткнитесь! - резко остановил его Мелихар, невидный в темноте коридора.
      Кто-то прошел мимо, дверь скрипнула, шаги удалились, но напарник долго не подавал голоса. Гонза слышал его дыхание, испытывая тягостное ощущение, что на него упорно смотрят.
      - Да что я тут с вами время теряю... - промолвил Мелихар уже без всякого пыла. - Неохота мне из-за вашей болтовни беду наживать. Я ничего не слыхал, хоть расшибите свой ученый кочан! Ничего не поделаешь... никогда вам не образумиться, одно слово - гимназер!
      - Главное - вы сами благоразумненький! И такие, как вы... - кинул Гонза, задыхаясь от злобы. Выпрямился лицом к лицу с этой огромной тенью. Взорвался. Теперь-то я ему все выложу! Все, что о нем думаю! Гонза с изумлением слушал себя: - Вам мажут медом по губам... подкупают вас деньгами и водкой, чтоб вы для них вкалывали... вы нужны им для их войны... Вы благоразумны! Эти ваши электроплитки... эта шарашка... Деньги-то не пахнут! Плевать вам на все, так?!
      Он не договорил. Прежде чем он понял, что в бешенстве наговорил лишнее, было уже поздно: крепкая рука схватила его за шиворот и стала трясти, как сухую тростинку, превратив в беспомощный предмет. В лицо ему пахнуло прокуренным дыханьем.
      - Ты!.. Нахальный... щенок... Только еще пикни - пришибу! Ты... смеешь меня упрекать, а сам дальше собственного носа не видишь! Кто тебя кормит, дохлятина? Как ты смеешь оскорблять людей, о которых понятия не имеешь? Ты, пузырь надутый... кабы не был таким дохлым...
      Сейчас он меня убьет! Зачем я это сказал, дурак... Ну и пускай, пускай знает! Гонза с бешеной силой уперся ему в грудь.
      - Ну и бейте, - прохрипел он, почти теряя сознание. - Бейте... чтоб мне не отвыкнуть... я уже привык там...
      Руки Мелихара разом разжались - страшная сила, прижавшая его к стене, чуть не лишила его последнего дыхания, - но теперь он был свободен. Шипенье, как из лопнувшей трубы парового отопления. Это было все. Мелихар уходил, нет, убегал, может быть, испугался силы своих рук, распахнул дверь в фюзеляжный, огромная фигура его скользнула в полосе света и скрылась в проходе.
      Эхо захлопнувшейся двери отдалось в пустом коридоре.
      Что же это? Что я наделал? Я там с ума сошел, совсем спятил. Оскорбил Мелихара. Что я знаю? Он прав, прав, он меня предупреждал, он добра мне хотел, конечно! Как же теперь быть? Поправить дело, пока не поздно. Подсадной... А что, если он прав и мое освобождение в самом деле ловушка? Во что бы то ни стало найти ребят и все им выложить, пока они не наделали глупостей. Ох, этот нож!
      Голова трещала от напряжения, в животе урчало от голода. Гонза провел рукой по лицу и вышел во двор глотнуть чистого воздуха, но не мог освободиться от отвращения к самому себе. Извинюсь перед ним, переломлю свою идиотскую гордость!
      Вернувшись в цех, он уже с порога стал искать глазами кого-нибудь из ребят, но никого не увидел. Где Павел? Где Войта? Как это они сами до сих пор меня не отыскали? Что с ними случилось? Спокойно! По проходу навстречу ему шел Пепек. Нет, я тогда не ослышался. Посмотри на него, вот кто тебя подсидел, а теперь спокойненько посвистывает себе, выпятив губы, кепчонка набекрень, вот увидел тебя, изображает удивление, хоть наверняка давно знает, что ты вернулся! Не вотрешь очки!
      Спекулянт моргнул как ни в чем не бывало.
      - А-а, привет. Ну как дела?
      - Как видишь, - отрезал Гонза с кривой улыбкой. - Цел остался.
      - Славно, милок. И ничего не выжали, а?
      - А ты знаешь, что из меня что-то можно было выжать? - В этом вопросе была вызывающая двусмысленность, на которую его подбил вопрос Пепека. Гонзе показалось, что щучье лицо в какую-то долю секунды дернулось, но Гонза сам вывел его из затруднения. - Какая-то ошибка. Ничего серьезного...
      - Да ну? - удивился Пепек. Сопнул носом. - Может быть. Люди - сволочи. А как... - запнулся он, - взбучку... получил?
      В вопросе таился животный страх перед побоями. Нет, ничего ему не сообщать, а ребят предупредить! Если он догадается, что я о нем знаю, это может стать опасным.
      - Да нет.
      - Славно! Зря болтают. Как и насчет этих евреев...
      Спокойно! Это не Яго, эстет, смакующий зло, это просто загнанная в угол крыса. Нетрудно представить себе, как пара оплеух заставила его говорить, как он хныкал, давал обещания и скулил от страха, чтоб только не развеялась заветная мечта о звякающей автоматической кассе.
      - Само собой. Было даже интересно.
      - Вот и хорошо, - вздохнул оживленно Пепек. - Курева не нужно? По двадцатке. Набитые гильзы подешевели.
      Что же ты им скажешь, мерзавец? Что ошибся?
      - Не надо, - мягко отказался Гонза. - Мне бы чего-нибудь пожрать.
      Пепек с удовольствием перешел на свою любимую тему:
      - Андела принялась за святого. Ты знаешь?.. - Пепек был из тех, которым какая бы то ни было чистота не дает спокойно спать, пока ее не поваляют в грязи. - Затащила его в будку в малярке - должна, мол, исповедаться ему во всех своих грехах, а мы-то в окошко глазеем. Видим, у него пальцы дрожат, когда она как ни в чем не бывало руки его на ляжки себе положила... а он этак насупился, и даже очки у него запотели. Заметил ты новую кошечку в "Девине"? С Коброй работает... Лакомый кусочек. Буфера - во!
      - Ну, будь здоров! - прервал его Гонза на полуслове.
      Он увидел Павла. Тот медленно шел от конторы к своему участку, тонкий, чуть сутулый, руки у него висели, и он, казалось, был безразличен ко всему окружающему. Гонза догнал его, тронул за локоть.
      - Привет.
      Павел обратил к нему бледное лицо, как будто ничуть не удивившись.
      - Привет.
      Он опять отвернулся и не замедлил шага, так что Гонзе оставалось приспособиться к нему. Павел будто спал на ходу.
      - Мне нужно с тобой поговорить.
      - О чем? - шепнул Павел, не пошевелив губами.
      Все стало другое, и в Павле какая-то перемена. Гонза, озадаченный, помолчал, потом высказался напрямик:
      - Что дурака валяешь? Не делай вида, будто не о чем.
      - Не останавливайся, - пробурчал Павел; он упорно глядел вперед с таким видом, словно хотел отделаться от Гонзы. - На нас глядят...
      Замечание было разумное, Гонза признал это и подчинился. Что они все, ошалели от страха? Или что-то произошло? Разве он не рад меня видеть? Перегибают палку с этой конспирацией! Что из того, что кто-то нас видит вместе, ведь это не первый и не последний раз и тут нет ничего примечательного.
      - Все в порядке, кажется. Пока что! Они из меня ничего не вырвали, но, видимо, знают порядочно! Мы наделали кучу глупостей.
      Голос его тонул в гуле цеха, он шептал Павлу на ходу, не зная, с чего начать, но с каждым словом усиливалось глупое ощущение, что Павел почти не слушает. Больше того: не хочет слушать, старается ускользнуть от него.
      - Где ребята?
      - Какие?
      Невероятный вопрос, кинутый в пространство перед собой.
      - Милан.
      - Переведен в погрузочный. Бригада "раз, два - взяли". Только в дневную смену.
      - А Войта?
      - Завтра приступит на стартовой. На аэродроме. Тоже перевели.
      - Как же так?
      - А я почем знаю? - прозвучал равнодушный ответ.
      - Нас разогнали, но кто? Кто это устроил? Значит, кто-то о нас знает... и так вдруг... Должно быть, это наши люди...
      - Молчи!
      Они подошли к крылу, у которого работал Павел, и остановились. Павел неизвестно почему глядел в сторону, и на лице его была написана тревога.
      - Мне кажется, я сошел с ума. Что с тобой сделалось, Павел?
      - Я ничего не знаю, не задавай дурацких вопросов и шагай дальше! Имей соображение!
      - Но надо же нам...
      - О чем, скажи пожалуйста? Советую тебе ничего не предпринимать, никого не разыскивать и обо всем забыть! Ясно? Так нужно, понимаешь? Когда все успокоится, мы тебя сами позовем...
      Он повернулся и отошел от остолбеневшего Гонзы, как будто сразу забыв о нем; взял молоток и нажал спуск.
      Тррррра! Залп карательного отряда!
      Не стой, проходи! Почему? Или мне просто кажется? Ты прокаженный, отмеченный, можешь заразить всех, держись подальше! Один! Выброшен на пустынный берег посреди шумного множества знакомых людей. Что тут произошло? И что делать? Забыть, не искать их? С ума сойдешь.
      Мы тебя сами позовем! Не звучит ли это как вызов на суд? Сами позовем. Кто? Мы. Мы, остальные. Но почему? В чем они подозревают меня?
      Он поплелся к своему стапелю, а на душе у него кошки скребли, он насильно заставлял себя передвигать ноги. Мелихар, копавшийся в жестяной коробке, окинул подошедшего загадочным взглядом. Он не дал Гонзе открыть рот, отмахнулся от его извинений и указал ему на поддержку под крылом. Стук молотка зазвучал для Гонзы прелюдией к примирению, но в воздухе не проходила напряженность и неуловимое ощущение, будто почва уходит из-под ног, куда-то унося его, осталось.
      Больше того - оно усиливалось.
      II
      Дверь чуть заметно приоткрылась, кто-то глянул сквозь щель во тьму коридора и сейчас же закрыл опять. Он узнал голос Бациллы.
      - Ребята, это Гонза.
      И снова тишина, словно они там, внутри, шепотом совещаются, впускать или нет. Он потоптался на месте и еще раз отстукал по деревянной филенке условленный сигнал. От поворота лестницы доходил мерцающий огонек, теплящийся под распятием, бросая на исцарапанную стену его фантастически увеличенную тень; где-то играло радио, по галерее шаркали туфли.
      Сколько уж дней? Один, два, три. А ничего не делается. Ровно ничего. Никто его не ищет, никто не обращает на него внимания, и это хуже всего. Просто невыносимо! Будь он дурак, он поверил бы, что тут и конец, все вернулось к однообразию приходов и уходов, звяканью контрольных часов и ночной дремоте. Разверзшаяся вокруг него пустота создавала нежеланный простор для размышлений, терявшихся в мутной мгле. Он торчал в холодном кафе, так как Бланка не могла с ним встретиться, смотрел на свои праздные руки и казался самому себе каким-то иссушенным и покинутым.
      ...Наконец дверь приоткрылась, послышался голос Павла:
      - Входи!
      Он вошел в темноту. Только после того как дверь за ним захлопнулась, на столике зажглась лампочка. Невнятное бормотанье было ответом на его приветствие. Глаза привыкли к свету и начали различать лица. Здесь были все. Они смотрели, как он снимает мокрый плащ, и молчали. Возникло гнетущее, хоть ничем и не обоснованное ощущение, будто он непрошеный гость, но он сейчас же отогнал его. Глупости!
      Он хотел занять свое обычное место на кушетке, но кто-то подставил ему стул; это немного его удивило, но он сел и стал дуть на застывшие пальцы.
      Почему они молчат? Он растерянно огляделся. Павел пристально смотрел на него из охровой тени - неподвижно и печально; Войта отвернулся, смущенно сложив большие руки на коленях; Бацилла, сидя на расклеившемся стульчике, избегал прямого взгляда, и его жирное лицо все обвисло, как тесто. Милан рассматривал Гонзу, пытливо прищурившись; его все время душил кашель. "Орфей"! Весь "Орфей" налицо, опять они все вместе, все по-прежнему - и в то же время по-другому. В чем? Гонза не понимал, но это было в воздухе. Даже в том, что сидит он против них на стуле, как бы отдельно. Это намеренно? В их поведении нет ничего враждебного, но напряженность такая, что ее можно пощупать.
      Он вздохнул с облегчением, когда Павел тихо нарушил молчание:
      - Никто не видел, когда ты шел сюда?
      - Будьте спокойны. Это исключено.
      Он стал поспешно описывать, как дошел, но уже во время рассказа понял, что дело не в этом, и оборвал на полуслове; смутившись, стал рыться в карманах, но ничего не нашел. Милан протянул ему потертую коробочку, в которую собирал для других окурки. Гонза поблагодарил его взглядом и с преувеличенной тщательностью стал свертывать самокрутку, а все следили за ним.
      Он закурил и поднял глаза.
      - Ну давай!
      Павел не пошевелился, по-прежнему лицо его было в тени. Только заговорив, Гонза почувствовал какое-то облегчение. Он старался рассказывать как можно подробнее обо всем, что ему пришлось пережить, боясь упустить самую незначительную, пусть даже ничтожную мелочь; он опустил все относящееся к его личным чувствам, зато изложил свои соображения.
      - Нужно все хорошенько продумать, ребята! Этот старикан, я его знаю, мы должны найти его и попробовать, что можно... Не знаю... Может, его кто-нибудь подослал и через него найдем нить. Что он там делает? Не знаю. Может, случайно услышал что-то, а может, и так сбрехнул - следует допустить и это. Нет, я не ослышался, в этом готов поклясться, хотя, признаюсь, я там совсем обалдел. Там знают обо всем, что мы до сих пор затевали.
      Пепек Ржига. Факт. Нам надо повести дело иначе и быть осторожней, ребята, а то нас сцапают как пить дать! Твой нож, Войта, я сам видел, собственными глазами, в лапах Мертвяка...
      Они слушали затаив дыхание, ошеломленные, волненье их достигло высшей точки, когда он передал им оскорбительный совет Башке. Они были явно задеты. Милан плюнул, Бацилла, выпучив глаза, заерзал на стуле. Страх снова овладел им. Господи! Какая скотина!
      Они были задеты. От Гонзы не ускользнуло, что они с трудом подавляют свои чувства, но странно было, что никто его не перебивал; как будто они натянуто и строго молчат, заранее сговорившись предоставить ему самому запутаться в противоречивых соображениях и вопросах, на которые нет ответа.