Заводи кого угодно, только НЕ КРОКОДИЛА!

Руки-ноги мои были исцарапаны в кровь, когда я наконец добрался до цели и, раздвинув последние на моем пути ветки шиповника, увидел гнездо и обвившегося вокруг него лесного ужа. Из его пасти торчал птенец. Я уцепился левой рукой за ветку потолще и изо всех сил потянулся к гнезду, но не достал. Как я ни напрягался — всего нескольких сантиметров не хватало, чтобы коснуться ужа, а тот делал свое дело, не обращая на меня ни малейшего внимания. И тут я заметил, что длинный хвост ужа свешивается из-под ветвей и к нему можно подобраться. Теперь я все свое внимание сосредоточил на этом змеином хвосте и на том, чтобы не рухнуть с обрыва. Помнится только, что временами меня всего облепляли взволнованные птицы. Когда наконец мне удалось схватить ужа за хвост, он прекратил глотательные движения, но птенца не выпускал. Изо всех сил уцепился он за ветки и, как я ни тянул его, едва заметно подавался в мою сторону. Слышно было, как трещат его позвонки, а иногда казалось даже, что внутри у него что-то разрывается. Насилу удалось оторвать ужа от гнезда и ветвей, за которые он цеплялся. Птенец по-прежнему был у него во рту, Я стиснул ужу горло и высвободил птенца, к счастью, живого. Затем он отрыгнул еще двух мокрых от желудочного сока птенцов; они безжизненными комочками рухнули вниз. Должно быть, их уж заглатывал в то время, пока я производил запись звуков. Я извлек из кармана два холщовых мешочка: в один положил птенца, в другой сунул ужа. Гнездо не было разрушено — уж выхватывал жертвы через отверстие сбоку — и в нем находился целый и невредимый еще один птенец: длиннохвостая синица откладывает 6-12 яиц. Птицы вскоре успокоились и улетели, а гнездящаяся здесь пара принялась кормить оставшегося в живых птенца.
      Я спустился на дно карьера, и мы с женой внимательно осмотрели спасенного птенца. Кроме царапин я не нашел у него серьезных повреждений, вот только весь он был мокрый и липкий от змеиной слюны. Птенец быстро обсох, и как только я протянул к нему руку, он широко раскрыл клювик и жалобно запищал, прося есть. Я записал его голос, держа микрофон в 2-3 сантиметрах от него, а затем покормил его муравьиными яичками (личинками). Насытившись, птенец закрыл глаза и выразил свое удовлетворение напевными, приятными для слуха повторяющимися звуками, которые я тоже записал на пленку (Подробное знакомство с записью звуков и их анализ содержатся в статье Петера Сёке «Акустические и этологические реакции птиц на услышанные в магнитофонной записи голоса самца-соперника и самки» (Allattani Kozlemenyek, LX № 1-1).

      Чтобы продолжить запись звуков и их изучение, я стал воспитывать птенца дома. Он жил в закрытой картонной коробке, пока не научился летать. Через каждые час-полтора я подкармливал его муравьиными яичками, постным сырым, мясом, говяжьим сердцем, обычными минеральными веществами и витаминами.
      Мы назвали птенца Прюнти. Он очень быстро пошел в рост, оперился, научился самостоятельно есть и летать. Сделавшись любимцем семьи, он никого не боялся — садился на руку или на плечо. Несколько раз в день мы выпускали его из клетки; он очень любил, когда с ним занимались, «возили» его на руке по всей квартире.
      Примерно в то же время мне захотелось вырастить птенца совы сипухи — тоже чтобы записать его голос. В поисках совенка я облазил массу церковных колоколен, но напрасно: когда травили ядом мышей и крыс, то истребили и питающихся ими сипух.
      На одной колокольне я обнаружил скелеты целого семейства сипух. На многих колокольнях под предлогом противопожарных мер окна и все отверстия затянули густой проволочной сеткой, так что птицы не могли ни влететь, ни вылететь.
      Как-то один мой знакомый, которому было известно о моих безуспешных попытках раздобыть совенка, поехал в зоопарк города Печ. К его превеликому изумлению, служитель зоопарка обмолвился, что у него есть для продажи сипуха. Вот так я и обзавелся взрослой совой этого вида, но для моих целей проку от нее оказалось мало, потому что нрава она была угрюмого и молчаливого.
      Однажды возвратясь домой с работы, я хотел вынуть из клетки своего любимца Прюнти, но дверца оказалась приоткрытой, а клетка пустой. Остолбенев от удивления, я огляделся по сторонам, и у меня дыхание перехватило — я увидел в клетке совы несколько хвостовых и маховых перьев юной синички. Кто-то из домашних, пряча Прюнти на место, в клетку, плохо закрыл дверцу, а он выбрался на волю и без труда протиснулся в клетку к сове, затянутую крупной проволочной сеткой.
      В тот же вечер я отвез сову на гору Геллерт и выпустил там на волю.

      Да, совсем забыл рассказать об участи лесного ужа, пожиравшего птенцов длиннохвостой синицы, У моего друга Тони Бороша была бунгара-пама (Bungarus fasciatus). Эта достигающая полутора метров в длину, украшенная желтыми и блестящими черными кольцами змея обитает на юге Индии, Китая, на островах Суматра и Ява и питается змеями. Облюбовав себе подходящую для обеда змею, она пускается в преследование и, настигнув добычу, жалит ее. Ужаленное животное замирает в той позе, в какой было застигнуто в момент укуса. Бунгара-пама, в точности следуя линиям тела замершей змеи, постепенно заглатывает ее, и на том змеиное пиршество кончается. Так вот я отвез лесного ужа своему приятелю.
      Бунгара-пама в тот момент как раз была голодна…

Занимательные рассказы про ежей

      Еж (Erinaceus europaeus roumanicus) принадлежит к числу тех животных, с которыми человеку — и ребенку, и взрослому — всегда по возможности хочется наладить контакт или во всяком случае присмотреться к ним поближе.
      Признаюсь, я не раз поддавался искушению и заводил дома ежей. Вот о них-то я и собираюсь рассказать следующие три истории.

Незадачливая горлица

      Летние каникулы я ежегодно проводил у деда с бабушкой в области Ваш. Завязав дружбу со всеми домашними животными, я пытался «наладить отношения» и с дикими и, тогда еще не обладая ни должным опытом, ни специальными познаниями, на свой страх и риск старался обеспечить им необходимый уход и пропитание. Впоследствии я не мог понять, как удалось мне вырастить трех птенцов удода, подкармливая их исключительно козьим сыром — я скатывал из него шарики. В дальнем конце двора находилась клетушка, именуемая кухней для свиней; там я и разместил свой зверинец.

      Одновременно с удодами у меня росли и трое птенцов горлинок, которых я подкармливал размоченной в воде пшеницей и кукурузными зернами. Питомцы мои не получали ни органических смесей, ни витаминных препаратов и все же прекрасно росли и развивались. В отведенной для них клетушке им жилось вполне привольно, и вели они себя кротко, как ручные. Однажды вечером после ужина, слоняясь по окрестностям, я поймал очень симпатичного ежика, Я прихватил его с собой и определил на жительство в ту же кухоньку, где обитали горлинки. Приготовил и еду новому жильцу — вареную картошку, молоко — и отлил немного в мисочку пойла для свиней.
      На следующее утро я побежал проверить, ел ли еж. Самого зверька не было видно, зато больше половины отведенного ему корма исчезло из миски. Я был очень доволен таким результатом и теперь решил заняться горлинками. Насыпал им пшеничных зерен на каменный пол кухоньки, и горлинки слетелись клевать. В этот момент откуда ни возьмись появился еж, прыгнул на одного из птенцов и на моих глазах разгрыз ему голову.
      Я очень тяжело переживал это несчастье, Еж тотчас же был выдворен на свободу, а оставшихся двух горлинок, я выхаживал с еще большим тщанием.

Музицирующий еж

      Будучи студентом-первокурсником, я снимал угол вместе со своим бывшим одноклассником, который готовил себя к литературному поприщу. Оба мы только что покинули отчий кров, и нам хотелось хоть чем-то скрасить неуют чужого угла.
      Приятель мой занимался в кружке народного танца и как-то раз принес домой цитру, Квартирной хозяйке пришелся не по душе этот музыкальный инструмент и мы после нескольких робких попыток усладить свою жизнь хотя бы музыкой вынуждены были отказаться от этого намерения, а цитру убрали в большую плетеную корзину, в которой я привез свои пожитки из дома в Пешт.
      Однажды вечером, прогуливаясь на горе Геллерт, я поймал ежа. Твердо решив положить конец нашему серому и неуютному быту, я отнес ежа домой. Мой товарищ по комнате с привычной ухмылкой принял к сведению, что нашего полку прибыло. Я же разработал четкий план; по вечерам выпускать ежа на волю — пусть по крайней мере тараканов отпугивает, — а утром за полчаса до ухода на занятия убирать за ежиком нечистоты с полу и прятать его в коробку, благо днем ему все равно положено отсыпаться. Таким образом, и хозяйка не прознает о существовании нового постояльца.
      Я собрал для своего питомца кое-какие остатки еды и выпустил ежа из портфеля. Мы с приятелем погасили свет и улеглись спать. Ежик постоял, шумно отдуваясь, а затем пустился обследовать незнакомую территорию. Сначала он двигался медленно, потом шажки его стали все убыстряться. Когтистые лапки цокали по навощенному паркету, будто конный милиционер по мостовой. Это цоканье начало всерьез раздражать меня, но тут ежик добрался до шкафа. Расстояние между шкафом и полом было небольшое — еж не мог туда свободно протиснуться, и колючки на спине царапали снизу планку шкафа.
      Всю ночь в комнате стоял скрежет, будто проволочной щеткой скребли по дереву; нам удалось уснуть только на рассвете. Утром я не слышал звона будильника, заведенного на полчаса раньше, — меня разбудил мой товарищ в обычное время. Я вскочил в полной панике, сунул ноги в тапочки и заорал — в одной из них обосновался еж. Наспех я прибрал следы пребывания ежика, а его самого сунул в плетеную корзину и помчался на занятия.
      Когда я вернулся из института, меня поджидала бледная, смертельно перепуганная хозяйка. Немалого труда стоило допытаться у нее о причине испуга. Оказывается, утром, когда она убирала в нашей комнате, из плетеной корзины вдруг раздались звуки цитры. Несчастная женщина с перепугу едва не лишилась сознания. Ей пришлось собрать все мужество, чтобы осмелиться открыть корзину. Каково же было ее изумление, когда она увидела ежа, ползающего па струнам цитры!

Еж, влюбленный в зеленую метлу

      Как-то воскресным утром к нам прибежали двое ребятишек, дети моего коллеги — владельца собственного участка, — и вручили мне ежа: «Это папа просил Вам передать в подарок, — сказали они. — Мы решили его отдать, потому что он забрался в постельку к нашему новорожденному братишке. Ежик, правда, обгорел немного, но теперь уже поправился». В ответ на мои вопросы дети рассказали, что они у себя на участке жгли сухие листья и вместе с одной охапкой бросили в огонь ежа. Я присмотрелся к зверьку повнимательнее. На боку у него иголки были словно из пластмассы, до которой дотронулись раскаленным железом, — кончики игл расплавились, сплющились и слиплись друг с другом.
      Вначале я решил, что куда-нибудь занесу ежа и выпущу на волю, но потом передумал; мне было любопытно, что станет в дальнейшем с расплавившимися иголками. Я позволил ежику свободно расхаживать по комнате, отведенной специально под «зверинец», в надежде, что он поможет мне наводить порядок. Дело в том, что каждое утро мне приходилось подбирать жуков, вылетевших ночью из питомника мучных червей — чаще всего они кверху брюшком валялись на линолеуме, потому что не могли сами перевернуться. Вот я и рассчитывал, что теперь еж станет подбирать их. Мои расчеты оправдались: поутру я не нашел на полу ни одного жука; более того, еж поел и оставленного для него говяжьего сердца и яблока, нарезанного мелкими кубиками. После долгих поисков я обнаружил за пластмассовым ящиком и его самого. Ежик натаскал туда полиэтиленовых мешочков и забрался в один из них.
      Дня два-три птицы поднимали неимоверный переполох, когда еж вылезал из полиэтиленового мешочка и принимался разгуливать по комнате; они взволнованно чирикали-щебетали, провожая взглядом нового жильца, но потом привыкли и перестали обращать на него внимание. Лишь удод не успокаивался и норовил, просунув клюв через проволочную сетку, долбануть ежа, когда тот проходил мимо его вольеры.
      Каждый вечер я оставлял ему еду: немного говяжьего сердца, мясной смеси (птичьего корма) и фруктов — чаще всего яблоко.
      Но еж обладал странным вкусом. Как-то вечером я нечаянно уронил на пол мешочек с семечками подсолнуха, Ежик тотчас поспешил к нему и, на удивление, хрустя и чавкая, принялся уминать рассыпавшиеся семечки, С тех пор если мне некогда было готовить ему еду или я очень уставал к вечеру, ежик получал на ужин горсть семечек. В таких случаях он выпивал воды больше обычного. Он был не против попить и молока, но я не давал ему, потому что от молока у него расстраивался кишечник.
      Прошло две недели с тех пор, как ежик поселился у меня.
      Однажды вечером, когда я задавал корм животным, мне вдруг почудилось, что вдоль стены мелькнул какой-то диковинный ярко-красный зверек. А когда этот факт дошел до моего сознания, я стал искать ежа. Найдя его, я увидел на месте выжженного пятна открытую рану: обгоревшая кожа отмерла и отвалилась вместе с иголками. Чего только не было на воспаленном месте, — к нему прилип всякий мусор — от паутины до птичьих перьев. В первый момент я оторопел при виде этого страшного зрелища, но затем начал действовать: налил в пластмассовый тазик дезинфицирующего раствора для рук («Ультразол») и наполовину разбавил его теплой водой; затем смоченной в нем ватой как следует промыл поверхность раны, промокнул больное место сухой ватой и густо смазал тетрациклиновой мазью. Все следующие дни я дезинфицировал рану с помощью спирта и смазывал тетрациклиновой мазью.
      Поверхность раны вскоре затянулась нежно-розовой кожицей. Ежик все больше обживался у нас. По ночам он оглашал дом самыми разнообразными звуками. У двери стоял комод на таком расстоянии от дверного проема, что еж, опираясь спиной, то бишь иглами, о комод, карабкался по дверной планке и при этом нещадно скрежетал когтями по дереву. Этому занятию он посвящал долгие ночные часы, проявляя. завидное упрямство — соскальзывал, срывался вниз и опять начинал все снова. К счастью, ему лишь изредка удавалось штурмовать вершину, то есть взобраться на комод, но зато стоило ему там очутиться, как он сбрасывал оттуда все подряд — мешочки с семечками и зерном, банку с медом, коробку детского питания, стеклянную миску и тому подобное. Когда он в третий раз прогулялся по комоду, опрокинув банку меда в стоявший на полу таз с мучными червями, я рассвирепел и принял меры: отодвинул комод подальше от двери, чтобы еж не мог больше совершать восхождений по отвесной стенке. Прекратились и неприятные звуки, которые до сих пор я вынужден был выслушивать по ночам целыми часами, — царапанье игл по стенке комода и скрежет когтей по дверной планке.
      Однако еж придумал новое развлечение. На нижней полке шкафа хранились старые газеты. Еж каким-то образом ухитрился забраться на полку; часть газет он сбросил на пол, а оставшиеся изгрыз на мелкие кусочки. Каждый раз, когда я забывал запереть шкаф, что со мной весьма часто случалось, наутро меня встречал неимоверный ералаш. Позднее еж приловчился забираться и на верхние полки, и как-то раз утром комната выглядела словно после тщательного обыска — все содержимое ящиков и полок было вывалено на пол.
      Обычно на полу под столом лежала небольшая метелка из зеленого искусственного волокна, и вдруг она куда-то пропала. Две недели я пилил несчастную уборщицу за пропажу, но женщина с возмущением отрицала свою вину. В конце концов подозрение мое пало на ежа, и когда я разгреб его норку, устроенную из нейлонового пакета, то под уничижительным взглядом уборщицы и к вящему своему стыду извлек оттуда метелку. Но ежик, судя по всему, воспылал любовью к зеленой щетинистой красавице; каждый раз, когда я забывал метелку на полу, ежик утаскивал ее в свой угол.

      Зимой в комнате поддерживалась температура выше 20°С. Еж иногда по два-три дня не показывался из своего убежища, хотя и не впадал в спячку. В таких случаях, еда приготовленная ему с вечера, оставалась не тронутой. Однажды вечером я внимательно пригляделся к ежу и с удивлением отметил, что несмотря на довольно продолжительные голодовки, он явно растолстел. Я решил проследить за ним. Вот еж, не переставая принюхиваться двинулся по комнате в обход. Поравнялся с выставленной для него едой, крутнул носом и прошествовал мимо — прямиком к ящику с мучными червями. Приподнялся на задние лапки и достал как раз до верхнего края ящика. Затем он очень ловко подтянулся, буквально перекатившись через край ящика, плюхнулся внутрь и принялся с жадностью поедать червей. Когда я попытался удалить его оттуда, он рассердился — запыхтел, зафыркал на меня. Я обхватил ежа плотной тряпкой и выставил из неположенного места, однако стоило мне выпустить его из рук, как он тут же побежал обратно и вмиг очутился в ящике. С тех пор все девять ящиков — червячных питомников — пришлось накрывать сверху пластмассовыми и фанерными щитами, но ценой упорных, настойчивых усилий еж почти всегда ухитрялся сдвинуть крышку с какого-нибудь ящика и досыта набивал брюшко любимым лакомством. Разлетавшиеся по комнате жуки окончательно перестали интересовать его, да и какой теперь был смысл подбирать их по одному! Наконец мне удалось решить проблему «противоежовой защиты» и приладить надежные запоры к питомникам, хотя для меня это означало дополнительную возню и лишнюю потерю времени по вечерам. На день я всегда открывал ящики, чтобы они проветривались. Сообразительный ежик усвоил это за неделю и, отказавшись от ночного образа жизни, свойственного всей ежиной породе, стал регулярно наведываться к ящикам в дневное время и лакомиться мучными червями.
      Однажды с воспитательской целью я прокатил его подобно игольчатому мячу но всей комнате. Ежик встал, встряхнулся, а затем возмущенным пыхтением осудив мои педагогические меры, нахально побежал снова к ящику и под носом у меня подобрался к своему любимому лакомству.
      Каких только шумов и звуков не издавал этот маленький зверек! Днем, отлеживаясь в «норе», он часто покряхтывал и протяжно икал. По ночам, постоянно над чем-нибудь трудясь, он опять-таки порождал загадочные шумы.
      В мае я едва дождался теплой погоды, чтобы отвезти ежика за город, к своему знакомому, у которого в саду уже несколько лет жил еж-самец. На прощание я сфотографировал своего проказливого питомца.
      В тех местах часто видели привезенную мной ежиху. Ее ведь легко было узнать — на одном боку у нее была проплешина величиной с детскую ладонь; иголки там так и не выросли, на розовой кожице торчало всего несколько мягких волосков.

Крупнейшая в Европе летучая мышь

      В серии «Животный мир Венгрии» отдельным выпуском вышло исследование Дёрдя Топала о летучих мышах — «Chiroptera» (т. XXII, вып. 2, 1969). Из него можно почерпнуть следующие сведения: «Nyctalus lasiopterus Scheber — гигантская вечерница (maximus Fatio) — один из крупнейших в Европе видов летучей мыши. Длина туловища вместе с головой 84-104 миллиметра, хвоста 55-65 миллиметров, ушей 21-26 миллиметров, предплечья 64-69 миллиметров… Она во всех отношениях напоминает рыжую вечерницу, только гораздо крупнее… В нашей стране встречаются единичные экземпляры в горах Бюкк и Задунайском крае».
      Первую гигантскую вечерницу (Nyctalus lasiopterus) лет сорок назад прислал в зоологический отдел Музея природоведения Иштван Вашархейи; второй экземпляр, причем в живом виде, был доставлен туда же педагогом Йожефом Боршем — в конюшне кто-то сбил летучую мышь кнутом.
      Дёрдь Топал порадовал меня вестью: если, мол, у меня есть желание повозиться с пострадавшей, то можно попробовать продлить ей жизнь. Ну а если летучая мышь все же погибнет, тогда чучело ее перейдет в фонд Музея.
      Из холщового мешочка, в котором перевозили летучую мышь, я выпустил ее на крышку предназначенной для нее клетки. С самой первой минуты летучая мышь вела себя в высшей степени дружелюбно. Она огляделась по сторонам (вернее, ультразвуком, как радаром, прощупала все вокруг), почесалась, зевнула и, точно ее долгое время держали в плену, принялась есть протягиваемые ей с пинцета кусочки говядины и мучных червей. В первый же день я определил, что лучше всего нарезать мясо кусочками длиной полсантиметра и шириной миллиметра два-три, потому что более широкие кусочки мяса застревают у нее в зубах; летучая мышь какое-то время мучилась, пытаясь проглотить их, а затем выплевывала. Чтобы она заметила еду, приходилось водить перед нею пинцетом с зажатым в нем кусочком мяса. В таких случаях она, поводя головой из стороны в сторону и непрестанно разевая рот, испускала во всех направлениях неуловимые человеческим слухом ультразвуки. По отражению этих звуков она определяла местонахождение пищи, будто зрячая, направлялась именно туда и брала еду с пинцета.
      В последующие трое суток погода переменилась, стало холодно, и летучая мышь целыми днями крепко спала. По вечерам приходилось осторожно подталкивать ее пальцем, чтобы она проснулась и поела. Первые куски она ела медленно, с прохладцей, но затем, быстро войдя во вкус, поедала корм в своем обычном темпе. Погода постепенно улучшалась, и летучая мышь стала просыпаться все раньше, вернее, мне быстрее удавалось ее разбудить. Через некоторое время стоило ей только уловить движение перед клеткой, как она просыпалась сама. Прощупав своим «радарным» устройством все вокруг, она ползла в ту часть клетки, у которой я находился, и требовала свою порцию. Если еда не выдавалась ей незамедлительно, она с такой силой начинала грызть сетку, что проволока трещала. Я опасался за ее зубы, поэтому заранее нарезал мясо, чтобы не прерывать кормление, пока она не насытится. Если пауза между двумя порциями затягивалась, она тотчас в ярости набрасывалась на сетку и грызла ее. По мере того как летучая мышь наедалась, жадность ее пропадала, она медленнее брала мясо с пинцета и под конец засыпала. Верным признаком того, что она наелась, было ее раздувшееся ровно вдвое брюшко. Кусочки мяса и говяжьего сердца я время от времени посыпал фосфатом кальция или витаминными препаратами. Иногда я давал ей вместе с мясом мелко нарезанный свежий салат, и она его тоже съедала. Когда я готовил ей говядину, то удалял все жилки, потому что летучая мышь не могла их прожевать. (Несколько раз в неделю она получала мучных червей и личинки мучных жуков, которых поедала с особенным аппетитом, смачно похрустывая. Однако этим блюдом невозможно было утолить ее голод. Слопать за один присест три десятка развитых мучных червей ей было нипочем). Несколько раз я пытался накормить ее майскими жуками. Чаще всего она сперва раскусывала жука, а затем отбрасывала прочь и лишь после моей повторной попытки соглашалась пожевать что-нибудь из мягкой части. Зато постная ветчина и плавленый сыр явно пришлись ей по вкусу, только их надо было ей давать понемногу, чтобы крошки не сыпались мимо рта. Распробовав, она ела даже черешню!

      Летучая мышь каждый день выходила из клетки, но долгое время не хотела летать, а лишь ползала взад-вперед по комнате, широко разевая рот. Лежащий на столе кусочек мяса она замечала, когда случайно натыкалась на него носом. В мае я перед кормлением часто переносил ее в большую комнату, чтобы она попробовала летать, но она решилась на это с большим трудом. К взлету она долго готовилась: все быстрее поводя головой из стороны в сторону, испускала ультразвуки, при этом натянутая межбедренная летательная перепонка ее часто-часто подрагивала. После долгих раздумий она, наконец, выпустила крылья, распростерла их на полу — размах ее крыльев составлял 60 сантиметров — и на несколько секунд замерла в таком положении, а затем, подскочив на 5-10 сантиметров, взлетела. Поскольку этот вид летучих мышей обладает крупным туловищем, ей необходимы большой размах и должный простор для того, чтобы удержаться в воздухе. Поначалу, долетев до стены, она, правда, поворачивала обратно, но па этом взлетная инерция иссякала, и она грузно шлепалась на пол. После неоднократных попыток она приспособилась к размерам помещения и, ловко лавируя, могла довольно долго летать по комнате.
      Я уехал из дома на неделю, а когда вернулся, заметил, что брюшко у моей питомицы заметно округлилось. После кормления оно увеличивалось до угрожающих размеров и с обеих сторон одинаково выпячивалось. С этих пор я не выпускал ее летать, чтобы она не причинила себе вреда при падении. Позднее живот летучей мыши вроде бы не увеличивался, но однажды я углядел, как брюшко в одном месте вдруг вспучилось, словно бы внутри шевелился плод. И у меня шевельнулась надежда. У будущей мамаши начала вылезать шерсть вокруг половых органов, а низ живота сделался вообще голым. В этот период во время сна в большинстве случаев правая задняя лапка ее свисала вниз, а левую она прижимала к животу.
      Две недели спустя я вдруг услышал в комнате тонкий слабый писк и тотчас бросился к клетке летучей мыши. Она висела на своем обычном месте головой вниз, тремя лапками уцепившись за проволочную сетку. Я отказывался верить своим глазам: у нее родился детеныш! Мать укрывала его крыльями и перепонкой, так что на виду оставалась лишь одна крохотная лапка, которой малыш тоже цеплялся за сетку. Я тут же дал мамаше поесть. Она ела с аппетитом, но даже во время еды ухитрялась вылизывать детеныша. Малыш хватался задними лапками за низ материнского живота, а ротишком так крепко присасывался к соску или к шерсти вокруг соска, что его можно было оторвать от матери лишь в тот момент, когда он ненароком выпускал сосок изо рта.
      На следующий вечер мне с большим трудом удалось отлучить его от матери. Я взвесил его, в нем оказалось 9,85 грамма, длина предплечья составляла 26,5 миллиметра. Кожа у него была лишена волосяного покрова; сморщенная, графитно-серого цвета, она даже чуть отливала рыжиной. Как только я отнял его у матери, он повел себя очень беспокойно и запищал. Мать при этом пришлось запереть в клетке, потому что она все время норовила броситься к детенышу. Малыш успокоился, когда я, произведя необходимые замеры, вернул его матери, и опять припал к ее соску. Пока он отыскивал сосок, он непрестанно пищал, а мать усиленно вылизывала его. Но зато, если детеныш висел на матери, их обоих можно было брать в руки совершенно спокойно, взрослая летучая мышь миролюбиво сносила мое вмешательство в их жизнь и никогда не делала попытки укусить меня.
      С тех пор как малыш появился на свет, мать уже не ела столько, сколько прежде, и аппетит у нее бывал лучше по утрам. Обычно я кормил ее в пять — в половине шестого утра. После еды она, как правило, пила из поднесенного ей пластмассового стаканчика.
      Через шесть дней у малыша раскрылись глаза, а на туловище проступили мелкие волоски. Прошло еще несколько дней, и малыш перестал постоянно припадать к материнскому телу; теперь он самостоятельно висел на стенке клетки, правда, рядом с матерью. Начал он понемногу пробовать и крылья.
      В нижеприведенной таблице видно, как успешно развивался первое время маленький «гигант» — третий официально зарегистрированный в Венгрии экземпляр этого уникального вида.

      К сожалению, через три недели у матери стало постепенно пропадать молоко. Я испробовал все возможное, чтобы сохранить жизнь малышу. Почти два месяца я выкармливал его с помощью самодельной соски: велосипедного резинового клапана, натянутого на шприц для инъекции. Пытался скармливать ему молоко в смеси с отваром ромашки; этой смеси он высасывал за раз 2-2,5 миллиграмма. Хотя все зубы у него были хорошо развиты, он никак не желал есть ни мучных червей, ни мясо: только брал в рот и тотчас выплевывал. Конечно, беда заключалась в том, что в ту пору у меня не было холодильника, и хранение молока и мяса в жаркое летнее время не было обеспечено должным образом. Только обнадежило восстановление веса при искусственном вскармливании — кожа, сморщившаяся было от похудания, разгладилась… Как вдруг, в конце августа, мучаясь желудочно-кишечными спазмами, детеныш погиб.
      Спустя год и его мать постигла та же участь, она умерла от кишечной инфекции. (Случись это лет через 15, с помощью антибиотиков мне, пожалуй, удалось бы спасти их обоих.)

Стоит разойтись слуху…

      Стоит разойтись слуху о том, что некий ветеринар возится даже с летучими мышами, и последствий не избежать: рано или поздно вам непременно притащат ослабевших, случайно подобранных летучих мышей.
      Летучую мышь подковоноса (Rhinolophus) почти невозможно содержать в квартирных условиях. Большую часть жизни она проводит в пещерах, и искусственным путем очень трудно создать для нее условия с необходимой влажностью и температурой.
      Летучую мышь ушана (Plecotus auritus) я держал у себя в течение недели. В это время она съедала большое количество мучных червей. Доведя ее до хорошей кондиции, я выпустил ее на волю.
      Нетопырь-карлик (Pipistrellus pipistrellus) прожил у меня 131 день. Этот был склонен питаться исключительно мучными червями. В прохладную погоду его рацион состоял из 5-6 червей средней величины, а в более теплую аппетит у него разыгрывался: тогда он был способен съесть 14-16 штук. Если температура воздуха падала ниже 15°С, то летучая мышь пропускала кормление и порой на целые сутки погружалась в глубокий сон. Зачастую приходилось специально будить ее, чтобы она поела. Я осторожно дотрагивался до нее пальцами, затем подносил к ее рту смоченный в воде пинцет. Сначала она облизывала его лениво, а потом все проворнее. Минут через десять летучая мышь начинала чесаться и вылизываться. Это означало, что теперь можно и кормить ее. Она подходила за мучным червем, которого я должен был выпускать у нее под носом. Каждый раз, схватив очередную порцию, она убегала в глубь клетки. Расправившись с червяком, она снова подходила ко мне и, задрав голову, ждала следующего. «На воле» ее трудно было поймать, потому что она всегда высоко повисала в каком-нибудь углу комнаты. Как-то раз в открытую клетку забралась кроткая соня и вдруг неожиданно бросилась на летучую мышь. Та, отчаянно запищав, взлетела, а затем с распростертыми крыльями упала на пол и замерла в таком положении. Вначале я подумал, что летучая мышь погибла, но она пришла в себя. Перепонка ее в одном-двух местах лопнула; этот незначительный дефект со временем был устранен — ранки затянулись.