Заводи кого угодно, только НЕ КРОКОДИЛА!

Во время операции пациентку держал старший служитель, человек опытный, не один десяток лет работавший со змеями. Через несколько дней настал срок снимать швы. У старшего служителя был выходной, а дежуривший в тот день сотрудник лишь две недели назад был переведен сюда из слоновника. Со змеями он никогда дела не имел, но, подчинившись указаниям врача, тотчас выловил в террариуме гадюку с больным хвостом, то бишь без хвоста, Однако, судя по всему, служитель не достаточно крепко прижал ей шею, потому что едва врач коснулся швов, как гадюка вырвалась, обернулась и вонзила в палец служителя свой ядовитый зуб. Паника поднялась невообразимая, так как не могли найти противозмеиную сыворотку — того человека, что убирал ее, не оказалось на месте. Немалых трудов и волнений стоило отыскать ее в полуподвальном помещении морского аквариума. (Сыворотку рекомендуется хранить в темном прохладном месте, а холодильников в ту пору в зоопарке не было.) И что бы вы думали? В металлической коробочке хранились две ампулы с сывороткой и шприц, но иглы для инъекции не было! Фельдшерица, взяв мой велосипед, помчалась добывать иглу. Возвратясь, она наугад взяла ампулу, к счастью, ту самую, какая требовалась, потому что во второй ампуле содержалось средство против укуса кобры, и набрала шприцем лекарство, между делом дебатируя с врачом относительно того, стерильным ли был шприц в коробочке. Затем они принялись расшифровывать приложенный на двух языках способ употребления. Ветеринар, успешнее владевший немецким языком, почему-то ухватился за французский текст. Вдобавок ко всему он непосредственно перед тем, как ввести пострадавшему сыворотку, туго-натуго перетянул ему укушенную руку! Снять повязку врач согласился только после долгих моих уговоров. Бедняга служитель страдал от этой неразберихи больше, чем от самого укуса. Наконец прививка была сделана. Врач радостно хлопнул по колену измученного пациента и, окрыленный успехом, воскликнул: «Ну а теперь, чтобы вас окончательно успокоить, мы еще раз проверим, все ли мы правильно сделали!»
      Для меня общение с гадюками прошло удачно, без единого укуса. Но не с каждым видом животных мне так везло. Как-то раз в зоопарке на площадке молодняка я фотографировал одну девочку в компании медвежат и львят. Пока я занимался делом, трое львят «гуськом» пробегали мимо и самый крупный из них, размером не меньше метра, так куснул меня за ногу, что я потом несколько недель хромал. Однако знакомые лишь пренебрежительно усмехались — никто не верил, что я хромаю от укуса льва.
      Вскоре после этого случилось так, что одна недавно прибывшая в зоопарк морская черепаха — кожистая, массой добрых восемь десятков килограммов — не желала есть. Заведующий отделом распорядился кормить ее насильно. Двое служителей раскрывали ей пасть, а я как можно глубже заталкивал в ее глотку кусочки лошадиного сердца, нарезанного полосками шириной 5-6 сантиметров. Неприятности начались в тот момент, когда мои коллеги отпустили черепаху, а я еще не успел вытащить руку из ее пасти. Я попытался было выдернуть руку, но черепаха оказалась проворнее. Челюстями, окаймленными твердым роговым ободком, она — как большими ножницами — перехватила средний палец моей правой руки и начала погружаться в 6000-литровом аквариуме. Какое-то время я «следовал» за ней, но, почувствовав, что вот-вот утону, заорал не своим голосом. Служители, с трудом схватив ее за заднюю ногу-ласт и вытащив силой, разжали ей челюсти и высвободили мой палец. Боль была до того нестерпимой, что я не верил своим глазам, обнаружив, что палец цел. К счастью, черепаха зажала палец между сочленениями; с тех пор он в том месте в 2 раза шире, чем был. Я утешал себя историей, которая произошла с одной пожилой дамой, в течение ряда лет покупавшей абонемент в зоопарк; она постоянно подкармливала пятнистую гиену кусочками сахара, давая их с ладони. Как-то раз гиена вместе с кусочком сахара ненароком проглотила и безымянный палец своей благодетельницы. Правда, кольцо, бывшее на пальце старушки, она выплюнула.

Линька гадюк

      Детеныши гадюки развиваются в яйце в теле матери. К концу лета самка откладывает 6-12 развитых гадючат в околоплодной оболочке. В момент рождения оболочка лопается, появившийся на свет детеныш в течение получаса линяет, а затем, защищенный ядовитыми железами, начинает самостоятельную жизнь. Второй раз он линяет на следующий год — в мае-июне. Верный признак близкой линьки — молочноватое помутнение змеиных глаз в течение нескольких дней, исчезающее перед линькой. Перед самой линькой гадюки очень беспокойны, они все время ползают, подыскивая твердый пень или камень, с помощью которого можно было бы поддеть кожу вокруг верхней и нижней челюсти. Когда это животному удается, то старая кожа на голове у него распахивается подобно капюшону, и змея вылезает из нее. Есть змеи, которые облюбовывают себе постоянное место линьки. Я замечал, к примеру, как злые ужи сползались со всей округи для линьки к одному определенному камню.
      Только что сбросившая кожу змея имеет самую красивую, великолепную окраску — стоит фотографировать их в это время. Помнится, моя гадюка по кличке Хельга перед линькой вся поблекла и даже рисунок ее кожи утратил яркость и четкость; змея мало двигалась, и аппетит у нее пропал. Сброшенная кожа оказалась длиной 23,5 сантиметра. (Во время линьки кожа змеи увеличивается на 1-2 сантиметра по сравнению с длиной животного.)

Зимовка гадюк и их лечение

      Наш террариум за лето обогатился двумя новорожденными песчаными гадюками (Vipera ammodytes). В террариуме Миклоша Яниша весной произошло спаривание песчаных гадюк (они зимовали у него в холодном месте — в подвале) и самка принесла 15 детенышей. Новеньких я назвал Сикст и Афра. Сикста легко можно было отличить: во время послеродовой линьки кожа с его головы не сошла, поэтому носовой щиток у него не торчал. При первом кормлении Сикст получил маленького голого мышонка, а Афра — прыткую ящерицу; обоим гадючатам тогда было несколько дней от роду. Через два дня оба детеныша отрыгнули проглоченную после укуса добычу. Гадюки вообще очень легко возвращают проглоченную пищу обратно — достаточно испуга или внезапного охлаждения, чтобы вызвать у них рвотный рефлекс. Такая рвота непосредственно после кормления не страшна, но если это происходит через день-другой, кости, торчащие из полупереваренной жертвы, легко могут травмировать пищевод и гортань гадюки. При этом не исключено заражение ран, которое может стоить гадюке жизни.
      Обеих песчаных гадюк осенью я отвез зимовать к их сородичам. В январе температура нашей комнаты доходила до 0°С, и обычных гадюк пришлось переселить в ванную. Здесь, в полумраке и при температуре +5°С, они спокойно пережили зиму. (Разумеется, в это время никто не пользовался — да и не мог пользоваться — ванной комнатой по назначению.) А между тем температура в нашей комнате продолжала падать и достигла минусовой. На это тотчас отреагировал наш аквариум с рыбками — на защитной крышке его образовался лед. Как-то раз, входя в комнату, я сильнее обычного хлопнул дверью и переохлажденную воду в аквариуме вмиг сковало льдом до самого дна. Прозрачный аквариум стал похожим на толстую глыбу искусственного льда, в котором — заживо замурованные — покоились рыбы. В полном отчаянии я бросился на кухню, схватил с плиты тетушки Хильды котел с водой и не раздумывая плеснул кипятку в аквариум. Таяние началось мгновенно. Прежде чем я успел осмыслить все последствия этого приема, рыбки встряхнулись и поплыли какни в чем не бывало. Еще не оправившись от растерянности, я какое-то время наблюдал за ними, но они все до одной были живы, даже стекло аквариума и то не треснуло.
      Готовя гадюк к зимовке, необходимо обращать внимание на следующие моменты. Животное по возможности должно находиться в хорошем состоянии; нужно проследить за тем, чтобы оно полностью переварило полученную в последний раз пищу и выделило испражнения. Температура помещения, где вы оставляете гадюк на зиму, не должна быть ниже О°С, но и не выше +4… +6°С, Не оставляйте в террариуме воду в глубокой посуде, чтобы при временном потеплении змеи, начав ползать, не утонули. Наиболее благоприятно для зимовки выстланное сухими листьями и мхом дно террариума.
      В середине марта я перенес трех гадюк из ванной в комнату. Змеи изрядно похудели, но были живы, и к концу месяца я уже выставлял их на окно погреться на солнышке. В начале апреля я обнаружил Теклу околевшей. В глотке у нее оказалось несколько желтоватых опухолей в стадии распада. Неделю спустя захворали и Хельга с Паскалем. Они почти все время лежали, были вялые и не проявляли ни малейшего интереса к окружающему. Даже если я дотрагивался до них пинцетом, и то не мог расшевелить; языки они больше не высовывали. Паскаль часто чихал, горло у него покраснело и распухло. Хельга очень похудела, ее окраска сделалась тусклой. Пришлось заняться лечением. Я ввел каждой змее в хвостовой мускул по 0, 2-0, 3 миллиграмма водного раствора 200 000 единиц пенициллина. Во время инъекции я раскачивал гадюк, держа за хвост в левой руке, а правой орудовал шприцем. Обе гадюки безвольно свисали вниз головой и даже не вздрогнули во время укола. На следующий день они несколько ожили, стали высовывать язык, а Паскаль кашлял реже. К вечеру им опять была введена такая же доза пенициллина, но прежний метод впрыскивания оказался неприменим — гадюки оживленно извивались. Заставив их заползти в длинную перчатку так, чтобы наружу торчал только хвост, я и на этот раз левой рукой держал их за хвост, но перчатка мешала им добраться до моей руки. За несколько дней обе гадюки окончательно выздоровели.

Прощай, чужой угол!

      Мои скитания по чужим углам близились к концу. Бедная тетушка Хильда на мой «зоопарк» рукой махнула. В комнате разгуливали сони, по вечерам я выпускал полетать ушастую сову, и хозяйку мою больше не волновало, есть ли на спине у вновь приобретенной змеи зигзагообразная полоска. У меня успел пожить даже выдренок, но о нем я расскажу отдельно. Меня призывали на полгода в армию, и перед уходом я нанес первый визит к будущим родственникам — родителям моей невесты Розики. Прибыл я на такси и не с пустыми руками: захватил с собой восемь террариумов. Розика вызвалась, пока я буду в армии, кормить тритонов, лягушек, саламандр и безногих ящериц. Родители невесты в полном изумлении наблюдали, как я в мгновение ока целиком заставил одну комнату террариумами.

История кошачьей змеи

      К тому времени, как я вернулся из армии, ко мне прибыли гости из Швейцарии — три песчаных гадюки, одна асписовая гадюка и две кошачьи змеи (Telescopus fallax). Временно я разместил их в Институте ветеринарии. В той комнате, где находился террариум, обосновалась художница-график, завалив все помещение рулонами рисунков. Как-то раз один студент, любитель змей, в обеденный перерыв решил поглядеть на вновь прибывших животных и неплотно закрыл крышку террариума. К счастью, первым пришел в комнату я, а не художница. Обомлев, я увидел, что змей в террариуме нет и в помине. То, что я вынужден был после проделать, иначе как высшим классом ловли гадюк и не назовешь. Каждый рулон картона я разворачивал, тряс, стучал по нему. Временами из того или иного свитка вываливалась гадюка. Я поддевал ее длинной линейкой и переносил в террариум. Когда появилась художница, все змеи, за исключением одной кошачьей, были на месте. Меня несколько беспокоила сложившаяся ситуация, но я предпочел промолчать: ведь открой я художнице правду, она разнервничается куда больше, чем я. Пытаясь заглушить тревогу, я внушал себе, что кошачьи змеи могут прокусить лишь очень мелкий предмет, поскольку ядовитые зубы у них посажены далеко в глубине челюсти, и змее не разинуть пасть настолько, чтобы укусить кого-нибудь, скажем, в щиколотку. Кошачья змея — ночное животное, поэтому я неделями ночевал в Институте в надежде поймать беглянку, но напрасно: она так и не объявилась. Потом я придумал для себя еще такой способ успокоения: после окончания работы я убирал туфли художницы из-под стола на шкаф; по моим представлениям, там у змеи было меньше возможности заползти в туфлю. Но никаких неприятностей больше не произошло. Теперь-то я уж могу покаяться; кошачья змея тогда так и пропала бесследно.

Гадюки, жена и мое последнее приключение со змеями

      Нахлынувшие события (уход в армию, женитьба) закружили меня, и я несколько подзабросил своих гадюк. Последствия моего небрежения не замедлили сказаться: гадюки не смогли самостоятельно вылинять. Поэтому уже в медовый месяц нам пришлось заняться купанием гадюк. Держа за шею, я опускал песчаную гадюку в стиральный таз, а Розика теплой водой смачивала и осторожно терла ее туловище, чтобы размягчить присохшую старую кожу. Конечно, нелегко было выбрать подходящий момент для таких «физиотерапевтических» сеансов: купанием змей мы могли заниматься лишь в то время, когда никого из родственников жены не было дома. Принятые меры дали результаты: после нескольких «ванн» нам удалось удались со змей старую кожу.

      Родственники Розики как зеницу ока оберегали замочек, с помощью которого запиралась дверца террариума. Велико же было мое удивление, когда однажды апрельским вечером, возвратясь домой, я еще издали увидел прикрепленный к входной двери листок с угрожающей надписью: «Осторожно!!! Гадюка на свободе!» Конечно же, из дома все разбежались. Еще не успев открыть входную дверь, я подумал, что гадюка могла выскользнуть лишь в том случае, если разбита боковая стеклянная стенка террариума. Обследовав террариум, я с облегчением убедился, что все в целости-сохранности и гадюки на месте в полном составе. Зато водный уж, которого мне принесли накануне для фотосъемки, исчез. Перепуганные родственники начали возвращаться домой только к вечеру и долго отказывались верить, что грозная змея, заползшая под кухонный буфет, всего-навсего водный уж. Беглеца удалось поймать через неделю, а до тех пор он каждый день мелькал на миг то в одной, то в другой комнате и так же мгновенно скрывался. Но теперь уже все домашние знали, что если террариум на замке и стекло цело, то свободно разгуливающая змея может быть только водным ужом. Вскоре я получил сетчатого ужа — тоже для фотографирования. Пока оба ужа находились у меня, я насколько раз кормил их; рацион ужей в добавление к лягушке и рыбе состоял из мелко нарезанного говяжьего сердца. В мае мы с женой и еще одна пара — будущие ветеринары — отправились в горы Шатор. Я и на этот раз мечтал поймать обыкновенную гадюку; поэтому наш первый маршрут был к той САМОЙ горе, где мне в бытность мою молодым студентом однажды удалось поймать такую гадюку. Мы бродили с самого утра, обходя места одно другого лучше, где только бы и селиться гадюкам, но так ни одной и не встретили. Все мы валились с ног от усталости, но из-за гадюк не решались сесть на землю. К полудню мы достигли вершины горы, поросшей лесом — густым, мрачным и неприветливым. «До чего дрянное место! — вырвалось у меня с досады. — Здесь даже нечего пытаться найти гадюку», При этих моих словах вся компания с облегчением приземлилась на крохотной полянке, на которую мы как раз в тот момент вышли. Не грех было и закусить, потом мы с удовольствием вытянулись на траве и даже стали подремывать. Меж тем к полянке подобралось солнце. Услышав сдавленный крик нашей спутницы: «Змея! Змея!» — я сначала не прореагировал на него. И лишь на повторный отчаянный крик повернулся в ее сторону. Женщина оцепенела от ужаса, уставившись на что-то перед собой, а в нескольких шагах от нее к полянке медленно ползла гадюка с явным намерением погреться на солнце. Я схватил фотоаппарат и склонился над ней; но прежде чем я успел сделать первый снимок, аппарат выпал из футляра и грохнулся о камень прямо рядом с гадюкой, к счастью, объективом вверх. Палкой я придвинул аппарат поближе к себе, поднял и успел сделать три цветных слайда. Кто-то из моих спутников сунул мне киноаппарат. Гадюка, которая до сих пор невозмутимо сносила всю суматоху, от киносъемки решила скрыться под большой кучей камней. Примерно в течение часа разбирал я каменную груду. Сначала каждый камень я отодвигал палкой в сторону, затем переворачивал и уже после этого отбрасывал подальше. Чем меньше камней оставалось в куче, тем осторожнее приходилось действовать, и вот уже вся груда разобрана. Я был почти уверен, что гадюки давным-давно и след простыл — она улизнула через какое-нибудь отверстие под каменным завалом или через ходы, прорытые полевкой. Без всякой надежды я толкнул палкой последний камень, и в этот момент сверкнула серебристо-серая спинка недавно линявшего самца, на сером фоне бархатистым блеском отливала темно-коричневая зигзагообразная полоса. Я прижал шею гадюки к земле и поднял ее за хвост, Наша спутница, которая ни разу в жизни не держала в руках киноаппарат, вне себя от возбуждения направила на меня объектив и нажала кнопку. К счастью, аппарат был заряжен, и кадры, запечатлевшие последний момент ловли гадюки, получились весьма сносно. Прокручивая пленку дома, я обратил внимание, как гибко извивалась 56-сантиметровая гадюка, когда я держал ее за хвост. Не раз ее голова находилась всего в нескольких сантиметрах от моей руки. На задней стенке фотоаппарата до сих пор сохранилась царапина — след того удара о камень. Каждый раз, когда я вынимаю аппарат из футляра, в памяти живо всплывает волнующее приключение давних лет.
      В оборудованном для гадюки террариуме я устроил электрический подогрев для почвы — 15-ваттную лампочку я запрятал под камень; почва подогревалась примерно до +28°С. А когда я включал и верхнее освещение, гадюка заползала на этот камень и с явным удовольствием грелась под искусственным солнцем.
      Каким-то образом о моем новом приобретении узнали киношники. На квартиру к нам нагрянула целая группа — снимать змею для кинохроники. Даже для установки глазка в объективе камеры был специальный человек. А поскольку он по большей части наводил этот глазок неправильно, то и съемку приходилось повторять несколько раз. Счетчик в квартире едва успевал отщелкивать киловатты электроэнергии, поглощаемой десятками ламп и юпитеров, но кинодеятели утешали меня: они, мол, оплатят все расходы. Конечно, дальше обещаний дело не пошло, да и вся затея, казалось, кончится ничем. Я уже успел забыть об этой истории, когда знакомые, ехидно ухмыляясь, сообщили: в кинохронике показали подборку документальных кадров на тему о том, каких только чудаков не встретишь в Будапеште. Один держит свинью в ванне, другой — гадюку в комнате.
      По прошествии лет, умудренный опытом, я дал обещание родным, что не стану больше заводить в доме ядовитых змей. Да признаться по совести, за последнее время я и сам поостыл к ним. Я ближе узнал и полюбил тех животных, которыми питаются змеи (лягушек, ящериц и мелких млекопитающих), и мне неприятно видеть, как они душат или жалят свою добычу. Теперь я лишь иногда и то на короткое время приношу змей, чтобы сфотографировать.
      Последнее в моей жизни происшествие со змеями случилось летом 1967 года. Я вернулся домой в обед. В нашем доме для жильцов из квартир без удобств оборудована общая уборная на третьем этаже. В тот день около нее столпилась группка старух и ребятишек и, когда я проходил мимо, мне показалось, что они прямо-таки ели меня глазами. Вдруг кто-то из ребятишек несмело крикнул мне вслед: «Дяденька, а бабушка говорит, будто в уборной змея!» Меня охватили недобрые предчувствия: накануне я принес домой медянку и поместил ее в пустом аквариуме, который прикрыл сверху тонкой стеклянной пластинкой. «Сейчас проверю, только портфель домой занесу!» — отговорился я и первым делом бросился к аквариуму. Конечно же, аквариум был пуст. Я возвратился к толпе жильцов и решительным шагом направился к уборной. Однако мне стало не по себе, когда я услышал укоризненный детский возглас: «Тетеньки с утра не решаются заходить в уборную!»
      Я открыл дверь. В передней части помещения, у входа, стоял ящик, весь в пыли и паутине. Приподняв ящик, я обнаружил там медянку. Не без уважения смотрел я на змейку: ей пришлось преодолеть нелегкую преграду в виде пяти закрытых дверей, а затем метров восемь проползти по круговому балкону, чтобы опять-таки через закрытую дверь проникнуть в уборную. Когда я вышел в коридор с медянкой в руках, меня встретили сдержанным гулом неодобрения. «Наверное, ее вы имели в виду?» — небрежно бросил я, а сам заторопился было восвояси, но какой-то любознательный мальчонка преградил мне путь. «Это ядовитая змея?» — радостно спросил он. — «Какая там ядовитая!» — пробурчал я в ответ и погладил медянку по голове: пусть честной народ видит, что змея безобидная. Шустрый мальчишка тоже сразу потянулся ее погладить, на что глупая змея отреагировала крайне бестактно: чуть не оттяпала ему палец. Переполох, которым сопровождалось это ее деяние, был мне на руку — я постарался как можно скорее улизнуть домой.

Лутри

      Утром 21-го июля 1954 года, когда я пришел в зоопарк, деревенские женщины предлагали ветеринару купить у них двух выдрят. Тот обещал им заплатить 300 форинтов при условии, что деньги они получат лишь в том случае, если малыши проживут хотя бы три недели. Женщины сказали, что лучше увезут выдрят обратно в Тисафюред.

      Я догнал женщин на улице и попросил их принести животных к 11 часам в Институт паразитологии — я куплю одного. Денег у меня не было, но я надеялся, что Институт оплатит покупку. Однако надежды мои не оправдались. Тогда один из ведущих сотрудников Института сжалился надо мной и одолжил 100 форинтов, причем половину суммы даже не надо было ему возвращать. Я добавил к ним всю имеющуюся у меня наличность, составившую как раз 50 форинтов, и приобрел самочку, которая казалась мне поживее. Второй выдренок, хотя и был крупнее, все время спал, сжавшись в комочек.

      Женщины рассказали, что на одном островке в окрестностях Тисафюреда несколько лет лежали сваленные в кучу доски; под этими-то досками и обнаружили две недели назад детенышей выдры. Глаза у них тогда еще не открылись, их кормили разбавленным коровьим молоком, а днем, как выразились женщины, выдрята «лежали на камне перед домом».
      Я поместил выдренка в клетку. Вначале он пищал тоненьким свистящим голоском, а потом затих и уснул. Позднее мне с большим трудом удалось скормить ему через соску 20 граммов молока. К вечеру я отнес своего питомца в зоопарк на площадку молодняка и подложил его к сиамской кошке, которая, помимо двух собственных детенышей, взрастила и двух диких котят, а до этого были случаи, когда она выкармливала обезьянку и даже крысеныша. Правда, молока у нее сейчас не было, но они с выдренком лежали, прижавшись, и согревали друг друга.
      Четыре раза в сутки — утром, в полдень, в середине дня и вечером — я поил выдренка молоком из соски. Иногда он хватал соску очень жадно и высасывал 20-25 граммов молока.
      Во время сосания он часто чихал, задние конечности его подергивались, а во сне он иногда вдруг икал.
      Обыграв латинское название выдры (Lutra lutra) , я дал своей питомице кличку Лутри. При этом многие считали, будто бы ее зовут так потому, что неизвестно, останется ли она в живых.
      26 июля заведующий отделом млекопитающих сказал мне по телефону, что выдра околеет, если не удастся найти кошку-кормилицу. Я поспешил к Лутри. Она лежала, безвольно вытянувшись, глаза ее были мутными — видно, зверек совсем перестал бороться за жизнь. Детенышам, вскармливаемым искусственно, чтобы кишечник опоражнивался, необходимо время от времени ваткой, смоченной в теплой воде, протирать вокруг анального отверстия.
      Вечером я отнес Лутри в Институт паразитологии. Я дал ей выпить отвар ромашки, добавив в него на кончике ножа сульфат магния. Состояние маленькой выдры было очень тяжелое — она часто икала, вздрагивала, дрожала всем телом.
      На следующее утро я в волнении спешил в Институт: жива ли моя Лутри? Ответ на этот вопрос я получил еще на лестнице, причем от самой Лутри — даже сюда доносилось ее тонкое, пронзительное повизгивание. Я опять дал ей настоя ромашки с сульфатом магния и снова отвез ее в зоопарк, где она попала под опеку сиамской кошки, у которой было четверо двухнедельных котят. Вначале Лутри могла сосать, только когда мы держали кошку. Но в тот же день она настолько освоила технику сосания, что кошке не удалось бы оторвать от себя подкидыша. Впрочем, кошка и не собиралась этого делать; она кормила, вылизывала и обихаживала новоявленного детеныша.
      В полдень 29 июля я предложил Лутри две рыбешки. Одну она съела тотчас же, другую лишь после того, как я раскрошил ее. Воды маленькая выдра боялась и испуганно убегала от нее подальше.
      30 июля к кошке подложили пятерых хорьчат, она выкармливала и их вместе с выдрой. Маленькие хорьчата были еще слепые, но уже ели сырое мясо и пили молоко. Заведующий отделом сулил мне за выдренка 600 форинтов, предлагал взамен разных животных, но я не соглашался расстаться со своей питомицей.

      4 августа масса ее составляла 640 граммов. Она знала свою кличку; стоило ей сказать: «Иди сюда!», и она тотчас подходила ко мне и всюду сопровождала меня, как собака. 10 августа она весила 620 граммов. 11 августа Лутри начала катастрофически худеть, а 13 случилась новая беда: хорьки отгрызли сосок у кошки, и ее пришлось изолировать. В тот день выдре не давали еды, а я, к сожалению, два дня был в отъезде и не знал об этих событиях. На следующий день Лутри настолько ослабела, что даже ходить не могла. Ей дали провернутой конины, после чего она вроде бы чуть-чуть оправилась.
      15 августа я опять подложил Лутри к кошке. Она сосала вовсю, но на следующий день ветеринар забрал кошку «с подозрением на рак».
      Две тушки белых мышей, ободранных и мелко нарезанных, я засыпал растолченной таблеткой сульфагуанидина. Лутри с трудом осилила предложенную ей пищу, но ни сосать, ни пить молоко не желала. Она очень исхудала. Паразитологический анализ кала был отрицательный.
      17 августа к выдре вернулся прежний аппетит и двигалась она опять, как обычно. 18 августа она поела мяса кролика и белой мыши. Я взял ее домой, на квартиру к тетушке Хильде. Ночью Лутри часто кричала, и если я в таких случаях почесывал ей брюшко, она на какое-то время засыпала.
      19 августа у Лутри открылся сильный понос, она не могла подняться и лишь проделывала сосательные движения ротишком. Я дал ей лекарства — сульфагуанидин и крохотную щепотку медицинского угля в молоке, разбавленном настоем ромашки. Состояние ее улучшилось, и к вечеру она уже бегала по комнате.
      На следующий день у нее опять был сильный понос с пузырьками газа в выделениях, а после полудня она снова не держалась на ногах. Кроме небольшой порции сырого мяса, выдра не желала принимать никакой пищи.
      Вечером 21 августа я уложил ее спать в корзине возле своей постели. Ночью мне приснилось, будто Лутри собирается вылезти наружу через окно. Я испуганно вскочил и заглянул в корзинку: выдра спала, дыхание ее было спокойным. Под утро мне привиделся тот же сон: Лутри ушла через форточку. Я перегнулся с постели — выдра лежала в корзинке бездыханной.

Печальная история длиннохвостой синички

      Несколько лет назад мы с женой отправились записывать голоса птиц и очутились в районе большого карьера. Привычное снаряжение — магнитофон, параболический микрофон, наушники, бинокль, рюкзак, в котором хранились запасные части к аппаратуре, аккумулятор, пленки для магнитофона, непромокаемый плащ — находилось на мне, так что я был обвешан с головы до пят. Вся эта ноша по весу соответствовала выкладке пехотинцев на марше. Спотыкаясь, брел я по каменистой почве и добрался до крупного карьера, в котором работы были временно прекращены; камень здесь не взрывали и не выбирали. Над родником по отвесной стене, цепляясь за трещины, карабкался вверх огромный куст шиповника; внешние ветви его свисали над обрывом.
      Я остановился перевести дух, и тут внимание мое привлекли птичьи голоса. Пара длиннохвостых синиц, или ополовников (Aegithalos caudatus), старательно хлопотала в зарослях шиповника — через короткие интервалы раздавались их чириканье, щебет и резкое щелканье клювом. За неимением лучшей «поживы» я направил рефлектор в ту сторону, стараясь одновременно держать птиц в поле зрения и слуха (с помощью наушников), потому что качество звукозаписи значительно ухудшается, если аппарат не точно нацелен. Когда одновременно раздавались голоса обеих птиц, я старался «брать под прицел» то одну, то другую из них. Направляя рефлектор то на самца, то на его подругу, я вдруг услышал из середины куста обрывки тихих высоких голосков. Осторожно поворачивая рефлектор, я отыскал положение, при котором звуки прослушивались отчетливее всего. Теперь ясно был слышен писк птенцов, выпрашивающих корм, — в зарослях шиповника находилось гнездо. Магнитофон при этом был все время установлен на запись. Решив, что уже зафиксировано все, я хотел было выключить аппарат, когда вдруг быстро-быстро защелкал клювом один взрослый ополовник, а другой в такт ему зачастил: «чирик-чирик!». Обе птицы были явно взволнованы. Щелканье и чириканье перешли в непрерывный треск — ци-ци — и, — а затем сменились протяжным че-че — че-е. При этом птицы подпрыгивали и хлопали крыльями. В минуту не меньше дюжины длиннохвостых синиц слетелось сюда со всей округи на отчаянные призывы этой пары: они поняли, что семейство сородичей попало в беду. Стая синиц кружила над кустом шиповника. Громкий щебет и пощелкивание птиц, готовых прийти на выручку, слились в единый гул, который как бы поддерживал отважных и все-таки беспомощных пичужек.
      Выключив магнитофон и спрятав аппаратуру, я решил взглянуть, что же там у них стряслось — вдруг я могу помочь птицам. Поднявшись на край обрыва, я по очень крутому каменному откосу спустился к кусту шиповника. Кроме шумно кружащей стаи синиц, пока ничего не было видно. Куст вблизи оказался гораздо больше, чем мне представлялось снизу, со дна карьера. Разросшийся и колючий, он преграждал мне путь к гнезду, находившемуся на ветке у самого обрыва. Выбора не было — цепляясь за колючие ветки, я продирался сквозь заросли. Синицы кружили над головой, некоторые, ничуть не смущаясь, садились мне на плечи или на голову.