Численник

под – лежачее изумрудное и смущает:

в моем отечестве пыль летит,

в чужом – как вымытый, лист блестит.

Orwell jardini, Orwell gardens —

сады Орвелла в переводе

тыща девятьсот восемьдесят четвертого,

упертого и потертого,

так по-разному сказываются на природе.

Я иду вдоль реки в садах Орвелла,

наперегонки чужой лабрадор и чужая гончая,

на склоне дрожат лиловые колокольчики,

и пока колокольчики лиловые,

ничего не кончено.

Дублин, 5 мая 2003

«Конопатый мальчонка, принявший облик лисенка…»

Конопатый мальчонка, принявший облик лисенка,

и сиротка-красотка видом как бы сорока,

оба действовали замечательно тонко,

не открываясь до срока.

Она прыгала пристойно по саду,

встряхивая черным с белым и пыжась,

он понюхивал кожаной кнопкой с фасаду,

сзади помахивая рыжим.

Он ступал бесшумно и безутешно,

зная, что предприятие безуспешно,

он притворялся, что от прогулки тает,

а она притворялась, что вот-вот взлетает.

6 мая 2003

«Дом призрения частный…»

Дом призрения частный,

через и, а не е,

там старухам несчастным

счастье, как по весне.

Ухажеры узоры

вяжут возле, как встарь,

сберегая, как розу Азора,

дряхлый свой инвентарь.

6 мая 2003

«Мелкая буржуазность Запада…»

Людмиле Петрушевской

Мелкая буржуазность Запада

стрекочет машинкой для подрезанья травы у дома

и лязгает ножницами,

округляя кустарник до состояния шара,

а после берет снаряжение

и идет играть в гольф

в чистом поле

с маленькими холмами и травяными лестницами.

Бьет ли их буржуазность посуду в кухне по вечерам,

а по ночам душит мужа либо жену в постели,

или это делает только русская антибуржуазность,

согласно Достоевскому и тебе, моя подруга,

я не знаю.

7 мая 2003

«Старые собаки ходят со старыми людьми…»

Старые собаки ходят со старыми людьми.

Старые люди ходят со старыми палками.

Прими их души, Господи, но попозже, прими,

когда они насытятся друг с дружкой перепалками.

8 мая 2003

«Нужда, чтобы срослось: земля и ветер…»

Нужда, чтобы срослось: земля и ветер,

египетская казнь, семья и вечер,

прорывы за предел, и переделки,

и со старухой близкой посиделки.

Жистянка-жизнь дрожит в одном флаконе,

ТВ мозги дурит, как вор в законе,

как от подножки, падают дома и люди,

и что-то еще будет, что-то будет.

5 июня 2003

«Из круга, из шара цветного…»

Из круга, из шара цветного

свалиться, как в черный квадрат,

где черное слово – основа,

и малый Малевич мне брат.

Мне братья и сестры в квадрате

ушедшие раньше туда,

где в прибыли, а не в утрате,

земля, и трава, и вода,

поэт и пустынник в пустыне,

посланник и в поле пастух,

где всех ожидают поныне

все те, испустившие дух,

и бывшие пленные духи

летают свободно окрест,

где не старики и старухи,

а край женихов и невест.

Открыта земля как натура,

простор голубой вознесен,

и круга цветов квадратура —

примстившийся утренний сон.

5 июня 2003

«…убегая, спросила спросонку вдогонку…»

…убегая, спросила спросонку вдогонку,

как спасти, не сгубить расчлененку-душонку,

рвет ее на куски сумасшедший с копытом,

ухмыляясь, что время такое.

Приемчик испытан.

5 июня 2003

«Все мокрое. Небесная вода…»

Все мокрое. Небесная вода

промыла каждый лист одушевленный,

в дрожащем воздухе тончайшая слюда,

лес упоен от корня до короны.

И пишет акварель аквамарин,

сквозь графику ветвей легко и слезно,

до слез прогноз наивный уморил,

что будет ясно, солнечно и звездно.

Ни звезд и ни луны. Сплошная течь.

Ни солнца. Но волшебной светосилой

из струй сквозь струи бьет, и эта речь

сплошного света – словно шепот милый.

Услышать свет, увидеть следом звук,

от запаха дождя сойти с ума беспечно —

все обеспечено для избранных, для двух,

великой влагой этой жизни вечной.

10 июня 2003

«На чем остановились мы?…»

На чем остановились мы?

Читай.

Читай до самой смерти Книгу Жизни!

Шампань все та же.

Но какие брызги!

Слизни – и смерть, как жизнь, перелистай.

27 июня 2003

«Что слезы в час поздний тротила…»

Что слезы в час поздний тротила,

что вопли в час скверных потех —

вы слышали смех крокодила,

знаком вам рептилии смех?

Рептилия мерзко хохочет,

что высшие пали без слов,

что в царстве зверей и пророчеств

хвосты отпадают у львов.

Хвостатые бьются кометы

и пылью небесной пылят,

в пыли что блины, что балеты,

и мусорный мается взгляд.

И сморщенный лик старикашки

на месте, где только что юн,

и падают наземь какашки,

и птица кричит Гамаюн.

21 июля 2003

«Круглые сутки, а не квадратные…»

Круглые сутки, а не квадратные,

а бьются об углы, загоняют в угол,

коленца выкидывают невероятные,

а не коленчатые, и голова кругом.

Круглый ноль и дурак круглый

вперегонки несутся по кругу,

крутит баранку ездок смуглый,

дырку от бублика оставив другу.

Сдвиги по фазе, крохотные сдвижики —

а миры обретаются и теряются,

кругаля совершают бывшие сподвижники,

а в руке не круглое яблоко, а падалица.

Круговая порука ряды смыкает,

круги на воде расходятся живо,

жизнь кладет пятак на лоб – и синяк сникает,

смерть круглые пятаки на глаза положила.

30 июля 2003

«В помидорном шаре – лето ошалелое…»

В помидорном шаре – лето ошалелое,

сахарные головы – луковицы белые,

перцы поросятами рыжими набычились,

вымахали тыквы видом необычные.

Розы и гортензии, а еще настурции,

семена Голландии, Англии и Турции,

голубая елка, туя в форме глобуса,

музыка из дома, типа, Вилли Лобаса.

Лучшая баранина у того татарина

куплена на рынке и не пережарена,

над мангалом дымным смех и блеск азарта,

водочная карта Р усского стандарта.

Лица оживленные, дружеские, милые.

Каждый над разверстою постоял могилою.

Жизнь прожита каждым наспех и с отчаяньем.

А случай, что выдался, в сущности, нечаянный.

Перламутром солнце небо заливает,

от грозы останки ветер завивает,

от гостей до дома километров сорок —

и внезапной скуки налетевший морок.

10 августа 2003

«…а еще Божий дар перепутать с яичницей…»

…а еще Божий дар перепутать с яичницей,

а еще разогреть конформизм на конфорке,

в личных целях мешок подобрать околичностей,

контур жалкой судьбы угадать на конторке.

В вальсе то ли печальном, то ль уморительном

кружит злое ничтожество в паре с событием,

время стрелками лязгнет, над всеми смотрителем:

праздник кончен, на выход, плебеи!

С отбытием!

23 сентября 2003

«Одна и в Пизе, с падающей башней…»

Одна и в Пизе, с падающей башней,

карт ненавистница, и гидов, и маршрутов,

бредет, ища как будто день вчерашний,

сама – вчерашний век как будто.

2 октября 2003

«У всех полубандитские дела…»

У всех полубандитские дела,

торопятся направо и налево,

закушены любые удила,

а глянешь – так король и королева.

Стаканами чужую хлещут кровь,

закапав белоснежные манжеты,

но тетя Ася, общая свекровь,

отмоет тайдом или же кометом.

И так опять сначала без конца,

и выгода утробу выедает,

и никакого милого лица,

и птичка никуда не вылетает.

Прости меня, поэзия, за то,

что из садов твоих на улицу бежала,

за полу легкого полупальто

хватала злоба дня.

Рука дрожала.

18 октября 2003

«Колдунья на ровном на месте…»

Колдунья на ровном на месте,

чувствилище гулов подземных,

убежище ветров предзимних,

невольник по страсти и чести,

в себя погружаясь, как в воду,

очнется в другом измеренье

и, сердца уняв замиранье,

вдруг выругается для виду.

Опорных три буквы заело.

Запьет остальное рассолом,

где норма и форма распылом,

а Золушка с ликом зоила.

Впотьмах в небесах куролесит,

опробуя грубые песни,

скандируя жесткие басни,

шедевр на шедевре при свете.

28 декабря 2003

«Звенела музыка в саду…»

Звенела музыка в саду

Таким невыразимым горем.

Свежо и остро пахли морем

На блюде устрицы во льду.

Анна Ахматова

Лежали устрицы во льду,

диск желтый красным наливался,

нас океан почти касался,

лежали устрицы во льду.

Звенели устрицы во льду,

декабрь пылал жарой за тридцать,

всё вне традиций за границей,

звенели устрицы во льду.

Сияли устрицы во льду,

и это было, было с нами,

слепыми розовыми снами

сияли устрицы во льду.

Сверкали устрицы во льду,

две тысячи четвертый ждали,

мы были счастливы едва ли,

сверкали устрицы во льду.

Темнели устрицы во льду,

и океан сливался с небом,

и красный шар ловился в невод,

и это было, как в бреду.

И остужали жаркий рот

нам охлажденные моллюски,

все было как-то не по-русски

и было жаль нас, как сирот.

30 декабря 2003

Тепловой удар

Прыг-скок, прыг-скок,

движемся в Бангкок,

по правой стороне,

как принято в стране,

а собаки тощие

лежат на площади,

им жарко,

их жалко.

Отдельно сидит сиамская кошка,

и сидят ананасы в земле, как картошка.

Теперь проехали пагоду,

жаркая погода надолго.

Каменный мешок —

обесчеловеченный Бангкок.

А где же населенье —

а населенье внутри,

в лавках столпотворенье,

заходи и бери.

Глазеть на чужой товар,

на жизнь чужую глазеть,

включиться в мировую энергосеть —

и получить тепловой удар.

2 января 2004

Воспоминания

Он уезжал впервые в страну Таиланд,

а я не знала, что влюблена,

а влюбленность доходила до самых гланд,

и словно белена была она.

А потом он вернулся, и было его не узнать,

больно поцеловав, ничего не сказал,

а я рыдала, не умея понять,

а он отошел, как поезд, покидавший вокзал.

А теперь и я улетела в Таиланд вослед,

я ищу его след и не нахожу нигде,

потому что ни на тайской, ни на чьей земле

нас больше нет.

А я ищу свои двадцать лет

в мертвой и живой воде.

2 января 2003

Какая-то улица с движеньем бешеным,

гостиница с молодежными номерами,

не говорят о веревке в доме повешенного,

и мы двое со смеху там умирали.

Умирала я. Он травил анекдоты.

Мы сидели в ресторане типа столовки.

Мне было страшно до икоты,

и я боялась выдать себя жестом неловким.

Он привез меня туда обглодать мою муку,

грузовики за стеклами скрипели тормозами,

а он не умолкал ни на минуту,

а я смеялась с растерзанными глазами.

Мы ели холодное с горячим и надирались,

И он лечил меня смехом как лучший лекарь,

утром мне был объявлен диагноз,

а днем началась эта потеха.

3 января 2004

Школьный друг мой Наталья,

видя, какие времена настали,

схватила руль в лапы

и повезла на юго-запад.

Там жил диагностированный шизофреник,

за визиты он не брал денег,

а брал медом, вареньем и патокой, —

его мозг требовал сладкого.

Он был ясновидящий и слегка раскосенький,

с обостреньем по весне и по осени,

и тогда ложился в больницу,

обостренно видя, что кругом творится.

Как-то весной нашли убитой врачиху,

и заплаканный медперсонал обратился к психу:

кто это сделал, милиция в затрудненье.

Ее сын убил, запросто отвечал гений.

Мы ввалились с дарами, от которых клеило рот,

а он был счастлив, как идиот,

Он попросил сесть прямо в хлам,

а я затряслась, будто пришла в храм.

Книги и вещи были свалены в кучу,

исчерканных страниц он разбрасывал тучу,

и, запихивая в рот липучую массу,

опровергал Гегеля с Марксом.

Он говорил, что первична не материя и не идея,

а энергия.

А в стакане никла орхидея.

Он бросил на стол колоду карт —

и последовал артефакт.

Одна черная карта легла не туда,

и он сказал: вас ждет жестокий удар,

а я, сказал, извините, устал

и принялся считать вслух до ста.

Я невольно схватилась за карту рукою босой.

Он сказал: вы сделали так, что удар пройдет

по косой.

Так мы мерялись силой с ним,

или с судьбой, или с Кем-то самим.

Псих говорил, что посетительница слаба,

но за ней стоит, нависая, судьба,

как нелепо и странно – языком он молол, —

что вы дерево и у вас сильный ствол,

от вашего дерева пойдут ростки.

А я загибалась от тоски.

Было это давно, лет сто тому.

И все вышло так, как виделось его уму.

4 января 2004

Джин с тоником. Нам тридцать лет.

Аэроплан летит в зеленую Канаду.

Он сходу затевает клоунаду,

я весело смеюсь в ответ.

Отель не бедный, фраки и ковры,

вина залейся, равно как и пищи,

судьбы дары для сказочной игры.

Стук в дверь – он на пороге, принц и нищий.

И оба, как щенки, дрожат,

он на колени падает внезапно,

к моим коленям нежностью прижат,

и оба знаем, что дороги нет обратно.

А между тем, она была, была,

обратная дорога дорогая,

другая дома игрока ждала,

в свою игру рискованно играя.

Сначала бросить, а потом вернуть —

классическая женская привычка,

а что не выдохнуть и не вдохнуть

кому-то – вот замок и вот отмычка.

Джин с тоником. Нам тридцать лет.

Все кончено. Пустеют ринг и сцена.

И это первая моя измена,

и первая измена мне вослед.

11 января 2004

Как яростны и глухи,

под треск сухой пощечин,

сходились в круг старухи

и не старухи, впрочем.

Кто жив, а кто-то помер,

а пол мужской и женский,

у каждого свой номер,

свой счет-расчет вселенский,

на рубль и на копейку,

и бабий гвалт сорочий —

занять собой скамейку,

согнав оттуда прочих,

лихой разбойный посвист,

то ль поздний, то ли ранний…

Строчит больная совесть

жанр воспоминаний.

12 января 2004

«У страха глаза велики…»

У страха глаза велики.

Великие глазницы страха,

зеленые глазные яблоки,

как падалица, вмиг попадали,

в скрипучую корзину краха.

Взрыв лжи, и взрыв разъединения,

остолбенелый взор отчаяния.

Все тем вернее – чем случайнее,

в черновиках – так почерк гения.

Семь дней клевала строчка кальций,

подглазья черным обводило,

яйцо в мозгу с ума сходило,

снесенное, как и другие яйца.

Взгляд изнутри, как тварь дрожащая,

глазами внутрь, – не спится, Гамлет.

Пришибленный краеугольным камнем,

мой страх со мной играет в ящик.

13 января 2004

«Огромное окно без занавесей смотрит в небо…»

Огромное окно без занавесей смотрит в небо,

квадрат окна пересекают огни самолетов,

мне надобно этого неба, как хлеба,

как лечебы от жизненных моих умотов.

Бетти встретит, приветит, напоит и накормит,

спать уложит с аэродрома,

точно по душевному размеру ее скромные

бело-черные двухкомнатные хоромы.

Петя Фоменко и Эфрос Анатолий Васильич

который год глядят со стены исподлобья,

мы вместе их тяготы там выносили,

мы вместе глядим на них с вечной любовью.

Все московские новости, как пылесосом,

Бетти высосет, обменяв на чикагские честно.

В этом углу ее жизнь все еще под вопросом,

в этом углу ей никогда не тесно.

14 января 2004

«Девочка-катастрофа, где ты, отзовись!…»

Девочка-катастрофа, где ты, отзовись!

Сахарным сиропом не казалась сладкая жизнь.

Всласть ломала и рушила, ни целого стекла,

примеривались душами, а кровью истекла.

Своею – да Бог бы с нею! Чужою – что во сто крат

кровит сильнее и режет, как камень в сто карат.

Мысли тайные, скрытные – распахнутые глаза,

он – муравей в термитнике, она – стрекоза.

Летала, блестя крылами, ловились ловцы,

и погибали сами, а были молодцы.

Как весело было, как страшно двоилась природная суть

той катастрофы вчерашней, что не знала

про Страшный суд!

Где ты, катарсис-девочка, Феникс из ничего,

собранная по мелочи, роскошь для одного?

Силою всем провалам равный внезапный взлет —

где ты, причислена к малым, великие тут не в счет?

Гармония-женщина водит царапанным пером,

уводит беду, уводит, чтоб не разрушила дом,

старается, лезет из кожи, спасая вишенный сад,

хочет и не может воротиться назад.

17 января 2004

«Какая долгая зима…»

Какая долгая зима,

мир, как орех, опять расколот,

незащищенная спина

привычно ловит жизни холод.

Забытый зябнущий апрель

прилепится еще не скоро,

запутанных судьбы петель

еще навяжем целый ворох.

И, глядя в ясное стекло,

мы уясним себе напрасно,

что сколько б вод ни утекло,

а все по-прежнему неясно.

18 января 2004

«Пах, пах, и убили…»

Пах, пах, и убили,

пах, пах, и еще раз,

еще и еще раз,

чужие убили,

друг друга убили,

убили на этой проклятой войне.

Другие же мы на войну не ходили,

чужие зачем нам, зачем нам чужие,

мы дома привыкли,

мы ближних привыкли,

привыкли мы ближних,

ближайших привыкли

по семь раз на дню без войны убивать.

18 февраля 2004

«Маленькое мое сердце…»

Маленькое мое сердце,

мужественное мое сердце,

как ты выдерживаешь то,

чего выдержать нельзя?

…Впрочем, не больше того,

что выдерживают другие.

19 февраля 2004

«Ночное хлопанье дверей…»

Ночное хлопанье дверей,

ночная речь звучит невнятно,

ночная жизнь течет обратно,

где нет ни дна, ни якорей.

Как щепки носит по волнам

ничто, разбитое на щепки,

так ум, в дневное время цепкий,

в себе отказывает нам.

И пережевывая вновь

то, что однажды пережили,

рвем перерезанные жилы

и тихо-тихо сходим в ноль.

20 февраля 2004

«В вас подпрыгивает мальчик…»

В вас подпрыгивает мальчик

и бежит вперед вприпрыжку,

он не мальчик, он сигнальщик,

рыбку ловит на мормышку,

в свет закидывает сети,

а с луной играет в прятки,

чтоб сигналы те и эти

занести в свои тетрадки,

он горнист на зорьке ранней,

рыцарь и поэт при звездах,

он смельчак на поле брани —

и подпрыгивает в воздух.

Эта радость с ним случилась

посреди дороги длинной,

все сошлось, сплелось, сличилось

за отметкой серединной.

Упадет к ногам миледи,

шпагу вынет за свободу

и под звуки трубной меди

сквозь огонь пройдет и воду.

Мальчик прыгает картинно,

сердце прыгает, как мячик,

за отметкой серединной

вверх подпрыгивает мальчик.

…Смотрит в зеркало: обвисли

щеки, складка лоб терзает,

старые вернулись мысли,

мальчик молча исчезает.

29 февраля 2004

«Не любовник и не возлюбленный…»

Не любовник и не возлюбленный,

что он мне, его потерявшей,

приголубленный и погубленный

ведь не мной, а сестрой моей младшей.

Отчего же такая скука,

плач без слез: я так не играю!..

Опустелая центрифуга

отжимает все ближе к краю.

Глаз насмешливый, голос в трубке —

не увидеть и не услышать,

человечек, такой он хрупкий,

не будите его, тише, тише.

Сон с дрожаньем ресниц и сердца.

Век тяжелый, больной, увечный.

Веки поднимите, чтоб наглядеться.

Тише, сон переходит в вечный.

2 марта 2004

«Ни фигуры, ни лица…»

Ни фигуры, ни лица

ни в окне за занавеской,

взгляд куда бросаем дерзкий,

ни в саду, ни у крыльца.

Город странный и пустой,

где шуршат одни машины,

и качаются вершины,

и недвижим сухостой.

Где вы, где вы, господа,

отчего пусты жилища?

Будет день и будет пища —

говорили нам всегда.

День стоит, а пищи нет

ни для глаза, ни для сказа,

словно праздная зараза

расцвела за двести лет.

Только бродит почтальон,

по домам разносит вести,

чеки долларов на двести,

реже – если на мильон.

Получатель далеко,

он в конторе ставит кляксы,

зарабатывает баксы,

это, скажете, легко?

Он придет, настанет срок,

он вернется ближе к ночи,

в телевизор вперит очи,

и очнется городок.

На какой-нибудь часок.

Урбана-Шампейн, 3 марта 2004

«Свистит и воет за стеклом…»

Свистит и воет за стеклом,

такие здесь шальные ветры,

в плед завернувшись целиком,

лечу свои больные нервы.

Читаю. Вести из Москвы

ловлю по телеку лениво,

американской пробы сны

глотаю ночью терпеливо.

А утром, пялясь из окна

на распростертый городище,

я верю, что придет весна

и средь чужих меня отыщет.

5 марта 2004

«Пора собирать прошлогодние листья…»

Пора собирать прошлогодние листья,

сегодня подснежники разом очнулись,

там жемчуга россыпью нежно качнулись,

здесь ниткою бус завязались слоистой,

лиловым, и желтым, и розовым выстрелив,

в пожухлой листве разбегаются крокусы.

О, как мне милы эти первые фокусы,

измены внезапные, острые, быстрые!

Пролет кардинала, не серого, красного,

рубиновый след прочертившего звонко, —

сетчатка откликнулась и перепонка,

цветная весна поздоровалась: здравствуй!

Но к вечеру небо, дары искупая,

осыпалось хлопьями остервенело.

Мой милый, когда-то я плакать умела,

я снова, как прежде, в слезах утопаю.

9 марта 2004

«Собаку не пускали в дом…»

Собаку не пускали в дом,

собака выла и стонала,

на лапы задние вставала,

окно лизать не уставала

и обегала все кругом.

Что люди в доме не ушли,

что чем-то заняты ненужным,

нелепым, мелким и натужным,

неинтересным и недужным,

собака знала. Донесли

ей звуки ссоры и любви,

ей запахи любви и ссоры,

неразличимые укоры,

ответов темные повторы,

людская, словом, се ля ви.

Собака внюхивалась в речь

ступеней, стен, веранды, стекол,

и кто-то в ней протяжно ёкал,

и кто-то безнадежно цокал,

у ног родных тянуло лечь.

Собаку в дом забыли взять,

сгущалась тьма, потом светало,

она ложилась и вставала,

и с неба звезды ртом хватала,

чтобы одной за всех зиять.

27 марта 2004

For sail

Веранды старомодные,

ступени деревянные,

какие дни холодные,

какие ночи странные.

В плетеных креслах без людей

играет ветер солнечный,

то вдруг становится лютей,

то утихает к полночи.

Качели детские пусты,

лишь изредка качаются,

и чей-то мяч летит в кусты,

и игры не кончаются.

Зеленый шелковый лужок

цветами брызнет скоро —

внезапной памяти ожог

пронизывает поры.

Зеленый дым в другом краю,

и в то же время года,

кручусь, свечусь, верчу кудрю,

лечу, не зная брода.

Я песенку пою тому,

кто песенки не слышит,

и слезы капают во тьму,

и дождь стучит по крыше.

Веранды старомодные,

ступени деревянные…

А после полная луна

над местностью всходила,

как почка, лопалась струна,

кровь, как вино, бродила.

И первый робкий соловей

рассыпав тонко трели,

нырял в другую параллель,

не зная параллели.

Веранды старомодные,

ступени деревянные…

Теперь пишу тебе e-mail,

а соловей защелкал.

Дом с креслом выставлен for sail,

и жмет седая челка.

26—31 марта 2004

На день рожденья Бобышеву

Заворачиваешь за угол —

завораживает дерево,

за другой – другое дерево

мессою органной грянуло.

Здесь царят такие гранулы,

из которых бьет созвездьями —

полотно бы, кисти, краски бы

написать цветущий воздух.

Как огромны эти сферы,

что на ветках голых серых

лиловеют словно розы,

словно яблоки они же.

Как бесстыже их явленье,

как торжественна их поступь,

все распахнуто и страстно,

и такой калибр безумный.

Я верлибром торопливым

или прозою заемной

на клочке бумаги мятой

занесу себе на память:

песнь торжествующей весны…

И напев знакомый вспомню:

как дикая магнолия в цвету…

Но вопрос старинный, вечный:

в чьи же яблоки глазные

жаждет перетечь природа,

так выкладываясь мощно?

Но вопрос, увы, неверен:

в видах целеполаганья

человек, не Бог, замечен.

Deus Ludens – Бог играет.

11 апреля 2004

«Вы были в Кикапу…»

Памяти Тихона Чурилина

Вы были в Кикапу

когда-нибудь весной?

Мы были в Кикапу,

висел весенний зной.

Смеялся Фаренгейт,

а Цельсий утешал.

Люби или убей,

вдруг голос прошептал.

Чей глас? Из-под земли?

Из воздуха? С небес?

Исчез ли он вдали

или в веках исчез?

Вы были в Кикапу?

Там скрытое от глаз

летит, как легкий пух,

из прошлого в сейчас.

Там длинные пруды,

в них тайное дрожит,

над омутом воды

там леший ворожит.

Мы были в Кикапу,

где измерений тьма:

поставишь здесь стопу —

а там сойдешь с ума.

Поедем в Кикапу

и в поисках пути

найдем себе тропу,

с которой не сойти,

с которой не свернуть,

не повернуть назад,

и это будет путь

не в адский – в райский сад.

Там, опустившись ниц,

увидим лиц толпу