От легенды до легенды (сборник)

Вот сгинул гордый Агамемнон

В тенетах женских паутин.

Но скоро по законам мести

Орест отплатит Клитемнестре.

А я по-прежнему в пути.

На небе звезды ярче меди…

Известий нет о Диомеде.

Но тот, кому обман претит,

За трон не сможет побороться —

Отторгнет Аргос инородца.

А я уже давно в пути.

Под сенью кипарисных арок

Кропает Нестор мемуары.

Словесный множится утиль,

Забыть – не помнить – сердце

молит.

Он видит зарево над морем…

Лишь я пока еще в пути.

Заря в полнеба разгорелась.

Уж Телемах встречает зрелость,

Отца надежды воплотив.

Поет прибой с тоскою древней.

Жена, устав, над прялкой

дремлет…

Что там со мною? Я в пути.

Вновь берег дик, оливы хилы.

Забудут подвиги Ахилла,

Какую цену ни плати.

А слава что? По ветру прахом?

Ведь дом стоит, надел был

вспахан.

И только я еще в пути.

Давно эпоха отгремела,

Что ныне дела до Гомера

В обилье новых перспектив?

Но миф не завершен доселе —

Проклятьем имя Одиссея.

Я, как века назад, в пути.

Татьяна Юрьевская

Владимир Свержин

(с благодарностью Цунами Сану)

Амбула

Смоквы, именуемые восточными дикарями инжиром, были очень вкусными. Парис забросил в рот сочный плод и с удовольствием ощутил его сладость.

«Жизнь – отличная штука, – разгрызая попавшую на зуб косточку, подумал он. – А когда ты – царский сын в благословенной земле, так и вовсе замечательная!»

Юный охотник поднял глаза в небесную синь.

Как восхитительно быть молодым и полным сил, как славно вместе с братьями мчаться на колесницах, запряженных быстроногими парфянскими жеребцами, как весело пускать стрелы в переполошенную дичь! «Еще один удачный выстрел!» Впрочем, разве дело в этих птицах? Его пальцы трепещут от азарта, когда уходит с тетивы круторогого лука легкое оперенное древко с бронзовым наконечником.

– Любезный юноша! – вдруг раздался откуда-то сверху тихий женский голос. Слышалось в нем шуршание осенней листвы, потревоженной Бореем, богом северного ветра. – Сделай милость, подай клубочек – вот незадача, куда-то вниз укатился.

Парис удивленно поглядел вверх, откуда доносился призыв о помощи.

На уступе скалы, локтях в двадцати над головой троянского принца, скрестив ноги, расположилась, всматриваясь в растущие у подножья скал кусты, сухонькая морщинистая старушка. Пряди ее серебристых волос были забраны в аккуратный узел на затылке, скрепленный золотым гребнем.

«Как же она забралась туда? – удивился царевич. – На бродяжку не похожа…»

– Быть может, помочь тебе спуститься, почтеннейшая?

– Не надо, добрый мальчик. Клубочек мой отыщи. Без труда найдешь, к нему нитка тянется.

Парис наклонился, выискивая среди густой травы пропажу. Клубок отыскался быстро. Парис достал его из-под молодой ракиты и почувствовал неожиданную тяжесть, будто и не пряжа вовсе, а свинцовое ядро для пращи оказалось в его руке.

«Странная вещь. Нить какая-то необычная. Здесь – золотистая, вот тут – точно кровью запятнана. Кое-где – черная, где-то – белая…»

– Ну что? Отыскал?

– Отыскал. – Юноша поднял над головой клубок. – Не волнуйся, добрая женщина. Я сейчас к тебе поднимусь. – Он смерил взглядом скалу, пытаясь сообразить, как взобралась туда старушка.

Сквозь камень пробивались молодые деревца. Из трещин удивленно следили за происходящим большеглазые ящерицы. Камни услужливо подставляли выпуклые, согретые лучами бока под сандалии, но все это для него – пышущего молодостью и силой, а не для седовласой женщины, которой он годится даже не во внуки – в правнуки!

Парис едва смог стереть тень удивления со своего прекрасного лица и начал подъем.

– Вот спасибо, – улыбнулась хозяйка клубка, принимая из рук царского сына утраченное было сокровище.

– Не стоит благодарности, моя госпожа.

– Поверь, стоит, – добродушное лицо старушки вдруг стало суровым. – Ты говоришь так, потому что тебе не дано предвидеть, чем обернется всякое твое деяние. С этой минуты, Парис, ты будешь ЗНАТЬ. Это тебе мой дар, моя благодарность.

– Вам известно мое имя? – удивился было царевич, но тут из затянутой облаками горной выси послышались звонкий щелчок ножниц и недовольный окрик:

– Лахесис, скоро ты там?

– Иду, Атропа! Возвращаюсь, дорогая сестрица.

Не успели эти слова отозваться голосом насмешницы Эхо, как древняя вещательница исчезла, оставив Париса стоять, оглядываясь, на уступе скалы.

– Клото, Лахесис, Атропа? – Пораженный, юноша вглядывался в высокое небо. – Великие мойры?! Три сестры, прядущие, отмеряющие и пресекающие нить человеческой жизни… Так вот что это был за клубочек!

Парис невольно поежился. «Я держал в руках чью-то судьбу. Быть может, я удлинил на минуты чьи-то страдания. Или, наоборот, – дал время для последнего слова, поцелуя…»

Ему захотелось поскорее оказаться дома, найти любимого брата Гектора, рассказать ему… Цепляясь за ветви, он начал спускаться и уже почти достиг цели, как за его спиной послышалось:

– Будь славен, царский сын Парис. Ты строен, будто Кипарис. Твой зорок глаз и ясен ум. Судьею будешь, ergo sum. Нет. Ergo sum сюда не пойдет. Это звучная латынь. До нее человечество еще не доросло.

Парис едва не разжал пальцы, которыми держался за ветку.

– Ладно. Нет времени что-то придумывать, – между тем раздавалось за его спиной. – Парис, заклинаю тебя по-божески, спускайся пошустрее. Не заставляй прекрасных дам ждать.

Царевич оглянулся. Златокудрый юноша в белой как снег тунике и птицелетных сандалиях почесал за ухом окрыленным золотым жезлом, вокруг которого извивалась пара шипящих змей.

– Что ты уставился? – Юноша отправил себе в рот спелую смокву. – Ну да, я Гермес. Вестник Самого. Погоди кланяться, скала под носом. Сначала на землю спустись. В общем, так. Чтобы не терять времени, пока ты там уподобляешься игуане, ввожу тебя в курс дела.

Зевс избрал тебя судьей. Какой нектар ему в голову ударил – не спрашивай. Не знаю. Это не мое и уж тем паче не твое дело.

У нас тут недавно была одна шумная свадьба… Ну, помнишь, когда у вас реки внезапно из берегов повыходили. И вот одна старая грымза, не буду называть ее имени (еще, чего доброго, услышит), в отместку, что ее не позвали, бросила на стол золотое яблоко с надписью «Прекраснейшей». Оно вроде съедобное, но все же золотое.

И вот наши первые красавицы переругались между собой из-за этой безделицы. Только что в волосы друг дружке не вцепились. Свет им не мил – вынь да положь, каждая требует главный приз себе. Зевса в конце концов достала вся эта бодяга. Тут-то Громовержец в тебя пальцем и ткнул. Еще скажи спасибо, что пальцем, а то мог бы и молнией!

Париса охватило странное, неведомое ему дотоле тяжелое предчувствие.

– Так что спускайся, – продолжал Гермес. – Будешь сейчас решать, кому это яблоко достанется.

Царевич ступил на землю.

– Но… Богини… Я недостоин… Не смогу…

Возмущенные змеи, обвившие золотой жезл вестника богов, предостерегающе зашипели.

– Парис! Ты сам-то понял, что лепечешь? Как это не сможешь, если Зевс приказал, чтобы это сделал именно ты? Давай, шевели сандалиями.

Гермес подтолкнул сына троянского царя кадуцеем в бок:

– Ступай за мной.

Богини смотрели на обалдевшего юношу, а тот лишь открывал и закрывал рот, не в силах даже произнести слова приветствия. Нагие тела их были безупречны, и не было ни слов, ни красок, чтобы передать красоту, представшую взору Париса.

– Царе-е-вич! – Гермес потрепал юношу по плечу. – Перестань хлопать глазами. Яблоко – вон. Богини перед тобой: слева Афродита, справа Афина, по центру – Гера, если еще сам не дотумкал. А я полетел, у меня дел невпроворот. Зевс проснется – свежей амброзии нет, – вот тут-то конец света и грянет. Да и ты, парень, не затягивай. Всех-то забот – фрукт пристроить.

Гермес поднял кадуцей – ключ, открывающий Врата миров, повернул его, словно отпирая замок, и тут же исчез. Лишь трава шелохнулась там, где мгновенье назад ее касались крылатые сандалии.

Парис глядел во все глаза, вцепившись в золотое яблоко, как утопающий в обломок мачты.

Он поглядел на Афродиту, богиню любви и красоты – вечно юную и вечно манящую. Длинные золотистые волосы спускались на гладкие белые плечи, струились по точеным бедрам, легкими прядями закрывали высокую грудь, зовя отбросить и этот последний невесомый покров. Матовая упругая кожа будто светилась изнутри, обещая бездну наслаждений при легчайшем касании. Нежные губы, чуть приоткрытые в шаловливой улыбке, звали бросить все и прильнуть к ним, упиться негой. Ярко-синие глаза лучились солнцем, согревали, влекли к себе…

– Выбери меня, – услышал Парис ласковое воркование, хотя был готов поклясться, что богиня не промолвила ни слова. – Ведь каждому, имеющему глаза, ясно, что я прекраснейшая. Была, есть и буду вечно. Выбери, и я подарю тебе любовь самой неземной из всех земных красавиц.

Парис с трудом подавил странный хрип, похожий на стон, и поднял руку, намереваясь протянуть яблоко Афродите…

И вдруг будто туман заволок поляну, и сквозь дымку испуганный царевич увидел побережье у стен родной Трои, чужие корабли, огромный лагерь под городскими стенами, обезображенное тело любимого брата. Отец, гордый царь Приам, вымаливал у врага труп Гектора. Увидел гигантского деревянного коня, которого троянцы, должно быть, лишившиеся разума, сами вкатывают в город через пролом в стене. Он видел вражеских воинов, среди ночи выходящих толпой из чрева коня. Пылающая Троя была перед его глазами.

«Ты говоришь так, потому что не дано тебе предвидеть, чем обернется всякое твое деяние. Теперь же ты будешь ЗНАТЬ. Это тебе мой дар, моя благодарность», – вспомнились царевичу слова мойры.

И Парис отшатнулся от богини любви, будто Тифон, чудовище бездны, предстал вдруг перед ним.

– Ты выберешь меня! – услышал он другой голос, непререкаемо властный. – Я – прекраснейшая! Выбери, и не будет в мире полководца, который сможет противостоять тебе. Из края в край пронесется твоя колесница, и народы склонятся перед великим победителем. Так говорю я, Афина! Слово мое – закон.

Парис осторожно перевел взгляд на вторую соискательницу драгоценного плода. Обнаженное тело ее дышало силой. Гордо посаженная голова с аккуратно уложенными, черными, как безлунная ночь, волосами была прекрасна строгой безупречной красотой, перед которой хотелось преклонить колени. Даже нагота была не в силах победить этой внутренней строгости, словно Афина была облачена в невидимый бронзовый панцирь. Парис еще раз оглянулся на Афродиту, вспоминая воинов с обнаженными мечами, выходящих из чрева деревянного коня, пылающую Трою, и протянул было яблоко чернокудрой богине…

Туман вновь сгустился перед его глазами, и Парис увидел коленопреклоненных мужей в диковинных драгоценных одеждах. Лица их были печальны, глаза хранили следы недавних слез. Незнакомцы склонялись пред завоевателем, слагая к ногам оружие.

– Вот и еще одна страна у моих ног, – устало, даже с каким-то внутренним раздражением произнес он, оборачиваясь к одному из своих военачальников. – Как скучно. Что там впереди?

– Море, государь мой. Только море.

– Я велел отрядить корабли, чтобы узнать, есть ли земля там, за этими водами.

Он не договорил. Расталкивая стражу и пленных, к трону Париса прорывался запыленный гонец.

– Пропустите его! – вставая, скомандовал грозный полководец. – Я знаю тебя. Ты Целий, сын Митарха, колесничий моего брата Гектора.

– Да, мой повелитель, я был им. – Гонец черной вести устало пал на колени и склонил голову, точно подставляя ее под удар. – Должно быть, я первый, кто добрался до тебя, и, вероятно, единственный.

– Ты сейчас из Трои?

Серое лицо колесничего почернело.

– Три десятка гонцов посылал к тебе Гектор. По одному каждый день, пока держалась Троя. Я был последним. На тридцатый день осады взбунтовавшиеся ахейцы, лидийцы, фракийцы и все прочие, кто пришел с ними, ворвались в город… Парис, мир пылает за твоей спиной. Два года я добирался сюда, на край света. Два года искал твое победоносное воинство. Реки крови указывали мне путь, и объевшееся воронье было моим спутником. Я видел сотни мятежей и десятки восстаний там, где пронеслась твоя колесница.

Ты победил всех, но Трои больше нет. Пожар семь дней пожирал ее. И не было никого, кто мог бы его потушить. Сердце мое разорвано в клочья. Ибо видел я, как ликовали мятежные ахейцы, влача тело брата твоего Гектора за царской колесницей. Теперь можешь казнить меня. Я исполнил свой долг.

Парис закусил губу и повернулся к ждавшим приказа военачальникам:

– Возвращаемся!

И тут один из коленопреклоненных царей – ступеней у трона повелителя – вдруг распрямился, хватая лежащий в куче сваленного оружия меч. Короткий взмах – мир вспыхнул и померк в очах Париса…

– Вот видишь, – услышал он новый женский голос, – любовь и военная слава – ничто, суета. Лишь власть – единая непререкаемая власть – имеет значение! Посмотри на Зевса. Разве мой супруг не любим всеми, кого он только пожелает? Разве есть войско, способное противостоять ему? Но даже Зевс выбрал меня! Так что не сомневайся, Парис. Только я заслуживаю золотое яблоко, ибо я прекраснейшая.

И Парис обратил свой взор на Геру, самим владыкой Олимпа избранную в жены. Все в ней дышало покоем и внутренней силой – не той, которая гордится рельефной мускулатурой, но той, перед которой покорно склоняются любые силачи. Улыбка на ее мягком и в то же время величественно-прекрасном лице была полна мудрости и знания жизни, которых, пожалуй, недоставало ее соперницам. Царевич вздохнул, не выпуская из рук яблока, и вновь туман сгустился перед ним. И сквозь него, становясь все четче, начали проявляться новые картины.

Шестнадцать слонов, запряженных попарно, под звуки кифар и цимбал влекли за собой настоящий дворец на колесах. По царской дороге, по которой колесницы могли промчать слева и справа от дворца владыки мира, не зацепив его упряжью, сегодня было не проехать. Цари и наместники подвластных великому Парису земель сопровождали его до запретного края. Кони, верблюды, слоны, колесницы, возы обозов, тысячи тысяч людей разных стран и языков следовали за повелителем от самого Вавилона до берегов Геллеспонта.

– Великий государь! Нынче пришла весть от командующего твоим флотом Одиссея.

– Мой друг Одиссей уже достиг Оловянных островов?

– Да, о величайший из великих. Он сообщает, что олова там и впрямь много, но сами острова заселены воинственными дикарями. Эти дикари раскрашивают лица и тела свои яркими красками и оттого называемы пиктами. Увидев корабли, они было изготовились к бою, однако, услышав благословенное имя Париса, возрадовались и устроили пир для самого Одиссея и его людей.

– Хорошо, – кивнул владыка. – Что еще?

– Владыка нубийских земель шлет тебе, светоч вселенной, изъявление своей покорности и прекраснейших дев своей земли.

– Дев, – усмехнулся Парис, оборачиваясь к придворному лекарю. – Асклепий, друг мой. Ты еще не придумал зелья, которое напомнит мне, зачем нужны прекрасные девы?

– Я придумал много зелий, друг мой Парис. Но ни одно из них не может обратить годы вспять.

– Из стран Желтого царя…

– Покорность, покорность, покорность, – скривился владыка владык, жестом приказывая чтецу замолчать. Тот согнулся в глубоком поклоне с видом, полным радости и начисто лишенным подобострастия, так, словно короткое царское движение сделало его навеки счастливым.

– Идите все прочь, – тихо выдохнул Парис. – Ты, – он указал на юношу, чудесным образом похожего на него самого лет шестьдесят тому назад. – Ты останься.

Юноша приблизился к трону.

– Я по глазам вижу, что ты о чем-то хочешь спросить меня, дорогой внук.

– Да, мой великий дед.

– Ну так спрашивай.

– Прости мне мою пытливость. – Юноша замешкался, подыскивая слова. – Мы едем в земли, которые ты сам некогда объявил запретными.

– Да, это так.

– И с тех пор ни один человек не пожелал обосноваться в этом краю.

– Истинная правда.

– Зачем же мы едем туда?

– Я еду туда. Только я. Вы остановитесь у границы, а затем отправитесь назад.

– А ты?

– Я пойду скорбеть и умирать на пепелище.

– Пепелище? Ты прежде не рассказывал о том, что связывает…

– Прежде я не собирался умирать, – горько усмехнулся Парис, обрывая речь внука. – Там некогда стоял город. Великий город – Троя. Мой отец Приам был его царем. А Гектор, чье имя ты носишь, – братом. Я очень любил отца, брата и этот город.

Впрочем, кто его знает, что такое любовь…

Парис умолк, склоня голову. Затем вновь заговорил:

– Однажды я пришел во дворец и сказал отцу, что теперь я буду царем Трои, и тот снял с головы царский венец и с радостью протянул его мне. Я начал править, и это было великое царство. Да, мне приходилось много казнить, но лишь для того, чтобы не канули в Лету мои завоевания и слава моего отечества. Но брат, мой старший брат Гектор не смирился со своим жребием. Он поднял восстание. Первое и единственное за все прошедшие годы.

Я бежал из Трои. А на следующий день на город напал мор. Спустя неделю ни в домах, ни на улицах нельзя было отыскать человека, держащегося на ногах. И тогда я вернулся в Трою и увидел, что никого из них нельзя спасти. Я шел по городу и убивал. Одного за другим, сотню за сотней, тысячу за тысячей. Последнему я вонзил меч в сердце своему брату. По сей день я помню, как он смотрел на меня, умирая.

Владыка владык закрыл глаза.

– Затем я поджег город и приказал слугам моим объявить этот край запретным. И теперь я возвращаюсь туда, откуда ушел. Возвращаюсь, чтобы обратиться в прах средь праха Трои.

– Это страшно, о великий дед.

– Это жизнь, и это власть, мой прекрасный внук.

Туман рассеялся. Парис стоял на полянке, глядя на восхитительных обнаженных богинь, обескураженно переводя взор с одной на другую и мечтая о глотке воды, чтобы освежить пересохшую гортань.

– Ну что же ты, решай! – звучало в его голове. – Решай! Сделай выбор! Я прекраснейшая!

Юноша закрыл глаза:

– Нет. Нет!

Сухой щелчок спускаемой тетивы послышался совсем рядом. Парис вздрогнул. Яблоко внезапно вылетело из его руки.

Глаза царевича распахнулись. Из лесу на полянку шагом легким и изящным выпорхнула девушка, удивительно стройная, в руках изогнутый лук, на тетиве стрела. К икрам ее доверчиво жалась маленькая тонконогая лань.

– Привет. – Девушка улыбнулась одной из тех задорных улыбок, которые валят наземь даже видавших виды героев. – Правда, удачный выстрел?!

– Артемида! Как ты могла? – возмутилась Гера.

– Как всегда, в яблочко – без промаха, – засмеялась прекрасная охотница, и только сейчас Парис заметил, как холодны ее глаза.

– Это нечестно, – обиженно надулась Афродита.

– А не позвать подружку – это честно?

– Но ведь тебе не нужно это яблоко!

– Я не охочусь на яблоки, груши и персики. Но этот дар был нужен вам, а значит, он добыча, вполне достойная моей стрелы.

– Вот по-настоящему удачный выстрел! – зазвенел голосок с противоположной стороны. Из-под смоковницы, раскинувшей ветви над поляной, выглянула еще одна богиня со стрелой в одной руке и расколотым ровно надвое яблоком в другой. При виде лукавой и нежной прелестницы все позабыли о распре.

– И ты здесь, Тихе?

– А как же? Если кто-то надеется на удачу, как же без меня?

Богиня улыбнулась, и Парис осознал, что может век глядеть на эту улыбку и совсем не желает, чтобы Тихе когда-нибудь повернулась к нему спиной.

– Постойте, девочки! – начала Афина. – Вы же слышали, вчера Зевс приказал устроить суд. Мы должны исполнить его волю…

– Суд! Воля! – отмахнулась Артемида. – Вот заладили. Ничто не вечно под моей Луной. Папаша вчера перебрал на свадьбе, вот и придумал такую шутку. Завтра проспится – не вспомнит.

– Ну что? – Юная охотница обратилась к богине удачи. – Как договаривались, пополам?

Мария Волынская

Легенда о Минотавре

Огонь в очаге горел ровно и радостно, по-домашнему. Алет подкинул еще одно полено и устроился поудобнее. Хорошие дрова заготовили ему на зиму правнуки. Не зря воспитывал. Старый стал, но детей учить еще сил хватает. Все же седьмую дюжину лет разменять – не шутка. И, даст Небо, запомнят дети расказанную правду, не спутают ее с легендами от странников заморских. Странникам ведь что надо? Чтобы накормили их посытнее, лежанку дали помягче, а плату взяли как с гостей дорогих – разговорами. Вот и плетут паутину из слов заковыристых да снов дурных.

Расскажи кто Миносу и Эгею, что многие странники величают их царями, удивились бы оба. Уважали их люди, прислушивались к их словам на собрании старейшин. Только не было отродясь царей в их народе. Старейшины были, лекари, учителя. А без царей обошлись как-то. Посмеялись бы Минос с Эгеем над этой шуткой, но вот услышь они сплетню, что жена Миноса от быка понесла, – несдобровать рассказчику. Да и без Миноса с Эгеем чужеземцев на место ставили за слова злые. Далеко не один странник зубы здесь свои оставил платой за возведенную напраслину. Это порождало новые россказни, но разве со всем совладаешь? Придумают же… Не убивал Тесей Минотавра вовсе. И не любил никого, кроме своей Паленны. Верно, по молодости Ариадна на него засматривалась, но так то дело прошлое. И как только странники об этом прознали? И ведь напридумывали всякого, слушать страшно – и про то, как Тесей Ариадну на острове одну бросил, сонную, и про путеводную нить, и про то, что умницу Ариадну бог вдохновения и виноделия в жены взял. Упростили всю правду странники заморские, исковеркали. Не клубок Ариадны вывел Тесея из лабиринта каменного, а ее мудрость и доброта стали путеводной нитью через пропасти слов и толкований. И не был богом взявший ее в жены мужчина, хоть и обладал силою, что простым людям неподвластна.

Минотавр… Вот о ком нагородили невесть чего – будто жил в лабиринте на острове дальнем и каждый год по четырнадцать юношей и девушек живьем съедал. Любят люди черной краской приукрасить. А о главном-то и забывают. Не в том дело, что в доме Минотавра было множество комнат. И не в том, что раз в четыре дюжины лет привозили Минотавру в жертву четырех юношей. Не в том…

* * *

Началось все с кувшина красного вина на Празднике Лета. Беот весь день был такой неуклюжий и рассеяный, словно его так и не разбудили толком. Он не заметил стоящий на земле кувшин и споткнулся об него, разбив вдребезги.

Тесей было разозлился на приятеля, но тут же остыл – ясно ведь, почему Беот сам не свой. Назавтра должен отправиться к дальнему острову корабль. Как всегда, после праздника. Четыре раза в году уходили туда корабли, чтобы умилостивить злобное чудовище дарами: маслом, оливками, вином, мукой, вяленым мясом, сырами и прочей снедью. Четыре раза в году уходили корабли с дарами, и всякий раз возвращались на них все отправившиеся к Минотавру люди. Но раз в четыре дюжины лет дань после Праздника Лета была особой – четверо юношей должны были остаться на том острове, чтобы Минотавр мог насытиться их жизнями в обмен на обещание не насылать на людей ни смертоносных штормов, ни лютых смерчей, ни губительных для урожая холодов. Вчера совет старейшин решал, кому судьба стать жертвой Минотавра, и Беоту не повезло – завтра он в последний раз увидит родной берег, а вместе с ним еще трое одногодков Тесея – Ифит, Гиант и Нирей.

Вино почти мгновенно впиталось в сухую землю, оставив после себя лишь темное пятно. И мысль, что если разбить кувшин, то и вино может пропасть. Тесей даже расхохотался вслух, когда эта мысль пришла ему в голову. Беот только больше нахмурился – ему-то было не до смеха.

Конец вечера Тесей помнил урывками. Как уговаривал своего отца, Эгея, отпустить его к Минотавру вместо Беота. Как боялся проболтаться раньше времени о своей затее. Как прикидывал, куда спрячет короткий меч. Как хлопал по плечу ошарашенного Беота и как мечтал о своем победном возвращении домой.

Утро было пасмурным и хмурым, как отец Тесея в этот день. Беот прятал глаза и, только когда уже все поднимались на корабль, тихо спросил старого приятеля, точно ли тот уверен в своем решении – мало ли, что вино сболтнет, а такие решения только на трезвую голову принимать можно. Тесей только посмеивался – он-то для себя все решил. Недоумевал только, почему прежде никто до такой простой вещи не додумался. Убить Минотавра, и дело с концом! Если не будет чудовища, некому станет насылать на людей шторм да холода! Дело за малым – уговорить рыбаков не отплывать обратно сразу, а подождать хоть пару часов. Ну и заколоть быкоголового побыстрее, пока тот не понял, что к чему.

Рыбаки подождать согласились, хоть и удивила их эта просьба. Но Эгей был человеком уважаемым, да и решение самого Тесея отправиться к Минотавру вместо друга рыбаков восхищало. Достойный сын своего отца – ну как не уважить?

Корабль причалил к берегу тихо и плавно, словно вода и ветер встали на сторону людей и сговорились помогать им. Тесей с тремя другими юношами сошел на берег и помог рыбакам сгрузить дары. Тюков было много, рыбаки спешили – не хотели столкнуться с чудовищем. Одно дело за ним с борта корабля издалека смотреть, другое – вблизи увидеть.

Минотавр появился, когда рыбаки только-только вернулись на корабль. Словно наблюдал невесть откуда – спрятаться на пустынном берегу было негде. Чудище оказалось не таким уж высоким и жутким – всего-то на голову выше обычного человека да в плечах немного пошире. Зато глупее гораздо. Или беспечнее. Тесей выхватил свой меч и вонзил клинок по самую рукоять в бок Минотавра. Оно и охнуть не успело, только издало короткий рык и рухнуло на песок. Тесей для верности резанул мечом по покрытому короткой шерстью горлу чудища и склонился над его пастью. Минотавр не дышал. Тесей обтер меч полой туники, что была на чудище, и направился обратно к кораблю.

Все получилось так легко и просто, словно природа уже давно ждала этого от людей. Путь домой был солнечным и быстрым, вода и ветер несли корабль во весь опор. Рыбаки всю дорогу молчали, спасенные юноши тоже – никак не могли поверить своей удаче. Смеялась от счастья Паленна, которую Тесей обещал взять в жены. Смеялись невесты Ифита, Гианта и Нирея. Только старейшины почему-то не обрадовались, а Эгей помрачнел еще больше, чем когда Тесей просил позволения к Минотавру отправиться. Не рада была этому возвращению и Ариадна, дочь Миноса. То ли завидовала счастью Паленны, то ли просто злилась, что не ей, Ариадне, посвятил он свою победу.

Ночью же началась буря, какой старейшины отродясь не помнили. Порывы ветра гнули деревья и срывали крыши домов, разбивали корабли в щепки и уносили обломки в море. Пару раз буря начинала стихать, но тут же расходилась с новой силой. Дождь лил не переставая, а на четвертый день с неба посыпались белые камни с голубиное яйцо. И поняли старейшины, что больше ждать нельзя. Надо умилостивить разъяренного Минотавра, попытаться уговорить его любой ценой.

Выход предложил старый Минос. Юноши должны вернуться к Минотавру на его суд. Если чудище не получит голову Тесея, людям несдобровать. Но им будет не под силу разжалобить Минотавра, не справятся с этим юноши. Из-за поступка Тесея дань на этот раз должна быть вдвое больше. Не только четверо юношей отправятся на дальний остров, но и четыре девушки. И будь что будет.

Старейшины не согласились со старым Миносом только в одном: «восемь» – слишком неудачное число, слишком опасное. Надежнее будет, если к Минотавру пошлют на одну девушку больше – это принесет покой и удачу.

Стоило людям принять это решение, как буря стихла. Перестал хлестать холодный дождь, умолк колючий ветер, утекли водою в землю белые камни, что сыпались с неба. И поняли люди, что Минотавр согласен принять их дар и не губить невиновных. Оставалось только решить, кого же принести в жертву чудищу.

Паленна сказала, что не оставит Тесея и отправится вместе с ним. Сказала и съязвила тут же, мол, не желает ли Ариадна поехать с ними. Ариадна согласилась. А вместе с нею и самая ее близкая подруга, Хиона. Согласились и невесты Гианта с Ниреем.

* * *

Как ни крепился Тесей, плыть к Минотавру было очень страшно. Прежде он собирался с чудищем биться, а теперь предстояло сдаться на его суд, который вряд ли будет справедливым и честным. Думать о том, какую казнь ему придумает Минотавр, не хотелось. Но думалось. И всю ночь накануне отплытия, и пока корабль на всех парусах скользил по волнам.

Корабль и на этот раз причалил к берегу тихо и плавно. Рыбаки сгрузили тюки с дарами на берег и уплыли, подгоняемые сменившимся ветром. Чудище все не появлялось, и Ариадна предложила перетащить тюки поближе к дому, что виднелся вдали. Так и поступили.

Тесей не понял, откуда вдруг возник Минотавр. Почувствовал только, что в воздухе запахло грозой, и тут же увидел его. Минотавр стоял у входа в дом и наблюдал. Страх накатил удушливой волной, и слова застряли у Тесея в горле. Он молча опустился на колени. И так ясно, что Минотавр растерзает его первым, но важно же то, что будет потом, важно, чтобы жертва не была напрасной.

Тишину нарушил голос Ариадны. Она говорила тихо и ровно, словно больного ребенка успокаивала. Говорила о помутившемся разуме Тесея, когда тот посмел напасть на Минотавра. О жестоких разрушениях от бури. И о том, что люди просят Минотавра простить их и посылают ему на этот раз вдвое больше даров.

Чудище слушало, склонив голову набок, и неясно было, понимает ли оно хоть что-то из сказанного Ариадной. Снова стало очень тихо, но заговорить больше никто из людей не решился.

Наконец Минотавр что-то грубо рыкнул и скрылся за дверью.

– Кажется, он сказал, чтобы мы все сняли сандалии и одежду, – неуверенно произнесла Ариадна.

Паленна хмыкнула было, но тут же осеклась – остальные девушки согласились с Ариадной.

Минотавр снова появился на пороге и негромко зарычал.

– Он хочет, чтобы мы подошли к нему. По очереди, – перевела Ариадна с сомнением в голосе и первой шагнула вперед.