Манни Деккер - Демон

Он вскинул обе руки вверх и прокричал: «Кин-боси! Кин-боси! Кин-боси!» — Уоррен первый вскочил на ноги и подержал его, а за ним остальные, и у некоторых от волнения даже выступили слезы на глазах. И вот в эти возвышенные мгновения Ясуда Гэннаи обнял Уоррена за плечи, поднял руку, призывая к молчанию, и сказал, что кин-боси победит, ибо важная роль принадлежит Уоррену. Сейчас семья Гэннаи поймет, зачем Уоррена четыре года назад привезли в Японию.

— Вы все привыкнете доверять ему, как я, — пообещал Ясуда Гэннаи. — Даю вам Уоррена, сердце и душу кин-боси. Уоррен-сан — наш авангард в Америке.

Уоррен, который с трудом сдерживал слезы, чувствовал приятнейшее удовлетворение, словами он бы это и выразить не смог, но знал, что в его жизни не много будет таких мгновений — он пообещал Ясуде и другим Гэннаи сделать все, что от него требуется, и сделать это с радостью.

Приветственные крики не умолкали, и Уоррен впервые по-настоящему ощутил себя любимым, ощутил себя частью единого целого.

* * *

Он делал это для Ясуды Гэннаи, разумеется, а почему бы и нет, ведь никогда не было человека столь сочувственного, столь любящего, проницательного и достойного восхищения. Самый-самый по меркам Уоррена. Конечно, Ясуда-сан мог быть жесток и беспощаден порою, но он был культурен и элегантен, умел вращаться в любом обществе, и Уоррену это чертовски нравилось. Наблюдая, затем подражая ему, Уоррен получал неоценимое образование.

Из всех Гэннаи Ясуда казался мальчику наиболее гибким в делах, он умел быстро менять тактику и добиваться успеха, Ясуда-сан знал, когда рисковать и когда выжидать, когда приказать и когда послушаться мнения подчиненного. В его обществе Уоррен заражался волей и убеждением, чувствовал себя готовым на все.

С удивлением он узнал, что Ясуда Гэннаи на дипломатической службе был к тому же агентом-разведчиком, но Гэннаи объяснил — ничего в этом необычного нет, посланцы большинства стран дублируют как шпионы. Больше всего заинтересовали Уоррена связи Ясуды Гэннаи с «Мудзин», крупнейшим конгломератом Японии — основателем был какой-то давний предок в средние века. Уоррен узнал, что первейшая лояльность у всех Гэннаи была к «Мудзин», и все они были самураи, вели свой род уже пять столетий.

По настоянию Ясуды Уоррен изучил историю компании, которую основал в пятнадцатом веке предок, — он обнаружил месторождение серебра и назвал его мудзин, «неистощимый», в надежде на вечное богатство. Прибыли от серебряного рудника предок вложил в пивоваренный заводик, потом в магазин скобяных товаров — и действительно процветал. Компания «Мудзин» стала одним из первых сборщиков налогов для сегуна, затем воспользовалась этим преимуществом и стала одним из первых банков в стране. А как же компания пережила столетия гражданских войн, развращенных императоров, землетрясений, переворотов, наводнений и финансовых спадов? Она планировала на тридцать лет вперед.

Сейчас в «Мудзин» работало два миллиона человек — в банках, на сталелитейных заводах, в шахтах, пищевой промышленности. Весь конгломерат контролировала одна холдинговая компания, а согласно традиции, владеть этой компанией должен был один человек, глава семьи Гэннаи. Огромное богатство влекло за собой и огромную власть, обусловленную тесными связями со всеми крупными политическими партиями и военными группировками. Это делало человека, управлявшего «Мудзин», неоспоримым королем феодального королевства. После того как его отца госпитализировали из-за ранений, полученных во время налета американских бомбардировщиков, правил королевством Ясуда Гэннаи.

Будь они столь же умными или столь же везучими, на его месте могли оказаться два его старших брата. Но война пошла неудачно для Японии почти с самого начала — тяжелый удар для Уоррена, который ожидал быстрой победы японских войск — и правительство объявило всех мужчин от шестнадцати до пятидесяти девяти лет подлежащими призыву. Так и получилось, что старшие братья пошли служить, и один из них погиб в битве за Окинаву, а второй утонул со своим кораблем при попытке прорвать американскую морскую блокаду вокруг Японии. А Ясуда, обученный шпионажу, призыва избежал, он был нужен для других дел. Еще большее значение имело то, что он возглавлял «Мудзин», дававший самолеты-истребители, взрывчатку, оружие и корабельные двигатели.

Уоррен тоже в нем нуждался. Лишь при его посредстве молодого Уоррена могли по-настоящему принять в этой потрясающей и волнующей стране. Первое время в Японии ему было очень тяжко. Он чувствовал себя лишним, чужим, нежеланным в семье Гэннаи, и везде на него смотрели как на чудика из-за белой кожи. Ясуда-сан, однако же, не оставил его в одиночестве, он повторял семье, что Уоррен — друг Японии и будет очень полезен всем Гэннаи весьма скоро. Постепенно его приняли в свой круг, некоторые члены семьи даже полюбили.

Позже и самому Уоррену пришлось мириться с появлением чужого человека, ибо в 1945 году Ясуда Гэннаи наконец женился — он долго оттягивал этот шаг. Его невестой стала Рэйко Дадзаи, восемнадцатилетняя дочь юриста из Осака. Вначале Уоррен чувствовал такую боль и ревность, что ему хотелось убить себя. Он считал несправедливым, что его отношения с Ясудой должны измениться, что они останутся только друзьями и ничем более. Мальчик долго и смотреть не мог на эту красивую, высокомерную Рэйко, которой неожиданно увлекся Ясуда. Во всем, что касалось этой молоденькой дочки юриста, глава «Мудзин», всегда такой уравновешенный, буквально терял голову. Со временем Уоррен смирился с необходимостью: у Ясуды должен быть сын-преемник. И это тоже входило в планирование на тридцать лет вперед. Уоррен не мог не признать, что дружеские отношения сохранились полностью, хотя сексуальная связь, разумеется, исчезла. Ну а Рэйко, эту чувственную девицу, он считал коварной и хитрой и чрезвычайно настойчивой в достижении цели…

Его удивило, что Рэйко выбрал не сам Ясуда-сан, а его мать, и сделала она это сразу же, как только сын принял «Мудзин» у ее мужа.

* * *

Кин-боси

Когда в специальном лагере появились первые военнопленные, Уоррен немедленно приступил к своим обязанностям переводчика на допросах. Допросы проводили члены семьи Гэннаи и некоторые чиновники из государственных структур, получившие допуск к проекту. Все говорили на английском, побывали на Западе до войны, были знакомы с Америкой. Уоррен, с его быстрым умом и энергией юности, полезен оказался безмерно. Он замечал тонкости в английском, которые могли пропустить японцы, умел распознавать попытки обмана, ложь и неточности.

Работал Уоррен с большим пылом, ему было лестно принимать участие в таком деле, он всегда старался угодить семье Гэннаи, показать, что он «свой», но превыше всего ему нравилась власть, которой он владел по отношению к пленным мужчинам и женщинам намного старше него — в Америке они вполне могли бы быть его учителями. Восхитительное время для мальчика, который упивается своим положением, добровольно работает по многу часов подряд, допрашивает и тщательно изучает протоколы допросов. Помогая готовить японцев к будущей войне, он узнал своих американских соотечественников так, как раньше едва ли считал возможным.

Следуя примеру японцев, Уоррен интересовался всем, от производительности фабрики до числа трамвайных линий в техасском городке и до размера чикагского аэропорта, который сооружала семья военного корреспондента, захваченного в Бирме. Ясуду Гэннаи особенно интересовали расовые противоречия между белыми и черными американцами. Гнойник, так называл он эту проблему, и рано или поздно гнойник вскроется со взрывными последствиями.

Уоррен узнал о новых правительственных агентствах, образованных в военных целях и для борьбы с инфляцией — здесь предусматривался контроль над ценами и зарплатой. Правительственное влияние на профсоюзы устранило лейбористскую активность во время войны, но Ясуда Гэннаи предсказывал, что в мирное время придется резко увеличить зарплату. Пусть американский труд станет слишком дорогим, сказал Ясуда Уоррену, и он не сможет конкурировать со странами, где труд дешевле. Налоги повысили ради военных усилий, однако американское правительство занимало деньги: налогов на все не хватало.

Уоррен наблюдал, как Ясуда Гэннаи дает пленным карты американских городов и просит сделать исправления или добавления. Гэннаи спрашивал также о фермерских угодьях, фабричных станках, методах перевозки продукции на рынок, и о роли прессы в американской жизни. Стало известно, что Америка боится России, хотя они и союзницы. Уоррена удивило, как мало американцы знают о международных делах. Такое невежество, сказал ему Ясуда, следует использовать.

Мальчика восхищало стремление японцев к знанию ради самого знания. Разным пленным задавались одни и те же вопросы, их ответы сравнивались. Иногда пленного допрашивали повторно через неделю, через месяц, чтобы определить, сказал ли он в первый раз правду. Ложь — это последнее оружие заключенного против тюремщика, сказал Уоррену Ясуда Гэннаи.

С пленными обращались по принципу кнута и пряника — давали какие-то поблажки, потом отменяли без видимых причин. К некоторым проявляли мягкость, другим же доставалось предельно жесткое обращение. Когда капитан морской пехоты, сын американского конгрессмена, отказался сотрудничать, Ясуда Гэннаи приказал стражникам облить ему ноги бензином и поджечь. Затем морского пехотинца закололи штыками — Уоррен подумал, что это вполне подходящее наказание за отказ подчиниться.

Американца, представителя нефтяной компании, заставили бегать босиком по стеклу и в то же время били бамбуковыми палками. Двоих австралийских дипломатов, которые много лет прожили в Америке, но чьи ответы противоречили друг другу, поставили на солнце, где они простояли несколько часов, держа над головой толстое бревно. Самому Уоррену не угодил капитан американской авиации, и он приказал подвесить его к дереву за большие пальцы рук, так, что — ноги едва касались земли. Женщин тоже не щадили. Непокорной жене американского автомобильного промышленника вливали воду в желудок через зонд, пока живот не раздулся до предела, потом ее связали колючей проволокой. Стражники прыгали у нее по животу, пинали, пока женщина не умерла.

Нескольких пленных обезглавили, а однажды Уоррен, вернувшись после нескольких дней отсутствия, обнаружил, что собираются хоронить американского священника. Казнили его за то, что он крал пищу и отдавал больным; а перед этим отрезали уши, язык, нос, выкололи глаза. Университетского профессора из Огайо унизили тем, что обрезали все пуговицы на одежде и заставили чистить уборные.

А с другой стороны, Ясуда Гэннаи проявил доброту к американке-врачу, захваченной в манильском госпитале, где она осталась со своими родителями. Жестокое обращение в филиппинском тюремном лагере погубило ее здоровье, и сейчас она быстро теряла зрение. Гэннаи приказал Уоррену читать ей из Джейн Остин, ее любимой писательницы, и из Библии. Мужчинам и женщинам, которым сбрили волосы в других тюремных лагерях, здесь позволялось вновь их отращивать. Раздавались мелкие подарки — мыло, расчески, зеркальца, соль… Смягчить, потом добывать информацию, прокомментировал это Гэннаи.

Мальчик, тем не менее, никакой мягкости не желал проявлять по отношению к одной из пленных. Звали ее Касс Ковидак, и она, жена британского дипломата, работавшего раньше в токийском посольстве, и в то же время дочь президента Британской торговой комиссии, относилась к самым ценным среди пленных, убивать ее нельзя было ни в коем случае. Она же была и самая непокорная, особенно не любила Уоррена Ганиса, которого она называла блюдолизом и подлипалой. Когда началась война, она лежала в токийской больнице, поправлялась после выкидыша. В то же время ее мужа, находившегося в Гонконге с дипломатической миссией, застигла там японская осада. В сопровождении нескольких человек, включая одноногого китайского адмирала, он сумел выбраться из колонии и приехал в Чункин. Но из-за войны Ковидак не смог вернуться в Японию и был вынужден вернуться в Англию без жены. Что же до Касс Ковидак, то в Международном Красном Кресте она числилась как заключенная лагеря для военнопленных вблизи Осака.

Она и другие пленные Ясуды Гэннаи не получали посылок от Красного Креста, их конфисковывали японцы во всех лагерях. Поступавшая в лагерь Гэннаи почта тоже конфисковывалась, разве что иногда письмо отдавалось тому заключенному, кто сотрудничал весьма охотно. Ясуда Гэннаи позволял некоторым заключенным писать время от времени домой, но письма эти подвергались строгой цензуре и отправлялись из других лагерей. Он делал это для того, чтобы получать в ответ письма, в которых могла содержаться полезная информация. Уоррен, который сразу невзлюбил презиравшую его миссис Ковидак, однажды сжег у нее на глазах три письма от мужа — тогда она плюнула ему в лицо. Если бы его не остановил Ясуда, Уоррен задушил бы ее на месте. С тех пор она и мальчик были врагами.

* * *

Долгие часы работы в тюремном лагере не могли не сказаться на Уоррене, он потерял физические и нервные силы, а частые бомбардировки еще усугубляли это состояние. Он возненавидел американские бомбардировщики Б-29, их свирепый рев, длинное серебристое тело, пугающую красоту в полете. Ненавидел он смертельную точность их налетов, когда два ведущих самолета пролетали над испуганным затемненным городом, сбрасывая семидесятифунтовые напалмовые бомбы — испуская струи горящего желе, они освещали цель для сотен других Б-29 с их бомбами. Падали тысячи и тысячи бомб, наполненных напалмом, нефтью, взрывчаткой, падали на город, и пожары вспыхивали такие, что плавилась даже сталь, а густой черный дым убивал все живое.

Оказавшись во время одного из таких налетов на Гиндзе, Уоррен услышал, как закричала мать, на спине у которой загорелся ребенок. Он снял куртку, набросил ее на ребенка и загасил пламя. Во время другого налета Уоррен укрылся в кинотеатре, а в соседний магазин попала бомба, и он обрушился на кинотеатр. Уоррен организовал уцелевших, и довольно быстро им удалось выбраться из-под обломков, но тут же он услышал крики детей из полузаваленного школьного автобуса неподалеку. Взобравшись на капот, Уоррен выбил ногой ветровое стекло, влез в автобус и стал передавать детей тем, кто был с ним в кинотеатре.

Налет 9 марта, самый ужасный на памяти Уоррена, уничтожил четверть города, оставив бездомными два миллиона человек, и весь город без электричества, бензина, воды и общественного транспорта. Факты эти он узнал от Ясуды Гэннаи, тот объяснил, что действительное число жертв скрывают, страна не должна знать правду, чтобы не пострадал боевой дух. Но он сообщил Уоррену, что в одном этом налете погибло двести тысяч человек — среди них пропавшие без вести, которые тоже считаются погибшими.

После этого нападения интенсивность и частота налетов увеличились, самолеты появлялись в любую погоду. Они буквально раздавили город. Голодающим японцам приходилось теперь есть морских чаек, древесную кору, кошек, червей-шелкопрядов. И все, включая Уоррена, ненавидели американцев больше прежнего.

* * *

Через несколько минут после того как Уоррен разозлился на Касс Ковидак и укусил ее за руку, он и Ясуда Гэннаи были снаружи, в горном туннеле, шли к свету у входа в туннель. Обнимая Уоррена за плечи, Ясуда хвалил его, называл по-настоящему хорошим парнем, необычайно умным и предприимчивым, обладающим верными инстинктами в большинстве дел. Вот только вспыльчивость его может произвести неблагоприятное впечатление на тех, кто Уоррена плохо знает…

Продолжая говорить спокойно, Гэннаи сказал, что поведение Уоррена похвально, но в то же время иррационально, что он ловок и настойчив в допросах пленных, однако выказал свою враждебность этой Ковидак, и она обратила его гнев против него же. Да, Ясуда Гэннаи понимает, что она умная женщина, способная ходить по линии между сопротивлением и сотрудничеством. Но Уоррен тоже умен и вполне способен справиться с какой-то женщиной, если только будет контролировать себя.

Уоррену же казались невыносимыми ее холодные манеры, английский снобизм, так он это называл, он бесился от ее уклончивых насмешливых ответов, от ее саркастических реплик по поводу его незрелости и власти. Слишком она умная, это ее до добра не доведет, говорил Уоррен. Касс Ковидак знала, что убить ее не могут, и этим пользовалась. Гэннаи напомнил, что Уоррен должен сдерживать себя, что все знание происходит из спокойствия ума, и ему следует снимать напряжение, уделяя время искусству, каллиграфии, рисованию. И хотя Уоррену явно недостанет терпения, медитация тоже хороша для души…

Они вышли из туннеля, прикрыли глаза от солнца, и направились к саду камней вблизи флагштока. Сад был красив резкой, простой красотою, столь свойственной японскому искусству. Созданный по образцу сада в киотосском храме Реандзи, он являл собою всего лишь пятнадцать камней, расположенных на белом песке группами: семь, пять и три. Уоррен любил этот сад, он усвоил от Ясуды Гэннаи, что красота заключается в естественности.

Несколько мгновений они молча смотрели на сад, отключившись от окружающей их лагерной обстановки, а когда Ясуда почувствовал, что мальчик успокоился, он сказал, что сейчас раскроет Уоррену самую важную часть кин-боси, ту часть, от которой зависит победа или поражение и выполнить которую может лишь он, Уоррен.

Гэннаи смотрел на пустую дорогу, ведущую в лагерь.

— Слушай меня внимательно, Уоррен-сан. Сегодня ты последний день работал с пленными. Сразу добавлю, что это не имеет никакого отношении к англичанке. Ты кое-что должен для нас сделать. Это следующий в шаг в кин-боси и одновременно испытание твоей лояльности.

Уоррен нахмурился.

— Но зачем нужно испытывать мою лояльность, Ясуда-сан? Разве я не доказал себя за эти годы? Я не понимаю.

— Ты выдержал все испытания, друг мой. Но ты увидишь, почему необходимо испытывать тебя последний раз, и я уверен, получится у тебя превосходно. Тогда все члены моей семьи, даже самые недоверчивые, поймут, что ты действительно один из нас. У семьи не должно оставаться сомнении в твоей лояльности. Пусть знают, как знаю я: ты будешь служить без вопросов и сделаешь то, что от тебя требуется.

— Просите меня о чем угодно, Ясуда-сан, и это уже сделано. У меня нет другой семьи кроме вашей. Я не хочу другой семьи кроме вашей.

Не сводя глаз с дороги, Ясуда положил руку Уоррену на плечо.

— Я им сказал, каков будет твой ответ, я им сказал, что ты один из нас, но сам хотел услышать это от тебя.

Оба они увидели это одновременно. Черный дым поднимался над Токио. Нa город напали американские бомбардировщики. Гэннаи печально проговорил, что война — это не искусство, а дело дураков и животных, жестокость, которую не сделаешь утонченной. Но при всем при том, если он хочет спасти «Мудзин», придется еще некоторое время играть в эту игру.

Он перевел взгляд на Уоррена. — Через три дня ты покинешь Японию. Не забывай свою цель, нашу цель, Уоррен-сан, и ты сравнишься с небесами.

Ясуда Гэннаи прижал мальчика к себе и опять стал смотреть на черные клубы дыма, поднимавшиеся к югу от них, над городом.

* * *

Хартфорд, Коннектикут

Июль 1945

Было темно, а дождь утих немного, когда Уоррен Ганис открыл калитку в проволочной изгороди, ведущую на задний двор. Проволока вместо белого деревянного частокола, который огораживал двор раньше. И собачьей конуры теперь не было, и даже клена: его срубили, остался только гниющий пень. Уоррен подошел к белому оштукатуренному дому, который покинул четыре года назад, и заглянул в окно кухни. Темнота внутри, почти черно. И никакого движения. Хорошо.

Он был весь в черном — кожаная фуражка, перчатки, плащ, брюки, заправленные в сапоги. Лицо повязано платком. В темноте под дождем он был почти невидим. Но чувствовал себя при этом отвратительно. Летний дождь насытил воздух влагой. Рубашка под плащом липла к телу Уоррена, он чуть не вопил от раздражения. Господи, скорее бы кончилась эта ночь. С другой стороны, ему не терпелось пройти последнее испытание. Потом, когда он все сделает как надо, никто не усомнится в его лояльности.

Вытащив из кармана плаща отвертку, он несколькими движениями расшатал единственный замок окна. Затем поднял окно, при этом замок отломался и упал на пол кухни. Ч-черт, шумно получилось. Он залез внутрь, ободрав правое колено, и опять выругался, но с облегчением увидел, что брюки не порвались. Не оставляй следов, учил его Ясуда-сан.

Уоррен закрыл окно изнутри и стал прислушиваться, замерев. Он слышал, как работает холодильник, слышал, как мягко стучит дождь в стекло за его спиной. А впереди едва слышно тикали часы, звук доносился из гостиной. Больше ничего. Все же он долго оставался неподвижным, задерживая дыхание, чувствуя, как дождевая вода стекает с фуражки на шею.

Нервы. Может быть, поэтому он так сильно потеет. Ему приказано не снимать ничего из одежды, пока не закончит дело и не уйдет из дома. Ясуда-сан приказал. А Уоррен привык повиноваться ему без вопросов. Он вытащил крошечный фонарик и прошелся его лучом по кухне.

Изменения.

Новые занавески, буфет и линолеум. Настенная доска рядом с холодильником, раньше ее не было. На доске рецепты блюд, газетная статья его отца по случаю смерти президента Рузвельта в апреле этого года, и Нагорная проповедь, которую прицепил, конечно, его дед. Его покойный дед.

Месячной давности некролог, тоже со статейкой отца, красовался на доске. Сообщалось, что старый Ганис скончался дома во сне, окруженный любящими его родными. Уоррен знал, что это неправда. Но, как отозвался Ясуда-сан о его отце, красноречивый человек и лгать умеет хорошо.

Перед отъездом из Японии в Америку Уоррену показали досье с новейшей информацией о Ганисах. Упоминалось, что дед Ганис последний год страдал тяжелым алкоголизмом, его пришлось поместить в закрытую лечебницу. Гэннаи сказал, что старик, вероятно, был несчастен и пил, чтобы забыться.

Уоррен без всякого удовольствия приехал в Америку. Здесь он чувствовал себя одиноким, отрезанным от всего, что ему дорого. Старые воспоминания об Америке и родителях зашевелились было в мозгу, но он одернул себя, напомнив, что у него важное дело, что он уже не тот Уоррен, каким был четыре годе назад. Так ему удалось быстро ожесточить себя, он был готов сделать то, зачем сюда приехал. Америка ничего не значила для Уоррена, силу он черпал в Японии, в семье Гэннаи. Среди японцев он принадлежал к элите. В Соединенных Штатах он даже не существовал.

В кухне пахло сосновым дезинфектантом. Все такая же неугомонная чистильщица, его мать. Женщина, которая не могла уснуть, зная, что на полу спальни есть хоть одно грязное пятнышко. Дезинфектант напомнил ему Токио, где метро служило укрытием во время воздушных налетов — там каждый день приходилось производить тщательную чистку, убирая, среди прочего, человеческие экскременты. При мыслях о Токио вспомнилось и предупреждение Ясуды: Ничего не делай, Уоррен-сан, пока не удостоверишься в пути отхода. Путем отхода для Уоррена служила кухонная дверь, а он находился всего в нескольких футах от нее.

Он стал искать ящики с ножами и нашел их на прежнем месте, слева от раковины, полированные металлические ручки поблескивали, все лежало в своем отделеньице. Милая, милая мамочка. С колотящимся сердцем Уоррен сделал выбор. Он взял хлебный нож с девятидюймовым лезвием и длинной ручкой.

С ножом в руке он прошел через столовую, оставляя грязь на вощеном полу, и вошел в гостиную. Луч фонарика направил на кресло-качалку отца. Сломанный подлокотник починили, а художественные кружки утроились в числе. Уоррен подумал, что кружки уродливые, ничего артистического в них нет, они символизируют деньги без вкуса. Да и все так называемое искусство в этой комнате было до ужаса провинциальным, человек, выбиравший эти предметы, представления не имел о красоте и уместности. Уж если и научился Уоррен чему-то у Ясуды, то чувству стиля.

Позади него часы пробили четыре пополуночи.

Он поднял глаза к потолку, на втором этаже спали его родители. Об этой минуте он думал каждый день во время долгого пути через Китай и Индию в Испанию. Думал во время опасного атлантического перехода на ржавом испанском грузовике, где одного матроса зарезали из-за карточного долга — Уоррен от страха почти все время сидел в каюте. Думал об этом всю дорогу из Канады в замызганном грузовике, прячась за ящиками яблок и голубики — его тошнило от запаха гниющих фруктов, и он к тому же боялся, что двое немытых угрюмых мужчин в каюте ограбят и убьют его. Думал и когда прятался в массачусетском лесу двое суток, ожидая обещанного дождя, который позволил бы ему проникнуть в дом родителей незамеченным.

Мысли должны приводить к действию, говорил ему Ясуда Гэннаи. Уоррен сделал несколько глубоких вдохов, сердце испуганно колотилось, но он вспомнил, что Ясуда-сан называл его сильным, называл львом.

Следуя за лучом фонарика, Уоррен поднялся на второй этаж. Спальня его родителей располагалась слева по коридору. У двери он остановился и услышал, как похрапывает отец, а дождь усилился. Не выключая фонарик, он опустил его в карман плаща. Еще один глубокий вдох. Выдохнуть. Потом Уоррен открыл дверь и вошел в спальню.

Двигался он в ту сторону, откуда доносился храп отца — к левой стороне кровати, которая охлаждалась маленьким электрическим вентилятором на ночном столике. Окно было затянуто тонкой проволочной сеткой от комаров, и Уоррен заколебался на мгновение — не видно ли его снаружи? Решил, что нет, что слишком темно и он достаточно замаскирован, да и слишком далеко стоит ближайший дом, оттуда и при свете ничего не увидишь.

Он подошел ближе к отцу, достал фонарик и направил его на кровать. Оба родителя спали на левом боку, спиной к нему, укрытые розовыми простынями. Несколько мгновений он освещал их плечи и затылки. Никто не пошевелился. Уоррен мысленно заметил их позы, потом положил фонарь на столик, лучом в сторону кровати.

Сначала убей отца, сказал ему Ясуда Гэннаи. Он сильнее и опаснее, чем мать. Если увидит, что ты напал на нее, обезумеет и будет драться, как десять дьяволов. Но если она увидит, что ее защитник мертв, то потеряет волю к сопротивлению и с ней будет легче справиться.

Кин-боси.

Уоррен схватил отца за седеющие волосы, рывком поднял голову от подушки и перерезал горло хлебным ножом, помня, как учил его комендант лагеря и дергая за волосы сильнее: рана расширилась и кровь потекла сильнее. Послышалось долгое громкое хрипение, это воздух вырывался из горла отца через рану, и Уоррен чуть не выпрыгнул из своей кожи.

Зашевелилась мать, потревоженная звуками смерти. Когда она перевернулась на спину, лицом к нему, Уоррен быстро переполз через окровавленное тело отца, оседлал мать, приставил кончик ножа к ее горлу и обеими руками надавил на рукоятку. Кровь хлынула с ужасающей силой, забрызгала ему руки и грудь, попала даже под платок, вымочив подбородок и шею. Мать резко дернула обеими ногами, и у нее внезапно опорожнился кишечник. Столь же быстро она расслабилась и умерла.

Уоррен слез с нее, пятясь отошел от кровати, крови, вони, сел на пол, стал смеяться и плакать одновременно, сам не зная почему. Он чувствовал себя измотанным, очень, ужасно усталым, хотелось спать. Но он еще не закончил.

Поднявшись с пола, он, выполняя приказ Ясуды Гэннаи, прошелся по всей спальне, разрезая подушки хлебным ножом, вытаскивая ящики бюро и оставляя их на полу, затем раскидал одежду из шкафов и книги. Все найденные деньги и драгоценности побросал в карман плаща. Пусть думают, что мотивом было ограбление, сказал ему Ясуда Гэннаи.

Уоррен разгромил каждую комнату на втором этаже, включая и ту, которая когда-то была его. Комнату оставили в точности такой же, ничего не изменилось — нечто вроде святыни, бейсбольная бита с перчаткой на прежнем месте, электрические поезда, хими-ческий набор и фотографии Уоррена в летнем лагере, на сцене в школьной пьесе с матерью у памятника Линкольну в Вашингтоне. При виде этой сентиментальной картины он на мгновение почувствовал себя виноватым и ужасно одиноким. Но все в этой комнате, этом доме принадлежало другому миру, другому времени. Даже Бог не может переделать прошлое. Вернуться назад нельзя.

Закончив в доме, Уоррен вышел через кухонную дверь и остановился во дворе, лицо он подставил теплому дождю. Он смотрел на беззвездное небо и думал — это то же небо, что и над Японией, хорошо бы я был там, с Ясуда-сан, мог прямо сейчас рассказать ему о том, что я сделал, а он сказал бы, что гордится мной… Уоррен чувствовал себя прекрасно, живым, энергичным. Давно он себя так не чувствовал.

Он пошел через двор, глубоко проваливаясь в грязь, а когда оказался на дороге, побежал — как бежал четыре года назад — к машине, стоявшей в липовой рощице, эта машина была для него первым этапом обратного пути в Японию.

* * *

Токио

30 августа 1945

Напряженный и сильно потеющий под полуденным солнцем, Уоррен Ганис последовал за Ясудой Гэннаи, его женой Рэйко и синтоистским священником в сарайчик коменданта лагеря. Маленькое помещение было набито лагерным персоналом, членами семьи Гэннаи, там пахло сигаретным дымом, пoтом, маринованным рисом и страхом. Когда Ясуда Гэннаи и Рэйко сели на два пустых стула, стоявшие в центре, Ясуда щелкнул пальцами и приказал офицеру уступить свой стул Уоррену. Когда стул поставили слева от Ясуды, Уоррен благодарно склонил голову, понимая, что это не только любезность, но и выражение презрения к военным, по вине которых Япония потерпела такое ужасное поражение.

Две недели назад страна сдалась американцам. Официальное подписание капитуляции, однако же, было назначено на восемь утра 2 сентября, на борту американского линкора «Миссури» в Токийском заливе. Сегодня 11-я военно-воздушная дивизия американской армии должна была высадиться на аэродроме Ацуги. Сегодня же 4-й полк морской пехоты высадится в морской базе в Йокосуке. До американской оккупации оставались какие-то часы.