Манни Деккер - Демон

Фрей положил трубку к Максимилиану.

— Говорю вам очень искренне, а обычаи полковника Асбуна я знаю. Каждый раз, когда он уводит заключенных в «Хор», семью и слуг он отсылает с виллы. Они проводят какое-то время у друзей и родственников, потому что ему свидетели не нужны. Ни у кого не должно быть возможности дать против него показания в суде, если такой процесс когда-либо будет. Есть только одно исключение — отец Асбуна. Он очень старый, очень больной, и Асбун о нем заботится. Старик наверняка в доме.

Сейчас, в полицейской машине, Фрей прислушивался, как наемники обсуждают планы операции. Ничего сложного, никаких ухищрений. Вытащить Эдварда Пенни, если он еще жив. И убить всех на вилле. Это как мера безопасности, сказал Максимилиан. Необходимость. Потом, с Пенни или без, как можно быстрее в аэропорт.

Примерно в полумиле от виллы Асбуна Фрей спросил у Максимилиана, почему он и остальные не поехали в аэропорт. Нужно ли рисковать своей жизнью, спасая человека, который или мертв или близок к смерти: Асбун и Белые Ножи обращаются с пленными очень жестоко. У вас есть деньги, сказал Фрей, и самолет ждет на поле. Сам он всячески постарается, чтобы не было осложнений с таможней и другими властями. Скажет, что наемники — его охрана, сопровождают деньги, принадлежащие президенту. Здравый смысл подсказывал не связываться с виллой Асбуна, там ведь и Фрей может погибнуть.

Никакого ответа.

Он посмотрел на Максимилиана, надеясь, что тот, будучи лидером, что-то ответит, и увидел лицо человека, находящегося за пределами здравого смысла. Фрею вспомнились мужчины и женщины, которых он видел на Карибском море, когда дела приводили его на Гаити или Санто-Доминго — там он и наблюдал несколько раз, как ведут себя люди под воздействием вуду, они находятся в гипнотическом, суперсознательном состоянии и полностью отрешены от физического окружения. Максимилиан молчал, другие тоже. Фрей, подумав, что, может быть, он выразился недостаточно ясно, начал объяснять заново. Максимилиан прервал его, причем не очень вежливо. Не глядя на Фрея, он произнес несколько слов — резко, напряженно.

— Мистер, если вы сами не понимаете, то что бы я ни говорил, вам понятнее не станет.

Странный ответ. Впрочем, подумал Фрей, ответ скорее глупый, а этих невежественных людей и слушать не стоит. Глупые, глупые люди, которых бросает туда-сюда от чрезвычайной храбрости к совершенно иррациональному поведению. На их месте Фрей взял бы деньги и убежал за границу. А уж виллы Асбуна избегал бы так, будто там колония прокаженных. И он был бы прав, потому что он более умный, более респектабельный человек, чем эти, рядом в машине. Он богат, у него семья и видные могущественные друзья, он щедро одаривает церковь и благотворительные организации.

Но какая-то неловкость в душе у него возникла и никак не хотела исчезнуть.

* * *

Ники Макс последовал за Херманом Фреем из машины и под луч фонаря, который направил на них охранник. Он прикрыл глаза одной рукой, а другую под свернутой газетой держал близко к груди. Рыгнув, он с некоторым испугом подумал о своем кишечнике: прибытие на виллу Асбуна вновь пробудило неприятные позывы. О да, здесь можно нервничать по-крупному.

Фрей, опережавший его на пару шагов, подошел к охраннику у ворот, улыбаясь и помахивая двумя бутылками рома. Это тебе, Игнасио, друг мой, проговорил Фрей.

— Если ты не можешь прийти на карнавал, то я, Херман Фрей, доставил его к тебе. — Он дернул головой в сторону полицейской машины. — У меня в багажнике ящик рому, хватит каждому, кто на вилле — если, конечно, их не слишком много. Сколько здесь человек сегодня?

Игнасио не ответил, и от этого у Ники засвербило в душе, настолько засвербило, что он отступил влево от Фрея — пусть на всякий случай будет чистое поле для огня. Если придется убить охранника прямо здесь и сейчас, хорошо. Нет проблем. Игнасио осветил фонарем полицейскую машину, луч уже не бил Ники в глаза, и он смог взглянуть на этого Игги. Высокий, лет тридцати с чем-нибудь, в джинсах и безрукавке, на ногах соломенные сандалии. У него ружье, «Итака 37», магазин восьмизарядный. Крупная дробь кого угодно превратит в кровавое месиво.

От Игги пахло пивом, сильно пахло, значит, он праздновал на дежурстве, а люди с мозгами так не делают. Собака Игги, злобный доберман, царапала ворота и лаяла так, что, наверно, в Аргентине было слыхать — ей не терпелось добраться до Фрея и Ники Макса. Вот уж эту собачку приятно будет убить.

Фрей тем временем опять заговорил с Игнасио.

— Я должен взять у полковника Асбуна пакет и сегодня же лететь с ним в Мехико. Как и ты, я лишаюсь карнавала, очень жаль. Но… — Он пожал плечами. Улыбнулся.

Игнасио, видимо, расслабился.

— Я понимаю, — ответил он Фрею. — Я понимаю. — Смотреть он продолжал на машину.

— Мои телохранители, — пояснил Фрей. — А то вдруг с пакетом полковника что-нибудь случится.

Луч фонаря переместился на Ники Макса, ему это нисколько не понравилось и он поднял газету, защищая глаза Фрей быстро проговорил — он не священник. Он мой пилот и трахнет при случае твою сестру и твою собаку, а потом тебя самого, если ты наклонишься за долларовой бумажкой, поверь мне. А одет он так из-за карнавала. Игнасио рассмеялся и выключил фонарь. Ники поморгал и потряс головой, очищая глаза, после фонаря ему виделись красные круги и танцующие точки света, но все же он увидел, как Игнасио откладывает ружье, отпирает ворота и оттаскивает за поводок лающего добермана. Потом Игнасио спросил у Фрея, хохотнув:

— Эй, а у вас хватит рома на восьмерых?

Фрей громко рассмеялся.

— Да у нас на восемьдесят хватит! — Ники эта фраза понравилась, потому что охранник сразу оживился: — Тогда пусть занесут ром в кухню, — сказал он, — там есть двое, присмотрят. Фрея не пустят вниз, где Белые Ножи забавляются с американцем. Когда оставите ром у охранников, — продолжал Игнасио, — пусть не выпивают все сразу. Эй, а как насчет бутылочки для отца полковника? Он старый, очень больной, но иногда позволяет себе немного.

Ники с интересом наблюдал, как Фрей изображает на лице улыбку и подходит к воротам, протягивая бутылки. Меняла ждал, когда Игнасио откроет ворота одной рукой, другою стараясь удержать рвущегося вперед добермана. Когда ворота открылись, пес немного успокоился, но это ничего не значило. Ники знал, что доберманы собаки нервные, всегда готовы напасть, и всегда стараются разорвать горло.

Игнасио сказал, что полковник никого не разрешает впускать на виллу, но, продолжал Игнасио, это же не относится к сеньору Фрею — когда охранник потянулся к рому в руках Фрея, Ники Макс подошел к воротам, просунул пистолет с глушителем в отверстие литого узора и дважды выстрелил доберману в голову, потом два раза выстрелил в Игнасио, в лицо и грудь. Охранник упал на колени и остался в таком положении, приткнувшись головой и правым плечом к воротам. Фрей, стоявший чуть за воротами, уронил бутылки, они разбились о мощение дворика, мозаику из гальки, старых кирпичей и местного камня. У него участилось дыхание, резко заколотилось сердце.

Остальные трое наемников сразу же вышли из машины. Фрея бесцеремонно отпихнули в сторону, он чуть не упал. Чернокожий и тот, кого звали Осмондом, потащили тела Игнасио и добермана по осколкам бутылок за пределы дворика и спрятали их в кустах мимозы у дороги. Максимилиан спрятал пистолет в своей сутане и подошел к машине, там немец передал ему маленький чемоданчик. Затем, пока немец светил фонарем Игнасио, Максимилиан положил чемоданчик на капот машины, открыл и вытащил две иглы для подкожных инъекций. К каждой игле прикреплялась толстая нить. Максимилиан повесил обе на шею и закрыл чемоданчик. Потом он и немец сняли ботинки и носки и положили их вместе с чемоданчиком на переднее сиденье автомобиля. Черный и Осмонд тоже разулись, ботинки и носки сложили там же.

Фрей стоял у ворот, окруженный наемниками, все осматривали дворик и виллу. Слева стояли у стены несколько машин, из той же стены фонтан в форме львиной головы изливал воду в чашу 18 века. Справа возвышались три столетних дуба, окруженные коллекцией доколумбовых скульптур — большей частью лежали обломки. Прямо впереди красовался беломраморный фонтан посреди роскошной клумбы. Сама вилла располагалась в тридцати ярдах за фонтаном.

Позади Фрея Максимилиан и немец посовещались шепотом, затем оба вышли вперед и Максимилиан показал на большую каменную лестницу с правой стороны виллы. Она вела от земли на второй этаж, к террасе, куда выходит, как уже объяснил Фрей, главная спальня. За домом и все еще в пределах стен находились теннисный корт, плавательный бассейн и конюшня. У бассейна была кабина, ее иногда использовали как домик для гостей. Но когда Асбун и Белые Ножи приглашали кого-нибудь «попеть в хоре», кабина неизменно пустовала.

Фрей сознательным усилием удерживал себя от паники. Страх вызвал у него ощущение собственной наготы и стыда. Не будет ничего более страшного, он это точно знал, чем сделать первый шаг в сторону виллы, пересечь вместе с наемниками дворик и приблизиться к Асбуну и Белым Ножам. Странно, что наемники чувствовали себя в этой ситуации вроде вполне уютно.

Он увидел, как все четверо обменялись взглядами. Черный поднял сжатый кулак на высоту плеча, огромный Осмонд злобно ухмыльнулся. Максимилиан повернулся к ним лицом, фонарь Игнасио торчал у него подмышкой, и поднял вверх обе руки с растопыренными пальцами. Он три раза сжал и разжал пальцы. Остальные кивнули.

Максимилиан пошел через дворик, держась левой стороны и укрываясь за стоявшими машинами. Приблизившись к зданию, он стал подниматься по наружной каменной лестнице к террасе главной спальни. Фрей и наемники наблюдали за ним, замерев, а Максимилиан осторожно открыл стеклянную дверь, переложил фонарь в левую руку и вытащил из сутаны пистолет. Затем вошел в спальню и закрыл за собой дверь. Фрей, ожидая для себя самого худшего, закрыл глаза и стал молиться богу, которого он столь долго игнорировал. За его спиной немец начал тихонько считать по-английски, и когда счет дошел до тридцати, ткнул Фрея в спину ружьем Игнасио и шепнул — пошли.

* * *

Голый и дрожащий, Эдвард Пенни лежал на металлической кушетке в большой бетонированной комнате с низким потолком за винным погребом Эфраина Асбуна. Руки его были сцеплены наручниками на спине, глаза закрыты липкой лентой. Голову ему побрили, и кое-где сочилась кровь — там, где опасная бритва оставила глубокие борозды. За прозрачной лентой он видел только красную пелену. У него перед глазами долго держали электролампы. Казалось, он и сейчас чувствует исходящий от них жар.

Во рту стоял вкус крови, вокруг пахло его рвотой. Асбун ему накладывал электроды на зубы, и боль была невероятная. Как будто бомбы бесконечными сериями взрывались в голове у Пенни, и он думал: Иисусе, с этим я справлюсь. С этим. Но потом Асбун взял бусы, в действительности это была цепочка маленьких электродов, и он вместе с Клаудио, маленьким террористом из Красной Бригады, заставил его проглотить эти «бусы» — когда включили ток, Пенни будто разорвало изнутри тысячами стекляшек, все рвущих и режущих, такое было ощущение.

Боль охватила его такая всеобъемлющая, что Пенни даже кричать не мог, не мог пошевелиться. Сразу началась рвота и судороги, и если бы его не иммобилизировали на металлической кушетке, он бился бы головой о стену, пока не потерял сознание. Внутренности казались одной ужасной раной. После «бус» его мучила жестокая жажда, а страх, что судороги повторятся, был настолько силен, что он заплакал…

Допрашивать его тоже допрашивали, хотя Асбун, видимо, уже решил для себя, что случилось с Флер Очоа и почему. Он спросил Пенни — кто нанял тебя в помощь человеку, который убил дочь президента? — и Пенни ответил: никто. Асбун спросил, сколько еще наемников участвовали в заговоре, какова, конкретно, роль ЦРУ. Когда Пенни сказал, что никакого заговора не было, Асбун коснулся его пениса электробичом и не отпускал несмотря на дикие крики Пенни. Асбун заявил — мне нужны письменные показания о том, что Фабио Очоа и американские наемники виновны в смерти Флер Очоа, и что они же собираются свергнуть президента Очоа. — Тебя привез сюда Фабио, так ведь? Поэтому я и забрал тебя у солдат. Видишь ли, я не думаю, что Фабио сумеет смотреть на смерть своей сестры под должным углом, если замешан ты, друг мой. А я доберусь до сути дела и доложу президенту о результатах, когда он вернется. Я покажу, что его сын сделал ошибку, пригласив в нашу страну тебя и таких как ты.

Асбун снял свои голубоватые очки и стал протирать их платком из желтого шелка.

— Ты один, компадре. Совсем один. Твой друг, этот дикий человек Максимилиан, сидит в тюрьме вместе с остальными. Но ты герой, правильно? Вот ты и должен вести себя как герой. Надейся только на себя, компадре, ибо никого больше у тебя нет. Совершенно никого.

Асбун сказал несколько слов на испанском одному из Белых Ножей — это был высокий француз с ячменем на глазу и ушами как у Мики Мауса. Француз подошел к стереокомбайну и прибавил громкости. Пенни весь напрягся. Музыка — заглушать его крики. Опять будут пытки. Он спросил Асбуна, что же тот хочет знать. Асбун улыбнулся и не ответил. Он уже повернулся, собираясь уходить, но опять приблизился к Пенни и прошептал ему в ухо:

— Ну что ж, компадре, чего-то я хочу, конечно. Я хочу, чтобы ты задал мне один вопрос. Все, кто попадает в «Хор», мне этот вопрос задают, и я хочу услышать его от тебя. Ты должен сказать: Не могли бы вы меня убить, пожалуйста? Вот этого я от тебя и хочу…

Асбун отошел, и на край кушетки сел другой. Клаудио.

— Вы уже не супермен, мистер Эдвард Пенни, — проговорил итальянец. Из героя сразу в ноль. Слон превратился в мышь. Хелло, мистер Мышь. Кажется, вы обмочились, мистер Мышь.

Клаудио присоединил уже начавшему дрожать Пенни электроды к деснам, носу, зубам, затем к соскам и в области сердца, наконец к пенису. Иглу ввели ему в мочеиспускательный канал. Иисусе милостивый, нет.

Это не может происходить с ним. Только не с ним. Он был готов подписать заявление, любое заявление, и поспешил сказать об этом, потому что знал, что сейчас будет. Он видел, как делают такие вещи с пленными во Вьетнаме, с палестинцами в Ливане, с чернорыночниками в Нигерии. Проводки на его теле шли к телефону Такера, этот старый телефон на батарее, армии используют его в полевых условиях. Пенни прокричал:

— Напишите что угодно на листе бумаги, я подпишу.

Первый разряд электричества ударил в его тело, приподняв Пенни от кушетки. Судорожным напряжением ног натянуло веревки, и кожа на щиколотках ободралась, закапала кровь. Второй разряд, и он стал умолять их, чтобы перестали. Умолял. Асбун, стоявший спиной к Пенни, закурил черную кубинскую сигару, осмотрел наманикюренные ногти одной руки, наклонился к Клаудио.

— Еще! — бросил он.

* * *

Ники Макс задвинул за собой скользящую стеклянную дверь, убрал рукой цветастые занавеси и оказался в спальне, где темнота была почти полная. Он замер на месте. Прислушался. Сейчас он мог бы поклясться, что слышит, как из пор выступает пот, а сердце бьется, будто карнавальный барабан, но в действительности не слышал ничего. Сигнализации здесь нет, если верить Фрею. В жарком климате от сигнализаторов мало проку, потому что окна и двери почти все время открыты.

Ники Макс включил фонарь. Большая, большая комната. Красиво декорированная. Потолок с обнаженными брусьями, белые каменные стены с картинами птиц и морских видов, дорогой ковер, два больших телевизора. Огромная кровать с четырьмя стойками, сетка от москитов, на каждой стойке посеребренный лебедь. Тростниковые креслица у камина и чаши с лимонами там и сям: Асбуну нравился этот запах. Ники Макс уперся лучом фонаря в очень большой, в золоченой раме портрет госпожи Асбун, она была одета в белое платье и украшена изумрудами, сапфирами и другими дорогими камешками. Красавица. Глядя на нее, Ники подумал об Асбуне и решил, что если Эдди мертв, он обязательно убьет полковника, причем с большим удовольствием.

Он подошел к двери из спальни, выключил фонарь, подождал, когда глаза привыкнут к темноте. Потом вышел в коридор — босыми ногами было несравненно приятнее ступать по ковру, чем по камням дворика. Закрыв дверь, прислушался. Не услышал ничего, но это ничего и не значило, так что он проверит каждую комнату на этом этаже. Падерборн, Осмонд и Лайделл Колмс — все пришли к единому мнению. Живых в доме не оставлять. Ни в коем случае не нужны свидетели того, что они здесь побывали. Ники Макс вытер рукавом пот со лба. Во рту на удивление пересохло. В желудке образовался ком льда, и еще, вероятно, он наложил в штаны и сам не заметил. Старею, подумал он.

А почему он здесь оказался, кстати? Потому что он и Эдди кое-что вместе пережили во Вьетнаме, потому что там они стали как братья, потому что тогда было самое лучшее время в жизни Ники, с тех-то пор ничего подобного. Америка не очень позаботилась о людях, которых послала туда, это уж точно. У тебя были приятели, вот и все. Ты страхуешь мою спину, я твою, и если дело не сделаем мы, оно и останется несделанным. Вот почему я здесь, подумал Ники Макс. Я здесь потому, что Эдди сделал бы то же самое для меня.

Он осмотрел спальню для гостей, маленький кабинет, комнату служанки. Везде пусто. Он даже заглянул в шкаф для белья. Закрыв дверцу этого шкафа, он опять ее открыл и взял две сложенные розовые простыни. Осталось проверить одну комнату на этом этаже, потом вниз, встретиться там с остальными. К тому времени Падерборн успеет разобраться с другими помещениями, за исключением «Хора». Тогда придет мгновение Хермана Фрея. Он должен отвести их в винный погреб, откуда есть вход в «Хор». Войти, выйти, и побыстрее в аэропорт.

Он остановился у последней комнаты, располагалась она прямо перед лестницей. Снизу донеслись голоса, и он задержал дыхание, но тут услышал отчетливо Падерборна: «Проверь оба окна». Затем — тишина. Ники попытался сморгнуть пот с глаз, ничего не получилось, и он вытер лицо простыней. Нервы грозили совсем разгуляться, и его уже не волновало, наложит он в штаны или нет.

Он открыл дверь и чуть не выскочил из собственной кожи. В комнате кто-то есть. Дерьмо. Он чувствовал присутствие, не зная, кто этот мерзавец и даже где находится. Ники уже был готов убивать, все равно кого, но потом расслабился. С улыбкой сказал себе, что опять все контролирует. Лунный свет. Он проникал в комнату через открытые ротанговые двери, выходящие на железный балкон, и освещал кого-то в большой кровати под москитной сеткой.

Ники Макс увидел маленькую фигурку в белой ночной рубашке, покоившуюся на нескольких подушках — голова двигалась из стороны в сторону в такт мелодии, которую этот человек беззвучно напевал. Отец Асбуна. Похож на труп. Очень больной человек, сказал о нем Фрей. Слишком больной, чтобы помешать кому-либо. Без помощи не передвигается. Ники увидел два кресла на колесиках, ночной столик, уставленный лекарствами, и другой стол, на нем остатки пищи. Явственно почуял запах судна, оставшегося не опорожненным, и гнилостный запах, неотделимый от очень старых и очень больных — запах этот напомнил ему отца, который вот так же гнил много лет, пока не сделал наконец всем одолжение, умерев.

Ники не понадобился фонарь, хватало лунного света. Он закрыл дверь, положил фонарь и простыни на пол, потом, держа пистолет за спиной, подошел к старику. Отвел сетку, вгляделся в сморщенное, лысое, беззубое существо. И еще у него были блестящие глаза слабоумного. Значит, старик не просто болен, он сенильный или чертовски близок к сенильности. Он смотрел в открытую дверь балкона на фейерверк над городом и яхтами в гавани, улыбался ярким цветам и напевал что-то из мелодий давних карнавалов, когда он был намного моложе и мог танцевать всю ночь.

Отец Асбуна повернулся со своей беззубой ухмылкой к Ники, а тот подумал — музыка твоей жизни сейчас кончится, старик. Ники улыбнулся ему, потому что разум старика не совсем угас. Ну уж нет. Он узнал сутану священника и прошептал: падре. Протянул свои костлявые руки к Ники Максу, а тот выстрелил ему два раза в голову. Никаких свидетелей. Ни одного.

* * *

Ники Макс сошел с винтовой каменной лестницы в прохладную, просторную гостиную комнату, грубые цементные стены которой были увешаны произведениями доколумбова искусства. Он прошел по плитке песчаного цвета к внутреннему круглому фонтану, где его ждали Падерборн, Лайделл Колмс и Эмил Осмонд. Улыбнулся Херману Фрею, который сидел один на белой кожаной банкетке у стены, украшенной ацтекскими и олмекскими масками. У старины Хермана вид по-прежнему был нервозный. Даже слишком.

Первым заговорил Падерборн.

— Все нормально. Тех двух охранников мы ликвидировали. Они сидели в кухне, пили пиво и смотрели «Империя наносит ответный удар» по видео. Я вижу тут халатное отношение к вопросам безопасности.

Ники Макс кивнул.

— Зажирели они здесь.

— Наверху все окей? — спросил Падерборн.

Ники подал ему две простыни, и пока немец основательно вымачивал их в фонтане, начал перезаряжать свой пистолет.

— Все окей, — ответил он после паузы. Об отце Асбуна Ники не упомянул.

Херман Фрей подумал, что манипуляции с простынями — самое странное из того, что делали при нем наемники. Смысла тут никакого не получалось. Но то же самое он мог бы сказать и об иглах, которые свисали с шеи Максимилиана как непристойные медальоны. Эти типы все сумасшедшие, все до единого.

Он наблюдал, как немец вытаскивает мокрые простыни из фонтана и показывает Максимилиану. Максимилиан дернул головой в сторону Фрея, тот весь съежился — что будет? А немец подошел и бросил простыни ему на колени: понесите, пожалуйста, будьте так любезны. Потом он приказал Фрею ввести их вниз, в «Хор».

* * *

Эдвард Пенни лежал на металлической кушетке, изо рта, носа и ушей у него текла кровь, он весь дрожал, буквально еле живой после телефона Такера. На нем по-прежнему были наручники, глаза залеплены. Он почувствовал, что его голову осторожно приподнимают, и услышал голос Асбуна — вот, выпей, компадре. У его губ появился стакан, Пенни сделал большой глоток и закашлялся, судорожно, сипло, ловя ртом воздух. Он не видел, как покачал головой Асбун, но слышал смех остальных. Вода была мыльная.

Недалеко надрывался стереокомбайн. Пенни беззвучно заплакал, чувствуя ту же вину и унижение, которые он замечал у других жертв пыток. Тело подвело его. Инстинкты тоже. Он хотел, чтобы все это оказалось кошмаром. И кончилось сейчас, сейчас, тогда он, проснувшись, вновь станет цельным человеком.

Но это не было дурным сном. Он всегда полностью доверял своим способностям, своему умению, а теперь это доверие разрушено. Гордость держала его на расстоянии от большинства мужчин, из-за этого расстояния ему казалось, что они меньше него. Теперь получается, что меньше — он.

Асбун говорил неторопливо, задумчиво.

— Сентиментальность. Вот в чем твоя проблема, компадре. У тебя сердце размягчается в неудачное время. Пример с твоим командиром. Я о том, что ты отказался от прекрасной военной карьеры, не пожелав дать против него показания. И мальчик, Томас. Ну, об этом говорить не будем. Видишь ли, компадре, правда в том, что при всей твоей подготовке и искусстве у тебя сердце продавщицы из магазина. Твое сердце не устает обливаться кровью, как говорят. О да, с очевидным ты умеешь справляться, но с более тонкими вещами у тебя сплошные осложнения. Ну, мы все учимся на ошибках, так ведь?

Пенни почувствовал руку Асбуна у себя на плече.

— Я свое пари выиграл, — сообщил Асбун. — Я поспорил с одним из наших генералов на две лошади, что сломаю тебя. Пари мы заключили в тот день, когда ты разделался с Индейцем в спортзале. Да, кстати, твоя подпись на признании не понадобится. Признание оформим уже после твоей смерти. И знаешь, что, компадре? Я посадил твоего друга Фабио под домашний арест, теперь он ждет, когда отец вернется и выдаст ему за то, что притащил тебя сюда. Ну ладно, пора кончать. Прощай, компадре. Сейчас ты получишь ответ на самый важный вопрос: есть ли жизнь после смерти?

Запахло бензином.

Пенни почувствовал новый, совершенно раздавивший его страх.

— Видеть ты не можешь, — продолжал Асбун, — так что я тебе объясню. Они льют бензин на автомобильную покрышку, которую поместят тебе на шею. О, друг мой, ты плачешь? Великий Эдвард Пенни плачет. Жаль, тебя не видит сейчас Фабио. Но не беспокойся. Мы все сфотографировали, я позабочусь, чтобы Фабио увидел фотографии.

Он коснулся кровоточащего скальпа Пенни.

— Знаешь, что, компадре? Ты себя переоценил. Это и все, что я хотел доказать. Вообще же у меня к тебе ненависти нет. Я тебя уважаю и даже восхищаюсь тобой. Правда, это так. Но и у тебя есть свои пределы, и ты должен это понять, пока еще способен соображать что-то. Я знаю, о чем ты сейчас думаешь. Ты думаешь, что все твои жизненные ценности исчезли. Ты хочешь, чтобы прекратилась боль. Ты даже хочешь жить.

Асбун щелкнул пальцами и Пенни почувствовал, как на щиколотках у него разрезают веревки, самого его поднимают с кушетки и несут в ту сторону, откуда пахло бензином. Слишком слабый, не имея возможности сопротивляться, он только умолял, чтобы его не сжигали. Потом Пенни положили на каменный пол, а стена поползла вверх. Асбун говорил тем временем:

— У нас тут всегда проблема с дымом, понимаешь ли. Он уходит через воздуховоды там, где стена. Но все равно мы вынуждены пользоваться вентиляторами. У нас есть хорошие большие вентиляторы от дыма. Жаль, ты их не видишь.

Асбун выдохнул сигарный дым Пенни в лицо.

— Ты не переживешь этот сеанс в «Хоре», но я расскажу, как бы ты изменился, если бы пережил. Я специалист в таких вещах. Твои эмоции умрут. Ты не будешь чувствовать любви, привязанности, ничего такого. Конечно, тебе станут вспоминаться часы, проведенные здесь, но лишь как страшная иллюзия среди других иллюзий в мозгу. Тебе это может показаться странным, компадре, но есть люди, которых пребывание здесь настолько захватывает и переворачивает, что, мне кажется, они втайне желают пережить это вновь. А прежде всего, друг мой, ты будешь ходячей статистикой. Ты навсегда останешься одной из своих жертв. Ты смог бы с этим жить? Не думаю. Такой гордый человек? Так что, сам видишь, лучше тебя прикончить. О, ты же мне еще не задал тот вопрос. Может, сейчас и задашь. Твоя жизнь продлится на несколько секунд, почему нет?

Пенни проговорил:

— Не могли бы вы меня убить, пожалуйста?

Он не видел, как улыбается Асбун, как улыбаются другие, но смех их слышал, они громко поздравляли Асбуна, потом Пенни почувствовал на шее облитую бензином покрышку, заработали вентиляторы, которым предстояло выгнать дым — не видел, как Асбун коснулся покрышки зажженной сигарой и отскочил назад. Бензин тут же вспыхнул, Пенни окутало огнем, пожиравшим плечи, спину, шею, грудь, свечение пламени проникало к нему сквозь липкую ленту, он закричал от нестерпимого жара, извиваясь на полу в круге огня.

Кто-то схватил его за ноги, сильно дернул, он продолжал кричать, не зная, что огня на нем уже нет, потому что адская боль осталась. Кто-то сорвал ленту с его глаз. Ники Макс. В сутане священника. Ники Макс схватил болтавшуюся у него на шее иглу -это была не игла, конечно, а прозрачный шприц-тюбик — и вонзил Пенни в бедро. Быстро выдавив весь морфин, второй шприц-тюбик вонзил Пенни в плечо, в почерневшую кровоточащую плоть.

В ответ на громкий вопль Ники подбежал Херман Фрей с мокрыми простынями, а дальше наморфиненный Пенни начал терять сознание и уже почти не почувствовал, как его обматывают влагой простыней, он погрузился во тьму.

Ники Макс, на корточках сидевший над отключившимся Пенни, оглядел «Хор». Вентиляторы выключили, а стерео продолжало орать, и покрышка еще горела у открытой стены, выходящей на теннисный корт. В большой бетонированной комнате оставался дым. Немного, но у Ники заслезились глаза. Все Белые Ножи, кроме Асбуна, лежали на полу в неестественных позах, которые принимают мертвые, которым не обязательно выглядеть изящными или хотя бы лежать удобно. Ники Макс и остальные бесшумно спустились вслед за Фреем по лестнице — толстая стальная дверь на эту лестницу оказалась неохраняемой и незапертой — как раз в то время, когда Асбун поджег покрышку сигарой, а Эдди закричал: этот крик Ники Макс будет помнить до конца жизни.

Люди Ники знали, что делать. Выбрать цель и уничтожить ее. Но Асбуна не убивать. Он принадлежит Ники Максу. Ники чуть не рассмеялся: вентиляторы, пара огромных вентиляторов на металлических подставках, и стерео вместе производили такой шум, что никто не мог услышать, как они вошли. Четверо из Белых Ножей успели умереть, когда Асбун и остальные двое только повернулись — что происходит.

Эмил Осмонд и Лайделл Колмс понесли обернутого простынями Эдди вверх по лестнице. Ники протянул руку. Падерборн вложил в нее ружье. Асбун, стараясь держать себя в руках, улыбнулся и потер затылок. Восхищенно тряхнул головой.

— Поздравляю вас, компадре. Я хочу сказать, это очень решительные действия — прийти сюда вот так. Смелость. — Злость, страх, смятение отражались на его лице, но улыбка не сползала. Он посмотрел на свою сигару, потом на Ники Макса. — А ведь я могу вам помочь.

— Подумать только, — отозвался Ники Макс.

Асбун отогнал дым от лица, взглянул на горящую покрышку и сделал шаг к Ники Максу. Между ними было едва шесть футов. На стерео пел Майкл Джексон.

— Я гарантирую, что не будет неприятностей с заграждениями на дорогах.

— Я могу ошибаться, — насмешливо проговорил Ники Макс, — но, насколько мне известно, никто не знает, что мы здесь. Поэтому не будет никаких заграждений на дорогах. Кроме того, с нами Херман Фрей, он вымостит путь. И полицейская машина есть. По-моему, все обеспечено.

Асбун поднял обе руки.

— Хорошо, хорошо. У вас все обеспечено. Теперь давайте поговорим о медицинской помощи вашему другу. Она ведь ему понадобится, вы знаете. Я могу обеспечить, что он получит самую лучшую помощь.

— В Медседе, подразумевается, — усмехнулся Ники Макс. Он искоса взглянул на Хермана Фрея. Ну и ну. Старина Херман жевал свой носовой платок. Нервы никуда. Падерборн стоял со сложенными на груди руками, в одной руке пистолет 45 калибра, и ухмылялся. Ему этот парад нравился — жуть. Обалдеть.