О водоплавающих

— Даже если бы ангельская, или духовная, близость была желательна, — отвечала Добрая Фея, — то дело это непростое, и так или иначе потомство, будучи наполовину плотью, наполовину духом, неизбежно сталкивалось бы с самыми серьезными препятствиями как крайне неустойчивое и головоломное сочетание дробей, поскольку обе величины являются постоянно переменными. Следующий акт телесной близости с таким полуангельским существом, скорее всего, дал бы потомство, представляющее собой сочетание половинной телесности плюс половина суммы полутелесного-полудуховного, иными словами, было бы на три четверти плотью и на четверть — духом. Последующий шаг снова наполовину уменьшил бы содержание духовности в потомстве, и так далее, и так далее, пока оно не стало бы равным нулю, а сам процесс, развиваясь в геометрической прогрессии, не дал бы нам обычнейшее дитя любви со слабо выраженными признаками духовного, или ангелического, родства. Что касается принадлежности кенгуру к роду человеческому, то безоговорочное признание кенгуру человеком неизбежно повлекло бы многочисленные и плачевные последствия. Один из примеров тому — кенгурообразность женщин вообще и лежащей обок с тобою жены в частности.

— Бабка твоя — кенгуру, — сказала супруга Пуки, приподнимая гору одеял, чтобы ее голос был слышен.

— Если учесть, — заметил Пука, — что ангельский элемент можно устранить путем целенаправленного разведения и отбора, то плотское начало можно свести до минимума с помощью противоположного процесса, так что зрелище многодетной незамужней матери, окруженной сонмом неосязаемых и незримых, но вполне зрелых в половом отношении ангелов, окажется не столь экстравагантным, как может показаться на первый взгляд. Как альтернатива традиционной семье этот вариант отнюдь не лишен привлекательности, так как экономия на одежде и врачебных услугах будет поистине огромной, а искусство магазинных краж, не обремененное более муками совести, позволит вести вполне комфортабельную и культурную жизнь. Ни капельки не удивлюсь, если узнаю, что жена моя действительно кенгуру, поскольку скорее приму на веру любое предположение в таком роде, чем соглашусь, что она женщина.

— Кстати, — сказала Добрая Фея, — вы так и не назвали мне своего имени в нашей приватной беседе. Проще и вернее всего определить кенгурообразность женщины по ногам. Скажите, у вашей жены волосатые ноги, сэр?

— Зовут меня, — отвечал Пука заискивающе извиняющимся тоном, — Фергус Мак Феллими, по прозванию злой дух, то бишь «пука». Добро пожаловать в мое скромное жилище. Не могу сказать, волосатые ли у моей жены ноги, потому что никогда не видел их, да и никогда не приходила мне в голову такая блажь — их разглядывать. Но в любом случае, и не преступая законов вежливости — ибо ничто так не противно моей натуре, как обидеть гостя, — хочу заметить, что вопрос твой не суть важен, ибо совершенно очевидно, что ничто в этом старом, как мир, мире не может помешать лживому кенгуру побрить ноги, особенно если это женщина.

— Я так и знала, что ты из рода злых духов, — сказала Добрая Фея, — но вот твое полное имя как-то ускользнуло от меня. Если считать само собой разумеющимся, что кенгуриному роду знакомо искусство пользования бритвой, то с помощью какой уловки им удавалось скрывать, что хвост их — это просто хвост?

— Призвание пуки, — сказал Пука, — состоит в том, чтобы нести бремя разнообразных обязанностей, не последняя из которых состоит в том, чтобы задавать хорошую порку разным шкодникам, которых посылает мне для перевоспитания Главный Благодетель и Первоначальная Истина, то есть, по определению, номер Первый, а значит, число нечетное. Мой номер — Второй. Что касается второго замечания — насчет хвоста, — то должен заявить со всей ответственностью, что лично я отношусь к роду существ, привыкших относиться с особой подозрительностью ко всем бесхвостым. Здесь, в кровати, при мне два хвоста: один собственный, пушистый, а другой — специально пришитый к ночной рубашке, вроде чехла. Когда в холодную погоду я надеваю вторую рубашку, то у меня, можно сказать, как бы три хвоста.

— Я нахожу рассказ о твоих обязанностях потрясающе увлекательным и интересным, — сказала Добрая Фея, — и полностью согласна с твоей концепцией Плохих и Хороших Чисел. Именно поэтому я считаю, что надевать две рубашки — прискорбное упущение с твоей стороны, так как тогда, по твоим же словам, хвостов оказывается в общей сложности три, а истина, не будем забывать этого, число нечетное. Но как бы там ни было с хвостами, бесспорно, что у женщины-кенгуру есть на животе мешок, в котором она может держать подрастающее поколение, до тех пор пока оно не востребовано. Вам никогда не приходилось замечать, сэр, что у вас из дома пропадают разные вещицы, которые ваша жена вполне могла бы прятать в своем набрюшнике?

— Боюсь, — отвечал Пука, — что ты заблуждаешься относительно моих хвостов, поскольку я никогда не носил меньше двух и больше двадцати четырех зараз, невзирая на все, что я мог тебе наговорить в это прекрасное утро. Затруднение, в котором ты оказалась, разрешится само собой, если я скажу, что моя повседневная рубаха снабжена двумя хвостами, один чуть длиннее, что позволяет мне сочетать физический комфорт, когда в холодный день приходится надевать две рубашки, с неукоснительной верностью церемониалу четырех хвостов (все четыре болтаются в унисон в моих штанах, когда я виляю настоящим). Никогда не позволяю я себе забывать о том, что истина нечетна, а все присвоенные лично мне числа, от первого до последнего, включая промежуточные, четны. У меня частенько пропадали все эти маленькие вещицы, которые необходимы, чтобы чувствовать себя комфортно: к примеру, очки или черная перчатка, которую я надеваю, чтобы достать хлеб из камина, когда он слишком горячий. Очень не лишено вероятности, что моя кенгурушка прятала их в свой мешок, потому что детей там отродясь не водилось. А теперь ответь мне, не будет ли прискорбным нарушением твоего статуса гостьи, если я поинтересуюсь, какая стояла погода, пока ты добиралась сюда, в мое скромное обиталище, оттуда, где пребывала прежде?

— Что касается больного вопроса о маленьких хвостах, — сказала Добрая Фея, — я безоговорочно согласна с твоим объяснением насчет двухвостой рубашки и считаю это чрезвычайно хитроумным изобретением. Однако с помощью каких математических ухищрений удается тебе сохранять свою четность, когда этикет требует, чтобы ты надевал на вечерний прием белую жилетку или, скажем, фрак? Вот что поистине повергает меня в изумление. Весьма печально видеть, когда мужчина в твоем возрасте вдруг оказывается без очков и черной перчатки, ибо жизнь без очков — коротка, а обжечь руку — это уж вы меня простите. Погода же была дождливая и ветреная, но мне это ничуточки не страшно, поскольку у меня нет тела, а стало быть, я не могу испытывать особых неудобств и не ношу платья, которое могло бы вымокнуть.

— Ты совершенно напрасно беспокоишься по поводу фрака, — ответил Пука, — ибо фалды этого элегантного одеяния имеют разрез посередине, то есть представляют как бы два хвоста, что вкупе с моим собственным и хвостом моей рубашки дает четыре или двенадцать, когда я надеваю девять рубашек. Кстати, когда я начинаю думать о пропажах, то припоминаю, что у меня еще запропастилось куда-то ведерко для угля, кресло с набивкой из конского волоса и несколько торфяных брикетов. К тому же я совершенно уверен в том, что, каким бы бесплотным духом ты ни была, тебе пришлось немало натерпеться от туманов, ибо мало что еще столь же духовно и столь же склонно впитывать влагу, как редкий туман, по крайней мере я могу утверждать это на собственном опыте, так как люди, страдающие чахоткой, больше всего жалуются на туманную погоду и чаще всего умирают в туманные дни. И знаешь, я завел обыкновение вежливо интересоваться у всякого, с кем встречаюсь, на предмет того, что он может сказать мне о нечетности или, иными словами, о последнем числе, то есть я хочу сказать, будет ли оно нечетным и принесет победу тебе и твоему народу или четным, и тогда небеса, и преисподняя, и весь мир склонят чашу своих весов в мою пользу. И вот о чем еще хочу я спросить тебя напоследок: откуда доносился твой голос, когда ты говорила в последний раз?

— И вновь, — промолвила Добрая Фея, — я рада отметить, что твой ответ насчет фрака оказался вполне приемлемым, за что крайне тебе признательна. Однако теперь меня беспокоит, что источником ереси могут служить твои волосы, ведь на голове твоей столько волосинок, что число их, вполне вероятно, может оказаться нечетным, а истина никогда не бывает четным числом. Перечисление пропавших из дома предметов было поистине захватывающим, и я уверена, что ты сможешь отыскать многие из них, если схватишь свою кенгуру, когда она меньше всего ожидает подобных прихватов, перевернешь ее вверх ногами и потрясешь хорошенько, так что все, что у нее там припрятано, само собой вывалится на кафельный пол в твоей кухне. Не надо думать, что туманы и испарения вредно влияют на духов и прочие привидения (хотя возможно, что чахоточным и страдающим другими болезнями дыхательных органов духам такая атмосфера вряд ли покажется особо пользительной). Лично я была бы просто счастлива, если мне удалось бы разрешить твою загадку, а именно — каким должно быть последнее число. Последний раз я говорила, когда каталась на коньках по застывшему жиру на дне кастрюли, а теперь отдыхаю в яичной скорлупке.

Лицо Пуки, пылавшее багровым румянцем во все время разговора, теперь стало цвета ссохшегося желудя. Он приподнялся в постели, опираясь локтями на подушку.

— Упоминая о моих волосах, — сказал он, и нотки учтивого гнева прозвенели в его голосе, — уж не пытаешься ли ты досадить мне или, что еще хуже, вывести меня из себя? А давая мне совет перевернуть мою кенгуру, так чтобы пропавшее имущество вывалилось на твердые плиты моей скромной кухни, подумала ли ты о том, что мои очки при этом могут разбиться? И разве не правда, что добрые духи весьма чувствительны к туману, потому что у них только одно легкое по причине того, что истина — число нечетное? Сознаешь ли ты, что существуешь исключительно благодаря жизнеспособности моего зла, равно как и мое собственное существование — следствие безграничной доброты Номера Первого, то есть Изначальной Истины, и что другой пука, под номером Четыре, тут же появится, стоит только твоей благодушествующей благотворительности потребовать внесения решающих корректив? Неужели у тебя ни разу не мелькала мысль о том, что тайна последнего числа в конечном счете чревата появлением пуки или доброго духа столь слабосильного, чтобы вершить добрые или злые дела (это уж как придется), что появление его не вызовет обратной реакции, и таким образом он сам станет последним и окончательным числом, — и все это ведет нас к забавному и в то же время унизительному выводу о том, что характер Последнего Числа напрямую зависит от появления особы, чьими основными характеристиками будут анемичность, недееспособность, инертность, бесхребетность и прямое уклонение от возложенных на нее обязанностей? Отвечай!

— На самом деле я что-то не поняла двух слов из того, что ты сказал, — произнесла Добрая Фея, — и вообще не понимаю, о чем ты толкуешь. Кстати, вы не подсчитали, сколько придаточных вы употребили в последней сентенции,сэр?

— Не подсчитал, — признался Пука.

— Всего пятнадцать придаточных предложений, — подытожила Добрая Фея, — и содержания каждого из них было бы вполне достаточно для отдельного обсуждения. Нет ничего хуже, чем скомкать содержание изысканной беседы, которая могла бы продолжаться шесть часов, уместив его в какой-то жалкий один час. Скажите мне, сэр, вы когда-нибудь изучали произведения Баха?

— Откуда ты сейчас говоришь? — поинтересовался Пука.

— Из-под кровати, — ответила Добрая Фея. — Сижу на ручке твоего ночного горшка.

— Искусство фуги и контрапункта в творчестве Баха, — сказал Пука, — способно доставить истинное наслаждение. Классическая фуга представляет собой четырехголосие, и уже само по себе число это достойно восхищения. Поосторожней с горшком. Это подарок моей бабушки.

— Контрапункт основан на нечетном числе, — промолвила Добрая Фея, — и лишь великое искусство может извлечь пятое Величие из четырех Тщетностей.

— Позволь с тобой не согласиться, — учтиво произнес Пука. — Да, и вот еще что: ты ничего — подчеркиваю, ничего — не сообщила мне о природе своего пола. Ежели ты мужеангел, то это лично твоя, глубоко интимная тайна, которую не следует обсуждать с малознакомыми людьми.

— Сдается мне, сэр, — сказала Добрая Фея, — что вы снова пытаетесь втравить меня в какую-то витиеватую дискуссию. Если вы сейчас же не прекратите, я заберусь к вам в ухо, а это, смею вас заверить, не очень-то приятно. Что же касается моего пола, то это тайна, которой суждено остаться тайной навеки.

— Я полюбопытствовал потому лишь, — сказал Пука, — что намерен встать и одеться, потому что подолгу валяться в постели вредно, а новый день следует вкусить во всей его свежести. Именно так я сейчас и поступлю, и если ты по природе своей женщина, то я должен со всей подобающей учтивостью потребовать, чтобы ты на какое-то время отвернулась. К тому же у меня несносно свербит в левом ухе, и если виной тому твое присутствие, то, пожалуйста, прошу тебя — выбирайся немедля оттуда и возвращайся в чашку с четырьмя медяками.

— Отвернуться я, к сожалению, не могу, потому что у меня нет спины, — отвечала Добрая Фея.

— Хорошо, в таком случае я встаю, — сказал Пука, — а если тебе хочется заняться чем-нибудь полезным, то вытащи деревце, застрявшее вон в том корявом башмаке, что стоит в углу.

— Клянусь Пеканом! — воскликнула Добрая Фея самым честным на всем белом свете голосом. — Вот уже битый час я пытаюсь сообщить тебе благую весть относительно цели и причины моего столь раннего визита в твой прекрасный дом. Я явилась, дабы известить вас, сэр, об особе по имени Шейла Ламонт.

Пука с неуклюжей грацией встал и, сняв шелковую ночную рубашку, потянулся к ладно скроенному костюму из кашемира, что предпочитают моряки.

— А теперь ты где? — поинтересовался он.

— Возлежу в замочной скважине, — отвечала Добрая Фея.

Пука надел свои черные кальсоны, натянул серые штаны, повязал старомодный галстук и, заведя руки за спину, принялся возиться со своим хвостом.

— Ты ничего не сказала мне, — вежливо заметил он, — какого пола мисс Ламонт.

— Из всего явствует, что она женщина, — ответила Добрая Фея.

— Отрадно слышать, — сказал Пука.

— Сейчас бедняжка очень страдает, — продолжала Добрая Фея слегка омрачившимся голосом, — от одного застарелого недуга. Я имею в виду беременность.

— Неужто? — спросил Пука, проявляя учтивую заинтересованность. — Отрадно слышать.

— По всем расчетам, ребенок должен родиться завтра вечером, — сказала Добрая Фея. — Я буду рядом и приложу все силы, чтобы дитя до конца дней своих пребывало под моим благотворным влиянием. Однако отправиться туда одной, не поставив тебя в известность о счастливом событии, значило бы самым прискорбным образом нарушить этикет. Посему давай отправимся вдвоем, и пусть лучший станет сегодня победителем.

— Благородные и прекрасные слова, — откликнулся Пука, — но скажи, ради всего святого, откуда ты говоришь сейчас?

— Из волос твоей жены, — отвечала Добрая Фея. — Здесь кромешная тьма — неприветливый и безрадостный край.

— Ничуть не сомневаюсь, — сказал Пука. — Так, помнится, ты говорила, что мисс Ламонт — мужчина?

— Ничего подобного я не говорила, — ответила Добрая Фея. — Она женщина, да к тому же красавица, разумеется, с точки зрения тех, кто не лишен чувства тела.

— Отрадно слышать, — сказал Пука.

Он тщательно расправил на груди галстук, стоя перед осколком зеркала, прибитого к грубо сколоченной двери. Потом попрыскал пахучим бальзамом на волосы.

— Эта особа, о которой ты тут столько всего наговорила, — поинтересовался он, — где она живет?

— Там, — ответила Добрая Фея, тыча пальцем в неопределенном направлении, — на берегу залива.

— К сожалению, я не смог разглядеть ни твоего пальца, ни того, куда ты им тычешь, — сказал Пука. — Поэтому, пожалуйста, выразись яснее.

— Надо спешить, — ответила Добрая Фея.

— Что же нам прихватить с собой в дорогу? — спросил Пука. — Сдается мне, она будет долгой, и не раз придется нам утирать пот со лба.

— Бери что хочешь, — сказала Добрая Фея.

— Как ты думаешь, стоит ли мне взять свою супружницу, ну, то существо, что дрыхнет сейчас в кровати?

— Я бы не рекомендовала, — сказала Добрая Фея.

— Пару черных кальсон на смену? — спросил Пука.

— Так как на мне кальсон, как ты выражаешься, нет вообще, — заметила Добрая Фея, — то будет несправедливо, если ты возьмешь больше одной пары.

Пука учтиво кивнул и аккуратно накинул на плечи строгого покроя серый кашемировый дождевик с капюшоном и каракулевым воротником, не позабыв про черную велюровую шляпу и трость, с которой обычно ходил на прогулки. После чего все в доме было приведено в порядок: кастрюли перевернуты вверх дном, чтобы не налетела сажа, точно так же была поставлена вся глиняная посуда, а в огонь подброшено несколько черных торфяных брикетов. Еще раз внимательно все оглядев, Пука подобрал валявшийся на полу желудь и вышвырнул его в окно.

— Где же ты теперь? — спросил он.

— Я здесь, — откликнулась Добрая Фея, — на плите с извилистой трещиной.

— С вашего позволения я задержусь еще на минутку, — произнес Пука, слегка поклонившись в сторону надтреснутой плиты. — Мне хотелось бы попрощаться с семьей.

Осторожно, на цыпочках приблизившись к кровати, он прислонил свою трость к изголовью и, просунув руку под гору одеял, ласково погладил шершавую щеку жены.

— Пошел к чертовой бабушке, Фергус, — отвечала та своим диковинным глухим голосом.

— Где ты? — снова спросил Пука.

— В кармане твоего пиджака, — сказала Добрая Фея.

— Приятный груз, если можно так выразиться, — сказал Пука, — впрочем, своя ноша не тянет. Однако, как я узнаю дорогу, если ты не будешь идти впереди, надламывая веточки и вороша листья, чтобы мне не сбиться с пути?

— В этом нет совершенно никакой необходимости, — ответила Добрая Фея. — Я буду просто сидеть у тебя в кармане, глядеть сквозь одежду и направлять тебя, когда ты свернешь не в ту сторону.

— Сквозь эту одежду ты ничего не увидишь, — сказал Пука. — Знала бы ты, из какого материала она сшита. Да ему износу нет. Помнится, я платил за него по пять шиллингов и шесть пенсов за ярд. То еще до войны было.

— Я могу видеть даже сквозь собственные веки, — с достоинством возразила Добрая Фея.

— Этот материал лучше, чем тот, что идет на изготовление ангельских век, — произнес Пука вежливо, но неуступчиво.

— Вижу, что тебе нравится талдычить одно и то же, — сказала Добрая Фея. — Нельзя ли побеспокоить вас и попросить поскорее закончить сборы и пуститься в путь, сэр?

— Уже иду, — ответил Пука.

Ухватившись за доски двери, он распахнул ее и переступил порог навстречу великолепию утра. После чего он аккуратно привязал дверь старой веревкой и, перейдя поляну, углубился в сумрак росшего вокруг подлеска и двинулся по прямой напролом, круша все препятствия своей увечной ногой, рассекая и смахивая свистящими ударами своей ясеневой трости вьюнки и похожие на паутину желтые, зеленые и кроваво-красные побеги ямса, шагая по мшистой земле неровной поступью, то тяжело припадая на увечную стопу, то легко ступая здоровой, и ритм этот напоминал пятистопный ямб.

— Не вижу никакой нужды продираться сквозь каждый куст шиповника, что попадется тебе по дороге, — сказала Добрая Фея. — Большинство предпочитает проторенные пути.

— Это дело вкуса, — ответил Пука.

— Смотри, так можно здорово поцарапаться, — сказала Добрая Фея. — Поворачивай-ка налево, а то ты что-то не совсем туда идешь.

Пука резко повернулся, не сбиваясь, впрочем, со своего пятистопника, и зашагал прямо в гущу крепких стволов, ломая их с тем же треском, с каким трещат в сильной ладони грецкие орехи. Фея обернулась взглянуть на печально торчащие останки рощицы.

— Сломанные ветки очень острые, — предупредила она. — Осторожней, не то порвешь свою куртку в клочья.

— Материя, из которой сшита эта куртка, не чета нынешним, — сказал Пука, бодро шагая навстречу вставшим стеной колючим стеблям. — В старые добрые времена все делали добротно, так, чтобы можно было носить до последнего.

— Держи левее, — снова скомандовала Добрая Фея. — Ты что, все время вот так вот прогуливаешься?

— Хочу довести до твоего сведения, — учтиво произнес Пука, — что экономить, покупая дешевую, фабричного производства одежду, самое последнее дело. Знавал я как-то одного типа, который имел глупость купить себе по дешевке костюм. Ну, и как ты думаешь, что из этого вышло?

— Говорю тебе, держи влево, — сказала Добрая Фея. — Ну, я думаю, изорвал его об репьи на обочине.

— А вот и нет, — сказал Пука. — Попал он как-то под сильнющий дождь, и костюм на нем взмылился. Звучит странно, но именно так все и было. Оказывается, швы на всем этом тряпье намыливают, чтобы крепче были. И пошел его костюмчик весь пузырями, будто его кипящим парным молоком облили.

— Одно ясно, — заметила Добрая Фея, — если ты собираешься продираться сквозь вон ту рощу, а вид у тебя именно такой, то не только от куртки, но и от шкуры твоей одни лохмотья останутся, обоих нас погубишь. Некоторые предпочитают быть благоразумнее.

— Только не я, — ответил Пука. — Так что ничего другого не оставалось бедняге, как зайти к цирюльнику и попросить, чтобы тот побрил ему пиджак. Представляешь, во сколько монет серебром это ему обошлось?

Добрая Фея издала тоненький крик в потемках Пукиного кармана, когда Пука на полном карьере вломился в самую гущу толстых, тесно переплетенных и густо усеянных колючками ветвей.

— Не представляю! — крикнула она.

— Десять шиллингов и семь пенсов, — сказал Пука, — а до войны это была порядочная сумма. Не будет ли нелюбезным спросить тебя, правильно ли я вообще иду?

— Правильнее не бывает, — ответила Добрая Фея.

— Вот и отлично, — сказал Пука.

И снова он свернул с залитой теплым солнцем ясного утра тропинки в пронизанный солнечными лучами полумрак чащи, с оглушительным шумом и треском прокладывая себе дорогу.

Не успели они пройти и двух перчей, как увидели на берегу ручья двух мужчин, жадно пьющих холодную воду из больших широкополых шляп. Один из незнакомцев был долговязым, с тонкими чертами лица, другой маленьким, в теле. Каждый был опоясан двумя патронташами с ярко блестевшими на солнце пулями, по бокам висели шестизарядные кольты в кобурах. Оба стояли на коленях, припав к шляпам, полным кристально прозрачной ключевой воды, когда Пука приблизился к ним сзади, чтобы застать их врасплох потоком своего красноречия.

— Спроси их, кто такие, — сказала Добрая Фея.

— Привет мой вам обоим и каждому в частности, — учтиво молвил Пука.

— Бог в помощь, — ответил Кривая Пуля Уиллард, вежливо приподнимая мокрую шляпу, лихо нахлобученную секунду назад. — Это мой друг и напарник, мистер Коротышка Эндрюс. Как поживаете?

— Прекрасно, — ответил Пука. — А как ваши дела, мистер Эндрюс?

— Потрясно, — сказал Коротышка.

— Чудесная погода, не правда ли? — донесся из Пукиного кармана голос Доброй Феи. — Такое утро бодрит не хуже тоника.

— Что, что? Простите, вы что-то сказали, сэр? — спросил Кривая Пуля.

— Нет, ничего я не говорил, — ответил Пука.

— Ошибочка вышла, — сказал Кривая Пуля. — Прямо беда, сэр, меня постоянно мучает шум в ушах, а во сне я частенько слышу голоса. Не видали ли вы тут случаем поблизости бычка, сэр?

— Ноги до задницы стерли — никак не можем найти, — пояснил Коротышка.

— Господи, спаси и помилуй, — сказала Добрая Фея, — да, нелегкая у вас работенка — искать бычка в таких дебрях.

— Это точно, — согласился Кривая Пуля. — Вы только не обижайтесь, сэр, но как-то чуднo вы говорите.

— В этот раз, — с улыбкой произнес Пука, — я вообще рта не раскрывал.

— Кто вас знает, сэр, — сказал Коротышка.

— Слово чести, — заверил Пука.

— Сдается мне, голос этот слышен откуда-то из вашей одежды, сэр, — сказал Кривая Пуля. — У вас, случаем, нет привычки носить в кармане такой, знаете, маленький граммофончик?

— За мной таких привычек не водится, — ответствовал Пука.

— Представь меня, слышишь? — настоятельным шепотом произнесла Добрая Фея.

— Опять нас морочите, — грубовато заметил Коротышка.

— Дозвольте мне объяснить, — сказал Пука. — Голос, который вы слышите, доносится из кармана моей куртки. У меня там в кармане дух, он-то и говорит.

— Бросьте, не заливайте, — сказал Коротышка.

— Клянусь честью честного человека, — торжественно произнес Пука. — Этот дух явился ко мне домой сегодня утром, и теперь мы оба направляемся в небольшое путешествие по личным делам. Поверьте, дух этот чрезвычайно воспитанный и превосходный собеседник. Сегодня мы оба собираемся присутствовать на счастливом событии в гостинице «Красный Лебедь».

— Опять заливаете, — сказал Коротышка.

— Что ж, дух так дух, — согласился Кривая Пуля. — Разрешите взглянуть?

— К сожалению, смотреть не на что.

— А у вас там случайно не хорек в кармане припрятан? — спросил Коротышка. — То-то, гляжу, вы смахиваете на человека, который вышел поохотиться на кроликов.

— Это кто это хорек? — резко спросила Добрая Фея.

— Черт побери, и точно — дух, — сказал Кривая Пуля. — Я этих духов по выговору враз узнаю.

— Эй ты, там, в кармане, — сказал Коротышка, — будь так добр, сбряцай нам что-нибудь из знаменитых вещей на своей арфе.

— Представление о том, что все духи — прирожденные инструменталисты, не более чем расхожее заблуждение, — холодно отвечала Добрая Фея, — точно так же, как ошибочно полагать, что у всех у них добрый характер. Быть может, ваши сомнения рассеются, мистер Эндрюс, если я вам челюсть сверну?

— Держись от меня подальше, приятель, — и Коротышка мгновенно схватился за рукоятку своего кольта, — держись от меня подальше, а не то живо на тот свет спроважу!

— Оставь револьвер в покое, — вмешался Кривая Пуля, — разве не видишь — все равно стрелять не во что. В твои-то годы пора бы знать, что духи — это воздух, и ничего больше.

— Посмотрим, какой это воздух, когда я из него дух выпущу! — завопил Коротышка. — Так я и позволю всякому вонючему духу себя одурачить!

— Тише, тише, — примирительно сказал Пука. — Не надо никаких сцен.

— Меня тут обозвали хорьком, — пожаловалась Добрая Фея.

— Вонючий хорек и есть, — не успокаивался Коротышка.

— Заткни пасть, — сказал Кривая Пуля, свирепо надвигаясь на своего приятеля, который едва доставал ему до плеча, — заткни свою чертову пасть, слышишь? И заруби себе на носу: этот джентльмен и его дух — мои друзья, и, оскорбляя их, ты оскорбляешь меня. Запомни это хорошенько, если тебе дорога твоя чертова жизнь. Попробуй хоть пальцем кого-нибудь тронуть.

— Но, джентльмены, пожалуйста, — умоляюще сказал Пука.

— Только пальцем тронь, — повторил Кривая Пуля.

— Опусти пушку, — сказал Коротышка.

— Продырявлю тебя, и будешь на ближайшей помойке гнить, если еще хоть слово скажешь, красавчик! — крикнул Кривая Пуля. — Вышибу твои чертовы мозги, если услышу еще хоть слово. Извиняйся!

— Джентльмены! — страдальческим тоном произнес Пука.

— Извиняйся сейчас же! — проревел Кривая Пуля.

— Ладно, ладно, — сказал Коротышка, — кругом виноват, извиняюсь. Ну что, все довольны?

— Вполне, — отозвалась Добрая Фея.

— Отрадно слышать, — произнес Пука, расцветая учтивейшей из своих улыбок, — а теперь, быть может, джентльмены не откажутся присоединиться к нам в нашей радостной миссии? У мисс Ламонт должен родиться малютка сын, и я имею все основания полагать, что гостям следует позаботиться о подобающих такому случаю гостинцах.

— С удовольствием, — сказал Кривая Пуля, — конечно, мы пойдем с вами, какие могут быть вопросы. А вам никогда не приходилось знавать некоего Уильяма Трейси?

— Знать не знал, но много наслышан, — ответил Пука. — Давайте-ка немного срежем дорогу вон через ту молодую рощицу налево.

— Порядочный человек, — с нежностью в голосе произнес Кривая Пуля, — никогда не скупился на лишнюю кружку портера. Сплошное удовольствие было работать на мистера Трейси. А «Красный Лебедь», случаем, не та гостиница, где мистер Треллис проживает?

— Совершенно верно, — ответил Пука.

— Как там насчет подарков для новобрачной? — спросил Коротышка. — Ведь и правда неловко как-то с пустыми карманами заявляться.

— Обычай есть обычай, — согласился Кривая Пуля.

— Обычай замечательный, — отозвалась Добрая Фея. — Какая жалость, что у меня нет карманов.

После чего путешественники разбрелись по зарослям в поисках гостинцев, пока не набили себе карманы фруктами, щавелем, опавшими желудями, крессом, сочными дикими сливами, черникой и другими съедобными ягодами, а также крапчатыми яйцами из галочьих гнезд.

— Что мне, по-вашему, и больно никогда не бывает? — резко спросила Добрая Фея. — Вытащите немедленно эти колючки из кармана.

— Уж слишком вы нежная, милочка, — сказал Пука.

— Я, знаете ли, бронекорсетов не ношу, — отпарировала Добрая Фея.

— Эй, что это там такое в кустах? — крикнул Коротышка. — Я видел, как чегой-то там мелькнуло.

— Должно быть, кролик или еще какая зверушка, — сказал Пука.

— Черта с два! — не успокаивался Коротышка. — На нем штаны.

— Дай-ка посмотреть, — сказал Кривая Пуля.

— Вы уверены, что это не хорек? — язвительно фыркнула Добрая Фея.

— А ну вылезай! — проревел Коротышка, хватаясь за кольт. — Вылезай, а не то хвост отстрелю!

— Утихомирься, — сказал Кривая Пуля. — Добрый день, сэр. Не надо прятаться, выходите, не бойтесь.

— Мужчина, и уже в возрасте, — сказала Добрая Фея. — Я вижу его насквозь. Смелее, сэр, мы хотим с вами познакомиться!

— Не верю, чтоб сквозь этот карман ты могла много увидеть, — сказал Пука. — Я покупал материал по пять шиллингов и шесть пенсов за ярд.

— Отзовись, — крикнул Коротышка, угрожающе помахивая кольтом, — отзовись, или будет море крови. Выходи из-за дерева, поганый ублюдок!