Оранжевое небо

Я так рад, что снова обрел его, что он отыскал меня и хоть изредка посещает. Мне хорошо с ним, это, надеюсь, вас устраивает? А этих - еще раз прошу, слышите, этих гоните в шею. Всех! Устал я от них. Устал. Дайте же мне отдохнуть. Дайте побыть одному. Почему когда человек ищет одиночества, он выглядит странным? Почему он всегда должен быть в стаде? Он и так все время на людях: на работе, в транспорте, в семье... Где там еще... В кино, на стадионе, в санатории, в консерватории, в бане. С самого раннего детства вокруг него человеческая круговерть: ясли, детский сад, школа, лагерь. Древняя агела - стадо.
      Я не спорю, человек - существо общественное, ему необходимо общение с себе подобными. Но почему общение - это всегда хорошо, а обособление - это всегда плохо? Ведь если человек никогда не будет наедине с собой, если он никогда не будет заглядывать внутрь себя, беседовать с собой, предаваться размышлению, просто сидеть в тишине - он утратит свое человеческое содержание, оно потухнет в нем, задавленное житейской суетой.
      Мы же словно приговоренные. Почему ты мне давно не звонил? Почему ты не взял меня с собой? Расскажи, где ты был. Чего сидишь один? Иди к нам. Пошли гулять. Пошли в пивную. Пошли в гости. Да, да, пошли. Пошли к черту. Что? К черту, говорю, пошли сходим. Сходим к черту в гости. Мы же всюду вместе. Вот и сходим к нему в гости. В гости не ходят порознь. Хорошие супруги всегда ходят вместе. Парою. Дружной парою. Под ручку. Чтобы все видели - дружная супружеская пара идет в гости вместе. Почему тебе так хочется, чтобы все считали нас дружной парой? Ну, пусть они считают, что мы ежедневно дубасим друг друга сковородками. Или - я тебя сковородкой, а ты меня кофемолкой. Может, им от этого легче жить станет? Может, у них настроение поднимется? Аппетит улучшится? Язва желудка зарубцуется. Ну, не хочу я, пойми ты, не хочу я тащиться к этим Косоруковым. Я у них от скуки подыхаю. Опять они усадят нас в темноте рядами и три часа будут угощать своими слайдами.
      Ну, хорошо, хорошо, черт возьми, я надену твой любимый коричневый костюм и галстук в крапинку, в полоску или в клетку. Могу сразу три. И втисну ноги в новые штиблеты, которые мне жмут, и пойду в гости к этим Косоруковым. Чтоб у них перекосило все остальные части тела после моего визита!
      На этот раз Косоруковы показывали нам не слайды, а кино. Собственноручного изготовления, конечно. Нынче это очень модно. Хозяева были преисполнены гордости и от души радовались, что могут доставить гостям такое удовольствие. Вы не были в Эстонии? О, там прекрасно! Посмотрите, какое там море! Юг? Это банально. Разве там есть такие сосны? А это я под сосной, чернику собираю. Вот хороший кадр - Виталий показывает мне гриб. Сейчас этот гриб будет крупным планом. Мы там столько грибов насолили! Целых три ведра. Ну, конечно, конечно, угощу. Ой, это я ныряю прямо в волну. Смотрите, она сбила меня с ног. Я еле выкарабкалась. Воды соленой нахлебалась. Ах, Виталик, я же просила это место вырезать. Я тут в таком виде... почти неглиже. Это же нескромно. Что подумают наши гости?
      Вот именно. Давно уже пора кормить гостей грибами. А всю эту тягомотину - и в неглиже, и в глиже - вырезать к чертовой матери и поджечь. Да сколько ж можно?! Давай грибы, паскуда, или я вывинчу пробки и вы у меня ползать тут будете в кромешной тьме, интеллигенты паршивые! Кино они про себя снимают, личности исторические! Что?! Еще и сцена у костра?!
      - Может, небольшой перерыв сделаем? - нагло спросил я.
      - Да, да, конечно, - засуетились смущенные хозяева. Гости дружно задвигали стульями.
      Ну, дома мне будет хороший втык! Пусть! Кино смотрят в специальных заведениях, называемых кинотеатрами. И идут туда по своей охоте. А я так вообще люблю ходить в кино один. Чтобы не приставали сразу с вопросами: ну, как тебе?
      - Ах, так ты уже смотрел этот фильм?
      - Смотрел.
      - Интересно бы узнать, с кем?
      - Один.
      - То есть? Как это один?
      - Так. Захотел и пошел.
      - Перестань врать. С кем ты ходил в кино?
      - Один.
      - Так я тебе и поверила. Проговорился, а теперь выкручиваешься.
      Эти сцены мне надоели. Если я случайно проговаривался, я говорил, что читал сценарий, а в кино не ходил. Потому что, конечно, это противоестественно. С женой, с другом, с любовницей, с толпой сослуживцев, с соседом по лестничной клетке - это понятно. А тут один - подумать только!
      - Чего я говорю? Да так, это я сам с собой.
      Ну вот, опять нехорошо. С собой говорить нельзя, не положено, смешно. Только ненормальные говорят сами с собой. А нормальные люди говорят друг с другом.
      - Привет.
      - Привет.
      - Как дела?
      - Идут.
      - Как жена?
      - Нормально. Как твоя?
      - Тоже. Как детки?
      - Учатся. А твой?
      - В детсад пошел.
      - А теща?
      - Поругались. А твоя?
      - Ничего. Лечится.
      - Что у нее?
      - Кровяное давление обнаружили.
      - Да? А какое?
      - Не знаю. Она только сказала, что обнаружили.
      - А у нашей - деформирующий артроз крестцово-подвздошных сочленений.
      - Интересно.
      Очень интересно. Особенно про тещу и про ее артроз. Так вот и обогащаешься от ежедневного общения с людьми. Я уже узнал про все сочленения в человеческом скелете. На ходу изучаешь анатомию. Физиологию. Патофизиологию. Могу работать диагностом по совместительству. Вот идет Казанович, приподнял правое плечо, локоть прижал к боку - шейно-грудной радикулит. Дина Макаровна держит руку под пышной грудью - опять печень шалит. Шалимов смотрит осовело в одну точку - наглотался снотворных, а выспаться не успел. Одни и те же физиономии, одни и те же фигуры, одни и те же симптомы, одни и те же... нет, а это что-то новенькое! И не прихрамывает, и глазки не в одну точку, а - туда-сюда.
      - Глядите-ка, новенькая! Это из какого же отдела? Надо разнюхать. Вполне ничего.
      Новенькая! Событие! Даже Шалимов пошевелился. Хотя глаза глядят в ту же точку - еще не осознал. А мне в это время мысль в голову пришла. Надо поделиться. Зачем она мне одному?
      - Ребята, послушайте, мне вот в голову мысль пришла...
      Не слушают. Не хотят. Мысль - это не событие. Об этом же не станешь рассказывать знакомым: "А вы знаете, такому-то сегодня пришла в голову мысль. Интересно, не правда ли?" Не станут звонить по телефону. Не станут давать телеграммы.
      Потому что это не событие. Всем в голову приходят мысли. Каждый день. Каждый час. Да вообще они непрестанно там шевелятся. Даже во сне.
      А какие они, мысли эти? Я вот однажды вгляделся, в ужас пришел. Чем набита моя голова! Черт знает чем! Все какие-то мелочи, пустяки перебираю. Тетка в автобусе задела сумкой по уху. Полчаса про нее думал, злился. Зонт не взял, а тучи собираются. Тоже повод для размышлений. Дом красят. Ну и цвет выбрали, сапожники! Ух ты, вот это бюст! Природа тоже грешит излишествами. Если Жвакин опять придет карандаши клянчить, я его пошлю... Чего-то в ухе стреляет. Сквозняки кругом. Сигареты забыл, надо будет в киоск завернуть. Где это котенок пищит? Кис-кис-кис, иди сюда. Царапается, стервец.
      Повседневная жизнь, повседневные мысли. Мысли! Продукт материи. Особым образом организованный. Подарок эволюции. Результат функциональной асимметрии полушарий мозга. Правое полушарие взяло на себя командные функции животного организма. Левое полушарие, освобожденное, сформировало вторую сигнальную систему. Пожалуйста, милый homo, формируй понятия, обобщай, абстрагируй, мысли.
      Мысли! Легко сказать! А об чем? Об чем мыслить? То, что перед носом каждый день вертится или чуть подальше, уже по сто раз перебрал. И так и этак продумал, обмозговал, пропустил через извилины. Газеты все измусолил. Даже про тираж и типографию. И загадочные цифры Б 02217. Изд. № 1319. Кроссворд разгадал, что смог. В предыдущем заполнил пустые клетки. Насчет засухи в северо-западной Африке поволновался. Что же еще? Об чем еще подумать? Нет покоя человеку даже в выходной день. Выходит, это левое полушарие меня покоя лишило? Вдарить бы его кирпичом, чтобы оно прикончило свою функциональную деятельность. Вон кошка, развалилась в кресле, телевизор смотрит. Никакого душевного и мозгового раздвоения. У детей в комнате проигрыватель вопит на полную мощь. Квам-бвэм-бвам. Тоже, видать, раздвоение заглушают. Подарочек природы! А может, к Буравкину сходить? У него всегда кто-нибудь есть, бутылку прихвачу, я знаю, куда жена ее запрятала. Они только рады будут. Небось, тоже сидят уже, маются, обо всем сто раз переговорили, сто раз поцапались, помирились. А я приду, живую струю волью. И в разговор, и вообще. Вольем - и опять будто все по новой пойдет. А главное, понаблюдаю, как мысли бегают, когда выпьешь. Я уже наблюдал, конечно, и не раз, но не по-научному, а так. Я же не знал про особую роль левого полушария. А теперь прочитал и знаю. И про правое тоже. У него своя роль. Вот ты, Буравкин, не знаешь, а я знаю. Сидите тут с Валеркой, время зря переводите. А надо с пользой. Где у тебя стаканы? Наливай. И пронаблюдаем. Я за тобой, ты за мной, а Валерка... Нет, не так. Я за тобой, ты за Валеркой, а Валерка за мной. Вот и будем мы все охвачены экспериментом. Итак, за науку - раз! За науку - два! За ее же - три! Валерка, будь другом, тут недалеко. Там Раечка, она всегда отпустит. Скажешь, Буравкин просит. Она меня очень уважает. Ну, как там у тебя в голове насчет мыслей? Ничего, бегают. А у тебя? Тоже бегают, только вроде в обратную сторону. Да? Вот видишь, а не выпил - не заметил бы. А для науки большое упущение.
      Так у нас и бегали мысли - то туда, то обратно. И Валерка тоже. А потом все как-то смешалось и пошло по кругу. Но это тоже интересно. В научном эксперименте каждый момент представляет интерес. Поэтому мы решили довести дело до конца. Хотя когда идешь по кругу, это о-ч-ч-ень тр-р-р-удно. - Ты меня уважаешь? -Я тебя уважаю. - И я тебя уважаю. И всегда уважал. А Валерка? - Валерка, ты, паразит, чего молчишь? Ты нас уважаешь или не уважаешь? - Я вас уважаю. Иначе чего бы я бегал? - Ну, смотри! А ежели чего не так, то вон из моего дома! - Чего это вы меня гоните? За что?
      - Стой, Буравкин, ты это зря. Валерка свой парень. Ты не кипятись, ты выслушай. - Ничего не желаю слушать! Да я... да вы оба... Чтоб духу вашего!... - Погоди, ктой-то в дверь звонит.
      Пришла жена Буравкина. - Ты чего это нюни распустил? Сидит тут, рыдает. Опять надрызгался в стельку? У, морда!
      Грубый народ женщины! Всегда вот так - ворвутся, накричат, никогда не дадут довести эксперимент до конца. Теперь начинай все сначала. А ведь почти дошли уже до мирового открытия. Почти совсем уже дошли. Чуть-чуть осталось. На самом донышке. И все равно отняла. - Нечего, говорит, и так вон у всех хлебалы на сторону перекосило. Поглядитесь в зеркало, каковы красавцы!
      Мы в зеркало глядеться не стали, потому как расстроились сильно. Обнялись мы с Валеркой и пошли домой. И по дороге мне Валера так прямо и сказал:
      - Ни за что, - говорит, - не женюсь. Мне Буравкина жалко. Что с ним баба сделала, а? Бутылку, купленную на наши кровные, заработанные честным пролетарским трудом, отняла, а он ей даже по морде за это не съездил. Нет, ты подумай, до чего баба может человека довести, а? И нас с тобой ни за что оскорбила. Мы ж к ним в гости пришли, по-хорошему, а она... Зачем только бог создал эту тварь?
      В тот вечер я не смог ответить другу исчерпывающе на его вопрос. Однако он меня тоже сильно заинтересовал. Я люблю докопаться до корня. Вот и с этим вопросом, насчет женщин - нужна она человеку или не нужна? Для левого полушария, может, она и в самом деле не обязательна. А вот что касается правого, того, которое распоряжается чувствами, тут задумаешься. Работу левого полушария еще можно приглушить. Имеются способы у цивилизованного человека. Можно даже на время дара речи человека лишить. Я вот когда в тот вечер вернулся домой от Буравкина, так у моей жены как отшибло эту вторую сигнальную систему. И со мной иногда так бывает. Начальник меня, помню, спрашивает: "Ты зачем трубу вправо отвел, когда надо было влево? Ты же мне вентиляционный режим нарушаешь, соображаешь или нет?"
      А я гляжу и трубу эту очень ясно вижу, она у меня прямо отпечатана в правом полушарии мозга. А в левом - ничего, никакого отклика она у меня не вызывает. Образ трубы, значит, есть, а понятия трубы нет, ну, абсолютно никакого понятия. Вот тут и решил я поставить вопрос ребром.
      - Товарищ начальник, вот вы человек умный, интеллигент. - Ну и далее насчет женщины и полушарий.
      Что я отвечу тебе, дорогой представитель самого передового класса? Сколько людей прошло по земле за все века, столько и ответов было. Потому что ответ на этот вопрос - это и есть твоя прожитая жизнь.
      И потом еще долго говорил, путано и для Валеры моего мало убедительно. Тогда я его перебил для уточнения.
      - Ну что ж, я так понимаю, Валера, все-таки нужна человеку женщина.
      Женщина - этому Валере? Господи!
      - Аксюта, ты что? Ты в самом деле выходишь за него замуж? Да какая может быть с ним жизнь, семья? Ты посмотри на жену Буравкина. И ты такая станешь.
      - Он обещал, что бросит пить.
      - Не верь, не бросит он. Он и мне обещал, каялся.
      - Теперь все пьют.
      - Не все.
      - Не все. Но которые не пьют, тех уже разобрали. Да он не такой уж и плохой. С ним когда по-хорошему, он добрый, покладистый. Просто он в плохую компанию попал. Жалко его, пропадет он с ними. А со мной... Все же попробую я.
      Ну попробуй, попробуй, женщина. Не ты первая, не ты и последняя будешь. Поистине терпение ваше безгранично. Вы будете верить и тогда, когда верить уже будет не во что. Будете надеяться и тогда, когда надеяться будет не на что. И любить будете. Все равно будете любить. И кто знает, может, на этом и стоит человечество? Ведь если не женщина, кто же направит его на путь истинный, кто убережет от падения? Кто?
      Ты много можешь сделать женщина. Не просто человек и не мужчина венец творения, а ты. Аполлон Бельведерский красив и достоин восхищения, мы любуемся им, а перед Венерой Милосской мы преклоняем колена. Любуемся, восхищаемся, глаз оторвать не можем - и преклоняем колена. Женщина, в твоих руках такая власть... И когда ты ею пользуешься... Ах, женщина, пользуйся своей властью! Это такое блаженство - быть в твоей власти! Лямочка! Какое наслаждение тебя целовать! Прости меня, что я не приходил к тебе раньше. Я не мог... понимаешь, не мог переступить... все-таки Лакуна мой друг... но теперь я понял, что все это ерунда. Все меркнет перед тобою, женщина. Ничего не может быть выше тебя. Ну прости же меня! Прости! Только не прогоняй. Я буду твой. Я буду принадлежать тебе целиком. О, ты лучшая из женщин! Ты совершенство. Твое тело божественно. А сама ты мудра и талантлива, как никто. Ты и есть Афина Паллада, а я твой служитель. Ты допустила меня в свой храм. А теперь помолчим... умоляю... Лямочка... богиня... моя... будь моею...
      Нет, хватит. Устала я от вас. Почему вокруг меня все такие вьются... неустроенные? Из тех, с которыми хлопотно. Или я сама таких выбираю? Вообще-то вы ребята хорошие, и романы с вами получаются интересные. И я вас помучаю, и вы меня. Ссоры, примирения, любовные восторги. Ни вы, ни я не знаем, что будет завтра. Честное слово, и я не знаю. Наступит ли после страстной недели воскресение? Или страстные муки еще продлятся... никогда не знаю. Мне надо сначала посмотреть на твое лицо, послушать твой голос... и тогда я узнаю, будет ли завтра у нас светлый праздник. Терпеть не могу, когда в кино сидят и рассказывают, что будет дальше. Весь интерес - в неизвестности. И чтобы перепады - то в жар, то в холод. Тогда жизнь чувствуешь - что течет она у тебя по жилам с током крови. Что не одни там в ней разноцветные шарики, лейкоциты, эритроциты и прочие медицинские показатели. А есть и еще что-то сверх. Что-то эдакое... Эх! Хорошо с вами, ребятки, да только нету у меня сил возиться да нянчиться с большими дяденьками. Дочка у меня маленькая, ей не романы нужны, а папка - любящий, надежный, спокойный. То, что называется семья. Одна семья не получилась, второй раз промахнусь - не одной мне плохо будет. Рыбочка, маленькая моя, хохолочек светленький, ни за что не втяну тебя в этот наш бедлам. Ей-то за что? Она при чем? Ни при чем.
      Да, вот так. Как написал мне когда-то один мой обиженный поклонник: "Ты ни при чем. Кто же при чем? Никто ни при чем. Все понимаю. И все-таки несправедливо".
      Где-то он сейчас скитается, бесшабашная голова? Он был последний, на кого я всерьез потратилась. Ох, и помотал он мне душу. Сколько у нас это продолжалось? Года три, не меньше. Господи, мы даже письма друг другу писали, хотя и жили в одном городе. Разругаемся, дым столбом, а потом сидим, строчим и пересылаем по почте. Особенно я любила это занятие. Ты-то чаще бывал краток или просто в ответ приходил. И приносил мои письма.
      - Да, ты права, ты во всем права. Только зачем?
      - Что зачем?
      - Зачем тебе этого так хочется...
      Теперь я их иногда читаю. Где-то ты у меня остался, в каком-то закутке души, и там иной раз побаливает, как у солдата старая рана. Но от этого не умирают. Вот и я живу. Сижу в кресле, поджав ноги, читаю письмо, где я так старалась тебя вразумить. Не ради тебя, ради твоего таланта!
      Так я выражалась, так думала.
      ...Понимаешь, мне по-человечески жаль - не тебя (себя ты сам пожалеешь или еще кто), а того, что есть в тебе. Ведь это такая редкость талант, такая драгоценность. Как вспомню твою "Женщину на вокзале" среди водоворота одноликой, безглавой толпы, или "Глухого", который запутался в хаосе звуков, эти пальцы его испуганные, словно перебирающие невидимые струны... и после этого - твои нынешние плоскодушные молодцы разного пола и цвета. Конечно, с ними проще - всего лишь немного пота и ни капли крови. У тебя там шагают одни ноги, потому что это тебя волнует не больше, чем урожай бананов в Эквадоре.
      Я понимаю: деньги нужны. Чтобы выпить, и закусить, и широту души показать. Что ж, пиши свои плакаты, кто тебе мешает? Но чего ты так суетишься вокруг? Что так стараешься, чтобы тебя приметили как их автора? Зачем тебе эта троллейбусно-трамвайная известность?
      Нет, не жди меня на Новый год. Не приду я. В новом году мы пойдем с тобой в разные стороны. Так лучше.
      С уходящим тебя, послезавтра уже прошлым годом! И пусть останется с нами то, что было хорошего, пусть уйдет то, что было скверно, и пусть не придет то, о чем пришлось бы пожалеть...
      А вот и то мое последнее письмо, злое и гнусное. Как я там размахалась, жуть! По самым больным местам била. Била, зная, что уже не получу сдачи. Сил не будет мне ответить. Видела, что не в себе он, до точки дошел, тонет - и знает это. А я ухожу. И не удержать. Устала я от него. Так устала, что одного хотела: покончить с этим. Как он кричал! При всех! При моем главном! "Домашняя кошка! Ты только с виду львица! А так кошка. Чистенькая, ухоженная. А я грязный, я не по форме. Да! И меня не отмоешь, не отгладишь, понятно? Вот и катись к своим вылизанным, гладеньким собратьям. Ублюдки! Ненавижу!"
      Некрасив человек - когда тонет и кричит. Ему не до красоты. А ты стоишь на берегу и видишь, как он некрасив.
      Это был конец. Я хотела его. Потому и толкнула так, чтобы все оборвать.
      Месяца через три он мне все же ответил.
      "...Ты права, встречи с самим собой - страшная и жестокая вещь. Уезжаю, дали командировку в Зауралье. Едем бригадой оформлять очередной храм культуры и отдыха. Буду, как ты говоришь, честно писать плакаты.
      С тобой не увижусь. Не хочу. Не могу. На морде рана - от твоих слов. Как ты меня хлестнула - наотмашь, всей пятерней! Больно, но я не жалуюсь. Если б еще и самому себя не видеть... Но от себя не уедешь в командировку.
      Прощай. Обещаю не писать и вообще не возвращаться к тебе. Будь счастлива. Постарайся..."
      И рисунок приложил. Автопортрет, и я с краю в профиль. Губы мне вывернул, угол вниз оттянул - это я изображаю презрение. А бровь горестно взметнулась вверх, и глаза почти нет, только морщинка боли. Вот и вся моя лихость. Не поверил он в нее. И свою отбросил. Обнажился: видишь, ты все толковала мне, а я и сам про себя все знаю. Вижу. Лицо разъехалось на два, не соберешь в одно, не сдвинешь. Одно - то, что ты показываешь, когда выходишь на люди. Другое мало кто видел. Как-то ты сказал мне с горькой откровенностью: "Художнику тоже жить хочется. Я же не виноват, что родился художником". Тогда у тебя было такое лицо, как здесь. Ты не заметил, а я именно тогда сдалась тебе, после тех слов. Я почувствовала у тебя такую тоску по обыкновенной человеческой любви, такую острую потребность просто, по-мужски излиться женщине и ощутить ее понимание, жалость, ласку. Тебе так нужно было попросить утешения и получить его. И не притворяться, что не нужно. Так открываются дети - сразу и до конца. Какая женщина устоит против этого?
      Как был он счастлив, совсем по-ребячьи, когда мы стояли вдвоем у его картин и он вдруг понял, что услышан! Что он не ошибся в себе, что он может отбросить мучительные сомнения! Что он прав, а не те! Какое фарисейство, какая непозволительная глупость думать, что истинный талант не нуждается в признании толпы! Да что такое художник без признания? Призрак, фантом. Только с признанием людей обретает он плоть и начинает жить. И как часто это происходит уже после смерти художника, а он уходит из жизни, так и не зная - оценят ли, поймут ли... был ли... Легко ли это вынести, подумайте вы, люди! Ван Гог и тот сломался, разрезал себе ухо, чтобы не слышать людской глухоты.
      И этот... Он был счастлив со мною так недолго. Он скоро почувствовал, что ему мало одного моего признания. Что на свете, кроме нас двоих, живет еще много другого народа. А художник пишет не для жены, не для брата, не для друга. Он опять впал в тоску и пошел куролесить. Подрался в ресторане. Пятнадцать суток ходил с метлой. Художник и метла. Горько? А что делать!
      Что ему делать? Чирикать с синичками? Скучно и глупо. Он журавль. Ему надо в небо. Вот он и улетел. И будет теперь мотаться по всему небу, пока крылья держат. Потом сразу брякнется - и конец...
      Вот такая житейская история в письмах и рисунках хранится у меня в секретере среди прочих бумаг. Рассказала о ней Егору, показала рисунки. Он долго молчал. Потом спросил:
      - Где он теперь, твой журавль?
      - Не знаю. Больше мы не виделись. Он не вернулся в наш город.
      - Летает, не слыхала?
      - Слыхала. Отлетался. Но картину написал. "Слепцы". Вокруг сумрак, тьма, а фигуры полыхают светом и в лицах удивление, радость, одушевление... Больше такое не напишет. Все.
      Опять молчит. Чем-то они похожи. Хотя Егор совсем другой. С ним хорошо. Он не шумит, не скандалит. Весь увлечен работой, новой жизнью. И все-таки - неприкаян тут. Не замечает, а сам рвется к своей семье, к архитектуре. И не сможет без них. Я это знаю. Женщину не обманешь. Знаю, а все равно выбрала его, а не Лакуну. Хотелось в последний раз ударить по струнам - так, чтобы вздрогнуть от макушки до пяток. А от Лакуны не вздрогнешь. Он спокойный, уверенный, его сколько ни дразни - не огрызнется. Егор же заводится с пол-оборота, психанет - побелеет весь, становится нетерпеливым, настойчивым, безудержным и все-таки - ни в чем, никогда не переходит каких-то границ. Для него женщина - богиня, и он дает ей это почувствовать... Ах, Егор, Егор, уезжай...
      Я уеду, а ты выйдешь замуж за Лакуну. Не притворяйся. Или нет, лучше притворяйся. Без вашего притворства можно повеситься. Хорошо, что ты ничего не говоришь. И я молчу. И никак не могу отойти от тебя, оторваться от твоих глаз. Не смотри так. Прости меня. Дай Бог тебе счастья. С Лакуной тебе будет хорошо. Это то, что тебе надо. Осталась одна минута, и поезд тронется. Медленно, медленно. Можно еще спрыгнуть на платформу или вскочить на подножку. Но ты не вскочишь и я не спрыгну. Мы - хорошо воспитанные люди. Мы не будем пугать людей. Не будем вносить сумятицу в железнодорожное расписание. Застучали колеса. Семафор перечеркнул твою фигуру, вокзал, город, где я прожил два года.
      ...Ме-е-е-дленно минуты уплывают вдаль, встречи с ними ты уже не жди-и-и... Радиоузел поезда утешает расставшихся. Вселяет в них надежду. ...И хотя нам прошлое немного жаль, лучшее, конечно, впереди-и-и... Как прекрасно! Ты уплатил железной дороге за билет, курьерскую скорость, постельное белье и за возможность послушать любимые песни... Скатертью, скатертью дальний путь стелется и упирается... Черт бы их драл, не хочу я знать во что он упирается! Я хочу назад! Туда, где... Но назад-то ходу нет. Никому. У времени все пленники. Пленник, плен, плененный, пленительный. Плененный мужчина. Пленительная женщина. Где ты? Что делаешь? О чем думаешь? Обо мне. Ведь правда же, обо мне? Ты не удерживала меня, ни о чем не просила. Спасибо. И за последнее свидание спасибо. За то, что не сдержалась, забыла про свой зарок и ответила на мои прощальные поцелуи. И как ответила!... Нет, нельзя об этом думать! Так можно сойти с ума. Потом, потом я все припомню. Не сейчас, нет. Сейчас я еще слишком близок к тебе. Пусть время отмерит между нами расстояние. Раз, два, три, четыре, пять. Как медленно двигается секундная стрелка.
      - Антифонт! Умоляю, прекрати эту пытку. Невыносимо!
      - Успокойся. Сейчас все встанет на место. Разожми кулаки, ты сам держишь прошлое. Расслабь мускулы, и оно уйдет от тебя. Ну, как, легче?
      - Немного. Но внутри очень жжет.
      - Это пройдет. Время унесет твою боль.
      - Оно не двигается, оно застыло.
      - Оно идет. Опять туда, куда ему определено. Посмотри в окно. Была ночь, черное небо, мертвая тишина. Теперь на горизонте нежная полоска света. И музыка. Прекрасная музыка льется оттуда.
      - Я слышу. Слышу. Да, это Моцарт. Симфония соль-минор. Сколько в ней грусти!
      - Столько же, сколько в жизни.
      Музыка рассеяла мрак. Пронизала вселенную светом. И чужой болью. Болью опавшего листа. Обломленной ветки. Болью простреленной перепелки. Задохнувшейся форели. Болью брошенного щенка. Болью ребенка, рожденного уродцем. Болью бессловесных, беззащитных - перед мощью твоего разума, человече. Ты все разворошил, все растревожил, вмешался в естественный ход вещей, все пропустил сквозь себя - и создал СВОЙ мир. В нем - прекрасные творения твоих мыслей и чувств. В нем есть все, чтобы обрести блаженство. И нет ничего, чтобы уберечь тебя от страданий. Вот почему ты в смятении. И вот почему ты так любишь жизнь. Пока ты жив, ты будешь искать, теряя и обретая... Не правда ли, Вольфганг Амадей Моцарт?
      Но что это?
      Ты помнишь, как хотели четвертого апреля, четвертого апреля,
      в театр оперетты мы пойти...
      Боже! Был Моцарт - и вдруг из него проросло...
      Ах, Коля, ах, Толя, кто же лишний, кто же лишний тут из нас?...
      Лишний? Моцарт тут лишний. Какое кощунство отплясывать чечетку под мелодию Моцарта! Нет, он тут не нужен. И скоро ли станет нужен? Им и дела нет до него. Всех одолели свои заботы. Кого чечеточные, а кого и неотступные...
      - Рано нынче снег сошел. Земля напитаться не успела.
      - Зато и отсеялись раньше.
      - Надо не раньше, а в срок. Всему свой срок. А ну, как землю снова морозом прихватит?
      - Всегда вы пугаете, дядя Иван. Прогнозы объявляли хорошие.
      - Предсказатели! Сбудется - похвалят, а как не сбудется - на стихию спишут. Для вас стихия эта - одно спасение.
      - Да будет вам спорить. Ведь все-то, все об одном и том же.
      - Погоди, мать, не мешайся. Он меня не первый день попрекает.
      - Потому попрекаю, что если бы вы в коллективизацию не спешили друг перед дружкой...
      - Вон что! А ты ровно не знаешь, что не по одной своей воле да охоте мы спешили.
      - Знаю. Да только сам же говорил, думалось, мол, что так лучше, что по-иному не выйдет.
      - Думалось.
      - А кому не думалось, тех вы не слушали. Тетя Липа, я знаю, вы говорили им, что насильно хорошее не привьется. И другие говорили. Дедушка Антип срамил вас за безобразия. А вы его... Разве это по-людски?
      - Это уже не при мне. Меня тогда сняли за пособничество кулакам. Однако я с себя вины не снимаю. Но и ты пойми. Давили нас, цифру требовали. Мы и старались.
      - А те перед другими старались. Вышла незадача, а спросить не с кого. Так выходит?
      - Спросить есть с кого, да никто не спрашивает.
      - Так вы сами спросите с себя, со своей совести. Что она вам ответит?
      - Сам я с себя давно спросил. Не обо мне речь. Мы свое отжили. Вы нас сменили, теперь и спрос будет с вас. А наши грехи - не оправданье вашим. Вошли в руководство - извольте отвечать. И за людей, и за землю.
      - Уймешься ли ты, наконец, старый? Неужто не наговорился досыта за всю-то жизнь? А ты, бригадир, шел бы уж домой, ночь давно на дворе. Иди, иди с Богом.
      - И правда, пойду я. Дел завтра невпроворот. До свидания.
      - До свидания...
      - Да... И мы вот всю жизнь вертелись, не на печи лежали. Почему же не заладилось дело?
      - Какая тебе о том печаль? Пусть уж как хотят. Наш с тобой век отошел, а второго нам никто не даст.
      - Антип сказывал - бывает.
      - Антип любил сказками потешить. Потому ребятишки около него так и вились. И наш Егорушка бывало...
      Егорушка... Глазенки любопытные, про все знать хочется...
      - Дедушка Антип, а ты давно на свете живешь?
      - Ой, давно, родимый. Уж не помню, когда и не жил.
      - Давнее бабушки с дедушкой?
      - Давнее. Они еще молодые были, а меня уже дедом звали.
      - Разве они были молодые?
      - Конечно, были, как не быть?
      - А как это?
      - А вот так. И такие маленькие были, как ты.
      - Да что ты, дедушка Антип! Ты, наверное, все перепутал. Они так и родились старые. Как же бы они так сморщились? Может, ты еще скажешь, что и ты был молодой?
      - Нет, уж этого я не скажу.
      - Ну, вот. А ты не знаешь, почему мальчишки говорят, что я дедушке не родной внук? Что у меня был еще какой-то дедушка?
      - Был, был. Ильей его звали. Святой был человек. Не уберегли его люди, вот и несут наказание. А ведь он им главное слово сказал.
      - Какое главное слово?
      - Совесть - вот какое главное слово, родимый. Без нее кого ни посади наверху - царя ли, вождя ли, каких флагов ни развешивай - ни хрена у человека не получится. Закрутит его суета да зависть.