Истерия СССР

      Девушки направлялись в сторону ближайшего леса, решив, вероятно, прогуляться перед сном.
      У Матвеева же сон как рукой сняло: он встал, засунул ноги в шлепанцы и, осторожно переступив через лежавшего на полу Колесникова. вышел из комнаты. Преодолев длинный коридор и вестибюль, где в пластмассовом горшке стояла пыльная пальма, Матвеев вышел на улицу. Ночь была тихой и безлунной, моросил дождь, почти беззвучный. Под ногами у Матвеева хрустел гравий. Женщины миновали большую клумбу, дальше тропинка шла через неширокое поле и уходила в лес. Матвеев двинулся вслед за ними.

      «Не знаю, — рассказывал он впоследствии, — что заставило меня пойти следом. Расстояние между нами было метров двадцать. Помню, погода была не очень, и я еще удивился, что они не взяли с собой зонтиков. Девушки о чем-то оживленно разговаривали на ходу; Аня размахивала фонариком. Мы вышли в поле. Я ускорил шаг, стараясь в то же время остаться незамеченным. Тут мне в голову пришла неожиданная идея: а что, если потихоньку подкрасться к ним сзади и напугать?! То-то, подумал я, смеху будет!
      Тем временем началась гроза. С первым ударом грома дождь заметно усилился. Девушки ускорили шаг, я старался не отставать — до леса оставалось совсем немного. Я уже начинал жалеть, что решился на эту глупую выходку.
      Кругом сверкали молнии, ветер, невесть откуда взявшийся, с воем носился над кукурузным полем.
      Вдруг со стороны леса показались две маленькие фигурки — я услышал знакомый голос Вити Мизина (по-моему он был слегка подшофе), рядом с ним шел, судя по всему, Михалыч — заведующий котельной. Парочка довольно быстро приближалась. Аня с подругой почему-то очень обрадовались предстоящей встрече — по крайней мере, они оживились и даже прибавили шаг. «Мокнуть под дождем приятнее, видимо, в компании, нежели вдвоем», — с горечью подумал я.
      Тем временем пижама моя насквозь промокла. С правой ноги соскочил шлепанец. Я сделал несколько шагов в сторону, пытаясь его найти… Ослепительная вспышка молнии позволила мне, наконец, осмотреться: шлепанец, увлеченный грязевым потоком, казался уже недосягаемым; впереди никого не было видно — я подумал, что новоиспеченная компания, наверное, уже вошла в лес, и мой розыгрыш не удался.
      В растерянности стоял я на опушке. Гроза закончилась так же внезапно, как и началась. Тьма вокруг была — хоть глаз выколи; казалось, что рассвет уже никогда не наступит, как вдруг из-за туч выплыла яркая полная луна. Мягкий лунный свет вернул миру прежние очертания. Я обернулся, увидел за полем знакомые домики пансионата и решил уже было направиться домой, с досадой вспоминая о нелепой своей прогулке, но тут странный шум привлек мое внимание.
      Шум доносился сверху. Внезапно все вокруг вновь погрузилось в темноту. Я посмотрел на небо — увиденное поразило меня. Какая-то коричневая громадина, заслонив собою луну, неслась над полем, быстро приближаясь к лесу. Полет ее сопровождался тихим свистом — так обычно шипит газ, если вы по рассеянности повернули все краны газовой плиты и забыли зажечь конфорку. Очертания этой махины напомнили мне что-то, виденное совсем недавно, но что именно — вспомнить я никак не мог.
      Не в силах двинуться с места, наблюдал я за этим зловещим полетом.
      Быстро теряя высоту, загадочный объект пролетел несколько метров над лесом, почти касаясь верхушек деревьев — и неожиданно рухнул вниз. Я услышал оглушительный треск ломающихся веток; где-то глубоко в чаще, заскрипев, упала вековая сосна; послышались пронзительные крики, а вслед за ними — глухой удар. Вскоре все стихло. На востоке забрезжила тоненькая полоска рассвета. Не помню, как добрался я до пансионата. Побросав в чемодан самые необходимые вещи, я стремглав выскочил из комнаты, пешком добрался до станции и с первой же электричкой уехал в Москву».

Олимпийские перегоны

      После того, как Международный Олимпийский комитет принял решение о проведении Олимпиады 1980 года в Москве, на самом высоком правительственном уровне был рассмотрен вопрос о подготовке столицы к Олимпийским играм.
      Вопрос этот оказался весьма непростым. Наряду со строительством новых спортивных сооружений, гостиниц, отвечающих международным требованиям и, наконец, Олимпийской деревни, необходимо было коренным образом реорганизовать всю городскую инфраструктуру и, в первую очередь, транспортные коммуникации.
      Поскольку московский метрополитен традиционно считался одной из жемчужин столицы, его реконструкции было уделено приоритетное внимание (например, в феврале 1980 года решением правительства 60 тысяч тонн гранита и 30 тысяч тонн мрамора были изъяты из государственных стратегических запасов и переданы непосредственно в руки метростроевцев). Лишь недавно стало известно, что уже к концу 1979 года все без исключения станции Московского метро (включая не открывшиеся до сих пор «Строгино», «Промзону», «Дубки» и др.) были построены и готовы к вводу в эксплуатацию. Разумеется, в то время эта информация являлась совершенно секретной. Так называемый процесс «рассекречивания» (то есть открытия «новых» станций) продолжается и по сей день.
      Осенью 1978 года Госстроем СССР была сформирована группа специалистов, непосредственной задачей которых являлось значительное расширение и оптимизация существующей на метрополитене сети станций. Коллектив возглавлял заслуженный строитель СССР В.Ч. Лунин.
      Уже через месяц группой Лунина выдвигается концепция «Больших и малых секретных перегонов» (БСП и МСП). Основная идея заключалась в соединении уже существующих станций метро новыми линиями и, таким образом, значительной экономии времени, необходимого для поездки от одной станции к другой. Секретными эти перегоны были названы потому, что во время Олимпиады (и в течение двух месяцев после ее закрытия) их предполагалось использовать исключительно для перевозки спортсменов и тренеров команд стран-участниц. А поскольку большинство участников Олимпийских игр были иностранцами, не секрет, что любые контакты с ними в то время считались крайне нежелательными.
      В качестве примера Больших секретных перегонов приведем два, пожалуй, наиболее, известных: «Юго-Западная — Крылатское» и «Юго-Западная — Битцевский парк». Первый из них напрямую соединил Олимпийскую деревню с гребным каналом и велотреком, второй же позволял практически в считанные минуты добраться от Олимпийской деревни до конноспортивного комплекса в Битце. Один из ветеранов Метростроя, ныне покойный, кавалер ордена Знак Почета машинист Н.В. Колповский во время Олимпиады обслуживал БСП «Юго-Западная — Крылатское». По его словам, практически каждый день все шесть вагонов его поезда были заполнены людьми «в велосипедных шапочках и с веслами в руках» (так Николай Васильевич в шутку называл велосипедистов и гребцов).
      Строительство БСП завершилось уже после Олимпиады, в апреле 1981 года. В результате возникло второе, так называемое «большое» кольцо (см. схему).

       Одна из рассекреченных схем Московского Метрополитена (1980 г.) с указанием БСП, МСП и промежуточных станций.
 
      Теперь перейдем к так называемым «Малым секретным перегонам» (МСП). Вспоминает машинист Рижской линии Павел Куделин: «Мы, машинисты электропоездов, в то время часто использовали выражение «срезать угол», которое означало повести состав по Малому секретному перегону и сэкономить, тем самым, определенное количество времени». Наиболее популярным МСП в 70 — 80-х годах был участок пути «Колхозная (ныне «Сухаревская») — Новослободская». «Ведя электропоезд по Рижкой ветке, — продолжает П. Куделин, — после отправления от станции «Колхозная», я некоторое время продолжал движение по основному тоннелю («Колхозная — Проспект Мира»), а затем, когда на правой стене тоннеля загорался знак в форме большой буквы «С», забирал левее и буквально через 3 (!) минуты оказывался на станции «Новослободская» Кольцевой линии».
      В результате переход с Рижской линии на станцию «Проспект Мира» (кольцевая) терял свое былое значение и оказывался практически бессмысленным. Более того, пассажир, хотя бы дважды в день пользовавшийся МСП, экономил по самым скромным подсчетам порядка 120 минут чистого времени в месяц.
      Все это, казалось, сулило весьма радужные перспективы…
      Инженер В.Ф. Минаев, работавший в те годы в группе Лунина, в интервью журналу «Железнодорожный транспорт» (май 1994 года) вспоминал: «Весной 81-го в группе только и разговоров было, что о предстоящем вводе в эксплуатацию БСП и МСП для регулярного пассажирского сообщения».
      Однако реальность неожиданно обернулась самой мрачной стороной. 19 мая 1981 года, буквально накануне пуска первого МСП, во время испытания новой тормозной системы, в 250 метрах от платформы «Новослободская», в тоннеле был задавлен Первый заместитель начальника московского Метростроя, Герой социалистического труда, в прошлом путеец, Александр Анатольевич Лепехин.
      Судьба МСП была предрешена…
      Прошло немногим более месяца — и… новое ЧП. 24 июня, после закрытия метро (около 02:30), старший машинист Коростылев и контролер Машная решили воспользоваться (скорее всего, в личных целях) БСП «Речной вокзал — Тушинская». В результате поезд находился в тоннеле 11 часов, оказавшись затем на так называемой «промежуточной» станции «Знаменская», где из-за неисправности в системе зажигания начался пожар. В огне погиб сам Коростылев и несколько оказавшихся рядом рабочих-путейцев.
      Напомним, что промежуточные станции (ПС), по замыслу их создателей, являлись своего рода подземными рабочими поселками. ПС (всего было построено пять: «Шереметьевская», «Красная площадь», «Балчуг», «Знаменская» и сохранившаяся до наших дней станция Крымский мост) находились в непосредственной близости от места проведения работ и, таким образом, отпадала необходимость в выходе рабочих на поверхность, чтобы добираться с работы домой и обратно.
      Хотя прямого выхода на поверхность промежуточные станции и не имели, каждая из них обладала достаточно сложной системой подземных коридоров. Например, оказавшись на станции «Знаменская», рабочий Метростроя практически сразу попадал в сеть коридоров, которые через 25–30 минут выводили его в район Останкинского телецентра (см. схему).
      Курьезный случай произошел в один из майских дней 1979 года с путейцем Алексеем Санько. Возвращаясь после рабочего дня домой с ПС «Балчуг», Санько неожиданно заблудился. «Уже бесцельно бродя по подземным коридорам, — вспоминает Алексей, — я случайно наткнулся на Маслова, Тягина и Величко, которые в укромном месте праздновали день рождения нашего бригадира Павла Кадейкина». После непродолжительной беседы Санько присоединился к празднующим. Все попытки выйти на поверхность, предпринятые путейцами после окончания торжества, успеха, к сожалению, не имели. «Я сразу понял, что ночевать придется под землей, — продолжает Санько, — однако остальные придерживались иного мнения. Палыч сказал, что в любом случае будет «пробиваться» с товарищами наверх».
      Сложно сказать, как развивались события дальше, но к началу рабочего дня бригада Кадейкина в полном составе (Кадейкин, Маслов, Санько, Путилин и Тягин) была на своем рабочем месте.
      Проследим, вкратце, дальнейшую историю «промежуточных» станций, а также Больших и Малых секретных перегонов.
      2 июля 1981 года по решению специальной комиссии Моссовета № 167-2М группа профессора Лунина была распущена, на главного инженера Э.И. Глатмана — заведено уголовное дело. Сам В.Ч. Лунин вскоре был отправлен на пенсию «по состоянию здоровья».
      Неделю спустя, 9 июля, коллегия Госстроя приняла решение о прекрашении работ на БСП и МСП, их окончательном закрытии и ликвидации всех пяти промежуточных станций.
      Насколько справедливым было это решение? Стоит ли возобновлять работы по БСП и МСП? Эти вопросы и по сей день волнуют учёных. Пример тому — недавняя дискуссия, разгоревшаяся на страницах журнала «Железнодорожный транспорт» (декабрь 1994 года). Однако сегодня, спустя год после смерти В.Ч. Лунина, трудно прийти к однозначному ответу.

КАРТИНКИ С ВЫСТАВКИ

      Переименованиями сегодня уже никого не удивишь. Более того, тенденция эта, зародившись еще в годы перестройки, сейчас постепенно сходит на нет. Однако, порой еще случается, что проснувшись погожим мокрым и холодным осенним утром, мы обнаруживаем неожиданные перемены на географических картах или плане города. Два последних события, которые в данном случае приходят на ум — переименование Калининграда (областного) в Королёв и ВДНХ — в ВВЦ.
      В первом случае мы не можем говорить о возвращении городу его исторического названия: ведь Калининград во времена Елизаветы назывался то Мытищи, то Штумпфбургер, то Подлипки; а в далекой Восточной Пруссии — и того пуще — Кёнигсберг.
      Случай с ВВЦ гораздо сложнее. Согласно итогам социологических опросов, подавляющее большинство российских граждан считают, что ВВЦ — это всего лишь прежняя ВДНХ, т. е. речь идет не о возвращении этому месту его исторического названия, а об обычном переименовании, вызванным быть может, чиновничьей прихотью. На самом деле это не так.
      Зададимся вопросом: почему переименована сама Выставка Достижений Народного Хозяйства, а, допустим, станция метро ВДНХ продолжает сохранять свое первоначальное название?  В ходе кропотливых архивных исследований удалось выяснить, что территория, где сейчас находится ВВЦ (ВДНХ) в далеком прошлом была излюбленным местом проведения народных праздников и гуляний.
      Дело в том, что именно на этой территории до самой революции находились постройки Волостного Выездного Цирка или ВВЦ. Ежегодно, с апреля по август, цирк совершал своеобразный тур по Центральной России и Поволжью, а в конце августа приезжал в Москву. Привлекавший по всей стране огромные толпы любопытных, ВВЦ вскоре перестал быть цирком в чистом смысле этого слова. Под крышей этого предприятия объединились еще и зоосад, промышленная выставка и ярмарка. Выступления в Москве (т. н. «Московская гастроль») длились обычно по полтора — два месяца и завершали поездку цирка по городам России, всегда проходя с особым подъемом.

       Шатры и карусели ВВЦ на т. н. Воронцовом поле в Самаре.
       С гравюры Ж.Делабарта, 1795 год.
 
      До конца XVIII века у ВВЦ не было своего постоянного места в Москве. Цирк разбивал шапито и у стен Китай-города, и на окраине Кожевенной слободы, и (позднее) в Хамовниках. Только в 1794 году Высочайшим повелением и Циркуляром Московского градоначальника для «волостников» было определено постоянное место неподалеку от сгоревшей царской резиденции в Алексеевском. Злые языки того времени утверждали, что градоначальник Кивелиди тем самым выразил свое неудовольствие растущей популярностью крепостного театра графа Шереметьева. ВВЦ расположился «под самым боком у графа» , менее чем в двух верстах от шереметьевской усадьбы Останкино.

       Петр Вениаминович Кивелиди
 
      И цирк действительно начал притягивать к себе все больше москвичей. Сначала на представления валила только чернь. Но с 30-х годов XIX века частыми гостями на жизнерадостных и красочных гуляниях стали и представители московского света. Графский крепостной театр стал терять зрителя. Наметился серьезный репертуарный кризис. В теплый сезон зал зачастую оставался полупустым. Отмена крепостного права в 1861 году завершила развал театра. Но Кивелиди не увидел плодов своей интриги — еще летом 1797 года он погиб при невыясненных обстоятельствах во время охоты под Таганрогом.
      ВВЦ тем временем рос и обустраивался. Появились первые стационарные шатры, которые уже не разбирались на зиму. Открылся трактир. Были разбиты регулярный сад и аллея для гуляний. У входа в 1840 году была заложена часовня.
      Летом же всю территорию занимали большие и малые шапито, лотки, ярмарочные павильоны и беседки. День и ночь шли представления. Кипела бойкая торговля. Самодеятельные художники устраивали выставки-вернисажи. (К концу века из «волостников» и «выездников» их переименуют в «передвижников», и под этим названием они войдут в историю русской культуры.)
      По размаху эти празднества можно было сравнить разве что с испанскими фиестами и «велорио» ( velorio). Выступления цирковых артистов перемежались состязаниями в городки и лапту, канатоходцев сменяли клоуны, рекой лились вино, медовуха, квас (для господ побогаче — шампанское). Всеобщее внимание привлекала установленная неподалеку дыба… В народе тогда говорили: «Вот приехал «ВВЦ» — будет праздник на крыльце».
      Увы, так продолжалось лишь до начала революции. Когда в конце марта 1918 года ВВЦ попытался вновь раскинуть свои шатры на излюбленном месте, взвод красноармейцев под командованием небезызвестной женщины-вамп Ларисы Рейснер сжег все привезенное артистами оборудование, уничтожив при этом многих редчайших животных .

       Лариса Рейснер

      «Пожар был настолько сильным, — не без самодовольства вспоминает Лариса Рейснер, — что подойти к горящему шапито нельзя было и на полверсты. Правда, мой помощник комиссар Телегин, увидев спасавшуюся от огня шиншиллу, и, вероятно, желая сделать мне приятное, с диким криком бросился в самое пекло, где, разумеется, сразу же сгорел. Так что зиму 1919 года я проходила в обычном норковом манто».

      Уничтожение ВВЦ породило в народе изрядное недовольство. Толпы любопытных приходили взглянуть на пепелище. Люди роптали. Лишь спустя два года было принято решение «работать на перспективу» и освободившуюся огромную территорию использовать для организации так называемой Всесоюзной Сельскохозяйственной Выставки (ВСХВ).
      Аббревиатура ВСХВ (в последствии ВДНХ — Выставка Достиженний Народного Хозяйства) в то время носила скорее условный характер: поскольку в 20-х годах сельское хозяйство находилось в тяжелом положении, трудно было вести разговор о каких-либо его достижениях.
      «Ничего, ничего! Хорошо смеётся тот, кто смеётся последним! — говорил один из крупнейших в то время хозяйственников академик Анатолий Владимирович Поляница. — Лет эдак через двадцать откроем здесь такую выставку! Гордиться ей будем на весь мир!»
      Тем временем строительство шло своим чередом. В конце двадцатых годов был торжественно открыт павильон «Животноводство». Глазам собравшихся предстало несколько изрядно откормленных свиней, отара овец и огромный овцебык. Животные эти крайне неудобно чувствовали себя среди ионических колонн и мраморных полов.
      Вспоминает участник церемонии В. Ступин:

      «Через некоторое время, после того, как экскурсовод дал гостям все необходимые пояснения, чабан, одетый в папаху и новенький крепдешиновый костюм, загнал животных в соседний зал.
      Пока гости обходили другие, лишь только готовящиеся к открытию павильоны ВДНХ, в «Животноводстве» готовился банкет. Прошло часа два, и после осмотра павильона «Стандартизация», единственным экспонатом которого был в то время эталон килограмма (!), все вновь собрались в «Животноводстве», где к тому времени уже были накрыты праздничные столы. В воздухе витал неописуемый аромат шашлыка. Животных в павильоне не было…»

       Павильон «Животноводство»
 
      И всё же достижений у народного хозяйства молодой советской республики было в то время не так уж много. «Да уж, как говорится, не до жиру! — признался в интервью журналу «Колокол» (июнь 1929 года) А.В. Поляница. — Видимо, придётся смещать акценты».
      В январе 1930 года, на Первом Межрегиональном Слёте Работников Выставочного Хозяйства эта мысль получила своё логичное развитие:
      — Давайте не будем забывать про антураж! — говорил П.Ф. Бесцер. — Бесценным алмазам наших будущих достижений — а я лично не сомневаюсь, что таковые появятся уже в самое ближайшее время — необходима адекватная оправа!
      — Пал Федорыч, нельзя ли попроще? — попросил грузный мужчина в толстовке, сидевший в Президиуме (И.А. Рагозин — ред.).
      — Что ж, можно и попроще, Иван — если не ошибаюсь — Андреевич, — у Бесцера давно были трения с простоватым представителем горкома. — Предлагаю пока не зацикливаться на немедленном заполнении уже построенных павильонов.
      — На чём же прикажете тогда «зацикливаться»?
      — В сложившейся ситуации единственный, на мой взгляд, выход — уделить приоритетное внимание строительству такой ключевой части будущей выставки, как статуи и фонтаны.
      — Мы уже думали об этом, Пал Федорыч, — тихо произнес председатель Президиума, профессор А.С. Волохов. — У вас есть еще соображения?
      — Да. Мне кажется, можно уже подумать и об особом символе экспозиции. Скажем, пусть это будет некое концентрированное пластическое воплощение идеи народных достижений.
      — Как? — переспросил Рагозин.
      — Концентрированное пластическое воплощение идеи народных достижений, — медленно повторил Бесцер.
      Данная дискуссия получила свое продолжение уже через месяц, когда московское руководство объявило творческий конкурс на создание проекта специальной скульптуры — символа выставки. На конкурс было предложено более шестисот (!) эскизов, среди которых, по мнению жюри, выделялись «Девушка с веслом» Самохина, римейк «III-го Интернационала» В. Татлина, «Трактористы» молодого уральского художника Муховца и инсталляция «Наше дело правое» группы И.В. Жолтовского. Однако ни одна из этих работ не удовлетворяла высоким требованиям, диктуемым ситуацией. Работа над символом, казалось, зашла в тупик. Но в 1937 году, при закрытии Советской экспозиции на Всемирной выставке в Париже произошло одно из тех счастливых недоразумений, которые и определяют подчас ход истории.
      Случилось так, что французские власти не были готовы оставить в черте Парижа 25-метровую скульптуру, венчавшую Павильон СССР. Буржуазное сознание местных рантье и фабрикантов отказывалось принять изображение рабочего и колхозницы, держащих в руках символы освобождённого труда. Откликнувшись на ноту протеста Версаля, советское постпредство решает вернуть подаренный было городу монумент на родину. «Французы депортируют трудящихся», — не замедлил отозваться на это событие рупор местных коммунистов газета «Юманите».
      Разобранная на части и тщательно упакованная в опилки уже осенью скульптура была доставлена в Москву спецпоездом. Однако МИД, ответственный за транспортировку, по прибытии состава в столицу посчитал свою функцию выполненой и монумент попал в распоряжение начальника станции «Фрезер» М.М. Иконникова. Сопутствующие документы вскоре отправили Главному архитектору города с запросом о месте новой установки, и буквально через полтора месяца с нарочным пришла лаконичная депеша: «Немедленно переправляйте на ВДНХ!».
      Вспоминает академик Поляница:

      «Когда я увидел фотографии, пришедшие с Парижской выставки, меня словно громом поразило: вот то, что мы уже семь лет безуспешно искали! В работе Мухиной все было хорошо — и классовый состав героев, и революционная патетика, и наличие орудий труда. Не впечатляла только поза. При взгляде на скульптуру приходило на ум, что рабочий и колхозница просто стоят на берегу реки, устало опустив руки. А серп, находящийся на уровне бедра, казалось, так и норовил поранить одного из них.
      Не было динамики. Не было движения…
      Теперь же, когда монумент оказался у нас в руках, мы могли придать его героям любое положение. Увиденное буквально несколько дней назад выступление агитбригады на юбилее Осавиахима навело на неожиданную мысль: а что, если Рабочий и Колхозница сделают что-нибудь типа выпада вперед и одновременно поднимут руки?
      Я позвонил Мухиной и рассказал об идее. Уже в начале следующей недели ко мне на стол легли новые эскизы».

       Доработанные «Рабочий и Колхозница». Фото 1950 года
 
      Обновленная скульптура была одобрена во всех инстанциях. 1 мая 1938 года она заняла свое почетное место в 800 метрах к северу от главного входа на выставку и стала настоящим символом не только ВДНХ, но и всей эпохи великого строительства.

* * *

      Шли годы, росло число статуй и фонтанов, постепенно открывались и новые павильоны. Появился даже павильон «Космос», где по ночам тренировались практически все члены первого отряда советских космонавтов. Люди уже стали забывать о прежнем ВВЦ. В обиход вошло новое слово — ВДНХ.
      С началом перестройки многое изменилось. Когда в марте 1992 года на очередном заседании Расширенной коллегии МНВК зашла речь о переименовании ВДНХ в ВВЦ, профессор Самойлов (и.о. председателя коллегии) резонно, правда не без иронии, заметил:
      — Эдак мы с вами и слона можем мухой обозвать!
      — Но ведь у слона нет крыльев, — усмехнулся в ответ академик Олихвер, отвечавший тогда за естественные науки.
      — А у мухи — хобота! — парировал Самойлов.
      Оба дружно рассмеялись.
      — Давайте хоть станцию-то оставим, — предложил доселе молчавший профессор Хелемский. — А уж ВДНХ, — он глубоко вздохнул, — ну какое же это теперь ВДНХ? Как было ВВЦ, так и будет.
      — Вы что там будете в бубен бить, шаманить, людей дурачить? — профессор Самойлов был в своем репертуаре. — Кстати о станции, — тут его голос вдруг стал серьезным, — надо бы ее что ли закрыть на реконструкцию. Вестибюль трогать, наверное, не нужно, а вот в зале необходимо многое изменить. Что вы думаете, Андрей Палыч?
      — Что я думаю? — машинально повторил Олихвер. — Думаю, что вы как всегда правы, Владимир Михайлович.
      — А ведь как все просто! — воскликнул вдруг Хелемский. — Теперь я, кажется, понял что такое наполнять новые формы старым содержанием… или, наоборот… — он смущенно затих…

* * *

      Канун Рождества. Мы доезжаем до станции ВДНХ. В карманах куча денег. Вера всё время хочет мороженого и ликёра. Мы ни в чём себе не отказываем. Побродив с полчаса по выставке заходим, наконец, в павильон «Космос». Навстречу, откуда ни возьмись, выплывает космонавт с красным мешком в руке. Мне почему-то становится страшно за Веру. Вот сейчас космонавт схватит её, такую маленькую, и засунет в свой огромный мешок. Но тут я вижу, что он улыбается, залезает рукой в мешок и на нас сыпется конфетти. Долго-долго. И не хочется никуда уходить…

ПОСЛЕСЛОВИЕ

      Итак, перевернута последняя страница хрестоматии. Настало время подумать, сделать какие-то, пусть даже предварительные выводы из прочитанного.
      Признаюсь, когда мне было предложено написать послесловие к этой книге, первой моей реакцией был решительный отказ. Рукопись, мною прочитанная, поначалу не вызвала никаких чувств, кроме, пожалуй, крайнего удивления. Я даже заподозрил авторов в том, что они отбирали материал, исходя из так называемого «принципа наибольшей сенсационности», т.е. ориентировались прежде всего на читателя, падкого на всякого рода скандальные подробности. Однако более тщательное изучение текста заставило меня отказаться от этой мысли.
      Действительно, если ряд глав и даёт повод для упрека в некоторой легковесности изложения, то такие фрагменты, как например, «Субботник как феномен» (беру наиболее очевидное) рассчитаны уже на весьма подготовленного читателя, знакомого, хотя бы отчасти, с терминологическим аппаратом, используемом в современном научном обиходе…
      Все это заставило вновь обратиться к тексту. После повторного прочтения книги мною овладело весьма странное чувство: «ИСТЕРИЯ СССР» стала казаться мне своеобразным апокрифом, порождением некоего, созданного болезненной фантазией авторов мира, во многом сходного с реальным, но, в то же время, отличным от него несколькими, порой весьма трудноуловимыми, частностями. Очарование апокрифа, его таинственные перспективы, облагороженные далью пейзажи, символы, полные значений… мне стоило немалых усилий стряхнуть с себя подобное ощущение. Нет! Такое восприятие этого текста, будь он сколь угодно эффектным и завораживающим, увело бы нас слишком далеко от его истинного смысла.
      Постепенно мне становилось ясным, что вряд ли возможно написать адекватное заключение к хрестоматии, не пообщавшись с ее авторами. Мне удалось связаться с продюсером проекта А.И. Маршаком, который с готовностью взялся организовать встречу с К.В. Немоляевым и Н.Ю. Семашко.
      Такая встреча состоялась 3 января 1997 года. Разговор получился весьма и весьма интересным. Я прежде всего поделился с авторами книги владевшими мною сомнениями относительно достоверности некоторых описываемых в хрестоматии событий (особенно волновал вопрос о судьбе Валерия Чкалова).
      К счастью, мои опасения вскоре были развеяны.
      — Мы не считали себя вправе разглашать подлинное имя Валерия Ивановича Чкалова, — пояснил мне Кирилл Немоляев. — По сути своей, в нашей книге это образ собирательный. Своего рода символ, если хотите.
      — Взгляните сами, Петр Игоревич, — обратился ко мне Николай Семашко и показал несколько пожелтевших от времени документов.
      (Не стану более искушать чрезмерно любопытного читателя, — скажу лишь, что одного взгляда на ЭТИ документы оказалось вполне достаточно, чтобы в полной мере убедиться в правоте авторов).
      Наш недолгий разговор помог мне окончательно сформировать мнение о книге и о том месте, какое ей суждено занять в современной российской и мировой историографии.
      И хотя место это (как уже отмечалось во введении) достаточно обособленное и, я бы добавил, своеобычное, — меня не покидает уверенность, что «ИСТЕРИИ СССР» суждена долгая читательская жизнь, что эта, с виду небольшая (но столь ёмкая!), книга завоюет сердца и умы не только нынешнего поколения российских читателей, но и станет неоценимым подспорьем в изучении истории Отечества для поколения грядущего.
       П.И. Сокольский
       Кандидат педагогических наук, профессор