Эверест-82; Восхождение советских альпинистов на высочайшую вершину мира

      На ледопаде бенефициантов встретили Овчинников, Трощиненко, Онищенко... Трощиненко снял с Балыбердина рюкзак, дав ему взамен легкий станок с кинокамерой, и Бэл, вновь ощутивший радость движения и жизни, весело зашагал к славе. Он шел обветренный, со смешной рыжей бородкой, похожий на сильно потрепанного, но не потерявшего страсти к жизни сатира. Эдик Мысловский, похудевший больше других (он, правда, и поплотнее других был до выхода), улыбался устало и кротко. Сережа Бершов сверкал радостными глазами на лице опухшем и округлившемся от бороды, а Миша Туркевич искрил цыганскими очами, и улыбка не сходила с его лица.
      Никаких церемоний и речей, к счастью, не было. Ребят обнимали, хлопали по спине, говорили им замечательные и справедливые слова, старались сразу все спросить и сразу обо всем рассказать. Все было скромно и сердечно.
      -- Нас встречали,--рассказывал Балыбердин,-
      лучше, чем олимпийских чемпионов. Явились, конеч
      но, все. Кроме старых ббитателей лагеря-
      руководство экспедицией, шерпы, офицеры связи
      лея вились телевизионщики--Юрий Сенкевич и его
      режиссер Лещинский. Венделовский с Коваленко
      снимали. До ужина оставалось часа полтора, но мы
      с удовольствием попили и поели. Однако, имея
      сугубо пессимистический характер, я на фоне этого
      ликования постоянно возвращался к мысли-
      только бы у остальных наверху все закончилось
      благополучно...
      Мысловский подошел к Тамму и сказал:
      -- Спасибо тебе, Женя, за Эверест!
      Они обнялись.
      69
      Во всем этом коловращении страстей и радости были два человека, к которым подходили восходители с сочувствием. Владимир Шопин и Николай Черный готовились к выходу ("зашнуровывали ботинки"), когда Тамм, поговорив с Калимулиным, не дал "добро" на восхождение Шопину и Черному. (Овчинников, вспоминая этот эпизод, пишет на полях: "Мне Женя после утренней связи сказал о запрещении выхода новых групп на восхождение и спросил мое мнение. Я ответил, что мы очень долго по ряду вопросов не соглашались с рекомендациями Спорткомитета, и в общем-то я устал сопротивляться. Если выпустим Николая и Володю, то нас все равно сломают, коль скоро целую неделю надо возражать, а выпускать тайно я не считал правильным. Думаю, что запрещение из Москвы или только от Калимулина было").
      Позже, когда, по словам Иванова, "кислород Коле и Володе уже перекрыли", пришла телеграмма, в которой от Тамма требовали исключить всякую опасность и больше не выпускать на восхождение "в связи с ожидающимся ухудшением погоды" новые связки. Думаю, что Тамм, как ни жаль ему было Володю и Колю, в трудную минуту выручивших экспедицию, почувствовал некоторое облегчение. Ему трудно было бы по своей инициативе запретить попытку Шопину и Черному, а попытка эта была бы, возможно, хлопотной. Дело в том, что по времени она приближалась к границе (зыбкой весьма) мус-сонного периода. Володя и Коля--люди, достойные вершины,-- не увидели ее. Теперь они участвовали в празднике, размышляя о своей горестной эверест-ской судьбе...
      Онищенко, Москальцов, Шопин, Черный... Кому следующему откажет Гора в своей милости?..
      Следующим мог оказаться кто угодно: и те двое, что шли сейчас к вершине, и другие двое, что сидели в лагере V, и те трое, что перебрались теперь в лагерь III.
      Увлеченный мыслями о судьбе Валиева и Хрища-того, ожиданием возвращающихся восходителей, Тамм не придал особого значения разговору с Калимулиным, который сначала передал из Катманду хорошие отзывы об экспедиции известных покорителей Гималаев, а потом, вновь подчеркнув, что ожидается ухудшение погоды, порекомендовал быть внимательным и принять более решительные меры, чтобы исключить всякую опасность.
      Тамм не понял иносказаний, он сообщил, что Шопин с Черным не вышли из базового лагеря, а что касается продолжения восхождений, то--что тут сделаешь? --группы на маршруте начатое дело завершат.
      Видимо, тон у Евгения Игоревича был решительный, потому что Калимулин не стал настаивать, он только сказал, что улучшения погоды ждать нельзя, поэтому ребятам придется тяжело. И еще раз просил Тамма подумать, как быть с восходителями, находящимися на Горе...
      - Придется тяжело, ничего не сделаешь--это альпинизм,-- ответил Тамм.
      На пути к вершине была одна из сильнейших двоек команды Валиев --Хрищатый. Они отлично
      70
      поработали в предварительных выходах; сомнений в том, что они пройдут по пройденному тремя предыдущими двойками маршруту к вершине у руководства экспедиции не было.
      Его больше волновало состояние Чепчева, но Ильинский сказал, что Сережа оклемался и чувствует себя хорошо. Хомутов, находясь в лагере III в качестве ретранслятора, пересказал Эрику и Сереже, что Тамм просит их воздержаться от утреннего выхода без согласования с базой... Сам Хомутов с Пучковым и Голодовым получили "добро" на подъем утром в лагерь IV на 8250 и с тем стали устраиваться на отдых...
      По подсчетам Тамма, Казбек с Валерием должны были потратить на восхождение часов пять, значит, в двадцать два или около этого они должны откликнуться с вершины. Но в десять вечера они не откликнулись. В одиннадцать--тишина. И в--двенадцать!.. В час ночи Тамм ушел в палатку. Что там происходило наверху--никто не знал. У рации остались дежурить Володя Балыбердин, Володя Шопин и Дима Коваленко. Около двух часов ночи динамик щелкнул -- похоже, что кто-то вызывал:
      -- База, база! -- И тишина...
      В пять часов утра Ильинский с Чепчевым, проведя нервную ночь в ожидании и полусне, вызвали базовый лагерь и сказали, что Хрищатый с Вали-евым не вернулись в палатку на 8500.
      Коваленко разбудил Тамма, и тут Евгений Игоревич впервые подумал, что дело плохо. Казбек Валиев и Валерий Хрищатый -- альпинисты опытные, схоженные; так непохожие внешне, они очень гармонировали в работе и, кроме того, были надежны на Горе... Все так, но двенадцать часов ходить по ночной Горе--это слишком много. Бершов с Турке-вичем спускали обессиленную первую связку и то потратили меньше времени... Через час Ильинский снова вышел на связь. Не вернулись еще... Он тоже слышал часа в два ночи этот странный вызов-- "база, база!". Что хотели сказать ребята--можно лишь гадать. Было часов шесть утра.
      Тамм сказал Ильинскому, чтобы он с Чепчевым собирались и срочно выходили наверх. В семь часов утра Валиева с Хрищатым все еще не было в палатке, а Ильинский с Чепчевым все еще не собрались для выхода. Минуло четырнадцать часов... В семь часов тридцать минут утра новый разговор базы с пятым лагерем.
      Пятый, ты базу вызываешь?--Тамм нервнича
      ет. Время идет, а Ильинский молчит.
      База, я лагерь пять.
      Ничего не увидел?
      Да нет, мы еще не выходили...--несколько
      заторможенно.-- Ну а они на связь не выходили
      сами?
      Нет, на связь не выходили. Они где-то в
      районе двух часов вызывали, но сразу исчезли.
      Наверное, питание село совсем... Значит, Эрик, вам
      надо сейчас взять кислород и выходить! И каждый
      час держать связь. Только очень внимательным с
      питанием будь. Пытайся говорить из тепла.
      Тамма вчера еще смущали и погода и состояние двойки, но теперь все сомнения были отброшены.
      Речь шла о возможной помощи Казбеку и Валере... В ситуации с Балыбердиным и Мысловским хоть связь работала и ясно было, что с ними и где искать. Здесь же ничего не известно. Кроме того, спустя час после просьбы Балыбердина Бершов с Туркевичем были уже в пути. Здесь тоже прошел час или больше после предложения базы идти навстречу, а Эрик с Сережей все еще не вышли...
      Понял вас, понял. Ну вот сейчас мы будем
      искать тут ледоруб, ну и веревку надо найти...
      Через сколько времени вы сможете выйти?
      Ну, наверное, через полчаса, минут через
      сорок. Во всяком случае, мы не можем найти...
      Значит, ты тогда в штатную связь выходи, как
      раз будет примерно через сорок минут.
      Вероятно, высота, усталость и недостаток кислорода делали их движения замедленными, к штатной связи они уже были готовы выйти из палатки, о чем сообщили Тамму, как вдруг услышали крики...
      -- Они вышли на голосовую связь,--сказал
      Эрик.
      Пятнадцать с половиной часов длилась ночная одиссея Валиева и Хрищатого. Пятнадцать с половиной часов непреревной изнурительной работы.
      Первая попытка, по-видимому, не прошла для них бесследно, несмотря на ее быстротечность. Часть сил была потрачена. Они лежали в спальных мешках, прислушиваясь к ветру, а когда он стих, ушли на Гору, но это была уже вторая попытка. Кто-то в газете написал, что первое ночное восхождение было вынужденным, а второе--обдуманным и запланированным. Я бы сказал иначе: что и первое и второе--были вынужденными. Зачем было планировать трудности специально, когда на Горе их и без того достаточно? Задумывалось чисто бескислородное восхождение Хрищатым, и, будь погода идеальной, возможно, оно бы осуществилось, а ночного же выхода в плане двойки не было.
      Когда они вышли в пять часов вечера, было безветренно. В этот раз надев на себя все теплые одежды, они не могли идти быстро лотому, что "стало жарко", как рассказывал Валиев. Но скоро ветер поднялся вновь, похолодало, и начало смеркаться. Полная луна, на которую было столько надежд, все не выходила, скорость подъема упала, потому что по заснеженным скользким скалам в наступившей темноте продвигаться пришлось буквально наощупь. К, тому времени, когда луне полагалось осветить путь, началась пурга. У Валиева трижды подмерзала кислородная аппаратура, приходилось останавливаться, снимать рюкзак, доставать баллон, потом прятать баллон, надевать рюкзак... Каждая остановка казалась им короткой, но они, как каждый человек на этой запредельной для нормального существования высоте, не могли оценить быстроту своих действий, а если бы и знали, что все делают медленно, все равно не было у Валиева и Хрищатого сил двигаться быстрее. К тому же Хрищатый стал мерзнуть, особенно во время остановок...
      Но они лезли и лезли вверх.
      Одна из сильнейших двоек, несмотря на яростное сопротивление погоды, все же достигла вер
      шины, потратив на подъем почти девять часов. Они взошли глубокой ночью, попытались вызвать базовый лагерь. Но рация, безнадежно замерзла.
      -- База, база...--звали они с вершины. Был один
      час сорок семь минут ночи...
      Найдя в темноте треногу, Валиев и Хрищатый оставили по традиции пустой баллон и в два часа ночи двинулись вниз. Ни соседних вершин, ни дальних гор не было видно. Путь вниз был сложнее, чем путь наверх. У Валиева заболел бок, каждое движение, каждый вдох причиняли боль. Хрищатый мерз. Не мудрено--мороз достигал сорока градусов...
      Во второй половине пути Гималаи наградили их за мужество рассветом...
      Валиев говорила спуске и, дойдя до этого места, замолчал. Потом осторожно, словно опасаясь спугнуть видение, рассказал о том, как в ночных Гималаях вдруг родился свет. Сначала он не имел цвета, потом вдруг словно миллиарды золотом горевших прожекторов осветили горы на фоне исси-ня-черного неба, и само небо, опаздывая, стало золотиться. Свет набирал силу... Золото, быстро миновав зеленоватый оттенок, потом цвет спелого колоса, стало розоветь. Я оглянулся на Хрищатого: он сидел опустив голову, словно глядя на землю, по которой с трудом теперь ходил. Его улыбка, такая же таинственная, как у Казбека, не принадлежала никому, кроме него самого. Я отвернулся, представив, как небо над ними полыхнуло отраженным рубиновым цветом и посветлело...
      Гималаи потребовали расплаты за открытую альпинистам красоту утра. На высоте 8650 метров у Валиева закончился кислород, метров через тридцать опустел баллон Хрищатого.
      Измученные, томимые жаждой и промерзшие, без рации, которая, не выдержав выпавших на'их долю испытаний морозом, ветром и ночью, молчала, они, еле передвигая ноги, спешили к лагерю V.
      В тот момент, когда Ильинский с Чепчевым, собранные наконец к выходу, сообщали торопившему их Тамму, что выходят наверх, за тонкими стенками палатки раздался крик. Это не был крик о помощи. Это был сигнал. Валиев, поняв, что они не успевают к штатной связи, кричал, чтобы его услышали и поняли, что все в порядке. Он кричал издалека. Ему казалось, что с криком легче дышать...
      Ильинский, разговаривавший с потерявшей покой базой, сказал:
      -- Они вышли на полосовую связь, мы слышим
      их,--и попросил связаться через полчаса.
      Чепчев, пережив, как считали ребята, кризис в третьем лагере, теперь набрал форму настолько, что выбрался из палатки и "доскакал" до Валиева. Казбек, обессиленный, лежал на камне, не дойдя до палатки. Сережа помог войти ему в "дом". Хрищатый еще не появился из-за перегиба.
      Боль в левом боку и крайнее утомление мешали Казбеку дышать. Ильинский и Чепчев надели Вапи-еву маску, но он не мог вдохнуть живительный кислород. Они увеличили подачу до двух литров, потом до трех, до четырех... Казбек приходил в себя
      71
      медленно. Ввалился Хрищатый, вымученный до крайности.
      Полчаса до следующего сеанса прошли мгновенно.
      База вызвала пятый лагерь в девять утра 8 мая.
      Обморожения есть? -- спросил Тамм.
      Есть, незначительные,-- ответил Ильинский.
      Свет Петрович спрашивает,-- услышали в пя
      том лагере обеспокоенный голос Тамма,-
      обморожения чего? Пальцы рук, ног, носы. Чего?
      Тамм еще спрашивал, решение еще не пришло, но зрело. Страшное для Ильинского и Чепчева решение. Только вчера в базовом лагере встретили первую двойку, и перед глазами руководителя экспедиции стояли обмороженные руки Мысловского... Он знал, что все пальцы Эдику спасти не удастся, что потребуется ампутация нескольких фаланг... Теперь Валиев с Хрищатым. Почти шестнадцать часов непрерывной работы в дикий мороз. Шестнадцать часов, из них несколько -- без кислорода... Ильинский уловил в голосе Тамма готовящееся решение и попытался предотвратить его:
      -- Ну,--сказал он будничным голосом,--пальцы
      на руках незначительно. Ну, волдыри. Изменений
      цвета нет.
      Эрик не сказал базе об общем состоянии Вали-ева и Хрищатого, надеясь, что они, надышавшись кислородом, попив горячего и поев, придут быстро в себя. Ему очень хотелось на вершину, и Сереже Чепчеву --тоже. Они прошли все муки отбора, все тяготы подготовительных работ, они находились совсем рядом с целью их альпинистской жизни!
      Никогда Ерванд Ильинский не был так близок к вершине своей судьбы, и никогда больше не повторится этот великий шанс! Момент! Как часто мы замечаем его лишь тогда, когда он прошел, как сильны наши желания возвратить мгновения, чтобы правильным, единственно верным поступком увенчать его... Обогащенные опытом несделанного, мы готовы, если случится точно такая же ситуация, избрать правильный путь, но она не случается, и опыт новых потерь, обогащая нас мудростью утраты или поражения, лишает счастья победы...
      Ильинский предвидел Момент и знал еще до события свершившегося или, увы, не произошедшего то, что мы (автор имеет в виду опять же себя и некоторых своих друзей) узнаем после... Он знал, что только сейчас и только здесь.
      Эрик! Эрик! --услышали Ильинский, Чепчев,
      Валиев и Хрищатый.-- Значит, э-э... (Тамм искал
      форму, которая не обидела бы Ильинского, но
      исключала бы иносказание) -- ...э-э... задерживаться
      там не нужно, в лагере пять. Спускайтесь все
      вместе, вам двоим сопровождать ребят вниз.
      Я думаю, что вообще-то большой надобности
      нет сопровождать ребят,--сказал Ильинский.
      Ситуация отдаленно напоминала переговоры из-под вершины первой и второй двойки с базой в ночь на 4 мая, когда Бершов с Туркевичем спросили Тамма, можно ли идти им к вершине, оставив на время Балыбердина с Мысловским. Евгений Игоревич сначала категорически запретил, но потом уверенность в возможностях помогающей двойки и
      72
      деловой и спокойный тон Балыбердина заставили его поверить в возможность осуществления неожиданного для него предприятия. Он разрешил--и оказался прав.
      Теперь он запрещал. Решение созрело, но не было окончательным в первый момент. Обычно он действовал опираясь больше на информацию, чем на ощущения, но сейчас ощущение было едва ли не единственной информацией. Формулировка Ильинского не была категоричной, Эрик не брал на себя ответственность, не ручался. "Вообще-то большой надобности нет" может означать и то, что некая надобность есть... Но состояние Валиева и Хрищатого было лишь частью (пусть значительной) аргумента против восхождения второй алма-атинской связки. Физическое состояние самих Ильинского и Чепчева были другой составляющей.
      Ильинский, опоздав с караваном, долго и трудно адаптировался к высоте. Недельный разрыв сказывался, и лишь в четвертом, решающем, выходе он присоединился к своим ребятам. Чепчев, который хорошо работал в трех предварительных циклах, пережил трудные часы в третьем лагере, и дальнейшие его вполне успешные действия были окрашены тенью сомнения в благополучном завершении его похода к вершине. Это были предварительные опасения Тамма и Овчинникова. Эрик с Сережей могли их опровергнуть на рассвете 8 мая, когда весь лагерь ждал вестей от блуждавших по Эвересту Валиева с Хрищатым. Они могли подготовиться к выходу до связи с базой, в пять утра, и выйти сразу после связи. Они могли выйти в шесть, в семь, когда Тамм не просто разрешил, а предложил им подниматься на поиск, и в восемь, но они успели собраться только к приходу ребят... Все это вместе с формулировкой, которую Эрик повторил на вторичный запрет Тамма ("я так смотрю по состоянию, что, в общем, надобности нет их спускать"), и беспокойство за взошедшую двойку все больше убеждало Тамма в том, что сопровождать вниз Валиева и Хрищатого, а может быть, использовать состояние их для того, чтобы не обрекать на неоправданный, как казалось Тамму, риск Ильинского с Чепчевым в тяжелом походе к вершине, необходимо. Уж если сильнейшая в четверке связка ходила чуть ли не шестнадцать часов...
      Время шло, светлый день убывал... Выйди сейчас альпинисты к вершине, они не успели бы вернуться засветло, даже будь все благополучно. Еще одна ночная ходка... Тамм все больше укреплялся в правоте принятого решения.
      Но Ильинский с Чепчевым были наверху, и доводы, которые приводил начальник экспедиции, были убедительны, быть может, для всех, кроме них самих. Они чувствовали в себе силы, или им казалось, что чувство их не обманывает. Ильинский боролся за Момент, а он прошел в пять, в шесть, в семь, в восемь...
      Одним словом, мы уже больше не лезем на
      Гору? Да?
      Да, да, да! Вы спускаетесь, сопровождаете
      ребят вниз. Это распоряжение!
      Была еще надежда на то, что живой голос
      Валиева докажет Тамму возможность выхода Ильинского с Чепчевым не вниз, а вверх. Такая надежда была у четверки, и не знаю, кто ее лелеял больше--Эрик с Сережей или Казбек с Валерием. Думаю, что чувство вины могло посетить Валиева с Хрищатым, они могли посчитать себя причиной, пусть косвенной, невыхода другой связки к вершине. Хотя мне не кажется такое подозрение правомочным, я упоминаю его, поскольку в беседах в Катманду и в Москве оно проскальзывало. Право Валиева и Хрищатого на выход 7 мая не оспаривается никем. Они сделали две попытки и, преодолев ночь и холод, взошли и сошли в лагерь. Все, что могли, они сделали. И попытка уговорить Тамма разрешить Ильинскому с Чепчевым продолжить путь--тоже им в актив, хотя эта попытка и не удалась.
      Тамм передал через Хомутова, который исполнял роль ретранслятора, чтобы Казбек, Хрищатый, Ильинский и Чепчев шли вниз.
      -- Это указание такое,--сказал Тамм.-
      Жесткое указание.
      Это было жесткое указание, но драматический диалог продолжался...
      -- База, нам надо здесь все же, видимо, на
      месте посмотреть ситуацию... Указание такое... Оно
      ведь может быть и ошибочным по поводу нашего...
      спуска вниз.
      Долгие и трудные переговоры продолжались. Ильинский теперь предлагал Тамму спустить двойку до четвертого лагеря, а там Хомутов спустит их до третьего и таким образом... Тамм справедливо считал это предложение нереальным--тройка Хомутова здесь вовсе ни при чем... Надо спускаться всем четверым.
      Это решение тренерского совета или ваше?
      Состояние у людей лучше, чем у первой связки, и
      они вполне самостоятельно могут спуститься вниз...
      Надо лезть в Гору. Гора-то рядом, самочувствие
      хорошее, и погода, самое главное, удивительно
      прекрасная...
      Я все понимаю, Эря! Я все понимаю, и
      желание ваше понимаю, и погоду вижу, но тем не
      менее даю распоряжение спускаться вниз вместе с
      двойкой...
      Был еще один, последний, шанс у Ильинского в этой борьбе за вершину. Решение о невыходе их двойки Тамм принял единолично. Ильинский, как член тренерского совета, имел право просить обсудить ситуацию со всеми тренерами...
      Тамм обещал.
      Разговор, выдержки из которого я привожу, был, вероятно, для Тамма и Ильинского самым нелегким и самым длинным. Приехав в Непал и узнав о драматической этой ситуации и о тех событиях, которые ей предшествовали, я составил себе целую картину событий, населив ее живыми -людьми, и стал искать подтверждение своей версии. Так бывает в жизни. Недостаток информации подвигает на особенную активность фантазию. Домыслив мотивы" и действия и выстроив их в законченный, как тебе кажется, ряд, начинаешь искать аргументы в пользу оправдания сконструированных тобой событий и обстоятельств и, конечно же, находишь. Потому что
      химически чистых жизненных коллизий не бывает. Как и пустота, которую "не терпит природа", так же и "чистота"--вещь для природы Земли (а кто выше и мудрее ее?) немыслимая. Все в соединениях, в смесях, в растворах. Если лежит на земле кусок чистого железа, значит, он в качестве метеорита упал с неба. Если встретился вам "идеальный муж", значит, это пьеса Оскара Уайльда. Все остальные идеальные мужчины, женщины, дети и отношения между ними --плод скверного литературного старания.
      Если мы договорились об этом, пусть с оговорками, то можно договориться, что при определенном пристрастии одному и тому же событию можно дать разные толкования и найти немало свидетельств правомерности обоих этих толкований. Единожды нарисовав себе схему, можно рабски следовать своему детищу, обрекая себя на ошибку, а неверно оцененного человека--на страдания. Такую схему поведения Ильинского я придумал в Катманду и долго подбирал подходящие, как мне казалось, факты, подтверждающие ее верность. Из предварительных разговоров с руководителями, тренерами, восходителями я узнал, что Ильинский поздно акклиматизировался и медленно входил в форму. Пожалуй, они с Чепчевым в своем последнем, майском, выходе труднее других преодолевали участок пути от третьего до четвертого лагеря и дольше других собирались к выходам...
      То, что они в роковое утро 8 мая, когда Валиев с Хрищатым без кислорода брели по гребню, не вышли навстречу в шесть, семь и восемь (хотя восемь--время чрезвычайно позднее для невынужденного восхождения, все дневные группы к шести тридцати уже покидали палатки), свидетельствовало о том, что Ильинский с Чепчевым, по-видимому, не чувствовали утром себя настолько хорошо физически, чтобы осуществить желание быстро позавтракать, одеться и выйти... Они двигались медленнее, чем им казалось. Возможно, думал я, строя на этих фактах свое фантастическое предположение, Ильинский в глубине души опасался похода к вершине, не чувствовал абсолютной уверенности в успехе и потому, думал я тогда, не владея достаточным количеством фактов, подсознательно ждал от Тамма запрещения выхода к вершине: Сам он был не в состоянии принять такое чудовищное решение. Тамм, казалось мне, помог Эрику своим запретом, он снял с души Ильинского груз предстоящего решения и поселил в нее обиду на руководство экспедицией, обиду, облегчающую силу страдания...
      Это была драматическая и красивая схема. Я ее демонстрировал альпинистам как нечто изготовленное своими руками и необыкновенно гордился открытием, но они сомнительно качали головой--вряд ли!
      Потом я говорил с Таммом, который сам мучился оттого, что лишил Ильинского с Чепчевым вершины. С Овчинниковым, обладающим обостренным чувством справедливости и трезво оценивающим сложные переплетения альпинистских судеб, который просто заметил, что приведенные рассуждения могут возникнуть у человека, сидящего "в теплой
      73
      комнате на уровне моря, а не в тех условиях". С доктором Светом Петровичем, видящим людей и события как бы со своей -- медицинской стороны. Я прослушал внимательно записи переговоров пятого лагеря с базой, прочитал дневники альпинистов из разных групп и пришел к выводу, что моя схема, скелет событий не обрастает мясом. А Ильинский действительно хотел идти к вершине, и подробное описание уговоров в разговорах с Таммом я привожу нарочно, чтобы лишить вас возможности повторить мою ошибку.
      Смогли бы Ильинский с Чепчевым, выйдя в тяжкий путь поздно, после прихода Валиева с Хрищатым, достичь без приключений вершины и спуститься вниз--не знает никто. Кроме алма-атинской четверки почти все участники экспедиции считали, что решение Тамма было правомерно. Тренерский совет, решения которого с надеждой ждал Ильинский, единогласно поддержал Тамма.
      Значит, мы сейчас обсуждали ситуацию,-
      сказал Тамм,-- не простая она для нас -- ситуация...
      Мы пришли к выводу, что поскольку двойку надо
      сопровождать, то это должны делать вы, до самого
      низа. И спускаться надо в четверке... а Хомутову
      подниматься, выполнять свою программу. Как
      понял?
      Понял, понял. Значит, это решение тренерско
      го совета?
      -Да!
      Хомутов, Пучков, Голодов шли из третьего лагеря вверх, а Ильинский с Чепчевым собирали вещи, чтобы сопровождать вниз Валиева и Хрищатого.
      Ильинский исчерпал все аргументы в пользу восхождения. Вершина уходила от него навсегда. Он не дошел до цели всего 348 метров...
      Не помню, кто мне рассказывал, что алмаатинцы перед походом к Эвересту едва ли не поклялись поднять Ильинского--своего тренера и кумира--на руках к вершине. Команда чувствовала себя очень сильной и сплоченной. Они ехали в Гималаи премьерами. Теперь, сидя в палатке на высоте 8500 метров, они решали не как нести Ильинского на руках вверх, а как Ильинскому сопровождать обессиленных и перемерзших Валиева и Хрищатого вниз. Слова, сказанные до гималайского похода, потеряли смысл.
      Ильинский между тем, понимая, что путь наверх ему заказан, пытался спасти ситуацию уже не для себя, а для Сережи Чепчева. Хорошо, ему Ерванду Ильинскому --тренеру и старшему--надо довести примороженную двойку вниз, но Чепчев ведь может пойти вверх с тройкой Хомутова! Леша Москальцов выбыл, и его место в связке свободно. Тем более что напарником Леши был Юра Голодов -- алма-атинский, как и Чепчев, альпинист. Как Чепчев, как Валиев, как Хрищатый, как Ильинский...
      Ильинский обратился к Тамму через ретранслировавшего его Хомутова со своим предложением.
      -- База,-- пересказывал Хомутов,-- Эрик пред
      лагает: самому спускаться с пострадавшими, а Чеп
      чеву ждать нас в пятом лагере.
      Тамм решить этот вопрос не мог, это было дело альпинистов -- Хомутова, Пучкова и Голодова...
      -- Эрик,-- сказал Хомутов Ильинскому,--база
      предлагает нам это решить при встрече. Я один этот
      вопрос решить не могу, через двадцать минут
      решим. Сейчас я на десятой веревке (на пути в
      четвертый лагерь). Ребята ниже.
      К этому моменту у тройки созрело решение за один день пройти, не останавливаясь на ночлег, путь от третьего к пятому лагерю. По плану экспедиции альпинисты должны были выйти к вершине 10 мая, но им хотелось подняться на Эверест в День Победы, и поэтому они спешили. К вечеру 8 мая Хомутов планировал быть на высоте 8500... Там сейчас ждал его решения Чепчев. В случае, если быстрый переход тройке удастся, Чепчеву предстоит провести в бездействии еще сутки в лагере V. Если же план ускоренного движения сорвется (а опасения у Хомутова были -- заболел живот у Голодова), то Чепчеву прежде, чем выйти к вершине, придется ночевать на высоте 8500 уже три раза. Это невероятно много...
      Рисковать своим восхождением Валерию Хомутову не хотелось, но и отказать Чепчеву он не мог, не имел оснований. Развеять сомнения мог земляк Чепчева Голодов.
      Дождавшись Голодова, Хомутов объяснил ситуацию и предложение Ильинского. Голодов с сомнением покачал головой... Вопрос был решен.
      В шестнадцать часов Хомутов поднялся в лагерь IV и стал готовить чай. Сверху послышались голоса, и скоро в палатку вполз Чепчев. Очная ставка ничего не дала--решение было принято. Потом подошли Валиев, Хрищатый и Ильинский. Штурмовая двойка спускалась самостоятельно, без помощи Эрика... Они пили теплый сок (до чая не дошло дело) и разговаривали. К пяти часам --к вечерней связи -- поднялись в лагерь на 8250 Голодов и Пучков.
      Две команды встретились. Тройка Хомутова, груженная кислородом (каждый нес по пять баллонов), едой, бензином, и четверка Ильинского налегке встретились в шестистах метрах от вершины, и встреча их была лишена восторженной приподнятости.
      В пять часов вечера Тамм вызвал Хомутова и передал, что Спорткомитет СССР присвоил звания заслуженных мастеров спорта всему спортивному составу экспедиции... За это--спасибо!
      Альпинисты поздравили друг друга, и Хомутов пообещал, что они постараются завтра оправдать высокое спортивное звание
      -- А вот тут ты меня не понял, Валера,--сказал
      Тамм и объяснил, что произошло днем 8 мая...
      Днем базовый лагерь вышел на связь с Катманду. Тамм спокойным, будничным голосом сказал Калимулину, что двойка Валиев -- Хрищатый была на вершине и идет вниз, что Ильинский с Чепчевым их подстраховывают, хотя они в полном порядке, что вчера вся шестерка Балыбердин, Мысловский, Бершов, Туркевич, Иванов и Ефимов вернулась в базовый лагерь, что состояние упавшего в трещину Москальцова улучшается.