Метаморфозы

530 И уж успела луна четырежды сделаться полной,

Сливши рога, и, опять утончаясь, нарушить окружность;

Начали жарко дышать смертоносным дыханием австры.

Ведомо, что и в ключи и в озера зараза проникла,

А по полям, в тот год не паханным, ползали всюду

535 Многие тысячи змей и ядом реки сквернили.

Гибель собак, и овец, и коров, и зверей, и пернатых

Признаком первым была нежданно постигшего мора.

Видя, как падает бык посредине работы, здоровый,

И среди пашни лежит, изумляется пахарь несчастный.

540 У шерстоносных же стад, болезненно блеющих, стала

Шерсть сама выпадать, и хиреет иссохшее тело.

Резвый некогда конь, на пыльных ристалищах славный,

Стал не достоин наград, забыл о бывалом почете,

Стонет в конюшне своей, умирая бесславною смертью.

545 Ярость вепрь потерял; уже не доверится бегу

Лань, перестал и медведь совершать на скотину набеги.

Все одолела болезнь: по лесам, по полям, по дорогам

Мерзкая падаль лежит, и воздух испорчен зловоньем.

Странную выскажу вещь: ни собака, ни жадная птица

550 Их не касались, ни волк седошерстый. Гниют, разлагаясь,

Смрадным духом вредят и широко разносят заразу.

Бедствием большим чума к несчастным пришла поселянам

И утвердила свое в великой столице господство.

Раньше сгорало нутро. Потаенного пламени первым

555 Знаком была краснота с затрудненным частым дыханьем,

Спекшийся пухнет язык; открыт, изнутри опалённый,

Высохший рот, и ему не отраден вдыхаемый воздух.

Тело не может терпеть ни подстилки, ни даже покрова, —

Грудью к твердой земле прижимаются. И не бывает

560 Тело свежей от земли, но земля горячеет от тела.

И врачевателя нет, на самих нападает лечащих

Неумолимая хворь, во вред им их же искусство.

Кто постоянно с больным, кто верно ему услужает,

Тот умирает скорей. Поскольку исчезла надежда

565 Быть исцеленным и смерть лишь одна избавленье сулила,

Стали беспечны душой, о пользе пропала забота.

Пользы и быть не могло. Везде, без стыда, обнажены,

И к родникам, и к рекам припадают, к глубоким колодцам,

И не напьются никак, — жизнь гаснет с жаждою вместе.

570 Многие, вовсе без сил, не могут уж выбраться: тут же

И умирают в воде. А иной все ж черпает воду!

Так велико у больных отвращенье к несносной постели,

Что убегают, вскочив: когда и подняться нет силы,

Катятся на пол — своих покидают каждый пенатов, —

575 Каждому собственный дом начинает казаться зловещим:

Так как причина темна, обвиняют в бедствии место.

Видели их, как они, полуживы, бредут по дорогам, —

Ежели в силах идти, — иль лежат на земле со слезами

И истомившийся взор обращают последним усильем,

580 Свисшие руки воздеть пытаясь к созвездиям неба,

Там или здесь и везде, где застанет их смерть, издыхают.

Что совершалось в душе у меня? Что чувствовать мог я, —

Если не жизнь разлюбить, не завидовать участи близких!

И повсеместно, куда б ни направил ты взора, — повсюду

585 Толпы валялись людей: так с веток колеблемых наземь

Падают яблоки-гниль, так валятся желуди с дуба.

Видишь ты храм пред собой высокий и с лестницей длинной:

Это — Юпитера храм. О, кто в святилище этом

Ладана тщетно не жег? Как часто супруг за супругу

590 Или же сын за отца обращался с горячей мольбою, —

Но расставались с душой пред святыней, молению чуждой!

И находили в руке — не истраченной часть фимиама!

Часто, бывало, быки, когда приведут их ко храму

И уж помолится жрец и вино меж рогов возливает,

595 Падали вдруг, словно их поражали нежданным ударом!

Раз за себя и за край приносил я Юпитеру жертву

И за троих сыновей, — но животное вдруг замычало

И, неожиданно пав, не дождавшись ударов смертельных,

Скудною кровью слегка подставленный нож обагрило.

600 Даже больное нутро утратило истины знаки

И откровенья богов: и туда проникла зараза.

Возле священных дверей распростертые видел я трупы,

Возле самих алтарей, — чтоб смерть ненавистней казалась!

Петлей иные себе запирают дыханье и гонят

605 Смертью свой смертный страх, торопят грозящую гибель.

Мертвых выносят тела без обычных торжеств погребальных

Из дому. Да и врата погребений уже не вмещали.

То, не зарыты, лежат на земле, то без дара слагают

Их на высокий костер; столь почтения нет, что дерутся

610 Из-за костров, и сгорает мертвец на огне у соседа.

Нет никого, кто бы слезы пролил; неоплаканы бродят

Души детей, матерей, и юношей души, и старцев.

Места в могилах уж нет, на костры не хватает поленьев.

И, пораженный таким изобильем несчастий, — "Юпитер! —

615 Я произнес, — о, если не лгут о тебе, что когда-то

К нашей Эгине сходил ты в объятья, к Асоповой дщери,337

Если, великий отец, нам родителем быть не стыдишься,

Иль верни мне моих, иль скрой и меня под землею!"

Молнией знаменье дал он и громом своим благовещим.

620 "Я разумею, и пусть счастливым будет то знаком

Расположений твоих! — я сказал, — и залогом да будет!"

Рядом случайно был дуб, редчайший, раскидист ветвями —

Взрос от додонских семян338 и Юпитера был он святыней.

Длинный строй увидали мы там муравьев, собиравших

625 Зерна, маленьким ртом таскавших великие грузы

И по морщинам коры проходивших единою тропкой.

Их подивившись числу, — "О отец благодатный! — сказал я, —

Столько же граждан мне дай и пустынные стены восполни!"

Дуб задрожал, и в ветвях, без ветра в движенье пришедших,

630 Некий послышался шум. Содрогнулись от жуткого страха

Члены мои, поднялись волоса. Однако же землю

Облобызал я и дуб: не смея признаться в надежде,

Все же надеялся я и в душе упованье лелеял.

Ночь наступила, и сон утомленным тревогами телом

635 Овладевает. И дуб мне привиделся тот же, и столько ж

Было ветвей у него, и столько ж в ветвях насекомых

Было на дубе, и сам задрожал он таким же движеньем

И зерноносный их строй раскидал по полям под собою.

Будто бы стали они возрастать все больше и больше,

640 Приподыматься с земли и станом своим выпрямляться,

Стали терять худобу, и множество ножек, и черный

Цвет и уже принимать человеческий начали облик.

Сон отлетел. И кляну я свои сновиденья, тоскую,

Что от богов вспоможения нет. Во дворце же великий

645 Гомон стоял, и как будто бы там голоса я мужские

Слышу, — от них я отвык! Но все я почел сновиденьем.

Только идет Теламон, поспешая, и, двери раскрывши,

Молвит: "Увидишь ты сам, что и веры и чаяний больше!

Выйди!" Я выхожу. Какие в видении сонном

650 Мужи привиделись мне, таких я, в том же порядке,

Вижу и их узнаю. К государю подходят с поклоном.

Зевсу мольбы возношу и меж новым моим населеньем

Грады делю и поля, где былых хлебопашцев не стало.

Их «мирмидоны»339 зову, на породу их тем намекая.

655 Внешность видел ты их. Какие обычаи были,

Те же у них и сейчас: скромны, выносливы в деле,

Крепки добро добывать и хранить добытое умеют.

Биться с тобою пойдут, и духом и возрастом равны,

Только лишь Эвр, счастливо тебя в предел наш принесший —

660 Ибо принес тебя Эвр — полуденным сменится Австром.

Так меж собой говоря и о разных толкуя предметах,

Длинный наполнили день. Вечернее отдано время

Было столу, ночь — сну. Взошло златоликое солнце.

Эвр, однако, все дул и мешал кораблей возвращенью.

665 К Кефалу утром пришли Паллантовы дети,340 поскольку

Старше он возрастом был; а Кефал с сынами Палланта

Вместе явились к царю. Но еще почивал повелитель.

Приняты были они на пороге царевичем Фоком, —

Брат с Теламоном как раз набирали людей в ополченье.

670 В недра царевич дворца, в прекрасные дома покои

Кекропа внуков ведет и вместе с гостями садится.

И увидал Эакид в руке у потомка Эола341

С острым концом золотым неизвестного дерева дротик.

Несколько вымолвив слов для участия в общей беседе,

675 Он говорит: "Я — любитель лесов и охоты на зверя.

Но из какого ствола твой вырезан дротик, об этом

Не догадаюсь никак: когда бы из ясеня был он,

Цветом был бы желтей; из терна — был бы с узлами.

Вырезан он из чего, не знаю; но только красивей

680 Очи мои никогда не видали метательных копий".

И отвечает один из братьев Актейских342: "Но больше

Употребленью еще подивишься ты этого дрота:

Промаха он не дает, не случаем он управляем,

Окровавленный назад возвращается он сам собою".

685 И продолжает еще расспрашивать отрок Нереев,343

Да для чего, да откуда тот дрот, да чей он подарок.

Гость отвечает на все, лишь стыдится поведать, какою

Дрот обретен был ценой. Молчит, но, тронутый горем,

Милую вспомнив жену, начинает он так со слезами:

690 "Дрот мой, богини дитя, — не поверишь! — меня заставляет

Плакать, и долго еще я проплачу над ним, если долго

Жить мне дарует судьба. И меня с супругою вместе

Он погубил. О, когда б не иметь его было возможно!

Звали Прокридой ее. Была же — ты слышал, быть может,

695 Об Орифии? — сестрой похищенной той Орифии.

Если ты внешность и нрав их обеих сравнишь, то скорее

Надо б ее похищать. Эрехтей съединил меня с нею,

Нас съединила любовь. Почитался и был я счастливцем.

Боги судили не так, — иль был бы я счастлив и ныне!

700 Шел уже месяц второй по свершении брачных обрядов, —

Я для оленей тогда рогоносных протягивал сети, —

Тут, над Гиметом взойдя, с постоянно цветущей вершины,

Тьму отогнав, золотая меня вдруг видит Аврора

И увлекает к себе. О пусть, не обидев богини,

705 Правду скажу: хоть она и прельстительна розовым ликом,

Пусть пределом и дня и ночи владеет пределом,

Пусть ее нектар поит, — любил я одну лишь Прокриду!

В сердце Прокрида одна, на устах пребывала Прокрида.

Ложа святые права, новобрачные наши соитья

710 Доводом я привожу и покинутой спальни обеты.

Этим я тронул ее; и промолвила: "Неблагодарный,

Жалобы брось и Прокридой владей! Но коль дух мой провидчив,

Будешь об этом жалеть!" — и меня ей, сердясь, возвратила.

По возвращенье, пока вспоминал я угрозы Авроры,

715 Вдруг охватил меня страх, не худо ль жена соблюдала

Долг супружеский свой. Побуждали и внешность и возраст

Верить измене ее; поведенье же верить мешало.

Но ведь отсутствовал я; а та, от которой вернулся,

Грешный являла пример; ведь любящих все устрашает.

720 Муки своей решил я искать и стыдливую верность

Силой даров соблазнить. Мой страх поощряет Аврора,

Внешность меняет мою, — мне казалось, я чувствовал это!

Вот я, не узнан, вхожу в Афины, твердыню Паллады,

И проникаю в свой дом. Но вины не показывал дом мой, —

725 Он целомудрия полн, тосковал, что похищен хозяин.

Лишь к Эрехтиде проник я при помощи тысяч уловок,

Остолбенел, увидав, и готов был оставить попытку

Верность проверить ее. Едва я признать удержался

Правду, едва целовать, как было бы должно, не начал.

730 Грустной была. Но ничто не могло быть, однако, прекрасней,

Нежели в грусти она. К отнятому супругу пылала

Страстным желаньем. Теперь представь ты себе, какова же,

Фок, была в ней краса, раз ее и печаль украшала!

Что излагать, сколько раз отвергались душою стыдливой

735 Поползновенья мои? Сколько раз, — "Себя, — говорила, —

Для одного берегу; одному — наслаждение мною", —

И не довольно ль таких испытаний невинности было, —

Если кто разумом здрав? Но я недоволен, борюсь я

Сам на погибель свою и плату за ночь предлагаю.

740 Множа дары, наконец я принудил ее колебаться.

"Побеждена, — я вскричал, — преступница! Я, — соблазнитель, —

Твой настоящий супруг. Свидетель я сам вероломства!"

Та — ничего. Молчаливым стыдом побежденная, только,

Кинув злокозненный дом и недоброго мужа, — бежала.

745 И, оскорбленная мной, отвратившись от рода мужского,

Стала бродить по горам, служенью причастна Диане.

Я же, оставшись один, почувствовал жгучее пламя

В жилах. Прощенья просил, — в согрешенье своем сознавался,

В том, что дарами прельстясь, я и сам в проступок подобный

750 Впал бы, когда б и не столько даров предлагалось. Прокрида

После признаний моих, за стыд отплатив оскорбленный,

Вновь возвратилась ко мне, и сладко мы жили в согласье.

Кроме того мне дарит — как будто сама не была мне

Даром достаточным — пса, — его ж Прокриде вручила

755 Кинтия344, молвив: «Из всех он в беге окажется первым».

Тут же дала мне и дрот, который в руке моей видишь.

Но про второй этот дар и судьбу его знать ты желаешь?

Слушай тогда и дивись, — поразишься неслыханным делом.

Лайя сын345 разгадал те реченья, что были дотоле

760 Непостижимы другим, и, низвергшись, лежала вещунья

Темная и о своих позабыла двусмысленных кознях.

Дел без возмездья таких никогда не оставит Фемида:

Тотчас другая напасть Аонийские вдруг постигает

Фивы: селяне дрожат перед хищником346 диким, погибель

765 Видя скота и людей. Тут мы, молодежь из соседей,

Сходимся и широко окружаем тенетами поле.

Но перескакивал зверь прыжком их легким проворно,

Выше скача полотняных краев расставленной сети.

Своры спускаю собак, но хищник от них убегает

770 Прочь и несется, резвясь, быстрокрылой не медленней птицы.

Единодушно тогда все Лелапа требуют, — имя

То было пса моего. Он сам давно уж старался

Освободиться, ремень в нетерпенье натягивал шеей.

Только спустили его, — сказать мы уж были не в силах,

775 Где он. Следы его лап на песке раскаленном виднелись.

Сам же из глаз он исчез. Копье не быстрее несется

И не быстрее свинец, вращаемой брошен пращею,

Или же легкая трость, что с гортинского лука347 слетает.

Холм поднимался крутой, над полями окружными высясь.

780 Встав на него, я слежу небывалого зрелище бега, —

Вот уже схвачен почти, вот будто едва ускользает

Зверь из-под самых зубов; бежит не прямою дорогой,

Не устремляется вдаль, но, по кругу назад возвращаясь,

Вводит собаку в обман, — не предпринял бы враг нападенья.

785 Та угрожает ему и вровень преследует, будто

Держит уже, — но не держит еще и лишь воздух кусает.

К дротику я обратился тогда. Но едва лишь рукою

Правой раскачивать стал, в ремни вдеть пальцы пытаясь,

Взор отвратил я; потом направил обратно на то же

790 Место: и — вот чудеса! — два мрамора на поле вижу:

Тот как будто бежит, а этот как будто бы лает.

Стало быть, так захотел — чтобы в беге оба остались

Непобежденными — бог, коль бог им содействовал некий".

Так он сказал и замолк. «Но в чем же дрот тут повинен?» —

795 Фок спросил, и тогда про дрота вину рассказал он.

"Радость сделалась, Фок, причиною нашего горя.

Молвлю сначала о ней. О, сладко блаженное вспомнить

Время, когда, Эакид, в те первые годы, законно,

Счастлив с женою я был, и она была счастлива с мужем.

800 Нежность взаимных забот нас брачной связала любовью.

Мужа любовь предпочла бы она и Юпитеру даже.

Да и меня ни одна не пленила б, когда бы самою

Даже Венерой была. Равно мы сердцами пылали.

Только лишь солнца лучи поутру озаряли вершины,

805 Я, молодой, на охоту в леса направлялся, бывало.

И ни рабов, ни коней не брал с собою, ни с чутким

Нюхом собак; сетей не захватывал я узловатых.

Дрот обеспечивал все. Когда же рука моя вдосталь

Понабивала зверей, стремился я в тень и прохладу,

810 Где ветерок из долин доносится струйкою свежей;

Струйки я нежной искал, облегченья полдневного зноя,

Струйки воздушной я ждал, и она овевала мой отдых.

"Струйка! — помнится мне, — приходи! — призывал я обычно, —

Дай облегченье и в грудь, о желанная, снова проникни, —

815 Если бы зной, сжигающий нас, могла ты умерить!"

Может быть, я добавлял, — так жребий мой был вероломен! —

Нежных несколько слов. "Ты великое мне наслажденье! —

Ей говорить я привык, — облегчаешь меня и лелеешь:

Из-за тебя мне леса и пустынные милы приюты,

820 Жадно устами твое постоянно вбираю дыханье!"

Возгласа смыслом двойным было чье-то обмануто ухо,

Кто-то решил, что, зовя, повторяю я имя, что будто

«Струйкой» нимфу зовут, и подумал, что нимфу люблю я.

Тотчас, спеша донести на то, чего не было, наглый

825 В дом к Прокриде идет и о слышанном тихо ей шепчет.

Склонна к доверью любовь. Пораженная горем нежданным,

Выслушав все, повалилась она и, не скоро оправясь,

Все несчастливой себя называла и жребий свой — горьким,

Все укоряла меня, и, смущенная мнимым проступком,

830 В страхе была пред ничем, перед именем, плоти лишенным!

Словно соперница впрямь у несчастной была, горевала.

Но сомневается все ж и, злосчастная, чает ошибки,

Верить не хочет в донос, и доколе сама не видала,

Не разрешает себе осуждать прегрешенье супруга.

835 Утра другого лучи темноту отгоняли ночную.

Я выхожу; хорошо наохотился и, отдыхая, —

«Струйка! — шепчу, — приди! Будь, усталому, мне врачеваньем!»

И неожиданно стон меж своими, словами как будто

Некий услышал. «Приди, — однако, — всех лучшая!» — молвил.

840 Но как тихонько опять зашумели упавшие листья,

Зверь мне почудился там, и дротик метнул я летучий.

Это Прокрида была. С глубоко уязвленною грудью, —

«Горе, — воскликнула, — мне!» И только лишь верной супруги

Голос узнал я, стремглав на голос помчался, безумен.

845 Полуживою ее и пятнающей кровью одежду

Вижу, из груди, увы! — вынимающей собственный дар свой,

Вижу и тело, что мне моего драгоценнее тела,

На руки мягко беру; разорвав на груди ее платье,

Ей перевязку кладу на жестокую рану, стараюсь

850 Кровь удержать и молю, чтоб в убийстве меня не винили.

Та, уже силы лишась, умирая, себя принуждает

Вымолвить несколько слов: "О, нашего ради союза,

Вышних ради богов и моих, умоляю покорно:

Если чего-нибудь я заслужила, — ради любви той,

855 Что причинила мне смерть, но длится, хоть я погибаю, —

Да не займет, кого «Струйкой!» зовешь, наше брачное ложе".

Молвила. И наконец ошибку, где имя виною,

Я услыхал и постиг. Но что было пользы постигнуть?

860 Падает; с кровью лиясь, утекают и слабые силы.

Может доколе смотреть, на меня все смотрит и тут же

Прямо ко мне на уста выдыхает скорбящую душу.

Все же со светлым лицом умерла, успокоившись будто".

Плачущим, слезы лия, так герой повествует, но входит

865 К ним в это время Эак с двумя сыновьями и новой

Ратью, — и принял ее и оружие мощное Кефал.

КНИГА ВОСЬМАЯ

День лучезарный уже растворила Денница, ночное

Время прогнав, успокоился Эвр, облака заклубились

Влажные. С юга подув, Эакидов и Кефала к дому

Мягкие австры несут — и под их дуновеньем счастливым

5 Ранее срока пришли мореходы в желанную гавань.

Опустошал в то время Минос прибрежья лелегов,

Бранное счастье свое в Алкатоевом пробовал граде,

Где государем был Нис, у которого, рдея багрянцем,

Между почетных седин, посредине, на темени самом

10 Волос пурпуровый рос — упованье великого царства.

Шесть уже раз возникали рога у луны восходящей,

Бранное счастье еще колебалось, однако же. Долго

Дева Победа меж них на крылах нерешительных реет.

Царские башни в упор примыкали к стенам звонкозвучным,

15 Где, по преданью, была золотая приставлена лира

Сыном Латониным. Звук той лиры был в камне сохранен.

Часто любила всходить дочь Ниса на царскую башню,

В звучную стену, доколь был мир, небольшие каменья

Сверху кидать. А во время войны постоянно ходила

20 С верха той башни смотреть на боренья сурового Марса.

С долгой войной она имена изучила старейшин,

Знала оружье, коней, и обличье критян, и колчаны,

Знала всех лучше лицо предводителя — сына Европы348 —

Больше, чем надо бы знать. Минос, в рассужденье царевны,

25 С гребнем ли перистым шлем на главу молодую наденет, —

Был и при шлеме красив. Возьмет ли он в руки блестящий

Золотом щит, — и щит ему украшением служит.

Если, готовясь метнуть, он раскачивал тяжкие копья,

В нем восхваляла она согласье искусства и силы.

30 Если, стрелу наложив, он натягивал лук свой широкий,

Дева божилась, что он стрелоносцу Фебу подобен.

Если же он и лицо открывал, сняв шлем свой медяный,

Иль, облаченный в багрец, сжимал под попоною пестрой

Белого ребра коня и устами вспененными правил,

35 Нисова дочь, сама не своя, обладанье теряла

Здравым рассудком. Она называла и дротик счастливым,

Тронутый им, и рукою его направляемый повод.

Страстно стремится она — если б было возможно! — во вражий

Стан девичьи стопы через поле направить, стремится

40 С башни высокой сама в кноссийский ринуться лагерь

Или врагу отпереть обитые медью ворота, —

Словом, все совершить, что угодно Миносу. Сидела

Так и смотрела она на шатер белоснежный Диктейца349,

Так говоря: "Горевать, веселиться ль мне брани плачевной,

45 И не пойму. Что Минос мне, влюбленной, враждебен, — печалюсь,

Но, не начнись эта брань, как иначе его я узнала б?

Все-таки мог он войну прекратить и, назвав меня верной

Спутницей, тем обрести надежного мира поруку.

Если тебя породившая мать, о красой несравненный,

50 Схожа с тобою была, то недаром к ней бог возгорелся.

Как я блаженна была б, когда бы, поднявшись на крыльях,

Я очутилась бы там, у владыки кноссийского в стане!

Я объявила б себя и свой пыл, вопросила б, какого

Хочет приданого он: не просил бы твердынь лишь отцовских!

55 Пусть пропадет и желаемый брак, лишь бы мне не изменой

Счастья достичь своего! — хоть быть побежденным нередко

Выгодно людям, когда победитель и мягок и кроток.

Правда, знаю — ведет он войну за убитого сына,

Силен и правдою он, и его защищающим войском.

60 Думаю, нас победят. Но коль ждать нам такого исхода,

То почему ж эти стены мои для Миноса откроет

Марс, а не чувство мое? Без убийства и без промедленья

Лучше ему одолеть, не потратив собственной крови.

Не устрашусь я тогда, что кто-нибудь неосторожно

65 Грудь твою ранит, Минос. Да кто же свирепый решился б

Полное злобы копье в тебя нарочито направить?

Замысел мне по душе и намеренье: вместе с собою

Царство в приданое дать и войне положить окончанье.

Мало, однако, желать. Охраняются стражами входы.

70 Сам врата запирает отец. Его одного лишь,

Бедная, ныне боюсь; один он — желаньям помеха.

Если б по воле богов не иметь мне отца! Но ведь каждый—

Бог для себя. Судьбой отвергаются слабого просьбы.

Верно, другая давно, столь сильной зажженная страстью,

75 Уж погубила бы все, что доступ к любви преграждает.

Чем я слабее других? Решилась бы я через пламя

И меж мечами пройти: но пламя ни в чем не поможет

И не помогут мечи, — один только волос отцовский.

Золота он драгоценнее мне. Блаженной бы сделал

80 Волос пурпурный меня, смогла б я желанья исполнить".

Так говорила она, и, забот многочисленных мамка,

Ночь подошла между тем, и тьма увеличила смелость.

Час был первого сна, когда утомленное за день

Тело вкушает покой. Безмолвная в спальню отцову

85 Входит. Дочь у отца похищает — о страшное дело! —

Волос его роковой; совершив нечестивую кражу,

С дерзкой добычей своей проникает в ворота и вскоре

В самую гущу врагов, — так верила сильно в заслугу! —

Входит, достигла царя и ему, устрашенному, молвит:

90 "Грех мне внушила любовь, я — Нисова дочь и царевна

Скилла: тебе предаю я своих и отцовских пенатов.

Я ничего не прошу, — тебя лишь. Любовным залогом

Волос пурпурный прими и поверь, что вручаю не волос,

Голову также отца моего!" И рукою преступной

95 Дар протянула. Минос от дарящей руки отшатнулся

И отвечал ей, смущен совершенным неслыханным делом:

"Боги да сгонят тебя, о бесчестие нашего века,

С круга земного, тебя пусть суша и море отвергнут!

Я же, клянусь, не стерплю, чтоб Крит, колыбель Громовержца

100 И достоянье мое, — стал такого чудовища домом", —

И покоренным врагам — ибо истинный был справедливец, —

Мира условия дав, кораблям велел он причалы

Снять и наполнить суда, обитые медью, гребцами.

Скилла, едва увидав, что суда уже в море выводят

105 И что Минос отказал в награде ее преступленью,

Вдруг, умолять перестав, предалась неистово гневу,

Руки вперед, растрепав себе волосы, в бешенстве взвыла:

"Мчишься куда, на брегу оставляя виновницу блага,

Ты, и родимой земле, и родителю мной предпочтенный?

110 Мчишься, жестокий, куда, чья победа — мое преступленье,

Но и заслуга моя? Тебя мой подарок не тронул

И не смягчила любовь, не смягчило и то, что надежды

Все мои были в тебе? О, куда обратиться мне, сирой?

В край ли родной? Он плененный лежит, но представь, что он волен, —

115 Из-за измены моей он мне недоступен. К отцу ли?

Мною он предан тебе. Ненавидят меня по заслугам:

Страшен соседям пример. Я от мира всего отказалась

Только затем, чтобы Крит мне один оставался открытым.

Неблагодарный, туда коль не пустишь меня и покинешь,

120 Мать не Европа тебе, но Сиртов негостеприимных,350

Тигров армянских ты сын иль движимой Австром Харибды,

Ты не Юпитера плод, не пленилась обличием бычьим

Мать твоя. Этот рассказ про род ваш ложью подсказан.

Был настоящим быком, никакой не любившим девицы,

125 Тот, породивший тебя. Совершай же свое наказанье,

Нис, мой отец! Вы, изменой моей посрамленные стены,

Ныне ликуйте! Клянусь: погибели я заслужила.

Пусть из тех кто-нибудь, кто мною был предан безбожно,

Сгубит меня: ты сам победил преступленьем, тебе ли

130 Ныне преступницу гнать? Мое пред отцом и отчизной

Зло да воздается тебе! Быть супругой твоею достойна

Та, что, тебе изменив и быка обманувши подделкой,351

Двух в одном родила! Но мои достигают ли речи

Слуха, увы, твоего? Иль ветры, быть может, уносят

135 Звук лишь пустой, как суда твои по морю, неблагодарный?

Не удивительно, нет, что тебе предпочла Пасифая

Мужа-быка: у тебя свирепости более было.

Горе мне! Надо спешить: разъяты ударами весел,

Воды шумят, а со мной и земля моя — ах! — отступает.

140 Но не успеешь ни в чем, о заслуги мои позабывший!

Вслед за тобою помчусь, руками корму обнимая.

В дали морей повлекусь!" — сказала — и кинулась в воду.

За кораблем поплыла, ей страстью приданы силы.

Долго на кносской корме ненавистною спутницей виснет.

145 То лишь увидел отец, — на воздухе он уж держался,

Только что преображен в орла желтокрылого, — тотчас

К ней полетел — растерзать повисшую загнутым клювом.

В страхе она выпускает корму; но чувствует: легкий

Держит ее ветерок, чтоб поверхности вод не коснулась.

150 Были то перья; она превратилась в пернатую, зваться

Киридой352 стала: ей дал тот остриженный волос прозванье.

Сотню быков заколол по обету Юпитеру в жертву

Славный Минос, лишь достиг с кораблями земли куретидов,353

Свой разукрасил дворец, побед развесил трофеи.

155 Рода позор между тем возрастал. Пасифаи измену

Гнусную всем раскрывал двуединого образ урода.

Принял решенье Минос свой стыд удалить из покоев

И поместить в многосложном дому, в безвыходном зданье.

Дедал, талантом своим в строительном славен искусстве,

160 Зданье воздвиг; перепутал значки и глаза в заблужденье