Долгий путь в лабиринте

И Лелека не решился действовать. Тем более что из центральных районов страны стали просачиваться сведения о том, что готовится всеобщий мятеж против Советов.

Вскоре слухи подтвердились. Вечером 6 июля немцы в городе переполошились. На перекрестках улиц встали усиленные патрули с пулеметами. Отряды оккупантов прочесывали квартал за кварталом, сгоняя задержанных в комендатуру. На пустыре за привозом гремели залпы — там расстреливали.

Утром причина тревоги выяснилась. Германская комендатура выпустила листовку. Сообщалось, что в Москве «головорезами из ВЧК» убит германский посол Мирбах.

Спустя неделю в город тайно пробрался Андрей Шагин, месяц назад уехавший по делам в Москву. Саша привела к нему нескольких чекистов, среди них Григория Ревзина и Лелеку.

— Мирбаха убили фальшивые чекисты, провокаторы, — сказал Шагин. — Короче, левые эсеры. Одного из них направил на работу в ВЧК центральный комитет этой партии. А тот протащил в ВЧК сообщника. Их фамилии — Блюмкин и Андреев. Первого быстро раскусили — месяца не проработал, как был отстранен от должности… И вот оба они являются в германское посольство, предъявляют документ на право встречи с послом: написано на бланке ВЧК, подписи Дзержинского и члена коллегии Ксенофонтова, печать. Словом, все честь по чести.

— Подпись Дзержинского и печать? — переспросила Саша. — Не ошибаешься?

— Подписи оказались подделанными.

— Разумеется, и печать тоже, — сказал Лелека. — Вот ведь какие негодяи!

— Печать была правильная.

— Как же так? — пробормотал Ревзин. — Бланк, понимаю, могли достать. Но печать?

— Она хранилась у товарища председателя ВЧК, тоже левого эсера… Поняли теперь, что к чему? В Мирбаха стрелял Блюмкин. Тот был ранен, пытался бежать. Тогда в него швырнули бомбу. Убийцы выпрыгнули из окна — на улице их ждал автомобиль с работающим мотором.

— Все предусмотрели, — сказал Ревзин.

— Какая же цель этого? — спросила Саша. — Чего они добивались, Андрей?

— Цель — спровоцировать немцев на военные действия. Чтобы те оккупировали всю страну. Эсерам, видимо, показалось недостаточным, что германские войска захватили Украину… Но и это не все. Акция в германском посольстве была как бы сигналом — в тот же день в Москве начался мятеж эсеров. Предатели укрепились в центральной части города, захватили здание ВЧК, главный телеграф… А что вышло? На второй день мятеж был ликвидирован. Главарей — к ногтю.

Лелека выпрямился, сжал кулаки. Встретившись взглядом с Сашей, сердито покачал головой.

— Мерзавцы! — проговорил он.

— Вот и ты был левый эсер, — сказала Саша. — Хорошо же начинал свою жизнь.

— К счастью, порвал с ними, — Лелека простодушно улыбнулся. — Вовремя порвал, будь они прокляты!

— Будто знал, чем они кончат, — вставил Григорий Ревзин. — Хитер ты, однако.

Конечно, Саша и Ревзин сказали все это в шутку. Ревзин даже дружески хлопнул по плечу Лелеку.

Тот продолжал улыбаться. Но в эту минуту решил, что при случае разделается с обоими.

Если второй день нет ни капли воды, чтобы утолить жажду, а над головой небо с белым сверкающим солнцем и негде укрыться от зноя, от горячего сухого ветра — забываются все другие лишения, притупляется боль самых мучительных ран. Пить, только пить! Набрести на ручей, погрузить в воду пылающее лицо, руки, грудь, всего себя до кончиков пальцев натруженных ног!..

Саше кажется: он где-то здесь, совсем рядом, этот ручей, стоит лишь перевалить через гребень соседнего кургана — и глазам откроется яркая зелень и влажный песок оазиса, бьющий из-под камня крохотный родничок, весь в густой осоке, в кустах можжевельника…

Она лежит на дне неглубокой ложбины, лежит на спине, не двигаясь. Утром еще было терпимо — солнце стояло низко, светило из-за головы. Теперь лучи бьют в глаза, в грудь, в живот — портфель под платьем горяч, будто полтора пуда золота и бриллиантов плавятся в нем, вот-вот растекутся по телу.

Путники пришли сюда перед рассветом. Шагин помог Саше лечь поудобней, сам тотчас же уполз в степь. Но он и на рассвете минувшего дня искал воду…

Проклятый портфель! Если б можно было снять его — хотя бы ненадолго, на один только час!..

На первом привале Саша распустила узел веревки. В тот же миг она едва не лишилась сознания от боли. Она уже в самом начале пути чувствовала: ноша ерзает, царапает тело. Не придала этому значения. Теперь наступила расплата — грубый портфель в кровь натер кожу на животе. Но в первый день, превозмогая боль, она все же сняла ношу. Шагин спрятал портфель в стороне.

И почти тотчас послышался стук копыт, донеслись голоса. Четверо всадников с карабинами поперек седел проехали шагах в двадцати. Возьми они чуть левее, путники оказались бы у них на дороге. Затаившись, чекисты видели: конники то и дело приподнимались на стременах, озирались по сторонам.

— Ищут кого-то, — сказал Шагин. И прибавил, пряча глаза, словно извиняясь: — Придется подвязать портфель.

…Сейчас подходили к концу четвертые сутки пути. И последние два дня они не могли раздобыть воды.

Шагин вернулся, молча лег рядом.

— Ничего, Андрюша. — Саша нащупала его руку. — Перетерпим.

— Все вокруг излазил. Были два болотца — высохли… А в пяти верстах хата. Мазанка. Рядом огород. Поодаль ящики стоят рядком. Вроде бы пасека.

— А колодец?

— Не обнаружил, сколько ни смотрел. Странно, должна же быть вода!

— Может, за мазанкой?

— Нигде нет колодца. И чтобы родничок был, тоже незаметно. Уж я ползал вокруг, глядел…

— Вечером пойдем туда, Андрюша.

Шагин промолчал. Еще перед тем как отправиться в путь, они твердо решили: двигаться будут только ночами, не по дорогам, а напрямик, стараясь обходить села и хутора.

Но как быть теперь? Саша в таком состоянии… Да и сам он едва держится. Сегодня, когда искал воду, вдруг почувствовал сильный озноб, застучало в висках. В последние секунды, когда уже гасло сознание, успел рубахой прикрыть затылок от солнца… Потому-то и вернулся так поздно — приходил в себя, собирался с силами.

Наступил вечер.

Лежа позади ульев, Шагин всматривался в светлевшую неподалеку мазанку. Минуту назад Саша постучала в дверь этой халупы и была впущена в помещение.

К жилищу пасечника они подобрались на закате, залегли в отдалении. Удалось увидеть двоих обитателей мазанки — древнего старичка и женщину помоложе. В сумерках они загнали в дом несколько цесарок, ушли туда сами. Некоторое время в единственном оконце халупы мерцал слабый свет, потом погас. Ничто не свидетельствовало о том, что в доме могли быть другие люди. И Саша рискнула.

Снова зажегся огонь в оконце. Вслед за тем скрипнула дверь. Шагин скорее угадал, чем увидел силуэт Саши в темном дверном проеме.

— Андрюша, — громко позвала она, — где же ты остался? Ходи до хаты!

Шагин перевел дыхание, сунул револьвер за поясной ремень, поспешил к мазанке.

…Они пили и пили несвежую тепловатую воду и никак не могли насытиться. Хозяева молча наблюдали. Дед сидел у оконца на широкой деревянной скамье. Высокая и очень худая старуха стояла у большой деревянной бадьи, ковшом черпала из нее воду, подавала путникам.

— Помыться бы, добрые люди, — попросил Шагин. — Особенно жинке моей.

Старуха кивнула, вновь сунула ковш в бадью. Тот заскреб по днищу. Воды в бадье было чуть-чуть.

И Шагни вдруг почувствовал тревогу. Он не знал еще, откуда идет опасность, но ощущал ее.

— Та расходуйте, не жалейте, — ласково пропела хозяйка, подавая очередной ковш воды. — У меня еще ведро полное. А утречком хлопцы привезут большую бочку. И калачей привезут, и молока вволю…

Шагин скосил глаза на Сашу. Они встретились взглядами, поняли друг друга. Надо было немедленно уходить.

Старики по-своему истолковали смущение гостей. Женщина принесла из сеней ведро с водой. А дед стал объяснять: за домом у них родник, исправно служит много лет, но, случается, пересыхает, если подолгу нет дождей. Вот и теперь иссяк. Однако невелика беда. В таких случаях пасечники разжигают большой костер, наваливают в огонь гнилья, чтобы погуще был дым. Живущие на соседнем хуторе сыновья знают этот сигнал, тотчас везут воду. Третьего дня привезли. Завтра приедут снова. Обещали быть рано утром.

— Большой хутор? — спросил Шагин, с тоской поглядывая на ведро с водой.

Дед встал, подозвал старуху. Они принялись что-то подсчитывать, загибая пальцы.

— Семь дворов, — объявил дед результаты подсчета. — Дюже великий хутор.

— А власть там какая? — спросила Саша. — Что сыны говорят? Есть на хуторе посторонние?

— Кто ж их знает? — Дед неопределенно покрутил головой. — Сыны там, мы здесь… Власть — она власть и есть. Всякая власть от Бога…

Он смолк, проковылял к оконцу и завозился у горшка с геранью.

«Будто боится сказать лишнее», — подумала Саша.

Она снова посмотрела на Шагина. Тот показал на ведро: пей еще, запасайся водой…

Между тем старуха стала собирать на стол.

Наблюдая за ней, Саша допивала последний ковш. Уходить! Как можно скорее уходить, чтобы к рассвету оставить далеко позади и эту халупу, и, главное, хутор!

Но как объяснить старикам, почему не останутся на ночь? Люди едва не погибли в степи от жажды, устали до полусмерти. Наконец отыскали пристанище. И вот, не отдохнув, снова пускаются в путь. Пасечники непременно расскажут о странных путниках. Потянутся нити. Можно не сомневаться, что кончики их окажутся у бандитов.

Как же быть? Попросить стариков, чтобы помалкивали? Это вдвойне опасно: если еще не возникли у них подозрения, после такой просьбы обязательно появятся.

А хозяйка уже приглашала к столу. Шагин и Саша жадно глядели на хлеб, нарезанный крупными ломтями, на миску с густым коричневым медом — теперь, утолив жажду, они испытывали жестокий голод.

Всплеснув руками, старуха поспешила в сени и вернулась с плошкой, в которой лежал пяток яиц цесарки — в мелких коричневых крапинках, с остренькими носами.

Шагин поблагодарил хозяев, но от угощения отказался: они не голодны, недавно ели. И надо спешить — жинка в таком состоянии, что нельзя терять времени. Это счастье, что неподалеку расположен хутор. Там они наймут лошадей и поспешат в ближайшее село, где есть фельдшер…

К хутору вела едва различимая колея. Пройдя по ней с сотню шагов, Шагин и Саша круто свернули в сторону. На ходу они ели хлеб и сваренные вкрутую яйца, которые в последний момент все же сунула им сердобольная пасечница.

— А они ничего, эти старички, — сказала Саша, откусывая от аппетитной горбушки. — Вот бы пожить с ними неделю, не зная забот…

— Я страсть как люблю с пчелами возиться. — Шагни мечтательно улыбнулся. — У отца моего было с десяток колод, так я от них ни на шаг. И пчелы меня знали, не трогали…

— Вот и вернемся, когда с бандами рассчитаемся. Надо же отблагодарить добрых людей. Съездим сюда, Андрюша?

Шагин кивнул. Он думал о том, что не так уж близко время, когда степи и леса страны очистятся от банд и чекисты смогут ездить в гости к знакомым пасечникам. Но он не хотел расстраивать Сашу и промолчал.

Скоро должен был наступить рассвет. Всякий раз в это время они подыскивали укрытие для дневки — нагромождение камней, кустарник, балку… Но сейчас они не помышляли об отдыхе. Скорее в степь, подальше от всяких дорог, чтобы затеряться, исчезнуть в темной, бескрайней равнине!..

На индиговом небосводе потускнели звезды. Небо стало светлеть. Потом из-за края степи устремились вверх волны зеленого огня. Горизонт заалел, вскоре зарево охватило полнеба. И тогда взошло солнце.

— Жаркий будет денек, — проговорил Шагин. — Ну да нам не привыкать, верно, Саша?

Она не ответила — шла согнувшись, обеими руками поддерживая тяжелую ношу. За время отдыха в доме пасечника перестала сочиться кровь из натертых портфелем ран. Он присох к телу. Сейчас все внимание Саши было сосредоточено на том, чтобы не сделать резкого движения, не оступиться. Иначе, как это было уже не раз, лопнет корка запекшейся крови, вновь начнет мучить боль.

Шагин только посмотрел на Сашу и все понял. Он чуть замедлил шаг, пропустил спутницу вперед, чтобы лучше ее видеть и в случае необходимости прийти на помощь.

Вот на пути оказалась большая выбоина. Перешагнув через нее, Саша сделала слишком большое усилие. И портфель сдвинулся… Она не проронила ни слова, только с шумом втянула воздух сквозь стиснутые зубы.

Шагин взял ее за руку:

— Веришь, что за революцию, за Советскую власть любую муку приму, на смерть пойду?

Саша стояла, закрыв глаза. Будто не слышала.

— Веришь, что думаю не о себе?

Она молчала. Долго длилась пауза.

Шагин сказал:

— Если с тобой беда случится, я тоже жить не буду, ты это понимаешь?

Саша молчала.

— Я люблю тебя, — сказал Шагин. — Ты слышишь, Саша? Навсегда люблю, до своего последнего дня!..

Саша стояла, как прежде.

— Надо зарыть портфель. — Шагин потряс ее за руку. — Я клянусь: доведу тебя до места и немедленно возвращаюсь за ним. Ни минуты не промедлю!

Саша открыла глаза, посмотрела поверх головы спутника:

— Мне трудно стоять, Андрюша. Труднее, чем идти. Дай мне дорогу.

Так начались пятые сутки похода.

Они шли весь день, не встретив ни души. Под вечер набрели на ручей, который змеился по дну длинного извилистого оврага.

— Вот оно, счастье! — сказал Шагин.

Он помог Саше спуститься к ручью, усадил ее так, чтобы можно было дотянуться до воды.

«Действительно, счастье», — подумала Саша, вдыхая ароматы влажной зелени, земли.

Они вволю напились, обмыли лица, руки. Саша разулась, опустила ноги в прохладную воду. Сейчас она чувствовала себя гораздо лучше, даже улыбнулась, когда Шагин вдруг с размаху лег на песок и сунул в ручей голову по самые плечи.

— Благодать! — воскликнул он, приподнявшись на руках и откинув со лба мокрые волосы. — Во всем мире не сыскать лучшего места для ночлега. Верю: ручей — доброе предзнаменование перед последними переходами.

Между тем поверхность ручья успокоилась, и Шагин, готовившийся вновь погрузить в него голову, вдруг замер. Он увидел в воде отражение трех всадников.

— Что, Андрюша? — тревожно спросила Саша.

— Люди на краю оврага… Трое конников. Продолжай мыться, Саша, мы не видим их!..

А всадники, подъехавшие к оврагу и обнаружившие там незнакомцев, быстро спешились, отвели коней в сторонку, принялись наблюдать.

Они видели, как мужчина вытер лицо и руки подолом рубахи, помог спутнице подняться на ноги, отвел ее к кустарникам, заботливо уложил на сухую траву. У женщины губы кривились от боли, она поглаживала вспухший живот, стонала. Постояв возле нее, мужчина стал собирать сушняк. Вскоре в овраге затеплился огонек костра.

— Ночевать собрались, — сказал человек в матросском бушлате и алых галифе с желтыми леями [7]. Он выдвинул винтовку, передернул затвор, досылая патрон в ствол. — Вот сейчас они у меня заночуют!

— Не дури! — Сосед «матроса», малый лет тридцати, с острым носом и уродливо выпяченной» нижней челюстью, властно взял его за плечо.

Третий наблюдатель, молодой рыжеволосый увалень, в разговор не вступил. Лежа на животе, он сосредоточенно грыз морковь.

Всадники были дозором банды, расположившейся в селе, верст за пятнадцать отсюда. Накануне в степь выехало с десяток таких дозоров. Приказ атамана для всех был один — встреченных на пути людей тащить в село. Дозорных строго предупредили: задержанных не обыскивать, глядеть в оба, чтобы узлы, котомки, мешки они доставили в целости, ничего оттуда не выбросив.

Парень, остановивший бандита, готового сделать выстрел, был старшим дозора. Сейчас он сосредоточенно размышлял. Сунуться в овраг прямо с конями, — значит, раньше времени переполошить мужика и бабу. Путники, если у них есть что спрятать, успеют это сделать — бросят в кусты, утопят в ручье. Самое верное — ждать до утра и перехватить незнакомцев, когда они будут выходить из оврага. Но это долго, да и жажда томит, и коней надо поить.

Старший повернул голову к рыжеволосому.

— Здесь побудешь, с конями. А мы — вниз. Сиди и слушай — как свистну, веди коней к ручью.

— Лады… Ты громче свисти, я тугой на ухо. — Парень ухмыльнулся собственной шутке, перевалился на бок и, достав из брезентовой торбы новую морковь, сунул ее в рот.

Два бандита стали осторожно сползать по откосу. Винтовки были наготове. Впрочем, неожиданностей не опасались: люди в овраге не скрытничали — вон какой огонь развели. И оружия не имеют: вымывшись в ручье, мужчина поворачивался и так и этак, будто нарочно показывал, что нет у него ни револьвера, ни гранат. О бабе и говорить нечего — брюхатая, вот-вот разродится.

Шагин уголком глаза наблюдал за спускавшимися в овраг. Разделаться с ними было бы нетрудно. Но наверху оставался еще один. А поблизости могли быть и другие…

— Что будем делать? — спросила Саша.

— Погоди… Ага, они подходят. Сейчас будут. Ты спокойнее, может, все обойдется.

Окрик бандита. Приказ поднять руки.

Пока «матрос» держал Шагина на прицеле, старший дозора скользнул в сторону и стволом винтовки разворошил приготовленные для костра солому и хворост.

— Посунься, баба, — донесся до Шагина его высокий голос. — А ну, живее!

И снова шорох, возня за спиной председателя УЧК.

Сзади протянулась рука, ощупала карманы одежды Шагина. Удар в плечо — и он повалился в сторону.

Столкнув Шагина, бандит расшвырял сушняк, на котором тот сидел.

— Встань!

Шагин поднялся с земли.

«Ну и рожа!» — подумал он, разглядывая физиономию бандита с выпяченной челюстью.

— Мешок есть?

Шагин покачал головой.

— Котомка, сумка?

— Нету.

— А что имеется?

— Ничего.

Шарин понял: бандиты что-то разыскивают. Иначе не были бы столь настойчивы в своих расспросах. Похоже, знают о портфеле с ценностями.

Между тем бандит продолжал допытываться, с чем шли по степи путники. Шагин повторил, что нет у них никакого имущества.

— И не было?

— Было, — вдруг сказал Шагин. — Было, да отняли. Все как есть взяли.

— Кто?

— А я знаю? Какие-то люди.

— Когда взяли? Говори, матери твоей черт!

— Вчера было дело. — Шагин показал куда-то за овраг. — Верстах в тридцати отсюда.

— Мужики?

— Мужик и баба. — Шагин быстро взглянул на Сашу и убедился, что она поняла его игру. — Вдвоем были, вот как мы с ней. Шли мы по степи, как вдруг они выскочили из балочки, «пушку» наставили.

— А чего шукали?

— Мне это неведомо. Верно, оголодали, а у нас в торбе полкаравая было да шмат сала. Из рук вырвали торбу, тут же все и сожрали. Пришить нас хотели, да, видать, духу не хватило — баба-то, сами видите…

— У них что из вещей было?

— Не помню. Напужались мы…

Саша приподнялась на локте, поманила бандита.

— Портфель у них был, — зашептала она. — Портфель из черной блестящей кожи. Тяжелый, будто свинцом налит. Мужик, который тащил его, аж скособочился.

«Хорек», как мысленно окрестила Саша бандита, метнул быстрый взгляд на коллегу в бушлате. Разинув рот, тот прислушивался к разговору.

— Портфель, говоришь? — пробормотал «хорек». — Как свинцом налитой?

— Точно, — подтвердил Шагин. Он тронул бандита за рукав: — Хлеба не дашь?

— Чего? — крикнул «хорек».

— Хлеба дай. Не мне — бабе, видишь же, совсем невмоготу ей. Пожалей бабу, воин!

В ответ «хорек» сунул под нос Шагину кукиш и замысловато выругался.

«Матрос» громко расхохотался. Он был в восторге.

Старший дозора зашептал ему на ухо. Бандит слушал, согласно кивал. Потом закинул винтовку за спину, стал карабкаться вверх по склону. Вскоре он исчез за гребнем оврага, и оттуда донесся затихающий топот копыт.

Теперь пленников сторожил только «хорек». Впрочем, вот и еще один, — ведя в поводу коней, осторожно спускается к ручью.

Итак, обстановка улучшилась. Один из бандитов уехал. Оставшиеся — здесь, совсем рядом. Кони тоже а овраге. Все будто по заказу. Можно надеяться, что удастся уничтожить двух противников, завладеть конями. А тогда во весь опор в степь, на юго-запад. Благо теперь до Крыма рукой подать. В Крыму Советская власть…

Саша смотрела на Шагина не отрываясь. Скосив глаза, он поймал ее взгляд, все понял. Украдкой согнул указательный палец, будто спускал курок.

Она чуть кивнула. Вот рука ее медленно поднялась к вырезу кофточки, нащупала рукоять нагана. Только бы не промедлить, выхватить револьвер по сигналу Андрея!..

Саша видела: Шагин чуть расставил ноги, напрягся. Вот-вот кинется на «хорька».

Она крепче ухватила рукоятку револьвера, оттянула курок.

И вдруг Шагин сник, беспомощно опустил руки. Теперь и Саша услышала шум, доносившийся сверху. Оба дозорных подняли голову, насторожились.

Сомнений не было: к оврагу скакали всадники.

1

Лобастый курган — четкое полукружие на ровной, как заштилевшее море, степи. Будто вдавили в землю гигантский шишак чудо-богатыря да так и оставили здесь на вечные времена. И прижился он, порос ковылем, ржавой щетиной перекати-поля…

На кургане двое пеших — мужчина и женщина, пятеро всадников. Ос — тановились, глядят на село. Оно в полуверсте отсюда, просматривается из конца в конец — церковь и четыре десятка белостенных хат, выстроив — шихся по сторонам единственной улицы. Каждый домишко будто кораблик в море: село утопает в зеленых волнах вишневых и яблоневых садов.

Двое верховых, дав шпоры коням, устремляются вниз по склону кур — гана. Остальные конвоируют Сашу и Шагнна.

Их вели всю ночь: появившийся у оврага второй бандитский дозор привез приказ атамана — всем, кто в степи, немедленно возвращаться в село.

Саше совсем плохо. Она повисла на руке спутника, едва переставля — ет ноги. Кажется, больше не выдержать. Но «хорек» заехал сзади, напи — рает конем.

— Крепись, Саша, — шепчет Шагин. — Во что бы то ни стало надо держаться!

И она делает шаг по склону кургана, еще шаг и еще…

Центр села. Подобие площади перед ветхой церквушкой.

Шагин усадил Сашу на землю. Сам остался стоять, разглядывая соб — равшихся.

Вокруг было много любопытных, в большинстве — женщины. Они стояли плотной молчаливой группой и с острым интересом наблюдали за пленными. Позади на церковном крыльце расположились бандиты — люди разного об — личья, в германских френчах и русских косоворотках, в цивильных пиджа — ках и даже телогрейках, несмотря на жару, все с винтовками, гранатами и револьверами. Здесь же, на паперти, торчали рыльца пулеметов — «мак — сима» и английского «гочкиса».

К площади подходили все новые люди — сельчане и обвешанные оружи — ем мужчины.

— Фельдшера надо бы, — сказала женщина в сапогах с обрезанными голенищами. — А то беда случится, здесь опростается.

— Где его возьмешь, фельдшера? — возразила другая. — До Никола — евкн шестьдесят верст махать.

— В Щеглах, слух прошел, тоже фельдшера наняли в прошлом месяце.

— Слух — он слух и есть…

Шагин профессионально запомнил короткий диалог, оглядел женщину в сапогах.

— Воды, что ли, принести, — сказала она, нерешительно посмотрела на конвоиров и ушла.

Толпа раздвинулась, пропуская на площадь группу людей. Впереди шел пожилой поджарый мужчина в синем щегольском френче и лаковых сапо — гах со шпорами, звеневшими при каждом шаге. Он был при шашке и маузе — ре. На голове лихо сидела квадратная польская конфедератка, но без ко — карды. Это был атаман.

В нескольких шагах от пленников он остановился и положил ладонь на рукоять шашки.

Откуда-то сбоку выскочил «хорек», пнул ногой Сашу:

— А ну, подымайсь!

— Я те подымусь! — Шагин решил, что при таких обстоятельствах лучше всего держаться независимо, шагнул к бандиту, гневно сжал кула — ки: — Не дам измываться над бабой. Гляди, будет случай, встречу тебя да посчитаюсь. Ух ты, кикимора!

Кто-то из зрителей рассмеялся. «Хорек» вскинул руку с нагайкой.

— Погоди! — сказал атаман.

Переступив с ноги на ногу, он коротким точным ударом свалил Шаги — на на землю.

— А теперь встань! — приказал он.

Шагин поднялся с земли. Лицо его было разбито. От угла рта по подбородку ползла струйка крови.

— Ты с ним встретишься, — сказал атаман. — В раю свидишься, зараз и почеломкаетесь. Только на том свете раньше него будешь: дюже торо — пишься туда.

Дружный смех вырвался из десятков бандитских глоток.

«Хорек» глядел на атамана преданными глазами.

«Матрос» вскинул карабин и выпалил в воздух.

— Не балуй! — строго сказал атаман. И прибавил: — С толком расхо — дуй боеприпасы.

«Матрос» загоготал, вновь вскинул к плечу карабин, навел на плен — ников.

Площадь притихла. Все решали секунды. Саша поднялась с земли, за — городила Шагина.

— И меня заодно! — крикнула она. — Разом кончай! Всех троих ра — зом! Ну, чего ждешь, герой?

Толпа загудела. Женщины перешептывались и неодобрительно смотрели на бандитов. Те, что были с мужьями, подталкивали их к атаману.

Шагин обнял Сашу за плечи.

— Твердил же тебе, — сказал он громко, чтобы всем было слышно, — ведь сколько твердил: останемся в городе, не помрем, как-нибудь пе — ребьемся. Так нет же: «В село поедем, до мамы, в степи тоже православ — ные, разве тронут мирных людей?» Вот те и не тронули!

В толпе возникло движение. Женщина в сапогах с короткими голени — щами протиснулась в круг, поставила перед пленниками полное ведро, поклонилась в пояс:

— Пейте, страннички добрые!

— Вот спасибочко, — сказал Шагин и шагнул к ведру. — Бабе вовсе невмоготу без воды.

«Хорек» ногой пнул ведро. Оно опрокинулось, вода широкой струей плеснула по земле.

— Ах ты!.. — Хозяйка подняла вывалившийся из ведра черпак с длин — ной ручкой, в сердцах хватила им по лбу «хорька».

Удар был силен, бандит едва удержался на ногах.

Площадь загоготала. Теперь смеялись все — бандиты и сельчане. И громче всех — атаман. Но глаза у него были серьезные, внимательно ог — лядывали крестьян. Атаман понимал, что разбросанные в степи редкие се — ла да хутора — единственная его опора и база. Здесь банда хоронится после налетов, зализывает раны, набирается сил, здесь же черпает по — полнение и запасает продовольствие, фураж. Стоит ли на глазах у всего села убивать беременную женщину и ее мужа?

Вот и люди, что недавно прискакали из города и переполошили бан — ду, подняв ее на поиски затерявшихся в степи чекистов, одобрят ли они эту спешку с расстрелом?

Нет, по всему выходило, что следует подождать. Сперва надо хоро — шенько допросить задержанных. А убить их можно и ночью, без лишнего шума…

Атаман поднял ладонь, требуя тишины.

— Кто мы есть? — громко сказал он и оглядел площадь. — Мы есть православное воинство. — Рукой, на запястье которой болталась нагайка, он показал на свое окружение. — Свободное православное воинство, а не якие мазурики. Зараз будем говорить с этим людыной. Спытаем, шо он та — кое есть. И тогда решим. — Атаман обратился к Шагину: — Покажь доку — менты!

Шагин отвернул полу пиджака, рванул ветхую подкладку. Она лопну — ла, на землю вывалились бумаги. Их подобрали, отдали атаману. Тот дол — го вертел перед глазами две тоненькие серые книжечки, потом громко сказал:

— Очки принесите!

— Так ты же разбил их, батько! — крикнул «хорек». — На запрошлой неделе разбил. Ночью до ветру ходил, так ненароком наступил на них и разбил. Неужто запамятовал?

— Верно, — солидно кивнул атаман. — В таком разе позвать писаря Прокопенку!

Подошел рыжий увалень — тот, что грыз морковь, охраняя лошадей возле оврага. Он и сейчас ел — крепкими белыми зубами обдирал остатки мяса с большого бычьего мосла.

— Здесь я, батько, — сказал он и руку с едой завел за спину. — Слухаю вас.

— На-ка! — Атаман протянул ему книжечки.

Прокопенко спрятал мосол в карман, сальные руки вытер о собствен — ную шевелюру, затем осторожно взял документы и стал рассматривать.

Пленники были спокойны за документы. Фальшивые эсеровские карточ — ки, которыми они предусмотрительно запаслись перед походом, оказались здесь к месту.

Шевеля губами, рыжий писарь силился разобрать записи. Все ждали. «Хорек» приблизился к Прокопенко и, дыша ему в ухо, тоже заглядывал в раскрытые книжки. Время шло, нетерпение присутствующих нарастало.

В наступившей тишине послышался стук колес и голос возчика, пону — кавшего лошадь. К площади приближалась подвода.

Саша вздрогнула, осторожно передвинулась за спину товарища. Она узнала и каурую кобылу, и ее хозяина — бородатого биндюжника.

Между тем рыжий писарь закончил наконец возню с документами, вы — тер рукавом вспотевшую физиономию и ткнул пальцем в сторону Шагина.

— Это будет Иван Щукин, — провозгласил он. — А баба есть жинка его, Настасья.

— Православные? — крикнул мужик из толпы.

— Должно, так, — сказал писарь, вновь поднося к глазам бумаги.

— Добро! — Атаман хлестнул нагайкой по сапогу. — А шо за люди? Какого звания? Не комиссары?

— Не, батько, — возразил писарь. — Написано: учитель. — Он снова уткнулся в документ, засопел от натуги и с трудом выговорил: — Соци — ал-революционер.

— Так. Значит, эсеры. Ну-ну, побачим. — Атаман посмотрел на плен — ника: — Эй, одежу скидай!

Шагин снял пиджак, стащил с плеч рубаху, все это положил на зем — лю.

— И сапоги, и портянки!

Пленный сбросил обувь. Помедлив, распустил шнурок на брюках, вы — лез из них.

Теперь он стоял голый по пояс, в одних кальсонах, стараясь не глядеть на Сашу.

«Хорек» присел на корточки, встряхнул пиджак, вывернул карманы, отодрал подкладку. Затем так же тщательно осмотрел брюки. Ничего не обнаружив, отбросил вещи, выпрямился.

Атаман все видел.

— Зачем ушли в странствие? — спросил он Шагина. — Баба еле ногами двигает, а ты ее по степи мотаешь.

— Голодно стало в городе…

— Голодно… Куда путь держите?

— До ее матери. — Шагин показал на Сашу, — Четвертые сутки в пути.