Дитя Всех святых (№3) - Дитя Всех cвятых. Цикламор

– Честно говоря, нет. А ты кого-нибудь присмотрел?

– Да, монсеньор: Жан-Жана, смотрителя винного погреба.

– У тебя какая-то особая причина?

– Мы с его женой, монсеньор…

Адам удивленно поднял брови.

– Неужели стоит из-за этого вешать? Он хорошо делает свое дело. Я бы предпочел оставить его. Неужели тебя стало сдерживать присутствие мужа?

Полыхай смутился. Ужасный бородач подыскивал слова, смущаясь, словно девушка. Он едва не краснел и, наконец, решился:

– Монсеньор… у нас с ней вроде как любовь. Мы бы хотели пожениться…

Это оказалось так неожиданно, что сир де Сомбреном расхохотался. Он долго не мог остановиться, а когда отдышался, хлопнул своего начальника стражи по спине.

– Будь по-твоему, Полыхай! Получишь и своего висельника, и свадьбу… Можешь взять его хоть сегодня, как только с этим покончим.

Полыхай начал было рассыпаться в благодарностях, но Адам оборвал его. Они вернулись к виселице. Трое детишек по-прежнему молились на коленях, в грязи, под дождем, перед покачивавшимся телом их матери.

Адам окликнул их:

– Громче, негодяи! Я хочу слышать, как вы просите прощения.

Тоненькие, испуганные голоса зазвучали громче.

Полыхай заметил:

– Уж эти-то трое не забудут День мертвых!

Вместо ответа Адам усмехнулся, и вскоре они уже оказались в подвале-тюрьме.

Лилит там не было. Тело Колине плавало на полу застенка в луже крови, все покрытое ранами. Вместо сердца зияла черная дыра. Лицо убитого было искажено ужасной гримасой, широко раскрытые глаза выражали неописуемое страдание.

Сир де Сомбреном взял мертвеца за ноги, начальник стражи – под мышки. Вдвоем они засунули его в оленью шкуру. Затем Полыхай туго перевязал ее и взвалил на плечо. Предвкушение скорого союза с возлюбленной привело его в благодушное настроение: он даже насвистывал, пока делал эту грязную работу. Потом объявил жизнерадостно:

– А теперь на звериный погост!

И исчез со своей ношей…

То, что они с хозяином именовали «звериным погостом», было подвалом казармы, где обитали сам Полыхай и прочие стражники. Там они и закапывали жертвы Лилит, подальше от нескромных взглядов, предварительно завернув трупы в оленьи, медвежьи или кабаньи шкуры. Их число, как и число их собратьев-мучеников в Вороньей башне, постоянно росло.

Адам тем временем достиг господского дома. Его жилище было роскошным, удобным и изысканно обставленным. Кроме парадного зала и покоев оно включало в себя музыкальный зал, где были собраны самые разнообразные инструменты, библиотеку с богато иллюстрированными книгами в дорогих переплетах и даже зал совета, украшенный гербом Бургундии, поскольку Сомбреном, до того как Адам получил его во владение, был зимней охотничьей резиденцией герцогов. В последний зал никто никогда не заходил.

Переодевшись в своих покоях на первом этаже, Адам присоединился к супруге в парадном зале, где для них одних был приготовлен пир.

На стенах просторного, вытянутого в длину зала висело оружие, чередуясь со щитами, «раскроенными на песок и пасти». Зал ярко освещали три большие люстры и факелы в держателях, хотя вечер еще не наступил.

Стол имел форму очень длинной подковы, и возле ее изгиба находились два высоких деревянных кресла, богато украшенных резьбой. Они напоминали королевские троны. В правом уже восседала Лилит, и Адам направился к ней неспешной, торжественной поступью.

Как у него давно повелось, он был облачен в белое, цвет невинности. Его просторное одеяние с непомерной длины прорезными рукавами, ниспадавшими до самого пола, было украшено на груди золотым шитьем, изображавшим слово «любовь» в окружении пронзенных стрелами сердец.

Лилит же, как и всегда в торжественных случаях, нарядилась в красное – цвета дьявола. Ее мужское платье, правда, было не таким просторным, как у ее мужа, и туго стянутым в талии. Подобный наряд был необходим, чтобы щегольнуть необычным украшением, составлявшим гордость Лилит и предмет зависти всех женщин: небольшим гербовым щитком, похожим на рыцарский, который она носила на груди.

Как и сомбреномский герб, он делился надвое по диагонали. Верхняя правая часть была красной, усеянной черными слезами, а нижняя левая – черной с золотыми слезами. Это был ее собственный герб, герб «дамы слез».

Теперь, когда Лилит избавилась от своей дьявольской раскраски и оставила лишь чуть-чуть помады на губах, проступило ее истинное лицо. В ее свежей естественной красоте проглядывало что-то дикое – в чересчур пронзительном взгляде, в белизне острых, жадных зубов. Длинные волосы были убраны в толстые косы на висках и перевиты жемчугом и рубинами.

Когда Адам приблизился к ней, Лилит, как и недавно в темнице, приникла к нему долгим, страстным поцелуем… Отняв, наконец, губы от его рта, дьяволица проворковала:

– На них еще вкус крови. Чувствуешь?

– Да. И умираю от голода!

Сир де Сомбреном занял место рядом со своей супругой и хлопнул в ладоши. Слуги, ждавшие его приказов в буфетной, поторопились принести пиршественные блюда.

Их во множестве расставляли вокруг на подносах, чтобы подать по первому же знаку. Были там кушанья из дичи: кабаньи головы, рагу из лани; жареная птица: павлин, журавль, фазан и цыпленок; рыба: лещ, карп и щука; а еще мясо кита и морской свиньи, лангусты, раки, устрицы… Настал черед сладостей – легких десертов и пирожков, пирожных, печений, тортов, украшенных самым причудливым образом: сахарный замок с апельсиновой водой во рвах, дама верхом на медведе среди гор из мороженого, музыканты, чарующие драконов своей игрой. Запивали все это исключительно «тюремным» вином, обычно подаваемым к герцогскому столу.

Адам набрасывался на еду, как людоед, что было совсем не удивительно, поскольку в последний раз он прикасался к пище лишь два дня назад. В этом он следовал завету своей матери. Храня верность ее языческим обрядам, Адам принуждал себя поститься во все крупные церковные праздники: на Пасху, Рождество, Вознесение, Троицу, на праздник Тела Господня и, как теперь, в День всех святых.

Лилит, тоже язычница, не переняла этот обычай своего мужа. Она понемногу отщипывала от каждого блюда. Время от времени она скармливала содержимое тарелки какой-нибудь из борзых, ожидавших своей доли у ее ног, и забавлялась завистливыми взглядами слуг, которыми те провожала недоступное им лакомство.

Лилит была в самом нежном настроении, как и всякий раз после того, как утоляла свои желания…

Фокусники и акробаты, явившись к пиршеству, принялись забавлять их своими трюками. Особенным успехом пользовались те, что умели извергать из глотки огонь. Адам их просто обожал, поскольку они, по его словам, были истинным олицетворением демона. Он собирал их со всей Бургундии и даже привозил из других краев. Сегодняшние оказались особенно искусными. Сир де Сомбреном заворожено следил за каждым, рукоплеща от всей души. Лилит же смотрела только на своего мужа. Положив ему руку на плечо, она не спускала с него глаз и совершенно забыла о трапезе.

Когда выступление закончилось, Адам бросил огнеглотателям полный кошелек. Те удалились, наперебой рассыпаясь в благодарностях и отвешивая почтительные поклоны.

Адам выглянул в окно и радостно воскликнул:

– «Дьявольский дождь»!

Действительно, снаружи по-прежнему шел дождь, но при этом выглянуло солнце. Такое явление в тех краях и называли «дьявольским дождем». Не выпуская кубка из руки, Адам показал на окно Лилит. Но движение оказалось неловким, и красное сомбреномское вино плеснуло на одно из сердец его белого камзола, как раз против его собственного сердца…

Адам увидел, как Лилит внезапно побледнела.

– Что случилось?

– Мне только что было видение. Текущая кровь. Бойся «дьявольского дождя»! Он прольется в день твоей гибели!

В отличие от своей жены Адам де Сомбреном в колдовство не верил. Он пожал плечами.

– Это всего лишь винное пятно, ничего больше.

– Нет, Адам, это течет твоя кровь. Я ее вижу!

Она в ужасе закрыла лицо руками. Адам понял, что должен немедленно что-нибудь предпринять, и поспешно хлопнул в ладоши:

– Позвать трувера!

Тот не заставил себя ждать. При первых же звуках виолы Лилит расслабилась. Это был их собственный трувер, связанный с самыми прекрасными мгновениями их счастья. Мелодичным голосом он затянул песню – песню, которая принадлежала только им:

– Прекрасному богу любви воздаю благодарность, Хочу я ему принести свой торжественный дар…

Лилит на ощупь нашла руку своего мужа и сжала ее. Взоры их встретились, и глаза в глаза, влюблено, супруги дослушали песню до конца.

Ибо так все и обстояло: они были изверги, они были демоны, они были чудовища, но они любили друг друга! Лилит продолжала любить Адама, хоть он и перестал быть мужчиной, а Адам продолжал любить Лилит, хоть она была бесплодна. Оба не понимали, как такое возможно, но знали: некоторые вещи и не надо пытаться понять.

***

Их любовь началась в тот самый день, когда они встретились. То был не самый обычный день: это случилось назавтра после Азенкурской битвы.

Адам шел с поля боя, упиваясь собственным торжеством. Двигаясь наудачу, он попал в деревню Эден как раз в тот момент, когда там готовилась двойная казнь. Инквизиция собиралась сжечь мужчину, вступившего в плотскую связь со своей свиньей, и колдунью, утверждавшую, что является воплощением Лилит… Той самой Лилит, проклятой жены Адама! Адам узрел в такой встрече перст судьбы.

В Эдене существовал обычай: любого могли помиловать, если девственница или не познавший женщины юноша соглашались взять осужденного в супруги. Так Адам и добился освобождения Лилит. Они отправились к Бургундскому двору, где Адама, посланца и тайного уполномоченного английского короля, ждал герцог. По дороге, в Марсанее, они попали на «турнир слез».

«Турнир слез» был бургундской традицией. Рыцари сражались за щит с гербом, который требовалось отбить ради прекрасных глаз дамы. Однако завоеванный щит носил не мужчина, но женщина. Она и становилась «дамой слез» на зависть всем прочим дамам.

На ристалище в Марсанее было выставлено два щита: красный, усеянный черными слезами, – для тех, кто пожелал биться пешим; и черный, усеянный золотыми слезами, – для всадников. Трувер, которого они потом взяли к себе на службу, пел ту самую песню, зазывая охотников попытать удачу. У Адама не было коня. Он одолел в пешей схватке тринадцать рыцарей и завладел красным щитом с черными слезами.

Продолжение истории было поистине великолепным. Адам вел блестящую жизнь при Бургундском дворе. Позже, по наущению Лилит, он стал любовником королевы Изабо. Она-то и выхлопотала ему титул и сеньорию Сомбреном.

Но в своем упрямом и яростном желании отомстить отцу Адам накликал беду. Наперекор увещеваниям жены, пренебрегая приказом короля Англии, который требовал от своего агента осторожности и тщательного соблюдения тайны, Адам осадил замок Вивре – с уже известным плачевным исходом.

Спасаясь от гнева английского короля, Лилит и Адам бежали в Париж, где прозябали в нищете и безвестности. Олимпа и Мышонок – пара сомбреномских шутов, великанша и карлик, – дали приют и убежище своим бывшим господам. В благодарность за спасение Адам убил обоих благодетелей и захватил их сынишку, маленького Филиппа, чтобы подарить его Лилит, которая не могла иметь детей.

Это был уже второй злодейски украденный ими ребенок. Первый умер во время бесславной осады Вивре, в отсутствие Адама и Лилит. Филипп действительно стал им словно родной сын, тем более что, по любопытному капризу природы, он на следующий же день после преступления начисто забыл о своих настоящих родителях.

А потом судьба снова улыбнулась дьявольским супругам. Смерть Генриха V Английского, поддержка королевы Изабо и герцога Бургундского – все эти удачные обстоятельства позволили им вернуться в Сомбреном.

Почти год назад герцогу Филиппу пришла блажь жениться вторым браком на собственной тетке, Бонне д'Артуа, и по дороге на церемонию Адам с Лилит познали, быть может, самый прекрасный момент их совместной жизни.

Направляясь в Дижон, где должно было состояться венчание, они вновь проехали через Марсаней. И в честь бракосочетания герцога там опять устроили «турнир слез». В этот раз Адам был верхом на Самаэле и бился за другой щит, черный, усеянный золотыми слезами. Он завоевал трофей в честном бою, и Лилит добавила новый герб к предыдущему. Теперь наверняка она стала единственной во всей Бургундии дважды «дамой слез».

***

Трувер допел песню, и виола замолчала одновременно с голосом певца. Теперь полный кошелек бросила Лилит.

Когда трувер удалился, Адам коснулся в разговоре предмета, который втайне тяготил его сердце.

– Мне предстоит отправиться на войну. Готовится решительная схватка.

Лилит недовольно надула губы. В отличие от своего мужа, яростного сторонника англичан, она мало интересовалась борьбой, раздиравшей страну.

– Выходит, Вернейской победы было недостаточно?

– Увы, нет. Дофин оказался крепче, чем думали.

Адам налил себе вина и бросил нарочито небрежным тоном:

– Мы вторгнемся в Бретань.

Лилит подскочила в кресле, словно ее ужалила оса.

– Ты не поедешь!

– Но я получил приказ регента…

– Скажешь регенту, что ты болен, что упал с коня… Наплети ему что угодно, но ты не поедешь в Бретань, потому что в Бретани – Вивре!

Адам попытался возражать, хотя знал, что это бесполезно.

– С чего мне бояться Вивре? Я уже победил своего сводного братца Луи и его сына Шарля.

– И тебе удалось взять замок твоего отца, быть может? Что ты там хочешь оставить на сей раз? Собственную жизнь?

– Отпусти меня в Бретань. Обещаю ничего не предпринимать против отца.

– Не пущу. Я тебе не верю!

Она умолкла и больше не произнесла ни слова. Меж ними повисло напряженное молчание. Про себя Лилит поклялась, что, как только представится случай, она сама уничтожит всех Вивре. Это единственный способ помешать Адаму столкнуться с ними, рискуя жизнью. Но как? Следует хорошенько поразмыслить над этим – позже…

Она поднялась из-за стола.

– Идем, навестим нашего сына…

***

Маленького Филиппа де Сомбренома и в самом деле сегодня не было с ними. Обычно он обедал в обществе «родителей», но только не в те дни, когда Лилит устраивала свои чудовищные трапезы. В такие моменты ей и Адаму хотелось побыть наедине. К тому же если бы ребенок находился рядом, он бы, возможно, что-нибудь заметил. Поэтому Филиппа запирали в его комнате, в другом конце дома.

Филиппу де Сомбреному недавно исполнилось пять лет. Его нельзя было назвать ни красавцем, ни уродом: смуглый, с очень густыми черными волосами; на теле, несмотря на малый возраст, уже пробивался темный пушок. Мальчик был недурен лицом и правильно сложен.

Однако главной его отличительной чертой была постоянная грусть. Он печалился с утра до вечера, беспричинно и безнадежно, каким бы ни задался день.

Ничто не помогало, ни знаки внимания, которыми осыпали его родители, ни подарки высокородного крестного, Филиппа Доброго. Ибо герцог Бургундский, уже крестивший плод их первого преступления, согласился стать крестным отцом и второго, полагая, что Лилит родила нового ребенка в Париже, во время изгнания…

Адам и Лилит обнаружили Филиппа в вольере, примыкающем к его комнате, который велели соорудить нарочно для ребенка. Только птицы немного отвлекали малыша от меланхолии, и эти птицы были поистине достойны короля.

Там имелись редчайшие образчики пернатых, купленные при Бургундском дворе – а Бургундия через свою провинцию Фландрию торговала с целым светом. Их доставляли из Испании, Нубии, Эфиопии, сарацинских стран и даже из Индии. Самым прекрасным был разноцветный говорящий попугай, подаренный лично самим герцогом.

При виде мнимых родителей Филипп, как обычно, подошел к ним и почтительно поклонился.

– Добрый вечер, матушка… Добрый вечер, отец.

И по своему обыкновению ничего не добавил. Лилит без особой надежды попыталась вызвать в нем хоть какой-то интерес.

– Посмотри на мои прекрасные одежды! Они тебе нравятся? А мой герб? Хочешь, я повешу его тебе на грудь?

Филипп не ответил. Она обняла его.

– Чем же тебя обрадовать? Проси у меня чего угодно, клянусь, ты это получишь! Еще птичек? Или какую-нибудь другую живность: собаку, обезьяну… да хоть льва?

Лилит тщетно ждала ответа: Филипп молчал.

– Может, тебе по душе придутся плоды из жарких стран, златотканые одежды, музыкальные инструменты?

Адам вздохнул.

– Бесполезно. Идем спать.

Они уложили ребенка в постель, закрыли дверь его комнаты и вышли в вольер. Адам многозначительно посмотрел на жену.

– Думаю, надо бы сказать ему, что мы не настоящие его родители. Не исключено, что он все-таки помнит о карлике и великанше, потому так и печалится.

Лилит яростно замотала головой.

– Никогда! Я уверена, он забыл их. Я хочу быть его единственной матерью, настоящей. И я сделаю его счастливым! Если существует на свете хоть что-то, чего он хочет, – я это устрою!

За ее спиной раздался чей-то гнусавый голос:

– Хочу умереть!

Лилит обернулась. Разноцветный попугай, подарок герцога, смотрел на нее в упор круглым глазом. Разрыдавшись, она бросилась в объятия Адама, а птица все повторяла высоким, скрипучим голосом, раскатывая «р»:

– Хочу умер-р-реть! Хочу умер-р-реть!

***

Несколько дней спустя произошло событие, заставившее Лилит на время забыть об ужасном беспокойстве, которое внушал ей сын: в Сомбреном прибыл Иоганнес Берзениус.

Духовное лицо, магистр богословия в тридцать с небольшим лет, Иоганнес Берзениус числился одним из самых ярых приверженцев англичан, а с некоторых пор они доверили ему новые обязанности – столь же важные, сколь и тайные. Он стал одним из руководителей Интеллидженс сервис, шпионской организации, недавно созданной королем Генрихом V, победителем при Азенкуре.

Берзениус был старым знакомым для сира и дамы де Сомбреном. Некогда они поддерживали добрые отношения, но охватившая церковника страсть к Лилит резко положила конец дружбе. Монах оказался чересчур настойчив, и она не нашла ничего лучшего, кроме как плеснуть ему в лицо кипятком. Это быстро остудило пылкого любовника, но оставило на его физиономии некоторые следы.

С тех пор он несколько раз наведывался в Сомбреном, передавая приказы английских властей. Поначалу держался крайне холодно, но со временем постепенно смягчился, особо по отношению к Лилит.

Предупрежденный о визите, Адам поспешно перебрался в свою комнату, и, чтобы оправдать свое отсутствие на войне, велел сказать, что не встает с постели из-за падения с лошади. Берзениус не замедлил явиться лично. Магистр богословия не очень изменился: он остался все таким же толстолицым, белобрысым и курчавым, точно барашек. Только брюхо стало выпирать еще больше.

Берзениус недовольно скривился, видя Адама, стонущего в постели, поскольку собирался поручить ему некую миссию в Бретани. Лилит любезно взяла гостя под руку, сказав, что и для нее одной будет удовольствием принять его. После этого настроение монаха сразу же улучшилось.

Они отужинали наедине в большом зале, сидя в парадных креслах, похожих на троны. На Лилит было то же одеяние, что и в День мертвых: длинное, красное, с гербом дважды «дамы слез». Она желала, чтобы угощение было как можно более роскошным, и по такому случаю приказала подать «тюремное» вино. Лилит намеревалась кое-что выпросить у Берзениуса и ради этого готова была пойти на все.

Монах достойно воздал честь превосходной трапезе, отведав каждого блюда и выпив несколько больше, чем подобало. Почувствовав, что визитера уже охватила приятная эйфория, Лилит обратила к нему свою самую обольстительную из своих улыбок.

– Испытываете ли вы ко мне хоть какую-то дружбу, мэтр Берзениус?

– Даже большую, нежели вы можете представить себе, моя дорогая Ева!

Он знал ее только под этим именем. Ведь не могла же Лилит прилюдно именовать себя своим окаянным прозванием! Для всех посторонних она была «Ева де Сомбреном».

– Тогда докажите!

Иоганнес Берзениус пребывал на седьмом небе, недалеко от полного блаженства.

– Каким образом? Вам стоит только намекнуть…

– Отомстите этим Вивре! Отомстите им за то, что они нам сделали! Уничтожьте их! Это в вашей власти.

Монах внезапно остыл. Замкнулся, напустил на себя суровый вид.

– Я не собираюсь заниматься вашими личными распрями. Сожалею.

– Но это же ярые враги англичан!

– Неужели вы думаете, что у меня есть время заниматься всеми врагами Англии? Впрочем, и у меня самого найдутся личные причины взяться за этих Вивре. Старый счетец между нашими двумя семьями.

Лилит отчаянно подыскивала доводы.

– Замок Вивре опасен. Для вас он – постоянная угроза.

– Опасен не столько Вивре, сколько Куссон. Куссон неприступен.

– Вот видите! Не оставите же вы неприступную крепость вашим противникам?

– А что бы вы сделали на моем месте? У вас есть план?

Нет, плана у Лилит не было. Но ей непременно требовалось придумать его!..

Наступило долгое напряженное молчание. И вдруг ее лицо просияло.

– А разве у Франсуа де Вивре нет юного наследника?

– Верно.

– Скоро он войдет в возраст, чувствительный к женским прелестям. Тут-то вы и направите к нему одну из ваших шпионок, чтобы она его соблазнила, женила на себе и устранила. Она станет наследницей вместо него – и тогда все перейдет в ваши руки!

Лицо Иоганнеса Берзениуса снова изменилось: было очевидно, что он заинтересовался.

– А если с соблазнением и женитьбой ничего не выйдет?

– Придется рискнуть…

Берзениус задумался. Лилит прервала ход его размышлений, коснувшись пальцами его руки.

– У меня есть и другой довод, мэтр Берзениус. Чтобы добиться вашего согласия, я готова дать вам все!

Глаза монаха вспыхнули.

– Все?

– Все, мэтр Берзениус…

Она поднялась и протянула ему руку, по-прежнему глядя на него с самой искусительной улыбкой. Берзениус поколебался мгновение, потом тоже встал.

– Думаю, у меня найдется одна шпионка при Бретонском дворе. Для этой роли она… превосходна!

Глава 3

КУССОНСКИЕ ВОЛНЕНИЯ

Замок Куссон поистине обладал гордой статью. Он высился на юге Бретани, на островке, образованном небольшой приморской речкой с тем же названием. В этом месте она неожиданно широко разливалась. Окрестная равнина, холмистая и зеленая, была восхитительна в осеннюю пору. Тополя и плакучие ивы окаймляли низкие берега, красуясь мягкими переливами рыжеватых и золотистых оттенков. Высокий белый силуэт замка по контрасту казался еще более величавым.

После двух дней спокойного путешествия Франсуа, Анн и Изидор Ланфан прибыли в сеньорию 3 ноября, в День святого Юбера. Встречные крестьяне не скрывали радостного удивления. Уже двенадцать лет миновало с тех пор, как Франсуа покинул Куссон, а он уже тогда был в весьма преклонном возрасте. То, что он еще жив, казалось чудом; все преклоняли колена, чтобы испросить его благословения. А присутствие рядом с их господином юного наследника, такого красивого, ладного, такого нарядного, еще больше подогревало общее воодушевление. Сопровождаемые ликующей свитой, прадед, правнук и оруженосец въехали на подъемный мост.

Наконец, они достигли замковых покоев, которым на неопределенное пока время предстояло стать их жилищем.

Сам замок стоял посреди острова, и главным его сооружением был донжон – прекрасная высокая башня, сложенная из того же белого камня, что и крепостные стены. Изначально она совершенно естественно служила жилищем сеньору. Так всегда и бывало в случае сильных холодов или дурной погоды. В остальное время сеньор и его близкие устраивались на ночлег в одной из четырех угловых башен. Ее называли Югова башня – по имени самого известного из предков рода Куссон.

Как раз там Анну и отвели комнату, на самом верху. Она была просторной и очень светлой, с двумя стрельчатыми витражными окнами. Собственно, витражи помещались только в самом их центре, и каждый изображал зеленого волка, стоящего на задних лапах. Оба стеклянных зверя были обращены мордами друг к другу. С высоты из окна открывался восхитительный вид на речку Куссон и прилегающую равнину.

В первое же утро, едва проснувшись, Анн почувствовал, как его переполняет восторг. Ему здесь нравилось все: сам замок, исходившее от него впечатление спокойной мощи, окрестный пейзаж. Вивре и связанные с ним мучительные воспоминания решительно остались в прошлом. Здесь его ждет новая, увлекательная жизнь!

Его комната была обращена окнами на восток, и встающее солнце било прямо в двух зеленых, гордо вскинувшихся на задних лапах волков. Они сверкали, словно два изумруда… Волки! Еще одно обещание Куссона. Прадед наверняка не замедлит поведать о них. И это случится – почему бы и нет – на следующее Богоявление…

Обустройство на новом месте заняло несколько дней, поэтому Анн не сразу вернулся к тренировкам и учебе. Он воспользовался передышкой, чтобы ознакомиться с тем, что когда-нибудь станет его собственностью.

Верхом на Безотрадном он шагом объезжал окрестности. Все в этой сеньории говорило о достатке и, более того, – о процветании. Дороги содержались прекрасно, дома, даже самые простые, были крепко построены, крестьяне, обнажавшие головы при его приближении, прилично одеты.

Завершался осенний сев. В полях мужчины и женщины бросали семена в прекрасный чернозем. Кое-где торчали пугала, изображавшие солдата или лучника, поставленные в надежде, чаще всего напрасной, отогнать птиц. В лесах настала пора сбора желудей. То тут, то там можно было встретить крестьянина, окруженного своими свиньями, который швырял большую палку в крону дуба, после чего животные дружно кидались на поживу.

Да, Куссон – не Вивре: Анн убеждался в этом на каждом шагу. Куссон богаче, надежнее защищен. Хотя это была все та же Бретань, люди здесь чувствовали себя гораздо дальше от войны. Вивре находился на самой передовой, лицом к английской Нормандии и крепости Мон-Сен-Мишель. Здесь же, к югу от Ренна, жили в стороне от пути вторжений. Впрочем, и сюда доходили слухи, что англичане собираются атаковать Понторсон, находившийся как раз неподалеку от Вивре, и что коннетабль де Ришмон уже двинулся в ту сторону, чтобы дать им отпор.

Тем не менее, возвращаясь в замок, Анн имел случай заметить, что его прадед принимает необходимые предосторожности. Тяжелые повозки, груженные мешками и бочками, зерном и вином, с гулким грохотом проезжали по подъемному мосту. Подвозили не только продовольствие, но также оружие: мечи, латы, луки и арбалеты со стрелами к ним, порох и ядра. Обилие и качество товара достаточно свидетельствовало о высоких доходах сеньории…

Вскоре боевая подготовка Анна возобновилась. Чтобы наверстать упущенное со Стеллой время, Изидор Ланфан поначалу отдавал предпочтение верховой езде. Оставив на время изгороди, он велел Анну отрабатывать прыжки в длину. И каждый раз тщательно следил за тем, чтобы молодой господин был облачен в доспехи, тем самым, приучая коня к тяжести. Сперва Безотрадный перескакивал через речку Куссон в самом узком месте, потом расстояние постепенно увеличивали. Возможности жеребца казались неограниченными. Поначалу крестьяне изумлялись, но, в конце концов, привыкли к этой великолепной картине: белый конь со своим закованным в железо седоком, парящий меж небом и землей.

В отличие от физических упражнений возобновления книжной учебы пришлось ждать. Франсуа немедленно начал подыскивать Анну нового наставника. Заменить брата Тифания оказалось сложнее, чем он думал. Желая занять ум, мальчик много читал. Он бесконечно рылся в библиотеке, богатство которой, особенно греческими книгами, превосходило всякое воображение. Анн искал там какой-нибудь труд о волках, но, не обнаружив такового, продолжил изучать по Титу Ливию историю Рима с того самого места, на котором остановился в Вивре…

***

Анн не ошибся: откровения про волков, которых он ждал так долго, были действительно дарованы ему на следующее Богоявление, в день, когда мальчик достиг своих четырнадцати лет.

Поначалу он уже было решил, что ничего такого не случится. Пир шел своим чередом, а прадед, рядом с которым он сидел, не проявлял ни малейшего намерения сообщить ему хоть что-нибудь. Поэтому Анн с горечью наблюдал за тем, как сменяют друг друга блюда на узорчатой скатерти. Когда трапеза подходила к концу, в зал впустили стражников, крестьян и замковую челядь, чтобы одарить их в честь праздника. Они проходили перед ними чередой и брали лакомства из гигантской вазы в виде корабля, поставленной прямо на полу возле стола. Когда удалился последний, Франсуа де Вивре повернулся к своему правнуку и произнес:

– А теперь пойдем в Югову библиотеку.

Анн никогда не слышал об этой комнате, которая была, по всей видимости, каким-то тайным местом. Он понял, что настал решительный момент, и последовал за прадедом в полном молчании.

Югова библиотека, расположенная на втором этаже башни, носившей то же имя, была совершенно необычным местом. Франсуа достал из-под своего платья ключ и открыл дверь. Глазам Анна предстала маленькая каморка с одним-единственным узким окном. Из всей обстановки там были лишь стол да стул, а одну из стен целиком занимали книжные полки. Все книги, составлявшие библиотеку, были в одинаковых серых переплетах довольно неприятного вида.

Не говоря ни слова, Франсуа де Вивре запер дверь на ключ, снял с полки один из томов и протянул правнуку. Тот взял его в руки. Прикосновение показалось странным, шероховатым. Франсуа объявил:

– Это и есть Югова библиотека…

Только тут до Анна дошло, что книга в его руках, как и прочие, что здесь находились, переплетена в волчью шкуру. Он открыл ее и перелистал: страницы были пустыми, без малейшего следа каких-либо записей. Прадед показал на полки: