Позывные Зурбагана

      Христина слегка покраснела.
      - А я ведь и подговаривалась насчет Андрея... Ты согласен, Андрюша?
      Черт побери, кажется, я в Зурбагане нарасхват!..
      - Я-то согласен, раз в пекарню дают человека, но сначала надо экзамен на водителя сдать. Прав-то у меня нет, хотя машину водить умею - легковую. А вообще, говори с Кузькиным. Я поступлю к нему на автобазу.
      - Это можно ускорить,- сказал отец,- но временно, учтите. В Зурбагане требуется тренер по фигурному катанию. Родители требуют.
      - Не хочу,- мрачно отозвался я.- Не хочу быть тренером. Разве после работы... Немножко.
      - Нужно, Андрей, понимаешь? А. где Женя? В рейсе? - спросил отец о своем любимце.
      - Сейчас придет,- отозвался Алеша.- Да вот и он.
      Женя уже приветствовал всех. Умывшись и наскоро переодевшись, он присел к столу, заявив, что есть не хочет - пообедал, но чаю с горячей халой выпьет с удовольствием.
      После чая мы все по приглашению Христины поднялись к ней наверх. У нее было уютно и как-то светлее. Комната уже приняла что-то от ее индивидуальности. Книги пока лежали на столе, на подоконниках и на полу. На стеллаже во всю стену, который ей смастерил Алеша (в армии в стройбате он научился плотничать), еще не просохла краска.
      - Завтра покрою лаком, просохнет, и можешь раскладывать свои книги,сказал Алеша.
      - Спасибо тебе, Алеша! - поблагодарила Христина и взглянула на отца: Андрей Николаевич, почитайте стихи. Помните, как вы читали нам у костра в экспедиции?
      Отец не ломался.
      - Что же прочесть?
      - Что вам самому хочется. Из ваших любимых поэтов.
      Мы уселись поудобнее. Я возле Христины, на ее тахте, ребята на стульях у стола, отец в единственное кресло. Он читал для всех, но смотрел на Христину. Читал он стихи хорошо, как читают сами поэты. И был очень красив и молод. Никогда не дашь ему сорока лет. Он читал Вознесенского.
      Мир - не хлам для аукциона.
      Я - Андрей, а не имярек.
      Все прогрессы
      реакционны,
      Если рушится человек.
      Не купить нас холодной игрушкой,
      Механическим соловейчиком!
      В жизни главное человечность
      - Хорошо ль вам?
      Красиво ль? Грустно?
      Край мой, родина красоты,
      Край Рублева,
      Блока,
      Ленина,
      Где снега до ошеломления
      Завораживающе чисты...
      Когда он дошел до этих слов, у меня мурашки побежали по спине - так выразителен и звучен был его голос.
      Выше нет предопределения
      - Мир
      к спасению
      привести!
      Отец еще долго читал стихи Блока, Цветаевой, Тарковского, Ахмадулиной. А я смотрел на него и думал о том, как я люблю своего отца! Видно, каждому мальчишке, каждому парню необходим отец... быть может, больше, чем мать. Хотел бы я стать таким, как он: добрым, умным, терпеливым и мужественным. У него не было ноги, но разве вызывал он жалость? И в голову бы не пришло никому жалеть его. Он был сильным человеком, мой отец, и я гордился им.
      Внезапно он бросил читать стихи и попросил Женю спеть что-нибудь свое.
      - Мое? После... Блока и Вознесенского?
      - Каждая собака лает своим голосом,- напомнил отец слова Чехова.
      - Я принесу гитару,- вызвался Виталий.
      Женя охотно спел новую свою песню, сочиненную им за последний рейс.
      Песенка нам всем понравилась. Вот она, переписанная целиком:
      ИДУЩИЕ НА ОКЕАН
      Мы, первопроходцы века,
      Упрямо идем на восток,
      Сквозь горы, тучи и реки...
      За нами - рельсы и ток.
      Мы видели странные, розовые
      Цветы на искристом снегу.
      В мае дремали морозы,
      А мы врубались в тайгу.
      Мы пели веселые песни,
      Когда бесновался буран.
      И мир нам казался тесен,
      И рядом совсем океан.
      Нам скучно в обжитой столице,
      Мы будем Сибирь обживать...
      Друзей загорелые лица
      На старости лет вспоминать.
      И мотив нам понравился, лирический и с грустинкой.
      Чудесная мелодия!.. Особенно понравилась песня отцу.
      - Надо спеть ее нашим работягам,- сказал он.- А зимой пошлем тебя на фестиваль самодеятельной песни. Подготовь еще несколько своих песен.
      - А где будет фестиваль? - спросил польщенный Женя.
      - В Тынде. Продлится три дня. Будут делегации Москвы, Ленинграда, Куйбышева и других городов, но с такими гитаристами и песенниками, как ты, и мы не ударим в грязь лицом.
      - А ведь Виталий тоже поет,- вдруг сказал Алеша.- Спой,- попросил он.
      Виталий сначала отказался наотрез, пришлось его довольно долго уговаривать. Затем он заявил, что аккомпанирует он себе сам, но лишь на рояле.
      Рояля в пекарне не было, но мы так разохотились, что решили немедля отыскать рояль. Отец позвонил в Дом культуры, но там сегодня была лекция о международном положении, и все давно разошлись - долгие гудки свидетельствовали, что ни одного человека в Доме культуры не осталось. Тогда папа стал названивать поочередно - в театр, в НИИ, всем знакомым и, наконец, какому-то Кириллу Дроздову, который оказался дома.
      Узнав, в чем дело, Дроздов пригласил нас всех к себе домой завтра вечером, предупредив только, что у него не рояль, а пианино.
      - Пианино устраивает? - спросил отец у Виталия. Тот кивнул головой: "Вполне".
      Вскоре отец собрался уходить и пригласил нас утром - или днем, когда сможем,- к нему в НИИ, который ему очень хотелось нам показать.
      Он терпеливо ждал, пока мы договорились (дело было в Жене и Алеше, Христина ведь работала в этом институте), и, попрощавшись, ушел.
      Институт произвел на меня (на ребят тоже) огромное впечатление, хотя мама вдосталь потаскала меня по всяким НИИ. (Уверен, что в душе ей страстно хотелось, чтоб я стал научным работником.)
      Бросалось в глаза, что этот научный институт далекого городка Восточной Сибири был оснащен новейшей техникой. Лаборатории просто ослепляли сложнейшей аппаратурой, приборами. Я сказал об этом.
      - Филиал Сибирского отделения Академии наук1 - усмехнулся отец.- А теперь, ребята, я познакомлю вас с весьма интересным человеком. Математический гений. Ему еще и тридцати не исполнилось, а уже доктор наук. Автор потрясающих открытий. Вот так-то, ребята!..
      Он постучал в дверь, и мы вошли, немножко стесняясь.
      Из-за письменного стола, заваленного бумагами и рукописями, поднялся навстречу нам высокий сутуловатый молодой человек. Прямые белокурые волосы, зачесанные со лба назад, падали до плеч. Темные, почти черные глаза на бледном лице смотрели иронично и дерзко.
      - Садитесь, товарищи, Андрей Николаевич, садитесь...- Кирилл пододвинул кресло отцу, мы присели на стулья. Стало очень тихо. Кирилл молча смотрел на нас.
      - Может, расскажете ребятам о своей работе...- нерешительно попросил отец.
      Кирилл пожал плечами.
      - Не обижайтесь, но... ведь никто из вас ничего не поймет? Вы мне представьте их, Андрей Николаевич. Кто из них ваш сын?
      - Пожалуй, не поймем. Мне в Новосибирском академгородке рассказывали, что, когда Кирилл Дроздов защищал кандидатскую, один академик сказал, что в этом переполненном учеными конференц-зале, кроме самого Кирилла и этого академика, может, только трое-четверо ион я л и, о чем говорил Кирилл. Что-то совсем новое, непохожее - в алгебре. Бо-ольшой шаг вперед в науке. А когда его диссертация космонавтике послужила, получил и Ленинскую премию. .
      - Да что говорить, характер у него...
      - Ложь насчет характера,- серьезно опроверг Кирилл,- был на зимовках не конфликтовал. А здесь? Со всеми отличные отношения. Так кто из троих ваш сын?
      - Угадайте.
      - Этот?
      Кирилл, к моему великому возмущению, указал на Женю. Все рассмеялись. Отец представил нас, подчеркнув, что Женя - выдающийся автомобилист-гонщик, а я мастер фигурного катания.
      Об Алеше добродушно сообщил, что он хороший пекарь. Виталий был дома готовил опару. И хорошо, что его не было: как его представлять? Не подонок же? Бывший студент? Уголовник?
      - То-то мне знакомо твое лицо,- сказал Кирилл,- я видел тебя по телевидению. Конечно же, Андрей Болдырев... В паре с девочкой. Марина...
      - Марина Шалая.
      - Да. Помню. Чудесная девчушка. И как это ты смог бросить спорт после такого-то успеха? Ну, а математикой никогда не увлекался?
      - Н-нет, учился по математике на одни четверки. Вот кто у нас математикой увлекается - Алеша.
      - Да, это у Алеши хобби! - подтвердил Женя.
      - Да бросьте, ребята! - смутился Алеша.
      - Помолчи, все равно скажу.- Он - прирожденный математик, может, гений, которому не дали проявиться. Вам дали, а ему не дали, понимаете?
      - Нет.
      - Андрюша!
      - Алеша, помолчи! Он занимается математикой наедине, как пишут стихи. Ведь я просто преклоняюсь перед ним. Прежде всего за то, что он - личность. Он же умеет противостоять любому плохому влиянию. Когда он был маленький и жил с родителями, окружение могло влиять только плохо... Нелегко учиться, когда у тебя болит голова от побоев, когда ты голоден, когда не хватает просто ласки, душевного тепла. Каждый вечер пьянка, брань, побои... И в таких условиях сохранить душу. Алеша привык стесняться людей, которые его всегда недооценивали, вот он и молчит при них. Но при мне он не молчит. И сколько же глубоких мыслей я от него слышал. Вот он сидит с нами, стесняясь: "всего лишь пекарь"! Всего лишь, хотя без хлеба никто из нас жить не сможет. Не знаю, в чем проявится талант Алеши - в математике или в чем другом, может, и в хлебопечении или доброте, но Алексей найдет себя. Вот так-то!
      Я наконец выдохся и умолк, чтоб перевести дыхание. Алеша не знал, куда деваться от смущения, но Кирилл вдруг протянул мне через стол руку.
      - Спасибо, Андрей! - сказал он, и было видно, что это от всей души. И добавил просто: -Ты хороший парень. Я бы тоже хотел иметь такого друга, как ты или Алеша.
      Все повеселели.
      - Значит, ты, Алеша, изучаешь по ночам "математику,- удовлетворенно заметил Кирилл,- на чем остановился теперь?
      Алеша смущенно взглянул на Кирилла.
      - Так ведь самоучкой. Я теперь по профессии...
      - Знаю. Но мне хотелось бы знать, что именно ты одолеваешь сейчас. Тебе ведь трудно. Может, я помогу. Посоветую...
      Алеша так и просиял от удовольствия.
      - Спасибо, Кирилл Георгиевич. Конечно, вы могли бы дать мне совет. Может, я не с того боку захожу. Я сейчас учусь интегрировать, решать в квадратурах обыкновенные дифференциальные уравнения. Начал было изучать векторный анализ и тензорную алгебру, но... умение оперировать с тензорными индексами мне не очень-то дается. Взялся за основы теории функций комплексного переменного, но ничего совсем не понял... Ни в теории группы, ни в методе Лапласа. Рано еще браться за это мне.
      Кирилл изумленно переглянулся с отцом и стал расспрашивать Алешу о деталях, потом, поговорив, снабдил его какими-то толстыми трудами по математике. На этом мы распростились до вечера.
      У Кирилла Дроздова была такая же просторная однокомнатная квартира, как и у отца, но, отражая индивидуальность хозяина, совершенно не походила на отцову. Общее лишь одно: много книг. Но и книги совсем разные. Я постоял возле стеллажей: физика, математика, космография, кибернетика, воздухоплавание, физиология, психология и театр. На нижних полках журналы: "Квант", "Физиология человека", "Театр" - за много лет,- солидные исследования, монографии, воспоминания артистов и режиссеров.
      На свободной от книг стене портреты Эйнштейна, Ландау, Вавилова (но не физика, а Николая Вавилова, генетика), Смоктуновского и поэта Павла Антокольского. И всего один пейзаж, мастерски сделанный,- утро на неведомой планете.
      А на одной из полок я увидел в пластмассовой рамочке портрет красивой женщины... Это была фотография моей матери.
      ...Час от часу не легче, я, что называется, просто обомлел. Все уже расселись - Виталий у пианино, ребята - рядком на тахте, папа в кресле, Кирилл и Христина приготовили кофе и принесли его, а я все стоял, как пень, и смотрел на фотографию матери. Как она здесь очутилась?
      - Что, понравилась? - добродушно спросил Кирилл.- Садись пить кофе. Тебе со сливками?
      - Все равно. Откуда у вас фотография?
      Он уловил в моем голосе возмущение и усмехнулся.
      - Ты что, ее знаешь?
      - Это мамина фотография,- буркнул я.
      - Воистину тесен мир! Выходит, это ваша жена, Андрей Николаевич? обратился он к отцу. Голос его теперь звучал напряженно.
      - Бывшая жена,- просто ответил отец, мельком взглянув на фотографию.
      - А-а, вот оно что!.. Интересный человек. Жаль, что мы с ней откровенно разговорились лишь накануне моего отъезда в Новосибирск. Фотографию она прислала в письме... по моей просьбе. Там славная надпись на обороте, прочти, Андрей.
      Он протянул мне карточку, и я, поколебавшись, взял ее и прочел вслух: "Личность определяется тем, что у нее можно отнять. Никогда у Вас не отнимешь свободы мысли, нравственного максимализма, принципиальности и мужества. Как Вы блистательно доказали, что и один в поле воин!
      Дорогой Кирилл Георгиевич, если взгрустнется, если понадобится друг позовите. Откликнусь. Ксения Болдырева".
      Я повернул открытку, даты почему-то не было. Все смотрели на меня.
      - Откликнулась? - насмешливо как-то поинтересовался Виталий.
      У меня сжались кулаки. Не любил я этого парня!..
      - Ты пришел петь, пианино перед тобой,- резко напомнил ему Женя.
      Виталий налил кофе и стал медленно цедить - именно не пить, а цедить.
      - Если не секрет, что это за история насчет и "один в поле воин"? добродушно поинтересовался отец.
      - Никаких секретов, Андрей Николаевич, хотя сама работа и прошла под грифом "секретно". Могу коротенько рассказать. Я работал тогда в научно-исследовательском институте (он назвал известный в Москве институт), был младшим научным сотрудником, только что защитился - ожидалась для меня вакансия. Но я увлекся одной интереснейшей идеей где-то на стыке физики и физиологии. Сумел увлечь ею товарищей по лаборатории. Однако начальство нас не только не поддержало, а навязало совсем другую тематику. Директор любил для своих сотрудников что-нибудь попроще: надежнее и скорее. Мелкотемье ужасное, там и работы-то, если взяться, недель на шесть, а отнюдь не на год. Товарищи уговорили меня не связываться, а посвятить плановой работе понедельник, остальные дни недели - нашей идее. "Твоей идее", как говорили они. Так вот, моя идея оказалась очень трудной в реализации. Крайне трудной. Скоро нас осталось трое... Остальные под благовидными предлогами уклонились. Мы работали и вечерами, без выходных. Директор как-то дознался насчет "понедельника", устроил нам бучу: "Вечера меня не касаются, но на работе будете делать лишь запланированную тему".
      Пришлось работать еще и ночами... Один из моих товарищей заболел - язва желудка. Не желал ложиться в больницу, пока не закончим работу. Не прощу себе никогда, что не настоял. Его увезла "скорая помощь", когда наша работа была закончена. Он умер на операционном столе... мой лучший друг. А затем началась клоунада. Вы понимаете, в чем дело? Работу сделали младшие научные сотрудники. Представить нашу работу пошел старший научный сотрудник. На ученом совете - уже заведующий лабораторией. В министерство поехал докладывать... директор НИИ. Наши фамилии вообще "забыли" поставить на титульном листе. Там стояло имя директора, ученого секретаря, завлабораторией и еще с полдесятка фамилий, не имеющих к этой работе ни малейшего отношения.
      Работой заинтересовались ученые, работающие в области космографии, просто космонавты... Она была выдвинута на соискание Государственной премии.
      Тогда я взял отпуск и посвятил его хождению по инстанциям. Я поставил своей целью, чтоб возможно большее число людей узнало об этой истории. Обошел редакции газет, побывал в министерстве, Академии наук. Даже Аркадию Райкину рассказал. И космонавтам рассказал. В общем, развил такую энергию... Представляете, какая поднялась заваруха? Я добился того, чего хотел: авторами были указаны лишь мы трое. Мы получили премию. Гриша посмертно. Директора сняли.
      Между прочим, потом меня спрашивали, почему я поехал в Ленинград к Райкину, как в высшую инстанцию. Я сказал, что смех действительно "высшая инстанция". Я опасался, как бы дело не ограничилось взысканием или выговором, главное - оно должно выйти за пределы НИИ. В то время как аналогичные факты происходят и в других учреждениях. Для этого я и ходил по редакциям газет, и к Райкину ездил.
      Ну, мне, как лауреату с беспокойным характером, предложили заведование лабораторией в Новосибирске. Я согласился. Там я защитил и докторскую.
      - А как вы оказались в Зурбагане? - полюбопытствовал Женя.
      - Институт ведь организовывал я. Именно по моему настоянию в Зурбагане, где же лучше изучать проблемы Севера, как не на самом Севере? Когда мне предложили возглавить лабораторию здесь, я с радостью согласился. Кстати, мои предки ведь из этих мест. Вот Христина знает. Наши отцы учились вместе.
      - Вы сибиряк? - почему-то удивился я.
      - Отец коренной. С Байкала. Родился в Сен-Маре. Потом пробился в столицу. Я родился в столице, вернулся на Байкал. Отец женился на москвичке. Я женюсь только на сибирячке.
      - Хватит, Андрюша! - остановил меня отец, видя, что у меня наготове еще несколько вопросов.
      - Разрешите последний вопрос, и будем слушать Виталия. Можно, Кирилл?
      - Пожалуйста.
      - Какая тема в науке вас интересует теперь более всего?
      - Человек в экстремальных условиях. Пишу специальное исследование на эту тему. Отнюдь не популярное - сплошные формулы.
      - О-о-о! - я так и подскочил. Христина пояснила ему, что я очень увлекся этой темой. Кирилл взглянул на меня благожелательно.
      - Ну что же, если так, поступай к нам в институт лаборантом. Христине Даль положен лаборант, но мы не торопились, ждали подходящего.
      - Спасибо,- сказал я, покраснев,- но я хочу поработать шофером.
      Виталий поднял крышку пианино.
      Ни поэтического, ни композиторского дара у него не было, но чужие песни он исполнял неплохо. И голос оказался приятным - чистым, выразительным, не то лирический баритон, не то драматический тенор (я их путаю всегда). Он спел несколько песен Таривердиева, Андрея Петрова, Евгения Птичкина, что-то из репертуара Булата Окуджавы и вдруг запел песню Высоцкого "Кони привередливые".
      Мне приходилось слышать эту песню, записанную на диске, и, признаться, не понравилось: уж очень "утробно" басит там артист, и поэтому до меня не дошла сама душа песни. А теперь дошло полностью. Весь ее ярчайший драматизм.
      Заблудившийся в жизни человек, охваченный страхом неминуемой смерти. Как он молит коней судьбы постоять хоть немного еще на краю. До какого отчаяния надо дойти, чтоб вот так сказать: "Ангелы поют такими злыми голосами".
      - Виталий, ты же большой артист! - сказал я вслух, когда он допел песню.
      Но Виталий не слышал. Он горько-прегорько плакал! Мы бросились к нему, но он вдруг, устыдившись своих слез, кинулся в переднюю, схватил в охапку свою одежду и исчез.
      - Талантлив. Но манера исполнения типично блатная,- задумчиво сказал отец.- Почему?
      Мы долго говорили о нем.
      - Надо парню помочь,- решил отец.- Есть артистичность. Конечно, работа в пекарне его не удовлетворяет. Может, его возьмут в театр? Труппа далеко не укомплектована. Думаю, найдется ему место.
      - Может, еще прославится как артист? - предположил я.- Только понравится ли он? Мы сами его за уголовника приняли.
      - Что-нибудь придумаем. А поет он хорошо... В наших местах безусловно прославится.
      Кирилл на своей машине отвез нас в пекарню. Виталий уже был там и подготавливал тесто для нового замеса. Глаза его были заплаканы.
      Но, как ни странно, первым в Зурбагане прославился Алеша.
      После долгой и тщательной подготовки он наконец выпек флотский хлеб. Я был у них, когда из печи вынули первые хлебы.
      Алеша выбрал буханку поаппетитнее, положил на полотенце и понес его в подарок Христине. Она была очень тронута, так как знала, чем является для Алеши этот хлеб.
      И хотя хлеб этот пошел в продажу под названием "флотский", он уже через неделю стал известен как "Алешин хлеб". Я сам слышал, как соседка кричала с балкона дочке: "Хлеб бери только "Алешин"! Слышишь? Если "Алешин хлеб" еще не привезли, то подожди".
      А еще через недельку Алеша нашел себе второго помощника. Вернее, тот сам нашел Алешу. Случилось это так. Мы шли с моим другом по набережной Космонавтов, а за нами бежал какой-то парень и вопил:
      - Косолапов! Косолапое!
      Мы остановились, и парень с размаха бросился обнимать Алешу.
      - Косолапов! Леша!
      - Попов! Миша! Они расцеловались.
      - Вместе учились,- пояснил мне Алеша.
      - Ты не знаешь, какой он - Леша Косолапов,- заявил мне Миша проникновенно.- Мы его больше учителей слушались. Больше всех его любили. За то, что он добрый, умный. Ласковый, как родной брат. Всегда поможет товарищу. Я после школы больше не учился, на мебельной фабрике работал. Хорошо работал. Меня в пример ставили.
      - Как ты сюда попал, Миша? - спросил Алеша, ласково положив ему руку на плечо.
      Лицо Попова омрачилось.
      - Да вот на БАМ приехал, но с работой не получается, не знаю, кому теперь жаловаться... куда идти, как быть.
      - А зачем жаловаться? Ты работу ищешь? Тебе пока все равно какую?
      - Ну да...
      - Иди ко мне в пекарню. Будешь моим помощником.
      - Твоим... помощником?! Ура!
      От радости Попов сорвал с головы кепку и подбросил ее в воздух.
      Я представил, как будет реагировать на нового жильца Женя, и невольно улыбнулся. Но, к моему удивлению, Попов в жилье не нуждался.
      - Квартира у меня уже есть,- гордо сообщил он.- Нашел одну старушку. То есть она меня нашла. Сама предложила квартиру, согласилась подождать с оплатой, пока я устроюсь на работу. Хорошая старушка. У нее здесь собственный домик и немая внучка. Такая хорошая девушка,- только молчит и улыбается. Добрая, отзывчивая.
      Алеша тут же повел Попова оформляться на работу в пекарню.
      Виталий отчаянно боялся, что его будут "тягать" в милицию, но все оказалось не так страшно. Повестку явиться в районный отдел внутренних дел получили все, кто был свидетелем гибели товарищей Виталия на "Ча-ча-ча", даже отец и капитан "Баклана".
      Все мы рассказали, кто что видел. Тела парней не нашли, остатков лодки тоже, хотя водолазы тщательно прощупали дно и берега того залива. Байкал впервые показал нам свое коварство.
      - Куда подевались трупы? - поражался молодой следователь, допрашивающий нас.
      Вызывали и в городскую прокуратуру, но на том дело и кончилось.
      Байкальские ветры, особенно такие, как горная, ежегодно уносят десятки людей, и никто не знает, где их искать. К зиме вызовы в милицию прекратились: дело закрыли. Виталий спасся, что называется, чудом и теперь боялся Байкала панически.
      Глава седьмая
      ХРИСТИНА ДАЛЬ
      В пекарне больше во мне не нуждались, пора было подумать о собственном устройстве.
      Прежде всего я решил получить права на вождение машины. Экзамен я сдал успешно, инспектор даже меня похвалил. Получив права, я еще недели две стажировался, затем оформился на автобазе у Кузькина. Мне дали грузовик (не самый новый), а фургончик потребуется Христине три-четыре раза в месяц.
      Выехали мы с ней ранним прохладным утром первого сентября - по ночам уже выпадали заморозки. Ребятишки с букетами скромных северных цветов, а то и просто осенних пламенеющих листьев стекались отовсюду в школу, довольные, веселые и горластые.
      Мы направлялись на строительство моста через Ыйдыгу. Слава об Алешином пахучем и вкусном хлебе дошла и до этого мостоотряда. Они сделали заказ, и начальник автобазы Кузькин попросил меня "подкинуть" им хлеб.
      Улыбающийся, польщенный Алеша и его новый усердный подручный Миша Попов погрузили мне хлеб. Кузькин заверил меня, что заблудиться невозможно. Дорога одна, и далеко от Ыйдыги не отходит.
      И вот я самостоятельно веду фургончик. Рядом сидит Христина и что-то тихонько напевает без слов. В автобусе хлеб, медикаменты, приборы, книги из передвижной библиотеки.
      Дорога бежит назад с сопки на сопку, иногда петляет, углубляясь в темную, пахнущую прелью и хвоей тайгу или поднимаясь на вершину каменистого перевала, откуда открывается огромный неоглядный мир, полный воздуха и света. И вдруг ветровалы, сухостой, обнаженные черные осыпи - следы пожарищ (туристы проникли и сюда). Река то скрывалась в чащобе, то подходила вплотную к дороге.
      Вода в Ыйдыге глубока, но так чиста и прозрачна, что виден каждый камушек, каждая ракушка на песчаном дне. И текла река широко и привольно. Будто не вода, а воздух. На ней только еще собирались строить медно-химический комбинат.
      Над Ыйдыгой еще висят, как вата, клочья тумана, в них ныряют с криком сизые чайки. На одной из сопок Христина схватилась за бинокль.
      - Андрюша, смотри - олень!
      Я остановил машину. По склону горы - между нами глубокий, узкий распадок - поднимался марал с огромными, ветвистыми рогами. Он тоже остановился и смотрел на нас с явным любопытством, круто изогнув шею. Затем метнулся и исчез в зарослях кедрового стланика.
      - Красивый зверь! - с восхищением заметил я, берясь за баранку.
      И снова бежит дорога, все больше вверх, будто мы взбираемся на небо. Перед глазами все цвета радуги: синева неба и реки, белизна облаков и снега на далеких хребтах, золотые кроны лиственниц, темная зелень пихт и кедра, ядовито-зеленые мхи, багряные продолговатые листья кипрея, желтым пламенем полыхают соцветия пижмы, листья карликовых берез и розовые, серые, красноватые скалы.
      Теперь первым увидел я и заорал во все горло:
      - Олененок!
      Христина уже смотрела в бинокль.
      - Девочка! - удивилась она.
      - Откуда тут девочка? Олененок. Или другая какая зверюшка.
      ...Она стояла на обочине дороги, такая маленькая, беззащитная, в красном платьице, крошечных туфельках, и смотрела на нас доверчиво и храбро. Глаза у нее были словно две спелые, темные, крупные вишни. Спутанные ветром блестящие черные волосы свободно падали на худенькие плечи. Ей было не больше шести лет.
      - Меня зовут Аленка,- сказала она,- довезите меня, пожалуйста, до дома. Слишком далеко зашла. Вот белочке... боюсь, еще умрет... доктор Айболит нужен. Смотрите.
      Девочка завернула зверька в шелковый платочек, снятый с головы. Белка была совсем плоха. Головка ее свесилась, она тяжело дышала и дрожала всем тельцем.
      - Ошпарилась,- пояснила нам девочка,- упала в Горячий ключ. Я ее еле вытащила, горячо очень. Хоть бы не умерла. Вы нас довезете?
      Мы посадили ее вместе с обожженной белкой между нами и поехали дальше.
      - Может, хотите выкупаться в живой воде? Я покажу где,- спросила Аленка.
      - Чтоб и мы ошпарились. Что ты тогда будешь с нами делать? - пошутил я.
      - Он кипит, только где выбивается из земли, а потом остывает понемногу. Белка попала еще не в самую горячую. Это живая вода. Хотите, я вам покажу, где это?
      - В другой раз,- сказала Христина.- А ты откуда, Аленушка?
      - С мостоотряда. Мы строим мост через Ыйдыгу. По нашему мосту будут ходить поезда. До самого океана.
      - Ты не боишься так далеко заходить одна?
      - Нет, нисколечко не боюсь. Волков и тигров здесь нет. Медведя я уже встречала. Мы ели ягоду с одного куста. Думаю, кто это так чавкает, а это медведь. Он добрый. Покивал мне головой и ушел. Ягоды здесь много.
      - Все-таки... как тебя мама пускает?
      - А она и не пускает. Я без спроса. Мама уйдет на работу, а я в тайгу.
      - А кто твоя мама?
      - Электросварщица. Проходимцы зовут ее: душа бригады. Она сейчас работает на самой-самой высоте. Проходимцы очень ее уважают и никому не дадут в обиду. Меня тоже не дадут обидеть. Они хорошие.
      - Первопроходцы?
      - Да. Проходимцы. Они проходят. Построят и идут дальше. Пока не дойдут до океана. Еще не скоро. Я, может, вырасту до тех пор?
      - А кем ты будешь, когда вырастешь? - поинтересовался я.
      - Хочу, как доктор Айболит, зверей лечить. Доктора вот надо к белочке, а где его взять?
      - Доктор рядом с тобой сидит,- кивнул я на Христину. Аленка пришла в восторг.
      - Вы доктор, да? Вы поможете белочке?
      - Постараюсь,- сказала Христина.- Ей нужен покой...
      - И лекарство, да? Какое?
      - Думаю, что такое же, как и человеку при ожогах.
      - Да, как человеку... Она стонет тихонечко. Вы слышите? У вас есть что-нибудь от боли?
      - Могу сделать укол морфина. Андрей, ты остановишь машину?
      - Конечно.
      Я остановил машину. Христина сделала бедному зверьку укол. Белка даже не реагировала на него. Похоже, она была в шоке. Но стонать перестала. Аленка была в восторге и горячо расцеловала Христину.
      - Я ей сделаю гнездышко в корзиночке. Будет покой. Как хорошо, что вы настоящий доктор - ну, всех лечите, а не одних людей только!
      Панорама строительства открылась внезапно, при повороте. Мощные бетонные опоры, о которые плескалась вода. Единственный пока, словно повисший в воздухе стальной пролет. Гигантский портальный кран склонял двурогую стрелу над эстакадой, рабочие пытались приостановить раскачавшуюся железобетонную махину. Из кабины крана выглядывала женская голова в зимнем пуховом платке.
      Среди всяческих деревянных времянок, бревенчатых бараков, вагончиков, желтых и синих палаток важно выделялись кирпичные дома - те, которые останутся, когда уйдут "проходимцы".
      Я остановил фургончик у кирпичного дома, где жили Аленка и ее мама Маргарита Турышева... Ссадив Аленку, поехал к конторе мостоотряда.
      Вечером по просьбе Христины всех строителей собрали в клубе.
      Клуб был какой-то странный, отродясь не видывал такого: огромный, с высоченным куполом. Он не походил ни на что. Оказалось, это бывший ангар (помещение для стоянки и ремонта самолетов). Прежде здесь была лесная авиабаза, пока ее не перевели на Вечный Порог, где тогда строилась электростанция.