Позывные Зурбагана

      - Вы отдаете себе отчет, для чего собрали в этих широтах тысячи людей? - вдруг спросил прямо в упор один из москвичей моего отца.
      - Конечно! Для освоения Сибири.
      - Это побочное, а едут они все на БАМ.
      - А построив, уедут, оставив за собой пустыню? Нет, нам такие не нужны.
      Они резко заспорили. И секретарь обкома, и мама моргали отцу, чтоб он замолчал,-не тут-то было, отец хотел объяснить.
      - Вы только поймите! - горячо убеждал он.- Вот покушаются на эти кедры... Как же, легче заготавливать: свалил один такой кедр, и сразу кубики, план, премии. А эти кедры простояли бы еще двести лет, давая приют и корм птицам, зверям, принося радость человеку. Четыре поколения людей сменятся, пока вырастет такой кедр. Товарищ Чугунов ссылается: правительственное задание. А нравственная сторона вопроса? И народ это понимает. Рабочие Чугунова приходят с протестом в райком, исполком, ко мне лично... Стыдно; говорят, за такую работу: калечить природу. Уничтожать красоту! Ведь мы вырубаем лучшие деревья, уничтожаем подлесок, сдираем гусеницами плодородный слой почвы - никакой женьшень расти не будет.
      Вы ссылаетесь на БАМ, а наши планы - сибиряков, забайкальцев - идут далеко за двухтысячный год.
      - Вы что же, игнорируете правительственное задание? - удивленно спросил отца один из членов комиссии.
      - Правительство обязано понять и хочет, видимо, понять, разобраться, если прислали такую комиссию... четыре академика, работники ЦК. Мы не дадим уничтожать эти кедры.
      Внезапно я понял, сколько чистой, почти детской наивности было у этого большого, умного, мужественного человека - моего отца (ну, пусть, пусть того, кто мог бы быть моим отцом - какая разница?). Ведь он даже не представлял, что существуют люди, которые неспособны признать правыми не себя, а стоящих (по их разумению) несколькими ступеньками ниже по служебной лестнице. Прав может быть либо он сам, либо указующий сверху... пока он держится наверху.
      Мне вдруг стало так противно, что едва доел третье - взбитые сливки с мороженым. Собственно, даже не доел, а встал и пошел. У входа меня догнала мама, привычно, будто бы я еще маленький, пощупала лоб.
      - У тебя плохой вид, Андрюшка. Ты не заболел?
      - И не думал. Перерыв кончился, мне пора на работу. Черт побери, где я работаю, ты случайно не знаешь?
      - Тебе разве не сказали? У нас на Мосфильме.
      - Ну, мама, ты выдаешь!.. А меня спросили?
      - Я тебя не видела. Давай отойдем в сторонку, а то нас толкают. Сядем здесь.
      Мы сели с сторонке. Вид у нее был расстроенный, лицо в пятнах, как Всегда, когда она волновалась.
      - Объясни, что делается? - попросил я.
      - Ну, насчет тебя... Эта Христина, твой шеф, так сказать, заявила, что не может с тобой работать... попросила замены. Ей дали какого-то парня, которого она будет лечить.
      - Виталия Сикорского. Почему она... Я же не плохо работал...
      Христина была довольна.
      - Ты слишком похож на Андрея Николаевича. Ей это тяжело. Психологически можно понять, мы же интеллигентные люди. А нам как раз нужен такой парень, как ты. Ну, я и попросила. Извини, что не поговорила сначала с тобой. Не успела. И... я думала, ты будешь рад поработать со мной.
      - Я рад. Меня шофером зачислили?
      - Ассистентом к оператору Татьяне Авессаломовой - нам чаще придется на вертолете вылетать, ну, по совместительству шофером, когда выезд на машине.
      - Ассистент к оператору?
      - Да. Она тебе поможет, славная девочка. Изучишь съемочную аппаратуру, марки пленок, особенности режимных съемок, научишься заряжать и чистить камеру. Таня просила у меня разрешения сделать самостоятельно одну-две короткометражки, поможешь ей. Андрей, ну что ты так смотришь, ведь это интереснейшая работа. В жизни знания эти ой как пригодятся. Ты мечтал о путешествиях. В наше время каждый путешественник должен быть и кинооператором.
      - Мама...
      - Ну... спрашивай, не бойся.
      - Мама, когда ты собираешься выходить замуж? Мама рассмеялась и чмокнула меня в щеку.
      - Не так поставлен вопрос, Андрей. Просто я вернулась к своему мужу. Как-нибудь на днях забежим с ним в загс, когда не будет народа, и восстановим наш брак юридически. Ты даже просиял? Так его любишь?
      - Люблю его. Я боялся, что ты выйдешь замуж за Кирилла.
      - А что - интересный мужчина! Христину бы за него выдать - какая бы чудесная пара была!
      - Тоже мне, сваха. Мама, у Андрея Николаевича неприятности?
      - И крупные. Кто-то заявление на него в ЦК написал.
      - Анонимку?
      - Нет. Но фамилию пока не говорят. Так все переврано, перекручено, дана не та окраска. Требуют снятия Андрея с поста директора НИИ. И эту... секретаря райкома, Виринею. Ты пока не приходи к нам - звони, если понадоблюсь. А сейчас иди, наш бухгалтер оформит тебя ассистентом оператора.
      Я понял, что мама кого-то ждет вечером... Наверное, секретаря обкома.
      Оформился на работу по совместительству. Спросил, где Таня.
      Она куда-то выехала. До завтра я был свободен. Пошел домой.
      Виталий собирался в рейс, роняя вещи и уныло бормоча что-то себе под нос. Это я сегодня должен был выехать с Христиной на Вечный Порог и другие объекты, которые мы с ней регулярно (раз в квартал) объезжали. Я присел на стул и спросил, почему нет на работе Миши и Нюры.
      - Видишь, печка холодная - сломалась,- объяснил Виталий.- Обещали завтра с утра прислать печника. Пусть отдохнут, рад за них. А мне, поверишь, жить не хочется.
      - Что ты все ноешь? Работа у тебя интересная, я ее с удовольствием делал.
      По тому, как он вдруг испуганно съежился, я понял, что вошла Христина. Она была уже готова - в шубке и меховой шапочке. Я повернулся и посмотрел прямо в ее синие глаза: мне-то нечего было стыдиться... Так... Она опустила ресницы. То-то же, дорогая, не я перед тобой виноват, а ты передо мной. Я все еще продолжал на нее смотреть, когда она, неожиданно для самой себя, сказала:
      - Ты не сердись на меня, Андрюша!..
      - Я не сержусь. Но и вы должны понять... Мама просто вернулась к мужу.
      - Просто вернулась. Действительно, прост о... А зачем она его бросила?
      - Но ведь мама никогда его не бросала. Она была виновата перед ним... Могла бы легко скрыть свою вину... Она этого не сделала... И не солгала ему... Он не простил и ушел. Не она, а он... он... Разве так трудно понять? Вот... Мама всегда удивлялась, почему я на него так похож... когда он мне не отец...
      - А теперь он простил ее?
      - Он с е б е никак не может простить, Христина.
      - Понятно... Потому что полюбил тебя, как родного сына. Вот где ирония судьбы. Надо же!..
      Я нерешительно смотрел на нее. Христина поняла меня."
      - Не беспокойся, я никому не расскажу, я скрытная, а это их дело. До свидания, Андрюша.
      Христина быстро подошла и поцеловала меня в щеку. Вошедший Виталий от души удивился.
      - А меня? - сказал он, улыбаясь.
      - Когда бросишь выпивать. Послезавтра вернемся,- сказала мне Христина,мы только до ближайшего поселка "Вагончики". Надо их взять на медицинский учет.
      Виталий вышел, взглянув на меня. Кажется, он просил о помощи. Ладно.
      - Слушай, Христина,- сказал я, меняя тему разговора.- Я насчет Виталия... Никакой он не алкоголик, он же может не пить. Он просто боится. Панически боится жизни, людей, самого себя, одиночества, боится призраков, которые ему могут привидеться. Когда в голове зашумит, а рядом веселая компания, ему становится не так страшно. Больше всего он боится Байкала, так жестоко расправившегося с его приятелями. Вбил себе в голову, что Байкал еще до него доберется. Бедный малый!
      Его не от алкоголизма надо лечить, а от депрессии... Прости, что вмешиваюсь не в свое дело. Но я знаю Виталия больше,
      чем ты...
      Я думал, что Христина рассердится за мое вмешательство, но она сказала (так серьезно), что подумает над моими словами.
      Они уехали, а я лег на кровать и дочитал новый фантастический роман Клифорда Саймака на английском языке, который мне привезла мама (боится, что я забуду английский).
      Вечером на меня напала тоска, что со мной бывает крайне редко. Я еще ни разу не оставался в пекарне один... Нет, не то чтоб боялся - это чепуха на постном масле, дома в Москве я часто проводил вечера с книгами. Но как-то все складывалось... По приезде в Зурбаган у меня образовался свой круг близких друзей, и вот на них всех надвигалась беда - та или иная.
      Какие-то наговоры на отца. Христине грозило одиночество: вряд ли она выйдет замуж без любви. Даже у Виталия было неблагополучно - он от нас скрывает, что его гнетет. Даже сильный, яркий, талантливый Кирилл, видимо, был одинок. Зачем мама давала ему ту телеграмму? Видно, забыла отца, а когда встретила - все началось снова.
      А Женя заплакал, когда узнал о смерти первой жены, матери его ребенка.
      Ну, а я... Я был чем-то недоволен в себе, какая-то неудовлетворенность меня грызла... Бросил спорт... Свое фигурное катание. Нет, я не раскаивался, что бросил: менять партнершу, да еще и тренера у меня бы не хватило силы духа. А с Чешковым я больше работать не мог. У меня хватит своей силы воли, и подавлять ее я никому не позволю.
      Мучит меня другое: какая-то неосознанная тоска. Следовало бы махнуть куда-нибудь подальше на север, где действительно экстремальные условия, но в настоящее время я не мог: у дорогих мне людей были неприятности, а может, и беда. Я походил по комнате - поскрипывали доски - и вдруг решил сходить к Мише. Посмотреть, как он живет, познакомиться с этой тетей Фленой. Он давно меня приглашал к себе.
      Я знал, где он живет, и, не задумываясь, отправился к нему. Бревенчатый дом тети Флены нашел без труда - над самым Байкалом. Отперла мне сама тетя Флена. Я сразу узнал ее по описанию Миши. Высокая, статная, лицо почти без морщин, с молодыми, ясными глазами. Ей было за семьдесят лет, но никто не звал ее бабушкой. Только и было в ней старого, что руки - изработанные, с припухшими суставами. На ней был синий сарафан в горошек и светлая кофточка. Белый накрахмаленный платочек прикрывал черные волосы.
      Тетя Флена встретила меня как родного. Разохалась, что Миша с Нюрой ушли, "как на грех", в кино, заверила, что они скоро придут, и уговорила раздеться и подождать их.
      - Как раз пельмени делаю, поешь. Проходи-ка в зало и там подожди.
      Я пошел в "зало"... споткнулся и сел на первый попавшийся стул. На лежанке, накрытой украинским рядном, сидела молодая, сильно загорелая сероглазая женщина в брюках и тонком белом свитере, туго обтягивающем грудь. На шее ее висел кулон из зеленого уральского камня.
      Она молчит, молчу и я. Смотрю на нее во все глаза, она тоже смотрит на меня. Поздоровался я, когда вошел, или сразу как бы обалдел, совершенно не помню. Молчание становится невыносимым, но все слова у меня выскочили из головы, словно я забыл русский язык. Никогда еще не чувствовал себя таким идиотом.
      К довершению всего я почувствовал, что краснею, и решил идти на кухню помочь тете Флене лепить пельмени, но куда там, ноги у меня словно приросли, и я не мог шевельнуться. Отродясь со мною такого не было. К женщинам я довольно равнодушен, может, всегда был слишком занят - учеба, тренировки. Моей партнершей была Марина, еще ребенок. Ни одна из девчонок в школе мне не нравилась.
      А теперь, увидев эту незнакомую женщину, я был, что называется, сражен наповал.
      Что со мной случилось? Итак, я молча смотрел на нее. Она вовсе не была красавицей. Глубоко посаженные яркие серые глаза; свежие, как у детей, губы, пожалуй, толстоваты; ресницы у нее были длинные, темные - позавидовала бы любая артистка. Волосы каштановые, блестящие, подстриженные по последней моде. Удивительно хороши у нее были руки: узкие, с длинными пальцами, ногти блестящие, розовые, без малейших следов лака.
      Не знаю, сколько бы мы с ней смотрели так друг на друга (я - пылко, она - спокойно), если бы вдруг кто-то, как сумасшедший, не затарабанил в дверь. Впрочем, ни она, ни я даже не шевельнулись.
      Гость уже тарабанил в окно, потом стал орать во все горло:
      - Таиска! Таиска!
      "Таиска" только глаза на мгновение закрыла и сжала рот. Минуту спустя "гость" предстал на пороге собственной персоной.
      Это был высокий, широкоплечий красавец, здоровый и горластый. Да, он был красив и самоуверен, но как-то сумрачен. Большие стального оттенка глаза смотрели властно и хмуро. Театральный режиссер сказал бы о нем: "прирожденный Петруччио".
      Сначала он меня не заметил.
      - Таиска, сейчас же марш домой! - скомандовал он.
      - Нет, Вася, я совсем ушла от тебя,- мягко сказала она.
      - Тася!
      Тася вытянула затекшую ногу и стала ее массировать. Муж сел рядом с ней на лежанку, как был, в дубленке.
      - Ты пойдешь домой или нет?
      - Нет.
      - Что ж мне - тащить тебя на руках?
      - Это не поможет, Василий.
      - А, черт, жарко!
      Он разделся и бросил дубленку на стул.
      - Слушай, Тася,- он взял обе ее руки в свои,- не ко времени ты это все затеяла. Завтра у нас гости: придут районное и областное начальство, кое-кто из московской комиссии (может, все), руководящий персонал леспромхоза... Как же без хозяйки?
      - Устраивай мальчишник.
      - Ерунда, большинство придет с женами. А у меня хозяйки дома нет?
      - Попроси тетю Флену быть хозяйкой. Она тебя любит.
      - Ну, не капризничай, прошу тебя. Подумай, в какое положение ты меня ставишь. Хорошо ты поступаешь?
      - Думаю, что хорошо. Ты сам знаешь, что это не каприз, а принципиальность. Кстати,-я уже подала на развод.
      - Тася! Завтра ты заберешь заявление обратно.
      Он схватил ее за плечи, поставил на ноги. И только тогда он почувствовал присутствие чужого человека и с недоумением посмотрел на меня.
      - Кто этот мальчик? - спросил он (нет, каков мерзавец: "мальчик"?!).
      Мне очень захотелось выдать ему пару крепких слов, но я смолчал.
      - Не вижу никакого мальчика,- сказала милая женщина и снова уселась с ногами на теплую лежанку. Он ошалело взглянул на меня, но не отступился.
      - Кто вы? - спросил он строго.
      - Андрей Болдырев. А вы случайно не Василий Георгиевич Чугунов?
      - Это не имеет значения. Тася, быстро одевайся, и пошли домой.
      Я вдруг обрел дар речи... Может, мне не хотелось отпускать ее с ним... Она же подала на развод.
      - Зачем вы это сделали, товарищ Чугунов? Вас же теперь никто не будет уважать в Зурбагане.
      Он скрипнул зубами и принес шубку жены.
      - Одевайся, Тася.
      Тася не шевельнулась, а я продолжал:
      - Чтоб вызвать комиссию из Москвы для разбора персонального дела коммуниста, надо написать на него нечто чудовищное, а так как этот коммунист Болдырев Андрей Николаевич, отдавший и молодость и здоровье освоению Сибири, и его здесь каждый старожил, каждый первопроходец знает, то из этой вашей затеи, кроме позора для вас лично, ничего не выйдет. Вот и жена от вас уходит, потом уйдут друзья...
      - А у него нет друзей! - звонко произнесла Тася,- у него есть нужные люди. Хочешь, Василий, я предскажу тебе дальнейшее? Разбор дела Болдырева превратится в разбор дела Василия Чугунова. Я тебе это обещаю. Мы еще не познакомились... Как я поняла, вы сын Андрея Николаевича. А я Таисия Константиновна Терехова. Главный лесничий опытного лесхоза. Мой бывший муж, директор леспромхоза... Но ведь таких людей близко к природе нельзя допускать. Лес они не любят, людей тоже, у них своя технология, как бы "кубиков" побольше дать, а там хоть трава не расти! Плевать им на то, чтоб сохранить подрост, семенные деревья, красивые урочища, древние кедровые рощи, не оголить берега рек. Взываешь к совести, справедливости, благородству, а в ответ слышишь: "Вы нам морали не читайте, с нас план спрашивают. Нам надо рубить, где поближе да получше, скорее и больше". Боролись, конечно, когда побеждали, когда терпели поражения. Был чудесный сосновый бор за Ыйдыгой... Теперь там осинник, кустарники. Оголили много земли вдоль БАМа. А ведь там всюду будут города. Уже открыты месторождения киновари, олова, свинца. Два-три поколения пройдет, пока вырастет такой сосновый бор. Сейчас замахиваются на кедровый бор!
      - Правительственный заказ! - буркнул разозленный донельзя Чугунов.
      - Какая чушь! Ищите в тайге. Бор не дадим, и не думайте. Не надейтесь. У Дроздова друзья - космонавты, сибиряки - обещали помочь. А таких людей, как ты, Василий, надо либо из Сибири гнать совсем, либо не допускать до руководящих должностей. И мы этого добьемся.
      Чугунов вскочил с лежанки. Ноздри его бешено раздувались. С каким бы удовольствием он закатил своей молодой супруге оплеуху. Желание это было столь же явным, сколь и несбыточным.
      Вошла тетя Флена с кипящим самоваром в руках и, ловко поставив его на поднос, стала накрывать на стол. Через минуту-другую пришли Миша с Нюрой, и мы все сели за стол. Кроме Чугунова. Как его ни уговаривала тетя Флена, он ушел. Тася ела без аппетита и молча. Все же это был ее муж, с которым она прожила два года. Такая не выйдет замуж без любви, и решиться на развод ей нелегко, значит, совсем перестала уважать...
      Такая, как она... Разве я знаю ее? Могу знать, только увидев впервые в жизни? Но я был уверен, что знаю.
      Миша и Нюра были очень довольны, что я их навестил. Когда я уходил, они решили меня немного проводить. Мы, все трое, оделись, а я все медлил. Уже смотрели они на меня с недоумением. Я вдруг решился и подошел к Тасе.
      - Как вам позвонить, куда? - спросил я.- Можно ли приехать к вам в лес с кинооператором и режиссером? Вы знаете, я подумал, что они должны непременно познакомиться с вами и вашим опытным лесничеством.
      Тася не стала ничего уточнять, ни расспрашивать, просто написала на листке из записной книжки телефон и протянула мне.
      Я почти всю ночь не спал, думал, почему Тася Терехова произвела на меня такое сильное впечатление.
      Алеша приехал раньше, чем я ожидал. Христина с Виталием были в отъезде (в "моем" зеленом фургончике), Миша и Нюра еще не пришли на работу, когда раздался звонок. Я в одной пижаме выскочил из-под теплого одеяла, отпер дверь и очутился в медвежьих объятиях Алеши.
      - Приняли?! - вскричал я, только взглянув на его сияющее лицо.
      - Приняли. На первый курс. Как раз отсев был. Обязали доедать за первое полугодие.
      - Алешка! Дружище! - завопил я вне себя от радости за своего друга.
      Уже за столом не-то лукаво, не то смущенно рассказал, мне о том, что получил консультацию насчет своей математической работы у самого академика С. и обещал закончить эту работу...
      - С академиком... но каким образом? Как ты его нашел? Алеша укоризненно покачал головой.
      - По-твоему, я бы стал отрывать его от работы, чтобы... мне консультацию? Он сам меня нашел!
      - Ему написал Кирилл?
      - Нет. Кирилл отослал мое пространное решение "задачи" в математический журнал, а главный редактор дал ознакомиться академику. Ну, он узнал, что я окончил ГПТУ, работаю пекарем, и пожелал увидеть меня, познакомиться.
      - Где же вы встретились?
      - У него дома. Пригласил меня на чашку чая.
      - О чем же вы говорили?
      - Его интересовало, каким образом я пришел именно к этому решению. Ну и еще... спорили.
      - Черт побери! О чем?
      - Он ужасно ругал моих учителей из школы, обозвал их...
      - Идиотиками?
      - Идиотами. А я заступился. Они ведь всю жизнь нам отдавали... свою любовь... А профессор говорит... что они... обязаны были видеть мою...Алеша запнулся и покраснел.
      - Что видеть?
      - Неважно. Профессор большой ученый, человек эмоциональный... Потому преувеличивает.
      - Понимаю. Учти, что я с ним согласен. Жаль, что мне надо от тебя уходить - соскучился...
      - Вечером увидимся, поговорим.
      В этот день я с бригадой Мосфильма должен был лететь вертолетом на медные рудники. Мы вернулись рано, так как хотя день и прибавился на час, но все еще рано темнело; пообедали с мамой в столовой, вместе с отцом, договорились насчет поездки в опытное лесничество и хотя усталые, но довольные вернулись домой, где меня ожидал Алеша.
      Мы проговорили с ним за полночь. Ему было приятно, что мои случайные выступления в фигурном катании пользуются в районе таким успехом.
      - Значит, коньки так и возишь с собой?
      - Вожу. Не люблю отказывать, а просят везде, где есть свой каток. Христина говорит, что мои выступления повышают у них тонус, как Женины песни.
      - В какой же ты институт поступил? - спросил вдруг я, спохватившись.
      - В иркутский же, педагогический. Академик меня сам рекомендовал на математический после той работы. А у них как раз - отсев. В Новосибирске-то уговаривали меня остаться в их университете. А я отказался наотрез. Только в иркутский.
      - Может, зря, Алеша?
      - Не зря, Иркутск ближе. От тебя, от всех нас. И дефектологический факультет есть, не забывай. Я мечтаю помогать детям чувствовать себя полноценными людьми, обрести счастье.
      Глава двенадцатая
      ВРЕМЯ ВЗРЫВАЕТСЯ И ИСЧЕЗАЕТ
      Поскольку дирижаблей ни грузовых, ни товарно-пассажирских еще не настроили, а прямой сухопутной дороги от Зурбагана до станции не было (летом часть пути в обход хребта, обрывающегося к Байкалу, совершали на баржах, на паромах), то грузы можно было перевозить только летом. Но ждать открытия навигации - значило потерять время, сорвать темпы работ, и строители создали свою трассу через... зимний Байкал.
      Сначала по ледовой дороге проезжало за зиму десятка два или три грузовиков - уж очень тяжела и опасна эта дорога,- потом уже за несколько дней их проходило сотни -тяжело груженных машин.
      Проектировщики такой вариант не предусматривали, но гигантские стройки - они роились вокруг Зурбагана - БАМ, порт, туннели, территориально-производственный комплекс, станции поселки, рудники и дороги, дороги,- они требовали зимника, по которому можно было везти нужные строительству грузы.
      В этом году Байкал замерзал трудно и поздно - где-то в конце января. Зима была вьюжной, своевольной - жгучие морозы перемежались оттепелями. Весну синоптики предсказывали ("обещали") ранней, а строительство порта тормозилось из-за отсутствия необходимых материалов, то есть даже с открытием навигации Зурбаган не принял бы все суда.
      Поэтому горком КПСС обратился ко всем, имеющим водительские права, принять участие в ледовых рейсах, а соседние области подбросили нам своих машин.
      - Мобилизация водителей! - назвал это мероприятие Виталий.
      Виталию дали почти новый МАЗ, я ехал с ним за мосфильмовской машиной. Алеша ехал с пожилым дяденькой. На станции Алешу ожидали иркутская машина и мука для пекарни.
      Мама и Таня, конечно, не могли пропустить такие "кадры" - они ехали в головном вездеходе-тягаче с проводниками, отлично изучившими повадки зимнего Байкала. Эти проводники первыми ежедневно проходили ледяную трассу, ведя за собой колонну машин.
      На берег Байкала мы вышли с рассветом. Шоферы еще раз на дорожку проверили тормоза и двигатели. Нашу машину проверил сам Кузькин. Он же зычно скомандовал: "По ма-ши-нам!" - и помахал нам рукой. Махал, пока головной вездеход не скрылся в облаке снежной пыли.
      Мы с Виталием решили вести машину поочередно, первым вел Виталий. Я сидел рядом на упругом, мягком сиденье и смотрел на остекленевший, оледенелый Байкал (подо льдом стылая черная вода), светлеющие небеса - скоро взойдет солнце,- на голубые горы вдали. Наша колонна растянулась более чем на километр - строго соблюдалось расстояние между машинами.
      Меня беспокоило, что Алеша выехал с температурой. Вечером было 38,2, а утром он наотрез отказался мерить, так как все равно решил ехать. Остаться неловко!.. А у него явный грипп: чихает, сморкается.
      Я сказал об этом Виталию. Если нас с ним что и объединяло, так это наша общая привязанность к Алеше.
      В этом рейсе мы с Виталием разговорились, и я решил его спросить начистоту.
      Дело в том, что вчера за обедом Андрей Николаевич сказал, что ему звонил начальник районного отделения милиции Захарченко насчет Виталия. Они таки запросили о нем Москву: за что его выселили из столицы?
      Каково было их удивление, когда из Москвы пришло сообщение, что Виталия Максимовича Сикорского, несудимого, никто из Москвы не выселял, он уехал по собственному желанию.
      - Никакой он не тунеядец,- добавил Андрей Николаевич,- из университета его не исключали, окончил три курса, экзамены все сданы честь честью. Подал заявление, что просит его временно отчислить из университета для прохождения службы в армии. Но из армии его через три месяца комиссовали по болезни. Тогда он уехал в Сибирь. Причина отъезда неизвестна.
      - Зачем ты на себя наговорил? - спросил я с недоумением.
      - Но вы меня и такого в свою компанию приняли...
      - Приняли, чтоб помочь тебе, а ты ни в какой помощи и не нуждался!
      - Нуждался. Алеша знает,- сказал Виталий.- Значит, он тебе не рассказал?
      - Конечно нет, ты ведь ему доверился, а не мне. Как же он мог...
      Некоторое время мы ехали молча, пока я не сменил его за рулем.
      - Ты славный парень,- задумчиво произнес Виталий.- У тебя и родители славные. Добрые! Я тебе могу рассказать, даже легче, чем Алеше. Его я стеснялся, уж очень он идеальный. Трудно было ему рассказать. Видишь ли, Андрей, я - преступник!
      - Псих ты, а не преступник! Тебя же никто не судил, не обвинял ни в чем.
      - Верно, не судили. Меня не назвали ни соучастники, ни потерпевшая. Вот я и остался вроде как в стороне. Но я там был и не сумел помешать. Значит, такой же мерзавец. Хотя я лично вроде ничего плохого не делал. Понимаешь?
      - Пока не очень.
      - Были у меня два друга, "потрясные" парни, я ими восхищался, дурак. Был весьма польщен, что они снизошли до меня. Я - что, студентишка, а они научные работники. Не видел того, что в глаза бросалось: никакие они не ученые, в НИИ их устроили папаши, потому что... престижная профессия. В общем, скажи мне, кто твои друзья, и я скажу тебе, кто ты. У одного их знакомого, Виктора, родители уехали летом за границу, дача пустовала... Ну, и заманили они... одну дурочку, студентку консерватории, между прочим, на эту дачу. Имена себе все придумали. Но пока собирали ужин, девчонка, ее звали Света, увидела на стене портрет отца Виктора, узнала его и поняла, на чьей даче находится. После ужина потащили они ее втроем в кабинет отца... Я потребовал прекратить безобразие и отвезти девушку домой в Москву. Я не видел... Я совсем не видел, как она убила Аркашку статуэткой...
      К утру мы с ней кое-как добрались до станции. Электричка еще не ходила, но нам попалось такси, которое и доставило нас до дома на Кропоткинской, где она жила. Света попросила меня рассказать все немедленно ее отцу. Кажется, она сама боялась его.
      И вот я сидел перед строгим дородным мужчиной в пенсне. Он был в пижаме и халате. На спинке стула висел китель с погонами полковника.
      - Что произошло? - спросил он, бледнея.- Рассказывай,- приказал дочери.
      Она умоляюще взглянула на меня и зажмурилась.
      - Может, вызвать "скорую помощь"?..- неуверенно предложил я.
      Полковник встал, накапал твердой рукой валерьянки и дал ей выпить.
      - Рассказывайте вы,- обратился он ко мне. Запинаясь, я рассказал, сам можешь представить, как складно... Самое странное, что он понял именно так, как было.
      Полковнику было лет пятьдесят. Света была его единственная дочь, наверно, ему стало плохо с сердцем, он машинально помассировал свою грудь, но не слева, а посредине (стенокардия, видимо).
      - Вы родственник Максима Петровича Сикорского? - спросил он тихо.
      - Я его сын,- ответил я еще тише.
      - Так... Мы вместе служили,- заметил он просто,- настоящий был человек.
      Света приподнялась и еще раз поведала свою историю, заметно выгораживая меня. Упомянула, как я плакал. И даже, что я "хороший".
      - Тебе было... ее жалко...- с расстановкой произнес полковник.- Значит, пока твои приятели издевались, ты сидел и плакал? Жалостливый молодой чело... слизняк!
      - Папа! - остановила его Света.- Он уже получил достаточно. Хватит его унижать. Он и сам никогда этого не забудет. Я хочу, чтоб те двое ответили за все. Один уже ответил... Но я категорически не желаю, чтоб наказание коснулось Виталия Сикорского. А меня... арестуют за убийство?
      - Не знаю. Сейчас буду звонить на Петровку. А вы пока можете идти домой. Оставьте адрес.
      Утром "друзей" арестовали. Судили, и они получили свое.
      - Тебя не вызывали в суд?
      - В суд как свидетеля и один раз - на допрос к прокурору. Я рассказал все, как было, не выгораживая себя. Нового я ничего им не сказал, лишь то, что рассказывала Света и в чем признался Виктор. Все ожидал, что и меня арестуют, но обо мне словно забыли. Я сдал экзамены, перешел на четвертый курс, но больше учиться не смог: сильнейшие неврозы. Я презирал себя. Знал бы покойный отец, он бы отвернулся от меня. Решил уехать, где труднее,- на Север. Квартиру оставил дальней родственнице отца. Хорошая женщина, с трудной судьбой. Мать ее недолюбливала: не того круга. Нуждалась она вечно, здоровье слабое, ютилась в крохотной комнатушке, с общей кухней. Я ее уговорил перебраться ко мне, оставил ей денег (загнал мамину шубу из натуральной норки). Ходил прощаться к Свете, но не застал - тоже куда-то уехала. Адреса отец не дал. Впрочем, обещал дать, когда у меня появится чувство достоинства и самоуважения. Вот и вся моя история, Андрей.
      Он умолк (теперь надолго).
      Солнце взошло. Огромные ледяные глыбы сверкали, как хрусталь. Высокое небо, голубое у горизонта и густое ультрамариновое в вышине, бережно пасло белоснежные барашки. Виталий думал о своем, я задумался о своем...
      Вчера проходил пленум райкома, на котором решалась судьба отца. Мы с мамой ждали дома, то есть на квартире Андрея Николаевича.
      Несмотря на то что мама очень уставала со съемками и расстраивалась,по ее словам, причин для этого было много,- она необычайно похорошела и помолодела. На нее Север не действовал угнетающе.