Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Путешествие на тот свет, или Повесть о великом хаджже

ModernLib.Net / Исторические приключения / Мухаммадиев Фазлиддин / Путешествие на тот свет, или Повесть о великом хаджже - Чтение (стр. 6)
Автор: Мухаммадиев Фазлиддин
Жанр: Исторические приключения

 

 


      тысячи садов и цветников, полные амбары сокровищ, все это не стоит чашки животворного шербета из хауза Кавсар" {Райский источник}.
      Однако, возвращаясь на родину, они же, мягко говоря, прихватывали с собой все, что попадалось под руку. Что уж говорить о предводителях, если каждый конный воин араб привозил домой из этих религиозных походов тысяч на тридцать динаров разной добычи...
      Все это проносилось у меня в мыслях, а мулле Исрафилу я сказал:
      -- Правильно говоришь, уважаемый вице-глава. Затем стянул с гвоздя на стене какую-то тряпицу, скомкал и положил под голову. Хозяйская подушка была очень жесткая и напоминала детские игрушки, набитые опилками, к тому же хорошо утрамбованными. Сон не приходил. Я вызвал на беседу моего Искандара.
      -- Иди сюда, дорогой. Где тебя носит?
      -- Вот и я, мой друг. Что скажешь? Ого, ты готовился задать храпака?
      -- Не догадываешься хотя бы поздравить с праздником твоего друга-скитальца!
      -- Поздравляю, дорогой. Тебе повезло. Сегодня и завтра у тебя праздник весны, а потом и твои именины, то есть святой праздник Курбан.
      -- Пошел ты, знаешь куда, с этим праздником!
      -- Что с тобой?! Ты позвал меня, чтобы ссориться?
      -- Иди спать, соня!
      -- Не-ет, пока не выложу всего, никуда не пойду! Ты имеешь честь находиться в стольном граде нашей святой веры и должен хорошенько воспользоваться этим редким счастьем.
      -- Что же я должен делать?
      -- У меня есть несколько вопросов, ответы на которые можно получить только в Мекке.
      -- В благословенной Мекке!
      -- Прости, в благословенной Мекке.
      -- Теперь валяй дальше.
      -- Так вот, многие хотят знать, каким образом предания из Таврата {Талмуд} и Инджиля {Евангелие} переселились в святую книгу мусульман? Даже имена небесных ангелов, пророков, их сподвижников и учеников. Например, имена хазратов Адама и Хавы, Сулеймана, Давуда, Нуха, Исы, Ибрагима, Мусы, Марьям, Исхаака, Исмаила, Джабраила, Ильяса и других. Только и разница, что христиане и евреи говорят Соломон, а мы Сулейман, по-ихнему Мария, по-нашему Марьям, у них Авраам или Абрам, у нас Ибрагим, Илья -- Ильяс, Ной -- Нух и так далее и тому подобное.
      -- Искандар, что с тобой? Неужели ты хочешь, чтобы я спросил об этом вслух и досрочно явился перед страшные очи Мункара и Накира? {Согласно религиозным мусульманским преданиям, ангелы могилы. По одной версии Мункар и Накир сразу же появляются в могиле и начинают допрос грешника с пристрастием; по другой версии, они появятся на допрос только в день Страшного суда}.
      Лучше отвечу тебе сам, ибо в эти полные благодати дни вследствие ученых бесед, при которых я присутствовал, мои познания в этой отрасли неимоверно возросли. Знаешь ли, дорогой, что штука, называемая счастьем, чаще всего бывает неполной, то есть, если с одной стороны человек счастлив, то с другой стороны непременно испытывает неудовлетворенность. Молчи, молчи, не спорь, это общеизвестно. Возьмем, к примеру, нашего пророка, он в свое время был счастлив со всех сторон; его полководцы и сподвижники, последователи и собеседники отличались храбростью, деловитостью и мудростью; у пророка был такой всесильный зять, как хазрат Али, лев Аллаха; окружавшие пророка блеск, богатство и слава были таковы, что о лучшем и мечтать нельзя. Какая бы красавица ни попадалась ему на глаза, только захоти он, и она являлась в его покои, а не то... Одним словом, наш пророк был счастлив без меры и все же в одном испытывал недостаток. В окружении пророка не было хотя бы двух-трех знающих и талантливых переводчиков, которые, переводя общеизвестные сказания и притчи, сумели бы не быть рабом буквы, а переводить вольно и свободно, или, как говорится, творчески, чтобы никто не смог бы придраться и утверждать, что, мол, это сказание взято оттуда, а эта притча украдена из такой-то книги...
      -- Или хотя бы двух-трех хороших литераторов, которые, не заглядывая в Талмуд и Евангелие, сами могли бы наплести всякие были и небылицы.
      -- Умница, именно это я и имел в виду.
      -- Ну и что же? Настанет день, и люди узнают, откуда произошли все наши священные предания. Помнишь, ты как-то говорил мне, что творец в благословенном Коране сказал, что повесть о Юсуфе -- это откровение Аллаха?
      -- Да, двенадцатая сура Корана о Юсуфе точно скопирована с Библии. А в Библию она в свое время перешла из старинных преданий. Но в третьем аяте этой суры говорится, что это лучшее повествование из Корана.
      -- Им, видимо, не было известно латинское слово "плагиум", что означает присвоение чужого авторства.
      -- Здесь не существовало иных книг, кроме благословенного Корана и нескольких книг религиозного содержания, кому же могло быть известно слово плагиат?!
      -- Ну, ладно, дорогой, спокойной ночи. Как следует отдохни, завтра тебе предстоит пройти репетицию для Страшного суда.
      НАКАНУНЕ КАНУНА
      Еще до предрассветного намаза мы явились в Харам { "Священное", т. е. Кааба (араб.)}.
      Вокруг Каабы полно паломников. Святая вода нарасхват. Между Сафой и Марвой не прекращается беготня. Голоса сеидов и хаджи гулко разносятся под сводами гигантских навесов. Лошадь маслобойки, запущенная когда-то нашим усердным пророком, все еще передвигает ноги.
      Во время намазов голоса муэдзина и имама транслируются мощными радиоприемниками. Громкоговорители установлены по углам внутренних и внешних навесов на высоких минаретах вокруг Харама. Имам читает аяты обыкновенным голосом и когда произносит слова "Аллах акбар", муэдзин их подхватывает
      пронзительным тенором на мотив какой-то протяжной и печальной турецкой песни. В самом утверждении "Аллах велик" заключается беспомощное признание величия силы Аллаха, а протяжный, с фиоритурами, долгий, постепенно снижающийся заунывный вопль муэдзина придает этим словам дополнительный оттенок нижайшей мольбы и безоговорочного признания ничтожности человеческого рода.
      Нет ничего вместительнее человеческого сердца,-- думаю я про себя. Радость или горе, которое может вынести сердце, не вместится ни в какой иной сосуд.
      Когда мы возвращались в наше пристанище, все лавки, кроме лепешечной, были еще закрыты. По обе стороны улицы стояли рядами узкие, высокие деревянные тахты. Паломники, совершившие предрассветный намаз, укладывались спать.
      Мои спутники также растянулись на своих местах.
      Сон бежал от меня, и я вышел во двор. Правда, трудно назвать это двором. Многоэтажные арабские дома построены по-особому: пройдя подворотню и очутившись во дворе, вы ничего не увидите, кроме стен, уходящих вверх, и окон,
      ни клочка неба, ничего. Стены и окна, одни только стены и окна. Глиняные или
      сложенные из кирпича ступеньки ведут наверх. Через каждые четыре-пять ступенек лестница поворачивает вправо. На каждой лестничной площадке натыкаешься на закуток для омовения или туалета, на дверь кухни, либо жилой комнаты. В закутках сделаны из цемента небольшие вместилйца для воды, литров на сто пятьдесят. Слуги таскают воду из артезианского колодца за несколько кварталов отсюда. Такие водохранилища устроены и у входа в жилые комнаты, но там в цементную стеку водоемов вделаны краны. Использованная вода стекает по бетонным каназкам на лестничную площадку и затем в ближайший туалет или место для омовения.
      Я поднялся на площадку покурить между третьим и четвертым этажами. В оконном проеме виднелась западная часть города. Большинство домов не имеет окон наружу, а если и имеет, то без стекол. Зимой не бывает холодов, поэтому в застекленных окнах нужды нет.
      Тысячелетний город похож на старый цветастый халат, на который нашито множество заплаток из новой материи: кое-где высятся шести-семиэтажные здания, выкрашенные в белый, красный или розовый цвет, напоминающие по архитектуре богатые частные дома американского юга. Вокруг них лепятся низенькие полуразрушенные одно- и двухэтажные домишки. Утренний ветерок колышет занавески на окнах, метет пыль со старых потрескавшихся стен и треплет жалкую одежонку, развешенную во дворах для просушки.
      Вспоминаются сказки из "Тысячи и одной ночи". Вспоминаются города времен халифа Харуна ар-Рашида. Кажется, что жизнь обитателей благословенной Мекки течет все так же, как и тысячу лет назад. Только призыв муэдзина к молитве транслируется радиодинамиками мечетей да дома богатеев освещены электричеством, а вместо караванов верблюдов и нагруженных коней и ишаков по улицам снуют автомобили американских и европейских марок.
      Вон полуразрушенный домик без каких-либо признаков жизни.
      "...Принц проснулся и увидел себя в убогом покое. В углу стоял красивый сундук. Принц встрепенулся. Почуяв недоброе, он быстро взломал замок и обнаружил в сундуке луноликую красавицу, залитую кровью. Со всех сторон сундука торчали стальные шампуры, пронзившие прекрасное тело девушки. Да, это была его возлюбленная. Принц потерял сознание..."
      Может быть, подобное совершается в этих местах и поныне. Кто знает? Жизнь течет по-прежнему, религия та же, верующие те же... Хотя нет, все это весьма одряхлело. В старом теле много недугов. И надежды на исцеление меньше.
      Мулла Урок-ака нашел-таки меня и попросил сигарету.
      -- У вас сон какой-то непорядочный, дохтур-джан,-- сказал он, пуская клубы дыма в оконный проем.-- Не понимаю, вы же врач, неужели не можете что-нибудь сделать?
      -- Мы находимся рядом с домом Аллаха.
      -- Да, да, с домом Аллаха,-- воодушевившись, радостно подхватил Урок-ака.-- Отдадимся на милость божью. Ладно, пойдемте, пора завтракать. Сегодня, иншалла, отправимся к великому Арафату.
      Принесли лепешки, варенье и несколько блюдец с небольшими порциями яичницы. Кто был половчее, тому досталась яичница. Мы с Исрафилом еще не успели забыть общепринятые правила поведения за дастархоном и вынуждены были заморить червяка лишь кусочком лепешки с чаем.
      Завтрак еще не кончился, когда появился высокий, худой, чернявый, с редкой бородкой человек.
      -- Я шейх Замзама,-- представился он.-- Будь благословен ваш хаджж.
      Ответив на приветствие, мы почтительно усадили его во главу стола. У шейха были удивительно острые глаза, будто пара буравчиков, которые продырявливали все, что попадалось им на пути.
      Шейх не ходил вокруг да около, он был человек деловой и без обиняков взял быка за рога. Он объявил, что является прямым и законным наследником старинного и благородного рода, которому поручено оберегать святой источник дома господня. Поэтому долг каждого паломника совершить богоугодное дело: порадовать шейха каким-нибудь подарком.
      Хаджи, отперев чемоданы, одарили шейха подарками: кусками ткани, узконосыми азиатскими галошами и так удостоились чести получить его благословение.
      Наблюдая, как мои спутники колдуют над своими чемоданами, я вспомнил, что еще ни разу после приезда сюда не проверял чемоданчика с медикаментами. Я раскрыл его, но тут шейх Замзама проворно вскочил со своего почетного места и, осыпая меня благословениями, встал надо мной.
      -- Вы не привезли нам подношения с родины? -- прямо спросил шейх, опускаясь на корточки и бросая недовольные взгляды на полный медикаментов и инструментов чемодан. Йод из одной стеклянки вытек и окрасил бинт.
      В жизни не встречал я шейха более нахального и назойливого и решил, что столь редкий экземпляр рода человеческого поистине заслуживает подарка. Я выдал ему две пачки рафинада и две пачки зеленого чая из моего запаса..
      Естественно, что молитва, обращенная ко мне, не была слишком пышной.
      По одному, по двое в комнату стали входить эмигранты. Это были люди, которые лет тридцать пять-сороктому назад по разным причинам покинули родину и эмигрировали в Афганистан, Кашгарию или Иран и после долгих скитаний добрались до Аравии.
      Они здоровались со всеми за руку, затем, повременив минуту и оглядевшись, спрашивали, нет ли среди нас их земляков. Большим спросом пользовались андижанцы, бухарцы, наманганцы, казанцы, ташкентцы, ходжентцы и самаркандцы.
      Один старик интересовался ходжентцами.
      -- В нынешней группе ходжентцев нет, но я, ваш раб, и вот доктор, мы оба из Таджикистана,-- представился мой земляк мулла Тешабой.
      Старик тепло поздоровался с нами и принялся расспрашивать. Звали его мулла Ибрагим. Тешабой привез с собой несколько писем. Выбрав одно из них, он отдал его старику.
      Мы сидели втроем, друг против друга в углу комнаты. Остальные, разбившись на группы, тоже беседовали со своими земляками-эмигрантами.
      Взяв дрожащими руками конверт, мулла Ибрагим приблизил его к лицу, видимо, намереваясь в знак уважения приложить к глазам, но почему-то передумал и, молча прижав синенький конвертик к груди, долго смотрел на палас. Когда он начал читать письмо, слезы ручьем покатились у него по лицу, омывая белую бороду. Он поминутно вытирал глаза тыльной стороной ладони. Наконец, закончив чтение и еще раз пробежав письмо, он поднялся с места, произнес: "Дай бог вам долгой жизни, дай бог вам счастья",-- и пошел к двери.
      Руки и ноги его тряслись от волнения, но он все-таки не принял помощи Тешабоя, который, взяв его под локоть, хотел помочь сойти по крутой лестнице. Держась за стенку, он спустился вниз.
      Вчерашний наш руководитель по тавафу пришел за мной; кому-то срочно понадобился врач. Прихватив с собой переводчика, я вышел на улицу. Мужчина лет сорока, раскинув в стороны руки, лежал у ворот на сырой земле... (Был час, когда водоносы таскали воду). Его товарищ брызгал ему на лицо и грудь водой. Больной оказался афганцем. Увидев, что я не нуждаюсь в его помощи, Абдусамад-ака вернулся наверх.
      По рассказу товарища, больной только что совершил в Каабе таваф, сам дошел сюда и вдруг рухнул, потеряв сознание.
      Пульс прощупывался с трудом. По изможденному виду больного молено было решить, что он долгое время не имел во рту ни крошки. И на самом деле оказалось, он постился с начала месяца рамазана. Я и раньше слыхивал, что наиболее преданные Аллаху мусульмане, вознамерившись совершить паломничество в Мекку, говеют от начала рамазана и до дня Курбан-байрама, то есть три с лишним месяца.
      После инъекции кофеина пульс больного заметно улучшился.
      Наш мутаввиф сеид Абдуль Керим (к слову сказать, один из братьев Сайфи Ишана, хозяина дома) по моему требованию нехотя приказал перенести пожитки больного с первого этажа в одну из келий второго и побыстрее приготовить ему горячей и жидкой пищи.
      Из своих запасов я выдал ему коробочку поливитаминов, а Абдуль Керима предупредил, что если он хочет, чтобы больной не отдал богу душу, пусть распорядится хотя бы в течение одной недели кормить его легкой, но питательной пищей. Сеид показал на небо, что-то буркнул и ушел.
      Наверху меня ждал незнакомец.
      -- Вы, оказывается, из Душанбе! -- после приветствия воскликнул он.--Мой старший брат кори Мир Сиродж живет там. Вы знаете его?
      -- К моему горю, нет.
      -- Некоторые зовут его Кори Сладкий.
      -- Ах, Кори Сладкий? Как же! Знаю, знаю, я встречал его в доме моего дяди. Он живет около текстильного комбината.
      -- Что? Где? Где, вы сказали, он живет?
      Я понял свою оплошность. Откуда знать зтому человеку слово "комбинат"?
      После долгих обоюдных расспросов мы пришли к выводу, что человек, которого я знал, то есть Кори Сладкий, действительно является родным братом моего гостя по имени Кулдош Ходжа-кондитер.
      -- Ай-ай-ай, как хорошо, что я встретил вас, не так ли? -- без умолку бубнил кондитер.-- И в прошлом году здесь бывало из Душанбе одно лицо, постарше вас, очень приятный человек. Я через них послал своей племяннице, дочери Кори Сладкого, да только они не доставили ленточку с узорами... Некрасиво поступили, не так ли?
      -- Чего не доставили?
      -- Ленточку, говорю, не доставили, узорную ленточку. Есть такая вещь, ее пришивают к обшлагу шаровар или по подолу рубахи.
      -- Но, может быть, она затерялась?
      -- Не знаю. Ну да ладно, не велика беда, не так ли? Ай-ай-ай, как хорошо, что вы приехали. Иншалла, мы еще с вами вдоволь побеседуем, не так ли? В прошлом году я пригласил к себе то лицо в свою скромную
      хижину. Изволили прийти. Все, чем богат, развернул перед ними. Слава Аллаху, живу в достатке, если протяну руку, обязательно чего-нибудь коснусь. Начиная от молочной рисовой каши и супа до фруктов и конфет различных, я поставил перед ними на дастархоне всякие земные блага. Они оказались общительными. Но все-таки одну ленточку не доставили. Мой старший брат кори Мир Сиродж, то есть я хочу сказать, Кори Сладкий, в своем драгоценнейшем для меня письме так именно и подчеркнули. Мой братец никогда не врет. Разве его побил шайтан, чтобы врать?! Наверное, ваше предположение правильно: затерялась она. Путь все-таки далекий, не так ли? Ленточка что, безделица, право, я послал ее не как драгоценность, а как святую вещь из благословенной Мекки. Девочка, слава богу, вступила в двенадцатый годок, не завтра, так послезавтра сыграют свадьбу, не так ли? Вот я и послал. Мой брат втихомолку уже привязал ее ноги к порогу чьего-то дома, помолвил, то есть.
      Кулдош Ходжа говорил быстро, глотая окончания слов. Тонкими, женственными пальцами он поминутно поглаживал брови, редкую с проседью бороду.
      -- Слава всевышнему, его покорный слуга живет, не ведая горя. В благословенной Мекке у меня два дома. Вообще-то я думаю, что и одного хватит. Но один мой ошно {Приятель (тадж.)} переселился в Эр-Рияд, в благородную столицу Саудовской Аравии, знаете, разумеется, не так ли?
      -- Да, да, наслышан.
      -- Так вот, один мой ошно переселился в этот благородный город и не пожелал, чтобы его дом достался чужому человеку. Я и выкупил его за двести золотых.
      У нас они называются динарами. Вы, конечно, видели наши деньги, не так ли? Вот и хорошо, спасибо вам. Сорок штук вот этих риалов составляют один динар, не так ли? Я купил дом за двести динаров. Конечно же даром. И в святом Таифе у меня тоже шикарный дом. Каждое лето провожу там. Иншалла, и вы поедете в святой Таиф. Правоверные, приезжающие с родины, каждый год ездят туда, не так ли? Ай-ай-ай, как хорошо, что вы приехали! Иншалла, совершите поездку в святой Таиф, потом в лучезарную Медину. У меня и в Медине большой дом. Там живет мой средний брат. Кори Сладкий у нас самый старший, а я самый младший. А тот средний. У нас есть еще сестра. Здесь живет, в благословенной Йекке. Ай-ай-ай, как хорошо, что вы приехали! Если вам нужно что-нибудь купить или продать, готов вам услужить, не так ли?
      -- Я ничего не привез для продажи.
      -- Скажите, пожалуйста! Ну да ладно, если вдруг захотите что-нибудь купить, я вам помогу, ведь мы тут старые жители, свои, не так ли?
      -- Так, так... Благодарю. Мы еще увидимся...
      Кулдош Ходжа словно не замечал, что я уже во второй раз порываюсь подняться с места, он словно не понимал, что я уже наговорился всласть, и все болтал и болтал с величайшим жаром о своих домах в разных городах, о том, что он имеет несколько жен, но бездетен.
      Я дал себе зарок, пока нахожусь здесь, никого ни о чем не спрашивать.
      По преданию десятого числа месяца Мухаррама 61 года хиджры {10 октября 680 года нашей эры. Хиджра (араб.) -- мусульманский религиозный лунный календарь: начат в 622 году} , то есть в день убийства имама Хусейна, сына хазрата Али и матушки Фатимы, полдень продолжался семьдесят два часа. Попробуйте сказать кому-нибудь: "Эй, мусульмане, это неверно! Никогда день или ночь не удлинялись и не укорачивалиь по случаю рождения или смерти кого-либо; закон времени действует строго в соответствии с законом движения тел в космическом пространстве". Попробуйте сказать так и вы не расхлебаете заваренную кашу. Не успеете закончить свои объяснения, как будете лежать бездыханным под грудой камней.
      Признаюсь, это не входило в мои планы. Ваш покорный слуга хотел не только сам в добром здравии ступить на землю родины, но и постараться, чтобы и подопечные здоровехонькими вернулись домой.
      Перед тем, как переступить порог Харама, Кори-ака прочитал молитву вступления в Каабу. Взяв свои чувяки в руки, все последовали его примеру.
      Затем Кори-ака сказал:
      -- Друзья, сейчас, иншалла, вы увидите еще одно чудо всемогущего Аллаха. Взгляните на страницу неба: сколько божьих птиц разгуливает там! Все они являются священными тварями этого лучезарного дома молитв.
      Мы взглянули на небо и в самом деле увидели множество голубей, горлиц и воробьев, которые, не обращая на нас внимания, летали по небу.
      -- Сейчас мы преступим устланный славой порог и вы, иншалла, своими глазами узреете, как эти бессловесные твари при полете сторонятся Каабы, храма создателя нашего Аллаха. Ни одно пернатое существо не посмеет двигать крылами над божьим храмом. Это одно из величайших чудес нашего властелина.
      Увы, первое, что мы узрели над Каабой, когда вышли из-под навеса, была пара голубей, которые нахально махали крыльями прямо над кубическим зданием дома божьего, покрытого сверху белым шелковым одеянием. Потом стая воробьев, а за ними еще одинокий голубь перелетели через Каабу.
      Я притворился, что ничего не заметил. Мой товарищ Искандар любит повторять, что воспитанный человек не тот, кто не проливает суп на скатерть, а тот, кто не замечает, как это совершил другой.
      Во время азана {Призыв к молитве} , когда муэдзин растягивал на мотив траурной песни слова "Аллах акбар", мне на мгновение показалось, что я давно умер и нахожусь на том свете, ожидая своей очереди у врат ада, пока архангелы Азраил, Мункар и Накир допрашивают какого-то несчастного мусульманина.
      -- Подлец,-- разом кричат Мункар и Накир,-- разве ты забыл, что еще в бытность твою на грешной земле, то есть тысячу сто одиннадцать лет тому назад в день понедельника третьей недели месяца Шаабан, ты прочитал на две молитвы меньше, чем предписывают фара и суннат?
      -- О, нет! Пусть все болезни ваши перейдут на мою голову, да стану я жертвой вашей миллионнопудовой булавы, нет, я не забыл,-- охрипшим голосом ответствует несчастный, едва шевеля обескровленными губами и не отрывая молящего взора от тяжеленной кувалды Мункара и Накира.-- Пощадите! В тот день заболел и лежал на одре смерти единственный мой сын, свет моих очей. Вот поэтому...
      Архангел Азраил шевельнул усами. Мункар и Нагиp вдвоем подняли свою палицу и принялись крутить ею над головой.
      -- Вот тебе "поэтому", ублюдок,-- рявкнули архангелы разом и так саданули бедного мусульманина по темени, что он размельчился на мириады частиц и разлетелся по всем семи континентам.
      Но божьи ангелы снова собрали все эти крошки в одно целое. Сверху не то донесся голос, не то брызнул свет, и бедный мусульманин вновь принял прежний облик. Мункар и Накир повторили вопрос. На этот раз оживший мусульманин только бормотал "Каюсь! Пощадите!", в том же ритме и на такой же траурный мотив, как муэдзин Каабатуллаха тянул свое "Аллах велик".
      От нестерпимой жары и острого запаха пота впритирку сидящих друг к другу людей дышать было трудно. Кааба-туллах от пола и до шпилей минаретов выложен мрамором. В такую жару благословенный Харам становится наглядным пособием к преданиям об аде.
      Мой дядя рассказывал, что в Каабе есть камень, который висит между небом и землей. Это чудо сотворил господь бог. Утром я видел аль-хаджар-уль-асвад. Нежась и гордясь собой он лежал в своей нише, облобызанный паломниками до блеска. Где же висячий камень? Я осматривался по сторонам.
      Некоторые говорили, что не священный черный камень, а сама Кааба висит в воздухе. Но ничто хоть в какой-то степени не подтверждало слышанных мной
      рассказов.
      Я спросил об этом Исрафила.
      -- Сам ищу,-- ответил он и, отвернувшись, принялся слушать радио, всем видом показывая, что мои вопросы сейчас неуместны.
      Вот уже битый час кто-то читал проповеди по-арабски. Самого проповедника не было видно, только радио разносило его голос по двору Харама и далеко окрест. Мои спутники постарше, хотя и не могли заловить содержания его речи, в умилении лили слезы в такт словам, качая головами.
      Потом читал проповедь на своем языке муфтий, приехавший из Турции. Он говорил о задачах мусульманского мира. Голос у него был звучный, но от его слов, честно говоря, попахивало плесенью. Его речь была сходна с теми, которые сорок два года тому назад произносил полководец войск ислама Энвер-паша, сперва на сборище бухарских джадидов {Представители молодой российской мусульманской буржуазии и их идеологии. Они стояли за реформу ислама в угоду мусульманской буржуазии. Большинство примкнуло к кадетам и в году Октябрьской революции выступило против нее} , а затем на контрреволюционных митингах в Восточной Бухаре. Этой своей мыслью я поделился с Исрафилом.
      -- А потом что стало с Энвер-пашой?
      -- Нашим отцам и дедам, видимо, по горло надоели эмиры и паши. Они погнали и этого пашу, но он не хотел уйти подобру-поздорову и был убит.
      Турецкий муфтий говорил не меньше часа. Башкирский мулла хорошо понимал его, но чем больше слушал, тем больше темнело лицо Исрафила, и он беспокойно ерзал на месте, с нетерпением ожидая, когда же придет конец этой внеочередной назидательной беседе.
      Придя домой, мы поели похлебку из лапши. Казначей роздал нам по пять долларов и сказал, что мы можем обменять их на саудовские деньги. Исрафил обменял свои доллары у одного менялы, я у другого, и мне дали на один риал меньше. Мы поняли, что курс денег зависит от совести менялы.
      На всех деньгах Саудовской Аравии, бумажных и металлических, была изображена финиковая пальма и на ее фоне две скрещенные кривые сабли. В такой маленькой стране, подумал я, столь воинственная эмблема. Чтобы напугать труса, достаточно и одной сабли, а человек не из пугливых и глазом не моргнет, нарисуй ты на своих деньгах хоть тысячу сабель и мечей.
      -- Исрафил, почему тут сразу две сабли?
      -- А почему ты спрашиваешь меня?
      -- Кого же спрашивать? Ты -- мулла, много читал религиозных книг...
      -- Но я все-таки гражданин СССР!
      -- Господи! Ведь никто и не считает тебя подданным Португалии или Южно-Африканской республики!
      -- Что это за намек?!
      -- Ты, оказывается, слишком мнительный.
      -- Но не дурак.
      Вот тебе и побеседовали!
      Некоторое время мы молча шагали вдоль торговых рядов.
      Удивительно беспечный народ здешние водители. По узким извилистым улочкам, битком набитым арбами, велосипедами, водоносами, пешеходами с кувшинами и корзинами на головах, они водят свои машины со скоростью сорок пять-пятьдесят километров в час. Иногда автомобиль какого-нибудь богатея пролетает на расстоянии спички от кальяна курильщика или локтя человека, пьющего чай из маленькой пиалы. Случается, что кувшин водоноса оказывается разбитым на мелкие осколки и вода обливает его ноги, давно не видавшие мыла. Или велосипедист от неожиданного соприкосновения с крылом движущегося с большой скоростью автомобиля отлетает в одну сторону, а его велосипед в другую. Но несмолкаемый шум и гомон торговых рядов быстро поглощает одинокие крики жертв автолихачества, и происшедшая трагедия вскоре забывается.
      Некоторые зажиточные паломники пожаловали сюда со всеми четырьмя законными женами. Мужчина важно, как гусь, шествует впереди. Старшая жена держится за ихрам мужа или за его руку. Вторая жена -- за уголок чадры первой жены, третья -- за вторую, а четвертая замыкает шествие. В Душанбе напротив моего дома когда-то находилась артель слепых. Идя по улице, они также цепочкой держали друг друга за руку или подол платья.
      Увидев большие ворота, я потащил туда Исрафила, чтобы посмотреть, что за ними скрывается.
      Во дворе, похожем на двор караван-сарая, было что-то вроде кафетерия. Под навесами стояло множество железных столиков и стульев. Найдя свободное место, мы сели.
      Поодаль, в одном из уголков, штук пятьдесят кальянов, больших и маленьких, сделанных из тыкв или медных, украшенных прихотливым чеканным орнаментом, ожидали клиентов. У некоторых чилим заменял длинный резиновый шланг. Такой кальян ставят в центр круга, и курильщики поочередно берут в рот шланг и курят. В краю, где туберкулез, тиф, дизентерия и прочие болезни ежегодно уносят тысячи жизней, такой кальян является ближайшим помощником архангела Азраила.
      Мы велели принести чай. В Аравии чай пьют черный, сладкий, сахар кладут прямо в чайник.
      -- Вижу тебе это не по душе,-- вдруг заговорил Исрафил. Он все еще был мрачен, как туча.
      -- О чем ты?
      -- О нашем разговоре. Ты же спрашивал меня о двух саблях.
      -- Э, брат, хватился! Хвост кошачий в прошлом году сгорел, а запах только теперь дошел.
      -- Нет уж, сейчас ты меня выслушаешь. Вокруг много людей, а привязался я только к тебе. Хоть бы раз ты подумал об этом, неблагодарный! -- Исрафил в сердцах поставил пиалу на стол и отвернулся.
      "Бревно! Истукан!" -- ругал я себя. Позабыл про семейные невзгоды и страдания приятеля и невольно обидел его. Душа у бедняги оказалась более нежной, чем я думал.
      -- Исрафил, дружище, извини меня. Ей-богу, я не хотел тебя обидеть. Поверь, ведь мы сидим под сенью Каабы.
      -- Ладно, что было, то быльем поросло,-- сказал он и, грустно улыбнувшись, прибавил: -- Хоть я и вижу, какую ценность для тебя представляет Кааба.
      Пройдясь по базару и торговым рядам, мы уже приближались к дому, когда нас догнал запыхавшийся земляк Исрафила.
      -- Послушайте, вы хоть что-нибудь смыслите в здешних деньгах?
      -- А что?
      -- Кажется, меня надул продавец фруктов. Гляньте, я дал ему бумажку в десять риалов и взял четыре апельсина. Вот что он мне дал сдачи.
      На потной ладони муллы Зульфикара лежали четыре риала и столько же курушей {Одна двадцатая риала; самая мелкая монета -- два куруша}.
      . Его обманули ровно на пять риалов. Нелегкое дело, имея в руках деньги, не знать, сколько они стоят. А может быть, произошла ошибка, и продавец принял десять риалов за пять?
      Наше вмешательство не принесло никакой пользы. Сколько мы ни показывали знаками на небо, на стены и минареты Каабы, как ни старались, нам не удалось пробудить совесть лавочника. Напротив, владельцы соседних лавок, сбежавшиеся со всех сторон, обвиняли нас в глупости, обзывали клеветниками и лжецами.

  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14